Текст книги "Час Ведьмы"

8

Нет. Ни разу… Ни разу я не видела, чтобы мой хозяин бил или обижал Мэри Дирфилд. Никогда.

Показания Кэтрин Штильман, из архивных записей губернаторского совета, Бостон, Массачусетс, 1662, том III

Мэри Дирфилд и ее родители встретились с Ричардом Уиллардом в полдень, пока он не ушел обедать. Они нашли магистрата в новом здании, называвшемся «Городская ратуша», – массивном деревянном строении, которое всего два года назад общими усилиями возвели в начале главной улицы. Это было трехэтажное здание с симметричными куполами, огромными трубами и широкими стрельчатыми окнами на последнем этаже. Купола огибала огороженная перилами терраса, с которой можно было любоваться, как город за каких-то три десятилетия успел расползтись во все стороны от побережья. (Мэри вспомнила, что год назад они с Томасом стояли на недавно возведенном балконе и в тот раз она обратила внимание, что Бостон похож на волну, которая только наползает на землю и никогда не отступает. Томас поправил ее, сказав, что волны приносят только водоросли, мертвых лобстеров и остатки затонувших кораблей.) Сегодня магазинчики на площади снаружи пустовали, и помост для наказаний был свободен. Солнце плыло среди белых облаков, похожих на пушистые комки шерсти, их тени темными лужицами наползали на камни мостовой.

Губернаторский совет собирался на втором этаже, где располагались два больших зала. Сегодня заседаний не проводили, губернатор был в отлучке, поэтому в здании стояла тишина, только несколько членов управления и один-единственный писарь заполняли прошения для Ричарда Уайлдера. На втором этаже было еще несколько кабинетов, в том числе тот, что обычно оставался запертым: там хранились бумага, перья, чернила и перочинные ножи. У Уайлдера был ключ, так что он провел посетителей в эту комнату, чтобы они могли поговорить приватно. На стенах здесь висели крючки и полки, в центре стоял стол, но не было ни одного стула или скамейки. На одной полке лежало три копии «Общего свода законов и свобод, действительных для жителей Массачусетса».

Магистрат был мужчиной высоким, настолько худым, что выглядел почти тощим, и лысым, если не считать опушки из белых волос за ушами и на затылке. Ему было шестьдесят лет, и в колонии он жил практически с самого момента ее основания. Он приехал в 1634-м, спустя всего четыре года после того, как первые корабли бросили якорь у Бостона. Друг как губернатора, так и его заместителя, Уайлдер служил в Совете с 1650 года. У него было вытянутое лицо, под стать телосложению, что бросалось в глаза еще и потому, что он не носил ни бороды, ни усов. Заметив, что стало холодать, Уайлдер снял с крючка плащ и завернулся в него.

Джеймс Берден жестом указал на руку Мэри и попросил дочь рассказать Ричарду о том, что с ней сделал Томас. Магистрат слушал ее, периодически задавая вопросы или уточняя детали. Когда Мэри закончила, Уайлдер повернулся к ее отцу и спросил:

– Вилки? Вилки с тремя зубьями? Зачем, Джеймс?

– Ты наверняка знаешь, что губернатор Уинтроп приобрел одну для себя. В Библии нигде не сказано, что это запрещено, – ответил тот. – Ты еще не опробовал их?

– Нет.

– Я пошлю тебе набор. В качестве подарка.

Мэри чувствовала, как пульсирует ее горячая рука, и пожалела, что здесь нет стула, на который она могла бы присесть. Бостон не мог тягаться площадью с Лондоном, и она постоянно ходила по мощеным улицам, но выбилась из сил, пока дошла до дома родителей, а затем сюда. Она была бы рада даже просто облокотиться на стену с крючками. Она не знала, как и реагировать на то, что в первую очередь магистрата заинтересовало решение ее отца привезти в Бостон трезубые вилки.

– Сначала мы поговорим со священником, – ответил Уайлдер. – Моя жена не обрадуется, если у нас в доме появится не освященный преподобным Нортоном предмет с тремя зубьями.

– Да, разумеется, – кивнул Джеймс Берден. – Он очень набожный и рассудительный человек.

– Скажите, кто из магистратов заключал ваш с Томасом брак? – спросил Уайлдер у Мэри.

