Текст книги "Избранное"

Осада Памбы

Романсеро, с испанского

 
Девять лет дон Педро Гомец
По прозванью Лев Кастильи,
Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь.
И все войско дона Педра,
Девять тысяч кастильянцев,
Все по данному обету,
Не касаются мясного,
Ниже хлеба не снедают;
Пьют одно лишь молоко.
Всякий день они слабеют,
Силы тратя по-пустому.
Всякий день дон Педро Гомец
О своем бессильи плачет,
Закрываясь епанчою.
Настает уж год десятый.
Злые мавры торжествуют;
А от войска дона Педра
Налицо едва осталось
Девятнадцать человек.
Их собрал дон Педро Гомец
И сказал им: «Девятнадцать!
Разовьем свои знамена,
В трубы громкие взыграем
И, ударивши в литавры,
Прочь от Памбы мы отступим
Без стыда и без боязни.
Хоть мы крепости не взяли,
Но поклясться можем смело
Перед совестью и честью;
Не нарушили ни разу
Нами данного обета, —
Целых девять лет не ели,
Ничего не ели ровно,
Кроме только молока!»
Ободренные сей речью,
Девятнадцать кастильянцев
Все, качаяся на седлах,
В голос слабо закричали:
«Sancto Jago Compostello!
Честь и слава дону Педру,
Честь и слава Льву Кастильи!»
А каплан его Диего
Так сказал себе сквозь зубы:
«Если б я был полководцем,
Я б обет дал есть лишь мясо,
Запивая сатурнинским».
И, услышав то, дон Педро
Произнес со громким смехом:
«Подарить ему барана!
Он изрядно подшутил».
 

Остроухов И. Золотая осень (фрагмент)

Осень

С персидского, из ибн-Фета

 
Осень. Скучно. Ветер воет.
Мелкий дождь по окнам льет.
Ум тоскует; сердце ноет;
И душа чего-то ждет.
 
 
И в бездейственном покое
Нечем скуку мне отвесть…
Я не знаю: что такое?
Хоть бы книжку мне прочесть!
 

От Козьмы Пруткова к читателю

 
С улыбкой тупого сомненья, профан, ты
Взираешь на лик мой и гордый мой взор;
Тебе интересней столичные франты,
Их пошлые толки, пустой разговор.
 
 
Во взгляде твоем я, как в книге, читаю,
Что суетной жизни ты верный клеврет,
Что нас ты считаешь за дерзкую стаю,
Не любишь; но слушай, что значит поэт.
 
 
Кто с детства, владея стихом по указке,
Набил себе руку и с детских же лет
Личиной страдальца, для вящей огласки,
Решился прикрыться, – тот истый поэт!
 
 
Кто, всех презирая, весь мир проклинает,
В ком нет состраданья и жалости нет,
Кто с смехом на слезы несчастных взирает, —
Тот мощный, великий и сильный поэт!
 
 
Кто любит сердечно былую Элладу,
Тунику, Афины, Ахарны, Милет,
Зевеса, Венеру, Юнону, Палладу, —
Тот чудный, изящный, пластичный поэт!
 
 
Чей стих благозвучен, гремуч, хоть без мысли,
Исполнен огня, водометов, ракет,
Без толку, но верно по пальцам расчислен, —
Тот также, поверь мне, великий поэт!..
 
 
Итак, не пугайся, встречаяся с нами,
Хотя мы суровы и дерзки на вид
И высимся гордо над вами главами;
Но кто ж нас иначе в толпе отличит?!
 
 
В поэте ты видишь презренье и злобу;
На вид он угрюмый, больной, неуклюж;
Но ты загляни хоть любому в утробу, —
Душой он предобрый и телом предюж.
 

Отрывок из поэмы «Медик» (Лукавый врач…)

 
Лукавый врач лекарства ищет,
Чтоб тетке сторожа помочь,
Лекарства нет; в кулак он свищет,
А на дворе давно уж ночь.
 
 
В шкафу нет склянки ни единой,
Всего там к завтрашнему дню
Один конверт с сухой малиной
И очень мало ревеню.
 
