Текст книги "Час Ведьмы"

И вновь ее мысли обратились к Генри Симмонсу, а подумав о нем, она перестала волноваться о завтрашнем дне, послезавтрашнем и вообще о том, что станется с ней в будущем. Ее дрожь прекратилась, и она даже забыла о своей руке. На долгий упоительный миг боль исчезла, сгорела, точно утренний туман в гавани под лучами солнца.

– Мэри!

Она посмотрела на мать. Все взгляды были обращены к ней.

– Мэри, о чем ты думаешь?

– Прости, мама. Что ты говорила?

– Валентайн спрашивает: ты не думала попросить содействия церкви? Мы еще не разговаривали со старостами церкви.

Мэри обернулась к Валентайну Хиллу.

– Нет. Нам с Томасом не нужны посредники.

– Я мог бы поговорить с преподобным Нортоном, – сказал он. – В случае если вы передумаете.

– Как и мои родители. Как и я. Но мы не будем этого делать. Я этого не желаю.

– В таком случае, я полагаю, он сам придет поговорить с вами.

– Пусть будет так. Я не отступлюсь от своего решения.

– Что ж, очень хорошо, – сказал Валентайн Хилл и оторвал кусочек индейки большим и указательным пальцами. Не глядя ни на кого, он пробормотал себе под нос:

– Вы порой так уходите в свои мысли, Мэри. Словно вы под заклятием.

10

Она ни лекарь, ни повитуха. Пусть ее травы не от Дьявола, но они не обладают целебными свойствами. Ее учила старая женщина, живущая у Шеи. И, я полагаю, ни одна повитуха не позволила бы бесплодной женщине вроде нее присутствовать при родах.

Показания врача Роджера Пикеринга, из архивных записей губернаторского совета, Бостон, Массачусетс, 1662, том III

Мэри, как обычно, сидела вместе с матерью в церкви, но Кэтрин в то воскресенье предпочла устроиться в дальнем углу храма, на второй от края скамье, как можно дальше от Мэри и Присциллы Берден. Хоть Кэтрин и жила у Хаулендов, она не села рядом с Бет, а присоединилась к группе служанок из города, которым всем было под двадцать и среди которых Кэтрин, возможно, была самой старшей. Мэри заметила ее только на третьем часу утренней службы, когда решила размять шею и повернула голову. Ее служанка не сводила глаз с Томаса. Мэри не видела Кэтрин с тех пор, как та сбежала из дома в ту ночь, за несколько мгновений до того, как Томас решил пронзить жену вилкой. Но Мэри была наслышана о деятельности Кэтрин за последнюю неделю: девушка рассказала матушке Хауленд, что видела Мэри ночью на дворе с зубьями Дьявола в руках, а Бет уже рассказала кое-кому (и наверняка не только ему) из их общих знакомых. Когда Мэри встретилась с Ребеккой Купер у портного, у которого они обе заказывали осенние ботинки, – только Ребекка покупала обувь себе и двум своим детям, – подруга сообщила ей, что Кэтрин поделилась с Бет своими абсурдными подозрениями. По словам Ребекки, Бет не отрицала того, что у служанки истеричная натура, но Мэри в ее глазах это не оправдывало. Ребекка не думала, что Бет или Кэтрин намерены обвинить Мэри в колдовстве, но подозревала, что причиной тому был только их страх перед авторитетом ее семьи и ее положением в обществе.

– Еще может быть, – предположила Мэри, – что она не выдвинет этого обвинения, потому что я не ведьма и не одержимая, и она знает, что это так.

Мэри видела, что Томас поглядывал на нее во время службы: его лицо попеременно выражало то тоску, то угрозу. В один миг казалось, что он скучает по ней, его обрамленные морщинами глаза словно умоляли ее вернуться, а в следующий его лицо становилось злым и жестоким – и она видела в нем того человека, который швырнул ее на холодный пол. Мэри заметила и своего зятя, Джонатана: он сидел рядом с отцом и тоже смотрел на нее. Он работал на улице, строил новый дом, и его лицо покрывал приятный глазу загар. Его жена Перегрин устроилась несколькими рядами позади Мэри. Это была прекрасная пара. Мэри знала, что завидует Перегрин, и ее попеременно захлестывали волны стыда и желания, хотя она не понимала, какое из этих чувств сильнее. Но было очевидно, что ее жизнь была бы намного легче и приятнее, проводи она дни (и ночи) с мужчиной ее возраста и складом ума, как у Джонатана.

Когда службу прервали на обед и прихожане направились к выходу из церкви, чтобы подкрепить свои силы, Мэри оставила мать, Абигейл и Ханну и устремилась вслед за Кэтрин. В качестве извинения она пробормотала, что не хочет столкнуться с Томасом, но ее мать наверняка поняла, что причина этой внезапной отлучки другая: Томас вовсе не пытался пробиться к ним через толпу.