– Сэмюэл Проуэр. Он скончался два года назад.

– Мне его не хватает. Хороший был человек.

– Это так, – согласилась Мэри.

– Развод – непростая задача. За все годы, что я живу здесь, могу припомнить совсем немного прецедентов.

– А при каких обстоятельствах? – спросил ее отец.

Уайлдер тяжело вздохнул и протер глаза.

– Первой была Элизабет Люксфорд. По-моему, это было в 1638-м. Нет, в 1639-м. В год засухи. У ее мужа, чьего имени я и не припомню, уже была жена в Англии. Суд одобрил прошение Элизабет, заковал ее мужа в кандалы и приговорил к огромному штрафу. Впоследствии его отослали. В 1644-м суд одобрил развод Анны Кларк, когда ее муж сбежал – покинул колонию, – чтобы жить во грехе с другой женщиной.

– А другие? – спросила Мэри.

– С тех пор как я стал членом суда, мы одобряли прошения в случаях прелюбодеяния или ухода из семьи: Марджери Норман, Дороти Петер, Доркас Холл. Ну и недавно случилось нечто из ряда вон выходящее.

– Джордж и Джоанна Хальселл, – с видом человека, посвященного в дело, кивнула мать Мэри.

– Да, – ответил Уайлдер. – Вы их знаете, Присцилла?

– Нет. Мне известно только то, что говорят люди.

Уайлдер кивнул.

– Я бы удивился, узнай я, что вы поддерживаете общение с подобными людьми.

– Прошу вас, расскажите мне об этом случае, – попросила Мэри.

– Несколько лет назад матушка Хальселл обвинила своего мужа в том, что он позорит свою честь с Эстер Лаг и предается греху с другой женщиной. Лично я поверил ее обвинениям. Но суд постановил, что Джордж имеет право и дальше обладать своей женой, какие бы прегрешения он ни совершил. Они до сих пор живут вместе.

– Вероятно, она очень несчастна, – заключила Присцилла.

– Скорее всего. В суде был тот еще фарс, – Уайлдер перевел взгляд на Мэри. – Полагаю, вам известно, что ваш процесс в губернаторском суде также будет проходить публично?

– Да, известно.

– Но, на мой взгляд, у вас есть основания. Как члену судебной комиссии мне не пристало давать советы, но полагаю, что ваши причины вполне весомы для прошения о разводе. Томас нанес вам серьезную травму. Насколько я понимаю, он напал на вас без всякой причины.

– Да, – подтвердила Мэри уверенным голосом, несмотря на усталость и боль, – я никогда не давала ему повода.

Отец посмотрел на нее, переводя взгляд с ее лица на раненую руку и обратно. Вплоть до этой встречи с магистратом Мэри не говорила ему, откуда взялся синяк, который она так долго скрывала под чепцом. Только сегодня утром она открылась матери. Но что, если сейчас он догадался обо всем? Возможно, родители давно уже что-то подозревали.

– Скажи мне вот что, Ричард, – попросил Джеймс. – Ты одобрял разводы в случаях, когда муж изменял жене либо уходил из семьи. А в случаях жестокости?

– Нет. Но это не значит, что у вашей дочери нет причин для столь радикальных мер. По закону у мужа нет права избивать свою жену. Суду потребуются доказательства его вины, но, Мэри, все, кто видел вашу руку, согласятся с тем, что у вас есть основания для столь решительного прошения.

Мэри кивнула. Она утешала себя тем, что Томас покусился на ее левую руку, а не на правую. Должно быть, магистрат заметил, что она посмотрела на свою повязку. Он улыбнулся ей ободряющей улыбкой.

– Мэри, ваши отец и мать – уважаемые люди и прихожане, – сказал он и подмигнул ее отцу, – хоть ваш батюшка и пытается в настоящее время привнести немного дьявольщины в наши трапезы.

Джеймс закатил глаза в ответ на ласковую критику.

– Но, – продолжал Уайлдер, – у вашего супруга также хорошая репутация и высокое положение в обществе. И его считают безгрешным. А это значит, что ваш процесс заинтересует очень многих.

– Это я переживу. Я с ним жить не могу.

– Полагаю, что на время суда вы захотите переехать к родителям?