 
Меж тем в горячке тетка бредит,
Горячкой тетушка больна…
Лукавый медик все не едет,
Давно лекарства ждет она!..
 
 
Огнем горит старухи тело,
Природы странная игра!
Повсюду сухо, но вспотела
Одна лишь левая икра…
 
 
Вот раздается из передней
Звонок поспешный динь-динь-динь,
Приехать бы тебе намедни!
А что?– Уж тетушке аминь!
 
 
«Помочь старухе нету средства, —
Так злобный медик говорит, —
Осталось ли у ней наследство?
Кто мне заплатит за визит?»
 

Блаас Э. Портрет молодой девушки

Память прошлого

Как будто из Гейне

 
Помню я тебя ребенком,
Скоро будет сорок лет;
Твой передничек измятый,
Твой затянутый корсет.
 
 
Было в нем тебе неловко;
Ты сказала мне тайком:
«Распусти корсет мне сзади;
Не могу я бегать в нем».
 
 
Весь исполненный волненья,
Я корсет твой раз вязал…
Ты со смехом убежала,
Я ж задумчиво стоял.
 

Пастух, молоко и читатель

Басня

 
Однажды нес пастух куда-то молоко,
Но так ужасно далеко,
Что уж назад не возвращался.
Читатель! он тебе не попадался?
 

Перед морем житейским

 
Все стою на камне, —
Дай-ка брошусь в море…
Что пошлет судьба мне,
Радость или горе?
 
 
Может, озадачит…
Может, не обидит…
Ведь кузнечик скачет,
А куда – не видит[61]61
  Напоминаем, что это стихотворение написано Козьмою Прутковым в момент отчаяния и смущения его по поводу готовившихся правительственных реформ.


[Закрыть].
 

Письмо из Коринфа

Древнее греческое (посвящено г. Щербине)

 
Я недавно приехал в Коринф…
Вот ступени, а вот колоннада!
Я люблю здешних мраморных нимф
И истмийского шум водопада.
 
 
Целый день я на солнце сижу,
Трусь елеем вокруг поясницы,
Между камней паросских слежу
За извивом слепой медяницы.
 
 
Померанцы растут предо мной,
И на них в упоеньи гляжу я.
Дорог мне вожделенный покой.
«Красота, красота!» – все твержу я.
 
 
А на землю лишь спустится ночь,
Мы с рабыней совсем обомлеем…
Всех рабов высылаю я прочь
И опять натираюсь елеем.
 

Айвазовский И. Океан (фрагмент)

Поездка в Кронштадт

Посвящено сослуживцу моему по министерству финансов, г. Бенедиктову

 
Пароход летит стрелою,
Грозно мелет волны в прах
И, дымя своей трубою,
Режет след в седых волнах.
 
 
Пена клубом. Пар клокочет.
Брызги перлами летят.
У руля матрос хлопочет.
Мачты в воздухе торчат.
 
 
Вот находит туча с юга,
Все чернее и черней…
Хоть страшна на суше вьюга,
Но в морях еще страшней!
 
 
Гром гремит, и молньи блещут…
Мачты гнутся, слышен треск…
Волны сильно в судно хлещут…
Крики, шум, и вопль, и плеск!
 
 
На носу один стою я[62]62
  Здесь, конечно, разумеется нос парохода, а не поэта; читатель сам мог бы догадаться об этом. Примечание К. Пруткова.


[Закрыть],
И стою я, как утес.
Морю песни в честь пою я,
И пою я не без слез.
 
 
Море с ревом ломит судно.
Волны пенятся кругом.
Но и судну плыть нетрудно
С Архимедовым винтом.
 
 
Вот оно уж близко к цели.
Вижу, – дух мой объял страх —
Ближний след наш еле-еле,
Еле видится в волнах…
 
 
А о дальнем и помину,
И помину даже нет;
Только водную равнину,
Только бури вижу след!..
 
 
Так подчас и в нашем мире:
Жил, писал поэт иной,
Звучный стих ковал на лире
И – исчез в волне мирской!..
 