Она посмотрела на родителей. Они это не обсуждали. Но отец сразу же кивнул ей.

– Да, – ответила она.

– В таком случае я завтра же начну приготовления. Губернаторский совет соберется через две недели, и тогда мы начнем суд. Вам потребуется юридическая помощь? Кто-нибудь, кто будет собирать показания и разговаривать со свидетелями?

– Кого бы ты порекомендовал, Ричард? – спросил Джеймс. – В торговых делах я обращался к Чарльзу Проперу.

– Пропер – хороший человек. Но в таком деле… Поговорите с Бенджамином Халлом. Он отлично разбирается в прошениях домашнего толка. Держит контору на углу Хай– и Милл-стрит. Ученый человек. Дотошный до крайности, но при его призвании это настоящий дар.

– Очень хорошо, – сказал Джеймс.

– И всегда лучше иметь дело с нотариусом, а не с адвокатом. Мне известно, что все больше людей обращаются к этим паршивым адвокатам, которым палец в рот не клади, но большинство магистратов относятся к ним с соответствующим презрением.

– Согласен, – кивнул Джеймс.

Магистрат продолжил по-отечески покровительственным тоном:

– Мэри, этот шаг повлечет за собой серьезные последствия. На всякий случай спрошу вас: не хотите ли вы подумать над своим решением еще один день?

– Нет. Я хочу пойти домой, взять кое-какую свою одежду, дневник, Библию и затем отправиться к родителям.

– Томас на мельнице?

– Или в таверне. Думаю, он пришел домой к обеду, но, найдя холодную плиту и пустой дом, отправился есть куда-нибудь в другое место.

– А что насчет вашей служанки?

Мэри помолчала. У нее уже не было сил стоять, поэтому она, извинившись, прислонилась к стене. Потом ответила:

– Она убежала сегодня ночью.

– До того, как Томас ударил вас вилкой, или после?

– До.

– То есть она не видела, как все произошло?

– Нет, – ответила Мэри и заметила, что родители встревоженно переглянулись.

– Где она сейчас? – спросил Уайлдер.

– Это мне неизвестно. Может быть, она вернулась домой. Вероятно, сейчас она там. Но я полагаю, что она пошла к матушке Хауленд, где ее брат служил до того, как умер.

– Почему она сбежала?

Она покачала головой. Все это так сложно и глупо, и все крутится вокруг проклятых вилок. Она чувствовала, что сползает на пол, и попыталась собраться с силами, чтобы встать, но они покинули ее, покинули окончательно, их съели пульсирующая боль в кисти, лихорадка, сжигающая руку, гнев, злость, смятение и страх. На нее свалилось слишком много. Она рухнула на деревянные доски, и вдруг отец и мать оказались на коленях рядом с ней, а магистрат смотрел на нее сверху вниз, на его лице отразились недоумение и беспокойство. Мэри ужасно хотелось пить.

– Мэри, – произнесла ее мать, – не двигайся. Постарайся лежать неподвижно.

Она кивнула. Магистрат не знал, стоит ли задавать ей вопрос снова. Наконец она ответила:

– Моя служанка сбежала потому, что подумала, что я закопала те вилки у нашего дома. Рядом с крыльцом. Она ушла из-за того, что решила: они мне нужны для заклятия. Она думает…

Она замолчала, потому что все это звучало так нелепо. Так глупо. Она едва могла себя заставить произнести это.

– Продолжайте, – произнес магистрат.

И Мэри повиновалась.

– Она сбежала потому, что думает, что я ведьма.

Ее мать, и без того обеспокоенная тем, что произошло, посмотрела на отца, она дрожала, а в глазах читался страх.

Когда Мэри с родителями вернулась домой, нигде не было видно ни Томаса, ни Кэтрин. Все трое зашли внутрь, увидели, что очаг не растоплен, и по настоянию отца вышли обратно на крыльцо.

– Покажи мне, где ты нашла вилки и пестик, – попросил он. Мэри показала ему. Ямки еще были свежи, рядом лежали небольшие кучки земли.

– Ты сказала Ричарду, что не закапывала их сюда. Это правда?