 
Я меч тал. Но смолкла буря;
В бухте стал наш пароход,
Мрачно голову понуря,
Зря на суетный народ:
 
 
«Так, – подумал я, – на свете
Меркнет светлый славы путь;
Ах, ужель я тоже в Лете
Утону когда-нибудь?!»
 

Помещик и садовник

Басня

 
Помещику однажды в воскресенье
Поднес презент его сосед.
То было некое растенье,
Какого, кажется, в Европе даже нет.
Помещик посадил его в оранжерею;
Но как он сам не занимался ею
(Он делом занят был другим:
Вязал набрюшники родным),
То раз садовника к себе он призывает
И говорит ему: «Ефим!
Блюди особенно ты за растеньем сим;
Пусть хорошенько прозябает».
Зима настала между тем.
Помещик о своем растенье вспоминает
И так Ефима вопрошает:
«Что? хорошо ль растенье прозябает?»
«Изрядно, – тот в ответ, – прозябло уж совсем!»
 
 
Пусть всяк садовника такого нанимает,
Который понимает,
Что значит слово «прозябает».
 

Помещик и трава

Басня

 
На родину со службы воротясь,
Помещик молодой, любя во всем успехи,
Собрал своих крестьян: «Друзья, меж нами связь —
Залог утехи;
Пойдемте же мои осматривать поля!»
И, преданность крестьян сей речью воспаля,
Пошел он с ними купно.
«Что ж здесь мое?» – «Да все, – ответил голова, —
Вот тимофеева трава…»
«Мошенник! – тот вскричал. – Ты поступил преступно!
Корысть мне недоступна;
Чужого не ищу; люблю свои права!
Мою траву отдать, конечно, пожалею;
Но эту возвратить немедля Тимофею!»
 
 
Оказия сия, по мне, уж не нова.
Антонов есть огонь, но нет того закону,
Чтобы всегда огонь принадлежал Антону.
 

Репин И. Е. Историк Николай Иванович Костомаров в гробу

Предсмертное

Найдено недавно, при ревизии Пробирной Палатки, в делах сей последней

 
Вот час последних сил упадка
От органических причин…
Прости, Пробирная Палатка,
Где я снискал высокий чин,
Но музы не отверг объятий
Среди мне вверенных занятий!
 
 
Мне до могилы два-три шага…
Прости, мой стих! и ты, перо!
И ты, о писчая бумага,
На коей сеял я добро!
Уж я потухшая лампадка
Иль опрокинутая лодка!
 
 
Вот, все пришли… Друзья, бог помочь!..
Стоят гишпанцы, греки вкруг…
Вот юнкер Шмидт… Принес Пахомыч
На гроб мне незабудок пук…
Зовет Кондуктор… Ах!..
 

Необходимое объяснение. Это стихотворение, как указано в заглавии оного, найдено недавно, при ревизии Пробирной Палатки, в секретном деле, за время управления сею Палаткою Козьмы Пруткова. Сослуживцы и подчиненные покойного, допрошенные господином ревизором порознь, единогласно показали, что стихотворение сие написано им, вероятно, в тот самый день и даже перед самым тем мгновением, когда все чиновники Палатки были внезапно, в присутственные часы, потрясены и испуганы громким воплем: «Ах!», раздавшимся из директорского кабинета. Они бросились в этот кабинет и усмотрели там своего директора, Козьму Петровича Пруткова, недвижимым, в кресле перед письменным столом. Они бережно вынесли его, в этом же кресле, сначала в приемный зал, а потом в его казенную квартиру, где он мирно скончался через три дня. Господин ревизор признал эти показания достойными полного доверия по следующим соображениям: 1) почерк найденной рукописи сего стихотворения во всем схож с тем несомненным почерком усопшего, коим он писал свои собственноручные доклады по секретным делам и многочисленные административные проекты; 2) содержание стихотворения вполне соответствует объясненному чиновниками обстоятельству и 3) две последние строфы сего стихотворения писаны вес ьма нетвердым, дрожащим почерком, с явным, но тщетным усилием соблюсти прямизну строк, а последнее слово «Ах!» даже не написано, а как бы вычерчено густо и быстро, в последнем порыве улетающей жизни. Вслед за этим словом имеется на бумаге большое чернильное пятно, происшедшее явно от пера, выпавшего из руки. На основании всего вышеизложенного господин ревизор, с разрешения министра финансов, оставил это дело без дальнейших последствий, ограничившись извлечением найденного стихотворения из секретной переписки директора Пробирной Палатки и передачею оного совершенно частно, через сослуживцев покойного Козьмы Пруткова, ближайшим его сотрудникам. Благодаря такой счастливой случайности это предсмертное знаменательное стихотворение Козьмы Пруткова делается в настоящее время достоянием отечественной публики. Уже в последних двух стиха х 2-й строфы, несомненно, выказывается предсмертное замешательство мыслей и слуха покойного, а читая третью строфу, мы как бы присутствуем лично при прощании поэта с творениями его музы. Словом, в этом стихотворении отпечатлелись все подробности любопытного пе рехода Козьмы Пруткова в иной мир, прямо с должности директора Пробирной Палатки.