– Да, – ответила она дрожащим голосом, потому что знала, что это не совсем так. Она не закапывала их в первый раз. Она не закапывала пестик. Но она вернула вилки в землю, погрузила их в нее, точно колья. С другой стороны, она понимала, почему отец задал ей этот вопрос. Значит, она солгала? Она только что согрешила? Она не знала, но боялась, что это так.

– Но если ты до того нашла эти вилки и уже спрашивала Кэтрин насчет них, почему ты оказалась в ночи на улице с ними?

– Джеймс, прекрати допрашивать нашу дочь, – вмешалась Присцилла.

– Я просто хочу внести ясность. Магистраты наверняка спросят то же самое, – он повернулся опять к Мэри и сказал: – Я не хотел, чтобы это прозвучало грубо, голубка.

– Понимаю, – согласилась она и вдруг поняла, что должна сказать правду сейчас, всю, от начала до конца, как во имя справедливости, так и во имя собственной души. – Я вернула вилки на место после того, как обнаружила их, в надежде, что человек, который за этим стоит, не узнает, что его поступок обнаружили.

– Ты с самого начала заподозрила колдовство?

– Да, – ответила она.

– По-твоему, за этим стоит человек или демон?

– Человек.

– Мэри, – осторожно начала мать, – я знаю, что ты очень хочешь детей. Скажи мне: это ты решила наложить заклятие?

– Мама! Какое отношение зубья Дьявола могут иметь к детям?

– Я хотела удостовериться. Вот и все. Я должна знать, что мою дочь не искусили Дьявол или его слуги.

– Но это же ты принесла вилки в этот дом! И это твой муж привез их в этот город!

Отец покачал головой и сказал:

– Это просто столовые приборы, и ничего более.

– Да, – кивнула мать.

– Но, – продолжил отец, – если ты, при твоем образовании, могла неверно истолковать их назначение и принять за побрякушку, которой манит нас Дьявол, то любой другой человек способен подумать так же. Это важно в контексте того, что вообразила твоя служанка. Всем известно, как самые нелепые обвинения могут привести к печальным последствиям.

– Вред, нанесенный этими вилками, начался и закончился здесь, – сказала Мэри, подняв раненую руку и злясь, что родители выпускают из виду настоящее преступление.

Мать ласково провела рукой по ее спине, нарисовав широкий круг. Отец направился на задний двор, и она последовала за ним. Они увидели, что Девон необходимо срочно подоить. Присцилла тут же схватила ведро и приступила к делу, а Джеймс насыпал зерна курам. Мэри смотрела на огород, который они еще не успели привести в порядок к зиме: на земле по-прежнему лежали крупные коричневые листья тыквы, не измельченные в перегной, – и на их участок луга с длинными шестами, где они с Томасом выращивали хмель. Шесты сейчас стояли голые, хмель они собрали во время последнего урожая.

Потом Мэри вместе с матерью зашла в дом и поднялась по лестнице на второй этаж. Они упаковали кое-что из одежды и вещей Мэри в кожаную сумку. Присцилла сказала, что понесет запасные туфли. Сборы не заняли много времени. После того как они упаковали вещи Мэри, обе быстро заглянули в маленькую комнату.

– Успокой меня, Мэри, – сказала мать тихим голосом. – Я спрашиваю в последний раз: ты не балуешься колдовством? Это правда?

– Правда, – ответила она, хотя ей стало тревожно от этого вопроса. Что, если на самом деле она вернула вилки в землю потому, что надеялась: они вдохнут жизнь в ее бесплодное лоно? Было ли это подношение Дьяволу, услуга за услугу? Я клянусь быть твоей верной рабой, а ты взамен даешь мне дитя? Она столько пережила за прошлую ночь, так мало спала, ее тело было разбито болью, и ей сегодня задали столько вопросов, что она уже не знала, из-за чего так сильно боится за свою душу и будущее на Небесах.

Перед уходом Мэри написала Томасу короткую записку и положила ее на обеденный стол; в записке было сказано, куда она ушла и что она не собирается возвращаться. Мэри заметила, что пестик, который она вытащила из земли, теперь лежит на полке. Когда ее мать отвернулась, она быстро положила его к себе в сумку.

9

Мэри Дирфилд может быть бесплодна, да, но разве она нечиста? Я не стану лукавить и утверждать, будто мне это известно. Только наш Господь и Спаситель может сказать, почему она не произвела на свет дитя.

Показания врача Роджера Пикеринга, из архивных записей губернаторского совета, Бостон, Массачусетс, 1662, том III

В тот вечер Мэри предложила помочь с ужином матери и Абигейл, старшей из двух родительских служанок, но из-за ее руки это и слышать никто не захотел. Мать настояла на том, чтобы она отдохнула, пока сама она помешивала кукурузное рагу в сковороде, добавляя туда сливочное масло и чеснок. Абигейл вытащила из печи хлеб и мясо и принялась накрывать на стол. Мэри стало немного легче, когда она поняла, что дьявольских зубьев нигде не видно. Вторая служанка, Ханна, кормила на дворе скотину. Скоро стемнеет, и отец вернется домой со склада. Три женщины разговаривали, только Мэри одна сидела на стуле с плетеной спинкой.

В какой-то момент они услышали цокот лошадиных копыт, а сразу за ним – шаги на дворе. Абигейл пошла открыть дверь еще до того, как в нее постучали: на пороге стоял Томас.

Он снял шляпу и поклонился своей теще и жене.

– Добрый вечер, Присцилла, – сказал он, и Мэри не поняла, что значил этот тон. Его голос звучал почти смущенно.

– Томас, – тихо отозвалась его мать, едва утруждая себя заметить его присутствие.

Тогда он повернулся к Мэри и сказал:

– Ты пойдешь со мной домой сейчас? Ты готова?

Абигейл посмотрела на свою хозяйку и спросила, нужно ли ей поставить еще один прибор для Томаса. Но не успела она ответить, как Томас сказал:

– Скорее, наоборот, Абигейл, за столом будет на одного человека меньше. Я уверен, что моя жена примет мои извинения и вернется со мной домой.

– Ты просишь прощения за то, что вонзил зубья Дьявола мне в руку? – спросила Мэри.

Он вздохнул.

– Я не делал ничего подобного. Это правда.

Она подняла руку, все еще обвязанную тканью.

– Вот свидетельство. Ты не можешь лгать, когда правда настолько очевидна.

– Это был носик чайника, Мэри.

На мгновение она онемела от того, с какой наглостью он лгал. Наконец она собралась с силами и спросила:

– Ты утверждаешь, что вонзил носик чайника мне в руку?

Он протер глаза. Затем его руки повисли вдоль тела, и он посмотрел ей прямо в глаза.

– Я не среагировал достаточно быстро, когда ты споткнулась с чайником в руках. Я должен был поймать тебя. Мне очень жаль. У меня все время будет стоять перед глазами картина, как ты падаешь и носик чайника вспарывает тебе руку, когда ты упала на него всем телом. Будь я моложе, наверное, я смог бы спасти тебя от этой боли. Я прошу твоего прощения, как смиренный грешник.

– И ты намерен так бесстыдно лгать? Ты правда ждешь, что я вернусь в дом варвара и лжеца?

– Я рад, что вода была не такой горячей, – продолжал он.

Она поразилась его дерзости. Он на самом деле намерен всем рассказывать, что она споткнулась с чайником в руках?

– Нет, – жестко ответила она, – со мной случилось вовсе не это.

Она видела, как Абигейл поглядывает на ее мать; девушка чувствовала себя неловко, она не была уверена, стоит ли ей оставаться здесь, но в то же время не знала, как тактично уйти.

– Пожалуйста, помоги Ханне со скотиной, – сказала Присцилла Абигейл, и служанка, явно обрадованная, скрылась в задней части дома. Тогда Присцилла Берден посмотрела на своего зятя – по возрасту ее ровесника – и продолжила:

– Ты затеял опасную игру со своей душой.

– Более опасную, Присцилла, чем ваш муж, когда привез трезубые вилки в нашу общину? Более опасную, чем ваша дочь, которая использовала зубья Дьявола для колдовства? Ваша семья рискует обрушить праведный гнев Господа на весь Бостон. Я – всего лишь человек, который надеется вернуть домой свою жену, где ей и положено быть, как это известно Богу и магистрату.

– Да, мы все грешны. Но некоторые из нас омерзительнее других, – сказала мать Мэри.

– Я не ведьма, Томас, – сказала Мэри.