Простуда

 
Увидя Юлию на скате
Крутой горы,
Поспешно я сошел с кровати,
И с той поры
Насморк ужасный ощущаю
И лом в костях,
Не только дома я чихаю,
Но и в гостях.
Я, ревматизмом наделенный,
Хоть стал уж стар,
Но снять не смею дерзновенно
Папье файяр.
 

Саврасов А. К. Зима (фрагмент)

Путник

Баллада

 
Путник едет косогором;
Путник по полю спешит.
Он обводит тусклым взором
Степи снежной грустный вид.
 
 
«Ты к кому спешишь навстречу,
Путник гордый и немой?»
«Никому я не отвечу;
Тайна то души больной!
 
 
Уж давно я тайну эту
Хороню в груди своей
И бесчувственному свету
Не открою тайны сей:
 
 
Ни за знатность, ни за злато,
Ни за груды серебра,
Ни под взмахами булата,
Ни средь пламени костра!»
 
 
Он сказал и вдоль несется
Косогором, весь в снегу.
Конь испуганный трясется,
Спотыкаясь на бегу.
 
 
Путник с гневом погоняет
Карабахского коня.
Конь усталый упадает,
Седока с собой роняет
И под снегом погребает
Господина и себя.
 
 
Схороненный под сугробом,
Путник тайну скрыл с собой.
Он пребудет и за гробом
Тот же гордый и немой.
 

Пятки некстати

Басня

 
У кого болит затылок,
Тот уж пяток не чеши!
Мой сосед был слишком пылок.
Жил в деревне он, в глуши,
Раз случись ему, гуляя,
Головой задеть сучок;
Он, недолго размышляя,
Осердяся на толчок,
Хвать рукой за обе пятки —
И затем в грязь носом хвать!..
Многие привычки гадки,
Но скверней не отыскать
Пятки попусту хватать!
 

Разница вкусов

Басня[63]63
  В первом издании (см. журнал «Современник», 1853 г.) эта басня была озаглавлена: «Урок внучатам» – в ознаменование действительного происшествия в семье Козьмы Пруткова.


[Закрыть]

 
Казалось бы, ну как не знать
Иль не слыхать
Старинного присловья,
Что спор о вкусах – пустословье?
Однако ж раз, в какой-то праздник,
Случилось так, что с дедом за столом,
В собрании гостей большом,
О вкусах начал спор его же внук, проказник.
Старик, разгорячась, сказал среди обеда:
«Щенок! тебе ль порочить деда?
Ты молод: все тебе и редька и свинина;
Глотаешь в день десяток дынь;
Тебе и горький хрен – малина,
А мне и бланманже – полынь!»
 
 
Читатель! в мире так устроено издавна:
Мы разнимся в судьбе,
Во вкусах и подавно;
Я это басней пояснил тебе.
С ума ты сходишь от Берлина;
Мне ж больше нравится Медынь.
Тебе, дружок, и горький хрен – малина,
А мне и бланманже – полынь!
 

Мюнье Э. Девушка с козой и цветами

Разочарование

Я. П. Полонскому

 
Поле. Ров. На небе солнце.
А в саду, за рвом, избушка.
Солнце светит. Предо мною
Книга, хлеб и пива кружка.
 
 
Солнце светит. В клетках птички.
Воздух жаркий. Вкруг молчанье.
Вдруг проходит прямо в сени
Дочь хозяйкина, Маланья.
 
 
Я иду за нею следом.
Выхожу я также в сенцы;
Вижу: дочка на веревке
Расстилает полотенцы.
 
 
Говорю я ей с упреком:
«Что ты мыла? не жилет ли?
И зачем на нем не шелком,
Ниткой ты подшила петли?»
 
 
А Маланья, обернувшись,
Мне со смехом отвечала:
«Ну так что ж, коли не шелком?
Я при вас ведь подшивала!»
 
 
И затем пошла на кухню.
Я туда ж за ней вступаю.
Вижу: дочь готовит тесто
Для обеда к караваю.
 
 
Обращаюсь к ней с упреком:
«Что готовишь? не творог ли?»
«Тесто к караваю». – «Тесто?»
«Да; вы, кажется, оглохли?»
 
 
И, сказавши, вышла в садик.
Я туда ж, взяв пива кружку.
Вижу: дочка в огороде
Рвет созревшую петрушку.
 
 
Говорю опять с упреком:
«Что нашла ты? уж не гриб ли?»
«Все болтаете пустое!
Вы и так, кажись, охрипли».
 
 
Пораженный замечаньем,
Я подумал: «Ах, Маланья!
Как мы часто детски любим
Недостойное вниманья!»
 

Родное

Отрывок из письма И. С. Аксакову[64]64
  Здесь помещается только отрывок недоконченного стихотворения, найденного в сафьянном портфеле Козьмы Пруткова, имеющем золоченую печатную надпись: «Сборник неоконченного (d’inacheve) №. 2».


[Закрыть]

 
В борьбе суровой с жизнью душной
Мне любо сердцем отдохнуть;
Смотреть, как зреет хлеб насущный
Иль как мостят широкий путь.
Уму легко, душе отрадно,
Когда увесистый, громадный,
Блестящий искрами гранит
В куски под молотом летит…
Люблю подсесть подчас к ста рухам,
Смотреть на их простую ткань.
Люблю я слушать русским ухом
На сходках родственную брань.
 
 
Вот собралися: «Эй, ты, леший!
А где зипун?» – «Какой зипун?»
«Куда ты прешь? знай, благо, пеший!»
«Эк, чертов сын!» – «Эк, старый врун!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И так друг друга, с криком вящим,
Язвят в колене восходящем.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

Романс (на мягкой кровати…)

 
На мягкой кровати
Лежу я один.
В соседней палате
Кричит армянин.
 
 
Кричит он и стонет,
Красотку обняв,
И голову клонит;
Вдруг слышно: пиф-паф!..
 
 
Упала девчина
И тонет в крови…
Донской казачина
Клянется в любви…
 
 
А в небе лазурном
Трепещет луна;
И с шнуром мишурным
Лишь шапка видна.
 
 
В соседней палате
Замолк армянин.
На узкой кровати
Лежу я один.
 

Максимов В. У ограды скита

Священник и гумиластик

Басня

 
Однажды с посохом и книгою в руке
Отец Иван плелся нарочито к реке.
Зачем к реке? Затем, чтоб паки
Взглянуть, как ползают в ней раки.
Отца Ивана нрав такой.
Вот, рассуждая сам с собой,
Рейсфедером он в книге той
Чертил различные, хотя зело не метки,
Заметки.
Уставши, сев на берегу реки,
Уснул, а из руки,
Сначала книга, гумиластик,
А там и посох, все на дно.
Как вдруг наверх всплывает головастик,
И с жадностью схватив в мгновение одно,
Как посох, так равно
И гумиластик,
Ну, словом, все, что пастырь упустил,
Такую речь к нему он обратил:
Иерей! не надевать бы рясы,
Коль хочешь, батюшка, ты в праздности сидеть,
Иль в празднословии точить балясы!
Ты денно, нощно должен бдеть,
Тех наставлять, об тех радеть,
Кто догматов не знает веры,
А не сидеть
И не глазеть,
И не храпеть,
Как пономарь, не зная меры.
 