– Кэтрин боится, что это не так.

– Она ошибается.

Томас кивнул.

– Я согласен. Я не захотел бы, чтобы ты вернулась, если бы разделял ее убеждения. Однако подобное обвинение способно серьезно навредить.

– Даже от такой девчонки, как ваша? – спросила Присцилла. – Которой, согласно договору, предстоит служить еще много лет?

– Гордыня – величайший грех из всех, Присцилла, – ответил Томас несвойственным ему глубокомысленным тоном. – Всем это известно. Я в ней не повинен. Мне известны мои слабости и ошибки. Я от всего сердца прошу прощения за те резкие слова, которые порой говорил тебе, Мэри. Но, Присцилла, будьте уверены, что я никогда не бил вашу дочь и никогда, вопреки ее утверждениям, не набросился бы на нее с теми искушениями Дьявола, которые ваш муж продолжает привозить сюда.

– Я хочу, чтобы ты ушел, – сказала Мэри, изо всех сил стараясь сдержать слезы. Она хотела кое-что сказать и сделать это без проявлений слабости – потому что знала, что никогда не пожалеет об этих словах. – Надеюсь, я больше никогда не останусь с тобой наедине.

– У тебя нет такого права.

– Появилось с тех пор, как ты набросился на меня.

– Ты – моя жена.

– И на сегодняшний день ты – мой муж. Но это изменится. Попомни мои слова, Томас Дирфилд, это изменится.

– Подумай, Мэри. Я знаю, каков твой ум, но…

– Но что? Белое мясо? – спросила она, закончив за него. – Разве не так ты считаешь?

Он улыбнулся, его лицо, хотя и постаревшее, было так же красиво, как и в те дни, которые теперь казались ей далекими, точно детство. Он покачал головой и сказал:

– Я знаю, что у тебя острый ум и ты всегда была достойной подругой жизни. Я благодарен за то, что ты была в моем сердце в прошлом, и верю, что ты еще туда вернешься. На сегодня я оставлю тебя под чутким присмотром твоих родителей.

Она кивнула, решив, что на этом беседа закончится. Но у ее матери остался еще вопрос к Томасу.

– Будь добр, скажи мне, – сказала она, – где Кэтрин?

– Она у меня дома. Я ошибочно полагал, что Мэри вернется домой, поэтому забрал ее от Питера Хауленда. Но поскольку Мэри не идет со мной, я не знаю, куда могла бы пойти Кэтрин.

– Ходят слухи, – сказала Присцилла.

– Да. А еще есть законы. Думаю, мы с Питером найдем место, где Кэтрин будет оставаться на ночь, за которое я заплачу, а днем она будет возвращаться, чтобы ухаживать за скотиной, готовить и убираться. Думаю, это будет ненадолго, поскольку жду, что моя жена вскоре осознает, насколько нелепы ее обвинения, и вернется домой, где ей и положено быть и где ее ждет Господь.

Он надел шляпу и пожелал им спокойной ночи. Затем вскочил на лошадь и скрылся в сумерках, окутавших прибрежный городок.

На следующее утро Мэри и ее отец встретились с Бенджамином Халлом в его конторе, пришли они туда одновременно с нотариусом. На нем был непромокаемый плащ из камлота, выкрашенного в красный цвет, и, когда он повесил его на вешалку, Мэри обратила внимание, что на его воротничке и манжетах нет ни единого пятнышка, они белоснежны, как то единственное облако, которое они с отцом видели на холодном синем небе по дороге сюда. Камзол нотариуса был насыщенного зеленого цвета. В его облике отсутствовало что-либо неряшливое, не исключая черной бороды, служившей идеальным дополнением его скул и подбородка. Мэри подумала, что он лет на десять старше ее.

Кабинет был небольшим, с оштукатуренными голыми стенами. Только чернильницы и перья рядами стояли на полках, точно солдаты на параде.

Невзирая на холод, Халл открыл ставни на окнах, чтобы впустить в помещение больше света. После чего сел за стол, а его посетители сели на скамью напротив. Нотариус крайне придирчиво разгладил перед собой листок бумаги. Затем выслушал причину их визита и то, чего они от него ждут. Когда они закончили, он подался вперед и сказал:

– Вы не назвали мне ни одного свидетеля жесткого поведения Томаса Дирфилда.