 
Да идет баснь сия в Москву, Рязань и Питер,
И пусть
Ее твердит почаще наизусть
Богобоязливый пресвитер.
 

Сестру задев случайно шпорой…

 
Сестру задев случайно шпорой,
«Ma soeur,– я тихо ей сказал:—
Твой шаг неровный и нескорый
Меня не раз уже смущал.
Воспользуюсь я сим моментом
И сообщу тебе, ma soeur,
Что я украшен инструментом,
Который звонок и остер».
 

Стан и голос

Басня

 
Хороший стан, чем голос звучный,
Иметь приятней во сто крат.
Вам это пояснить я басней рад.
 
 
Какой-то становой, собой довольно тучный,
Надевши ваточный халат,
Присел к открытому окошку
И молча начал гладить кошку.
Вдруг голос горлицы внезапно услыхал…
«Ах, если б голосом твоим я обладал, —
Так молвил пристав, – я б у тещи
Приятно пел в тенистой роще
И сродников своих пленял и услаждал!»
А горлица на то головкой покачала
И становому так, воркуя, отвечала:
«А я твоей завидую судьбе:
Мне голос дан, а стан тебе».
 

Философ в бане

(С древнего греческого)

 
Полно меня, Левконоя, упругою гладить ладонью;
Полно по чреслам моим вдоль поясницы скользить.
Ты позови Дискомета, ременно-обутого Тавра;
В сладкой работе твоей быстро он сменит тебя.
Опытен Тавр и силен; ему нипочем притиранья!
На спину вскочит как раз; в выю упрется пятою.
Ты же меж тем щекоти мне слегка безволосое темя,
Взрытый наукою лоб розами тихо укрась.
 

Шишкин И. И. Болото Полесье (фрагмент)

Цапля и беговые дрожки

Басня

 
На беговых помещик ехал дрожках.
Летела цапля; он глядел.
«Ах! почему такие ножки
И мне Зевес не дал в удел?»
А цапля тихо отвечает:
«Не знаешь ты, Зевес то знает!»
 
 
Пусть баснь сию прочтет всяк строгий семьянин:
Коль ты татарином рожден, так будь татарин;
Коль мещанином – мещанин,
А дворянином – дворянин,
Но если ты кузнец и захотел быть барин,
То знай, глупец,
Что, наконец,
Не только не дадут тебе те длинны ножки,
Но даже отберут коротенькие дрожки.
 

Червяк и попадья

Басня[65]65
  Эта басня, как и все, впервые печатаемое в «Полн. собр. сочинений К. Пруткова», найдена в оставшихся после его смерти сафьянных портфелях за нумерами и с печатною золоченою надписью: «Сборник неоконченного (d’inacheve) № 2».


[Закрыть]

 
Однажды к попадье заполз червяк на шею;
И вот его достать велит она лакею.
 
 
Слуга стал шарить попадью…
«Но что ты делаешь?!» – «Я червяка давлю».
 
 
Ах, если уж заполз к тебе червяк на шею,
Сама его дави и не давай лакею.
 

Честолюбие

 
Дайте силу мне Самсона;
Дайте мне Сократов ум;
Дайте легкие Клеона,
Оглашавшие форум;
Цицерона красноречье,
Ювеналовскую злость,
И Эзопово увечье,
И магическую трость!
 
 
Дайте бочку Диогена;
Ганнибалов острый меч,
Что за славу Карфагена
Столько вый отсек от плеч!
Дайте мне ступню Психеи,
Сапфы женственный стишок,
И Аспазьины затеи,
И Венерин поясок!
 
 
Дайте череп мне Сенеки;
Дайте мне Вергильев стих, —
Затряслись бы человеки
От глаголов уст моих!
Я бы, с мужеством Ликурга,
Озираяся кругом,
Стогны все Санктпетербурга
Потрясал своим стихом!
Для значения инова
Я исхитил бы из тьмы
Имя славное Пруткова,
Имя громкое Козьмы!
 

Чиновник и курица

Басня

 
Чиновник толстенький, не очень молодой,
По Невскому, с бумагами под мышкой,
Потея и пыхтя и мучимый одышкой,
Бежал рысцой.
На встречных он глядел заботливо и странно,
Хотя не видел никого, —
И колыхалася на шее у него,
Как маятник, с короной Анна.
На службу он спешил, твердя себе: «беги!
Из прежних опытов давно уже ты знаешь,
Как экзекутор наш с той и другой ноги
Старается в чулан упрятать сапоги,
Коли хотя немножко опоздаешь!..»
Он все бежал, но вот —
Вдруг слышит голос из ворот:
– Чиновник, окажи мне дружбу:
Скажи, куда несешься ты? – «На службу!»
– Но из сего какой же выйдет плод?
«Так надобно». – Признайся напоследок:
Мечтал ли ты когда об участи наседок?
«А что?» – Последуй-ка пр имеру моему!..
Чиновник, курицу узревши, эдак
Сидящую в лукошке, как в дому,
Ей отвечал: «Тебя увидя,
Зав идовать тебе не стану я никак!
Несусь я, – точно так!
Но двигаюсь вперед; а ты – несешься, сидя!»
 
 
Разумный человек, коль баснь сию прочтет,
То, верно, и мораль из оной извлечет.
 

Саврасов А. К. Летний день. Куры на задворках (фрагмент)

Шея

Моему сослуживцу г. Бенедиктову

 
Шея девы – наслажденье;
Шея – снег, змея, нарцисс;
Шея – ввысь порой стремленье;
Шея – склон порою вниз.
Шея – лебедь, шея – пава,
Шея – нежный стебелек;
Шея – радость, гордость, слава;
Шея – мрамора кусок!..
Кто тебя, драгая шея,
Мощной дланью обоймет?
Кто тебя, дыханьем грея,
Поцелуем пропечет?
Кто тебя, крутая выя,
До косы от самых плеч,
В дни июля огневые
Будет с зоркостью беречь:
Чтоб от солнца, в зной палящий,
Не покрыл тебя загар;
Чтоб поверхностью блестящей
Не пленился злой комар;
Чтоб черна от черной пыли
Ты не сделалась сама;
Чтоб тебя не иссушили
Грусть, и ветры, и зима?!
 

Эпиграмма № 1 (Вы любите ли сыр…)

 
«Вы любите ли сыр?» – спросили раз ханжу.
«Люблю, – он отвечал, – я вкус в нем нахожу».
 

Эпиграмма № 2 (Раз архитектор…)

 
Раз архитектор с птичницей спознался.
И что ж? – в их детище смешались две натуры:
Сын архитектора – он строить покушался,
Потомок птичницы – он строил только «куры».
 

Эпиграмма № 3 (Пия душистый сок цветочка…)

 
Пия душистый сок цветочка,
Пчела дает нам мед взамен;
Хотя твой лоб – пустая бочка,
Но все же ты не Диоген.
 

Эпиграмма № 2 (Мне, в размышлении…)

 
Мне в размышлении глубоком,
Сказал однажды Лизимах:
«Что зрячий зрит здоровым оком,
Слепой не видит и в очках!»
 

Саврасов А. К. Зимний пейзаж. Иней (фрагмент)

Юнкер Шмидт

 
Вянет лист. Проходит лето.
Иней серебрится…
Юнкер Шмидт из пистолета
Хочет застрелиться.
 
 
Погоди, безумный, снова
Зелень оживится!
Юнкер Шмидт! честное слово,
Лето возвратится!
 

Я встал однажды рано утром…

 
Я встал однажды рано утром,
Сидел впросонках у окна;
Река играла перламутром,
Была мне мельница видна,
И мне казалось, что колеса
Напрасно мельнице даны,
Что ей, стоящей возле плеса,
Приличней были бы штаны.
Вошел отшельник. Велегласно
И неожиданно он рек:
«О ты, что в горести напрасно
На бога ропщешь, человек!»
Он говорил, я прослезился,
Стал утешать меня старик…
Морозной пылью серебрился
Его бобровый воротник.