– Есть свидетели тому, что он говорил мне, – сказала Мэри.

– Вы сообщали кому-нибудь о том, что он вас бил?

– Моя подруга, матушка Купер, видела синяки. Как и мой зять, Джонатан Кук.

– Это хорошо.

Джеймс Берден наклонился вперед и сказал:

– Мать Мэри и я тоже видели.

– А матушка Хауленд? Может быть, она как-то их прокомментировала?

– Наверное, она их тоже видела, да, – ответила Мэри. – Но вряд ли она мне посочувствовала.

Нотариус сложил руки на столе и изрек:

– Вы дали мне мало времени. Суд состоится менее чем через две недели.

– Вы бы действовали иначе, будь у вас в запасе месяц или больше? – спросил Джеймс.

– Вы предлагаете подождать до следующей сессии?

– Возможно, – сказал Джеймс.

Но мысль о том, чтобы жить в такой муке, быть одновременно замужней и нет, была невыносима для Мэри. Она хотела получить развод прямо сейчас; ей не терпелось стать свободной.

– Какую работу необходимо провести? – спросила она у нотариуса.

– Мне потребуется собрать показания свидетелей и удостовериться, что некоторые из них смогут присутствовать в суде после того, как магистраты выслушают ваше прошение. А это значит, что нужно будет найти этих людей и опросить.

– Их не так много.

– Да, – согласился он. – Но все равно на это требуется время. Есть, например, Кэтрин Штильман. Есть матушка Купер. Есть владельцы таверн, где Томас в пьяном виде мог демонстрировать свои дурные наклонности. Это может быть существенно, Мэри, и эту область я буду исследовать с особым усердием. Также я хотел бы побеседовать с вашими родителями и с вами и удостовериться, что судебные порядки для вас не тайна и вы сможете спокойно отвечать на вопросы магистратов.

– Я знаю Ричарда Уайлдера, – сказал ее отец, и для Мэри его слова прозвучали как похвальба. Видимо, для нотариуса – тоже.

– Вы знаете его как друга, – сказал он. – Сомневаюсь, что вы часто наблюдали его в роли магистрата.

В тот вечер Валентайн Хилл и его жена Элинор пришли на ужин, и Мэри заметила, что ее мать не приказывала Абигейл класть на стол трезубые вилки. Подали картофель, приготовленный на горячих углях, и дикую индюшку, которую служанки поджарили на вертеле. У Мэри практически не было аппетита, его отсутствие она объясняла частично тем, что ее жизнь внезапно резко изменилась, а частично – болью, гнездившейся в руке. Когда она сняла повязку, которую наложил вчера доктор, увидела некрасивую корку коросты и синяк цвета ежевики.

Мэри сделала наблюдение, что Валентайн и его жена той же породы, что и ее родители: они богаты и принадлежат к узкому кругу бостонской аристократии. Все четверо на дружеской ноге с Джоном Эндикоттом, губернатором. Их скамьи находились близко к алтарю материнской церкви, и они часто обсуждали с Джоном Нортоном, священником, его же проповеди. Только у обоих Хиллов волосы совершенно поседели, Валентайн раздался вширь, а у Элеоноры с возрастом скрючились пальцы и покраснел нос. По мнению Мэри, они выглядели намного старше ее родителей, но в то же время она предположила, что, возможно, она просто необъективна.

После того как они прочитали молитву, а Ханна и Абигейл подали на стол, мужчины заговорили о прибывающих кораблях и их грузе, а Мэри отдалась своим мыслям. И ее отец, и Валентайн считали, что их работа имеет для колонии первостепенную значимость, а свое богатство расценивали как доказательство их духовной чистоты. В какой-то момент Элеонора Хилл спросила о торговцах-дикарях, которых видела в гавани в то утро, и вслух предположила, что, возможно, когда-нибудь индейцы станут обычным явлением в христианских городах. Мужчин явно не обрадовала перспектива видеть индейцев в бостонской церкви, но Элеонора не меняла тему, пока ее муж не улыбнулся и не сказал:

– Ты, как и наш племянник, говоришь всякие глупости. Генри тоже готов поверить в их сообразительность, которой Господь их, судя по всему, не наградил.

Услышав имя «Генри», Мэри села чуть прямее.

– Генри Симмонс? – спросила она.

– Да, – ответил Валентайн Хилл, положив себе в рот кусочек картофеля и смакуя его. – Мой племянник. Сын сестры Элеоноры. Он приехал сюда из Ярмута в этом году. Откуда вы его знаете?

– Я немножко его знаю, – ответила Мэри. – Однажды он помог мне, когда на меня чуть не наехала повозка. Я подумала, что он у вас служит.

Валентайн покачал головой.

– Манеры у него неважные. Зато голова хорошо работает. Даже отлично, я бы сказал. Так как у нас нет сыновей, однажды он может унаследовать мое дело, – при условии, что будет лучше себя держать.

– На тебя наехала повозка? – спросила Присцилла у дочери. – Ты ни разу не упоминала об этом.

– Потому что там нечего рассказывать, мама.

– Но племянник Валентайна помог тебе.

Мэри кивнула.

– Он хороший мальчик, – сказал Валентайн. – Только чересчур болтлив и уверен в своем положении в этом свете – и на том тоже. Он немного простоват. Якшается со всяким сбродом, с нищими и дикарями.

Элеонора рассмеялась.

– С дикарями и ты якшаешься! Сколько ты с ними наторговал?

– Одно дело – торговать с ними, – поправил жену Валентайн. – И совсем другое – назначать им неверное место в Божьем промысле.

Он повернулся к Мэри и сказал с характерной для него прямотой:

– Ваш отец сказал нам, что вы намерены разводиться с Томасом.

– Да, – ответила она.

– Он богатый человек. Вы могли бы стать богатой женщиной, – сказал Валентайн. – Если суд примет решение в вашу пользу, вы получите треть его собственности. Ваша земля значительно увеличится.

– Я не поэтому хочу развода, – сказала Мэри. Она была оскорблена тем, что он поднял подобную тему.

– Нет, разумеется, нет, – сказал он. – Я всего лишь отметил, что по этому поводу утверждает закон.

– По-моему, это просто невозможно, чтобы Мэри вернулась к человеку, способному вонзить вилку в руку жене, – сказала Элеонора.

На самом деле Мэри тоже не могла представить себе подобного исхода. Она уже думала о том, что будет делать, когда официально получит развод. Ее поступок возымеет свои последствия, какие-то она может предугадать, какие-то – нет. Нечто похожее она ощущала, когда еще в Англии садилась на корабль, которому предстояло пересечь океан. Стоя на причале, она смотрела на снасти и паруса со смесью восторга перед предстоящим приключением и страха перед неизвестным будущим. Она не дрожала при мысли о путешествии, как некоторые, и только на тринадцатый день, когда разразился шторм, поняла, что неудобства относительно маленького корабля меркнут на фоне его хрупкости перед волнами, которые бились о борта и раскачивали судно, точно легкую колыбель, но и не ощущала присутствия Господа, как многие ее попутчики. Однако развод все-таки отличался от того плавания: прежде всего это был ее выбор. В девичестве у нее не было права голоса: родители решили отправиться в Новый Свет, значит, она едет с ними. К тому же никто из ее друзей или родственников не осудил бы ее за то, что она последовала вслед за Господом и родителями в этот новый, более благочестивый мир. После того как она разведется с Томасом Дирфилдом, люди будут относиться к ней иначе. Это очевидно.

Но в остальном ее будущее скрывал туман неизвестности. Она останется в Бостоне с родителями? Будет жить одна неподалеку? Или, может быть, вернется в Англию и поселится с кем-нибудь из братьев?

Нет. Этого не будет. Ей всего двадцать четыре. Пусть Господь не подарил ей детей, но все-таки нет причин полагать, что он отвел ей жизнь одинокой старой девы. Она снова выйдет замуж, причем здесь, среди набожных, благочестивых людей. Она встретит хорошего человека – не повторит ошибку, совершенную в первый раз. И это будет нетрудно: даже за последние пять лет колония значительно разрослась. К тому же, как заметил Валентайн Хилл, она будет завидной невестой. Ее приданое в таком случае будет включать в себя треть имущества Томаса Дирфилда и все, что полагается ребенку – пусть и дочери – известного торговца Джеймса Бердена.