Мэри увидела, что девушка пошла по улице к ее прежнему дому, чтобы приготовить хозяину обед; она ускорила шаг и нагнала служанку там, где рыночная площадь граничила с участками богатых семей.

– Доброго воскресенья тебе, – сказала она Кэтрин.

Во взгляде, которым ответила ей девушка, читалось скорее раздражение, чем тревога. Но тем не менее она вежливо ответила:

– Доброго воскресенья, – и пошла дальше.

– Утро сегодня зябкое. Вот и наступила осень.

– Да, – кивнула девушка.

– Томас хорошо с тобой обращается? А господин Хауленд и его супруга?

– Да.

Тут Кэтрин обратила внимание, что Мэри надела перчатку только на правую руку, а левая замотана тканью, и сказала:

– Я слышала о несчастном случае.

Мэри покачала головой.

– Ты знаешь, что это был не несчастный случай.

– С чайником, – договорила девушка.

– С зубьями Дьявола, – поправила Мэри, – и с твоим хозяином в качестве пособника Дьявола.

– Вы обвиняете его в колдовстве? – пусть Кэтрин чересчур эмоциональна, но в наблюдательности ей не откажешь. Она слышала сарказм в голосе Мэри и ответила соответствующим тоном. Тем не менее Мэри продолжила осторожно:

– Конечно, нет. Но я намерена обвинить его в жестокости.

– Это ваше право.

– Ты тому свидетель.

– Чему?

– Тому, как со мной обращались. Тому, что он говорил и что делал.

Тут Кэтрин остановилась, глядя себе под ноги. Она вздохнула.

– Да, я слышала, как порой он говорил резко, но мне казалось, что по большей части он напоминал вам о ваших обязанностях.

Мэри подумывала о том, чтобы наказать девушку за подобную дерзость. Но в то утро ей куда сильнее хотелось понять образ мыслей Кэтрин, чем приструнить нахальную служанку.

– Ты считаешь, что я не выполняла свои обязанности подруги жизни и жены?

– Я не хотела оскорбить вас, а только сказать…

– Продолжай.

– Я только хотела сказать, что иногда вы говорили по-мужски категорично. Когда хозяин бранил вас, мне казалось, что это делается в надежде, что вы попытаетесь сдержать свою мужскую заносчивость. Его наставления всегда были продиктованы заботой о вашей душе.

– Кажется, больше всего моя душа заботила его, когда он был в подпитии.

– Но разве он когда-нибудь поднимал на вас руку? Я ничего подобного не видела. По-моему, это совсем не похоже на него, я вижу, что это справедливый и добрый человек.

– Разве я не была ему хорошей женой? – настойчиво спросила Мэри.

– Он был вам хорошим мужем.

– О, он был хорошим кормильцем. Я не жду, что ты переменишь свое мнение в этом вопросе. Но это не единственное, что можно сказать о муже. И ты предпочла не отвечать на мой вопрос. Почему?

Кэтрин шмыгнула носом.

– Хорошо, – согласилась она. – Из того, что я видела, – вы были хорошей женой. Но я знаю, что видели другие.

– Что ты хочешь сказать?

– Я не могу сказать большего. Это просто сплетни.

– Я благодарна тебе за то, что ты это понимаешь и признаешь.

– Вам не за что благодарить меня.

– И скажи мне: разве я не была тебе хорошей хозяйкой?

– Да, были.

– Тогда позволь, Кэтрин, я спрошу у тебя напрямую: ты правда думаешь, что я одержима? Ты когда-нибудь замечала, что я веду себя так, чтобы обо мне можно было сделать подобный вывод?

– Нет.

– Ты на самом деле искренне веришь, что я на твоих глазах совершала дьявольский ритуал или предлагала себя ему в качестве рабыни?

– Я не хочу говорить об этом в воскресенье.

– В таком случае когда?

Девушка ничего не ответила и, к вящему изумлению Мэри, пошла прочь от нее. Она протянула здоровую руку и схватила Кэтрин за рукав плаща.

Девушка в ужасе застыла, не произнеся ни слова. Она была красива, очень красива. Как могла она защищать или даже желать такого человека, как Томас Дирфилд, когда в городе были мужчины вроде Генри Симмонса и Джонатана Кука, – конечно, не именно эти двое, но слуги подобного сорта, – которые подошли бы ей куда больше? И тем не менее Кэтрин испытывала к Томасу нечто недозволенное: Мэри ясно видела это по ее лицу.

– Так когда же? – снова спросила Мэри безапелляционным тоном.

Вместо того чтобы ответить на вопрос, Кэтрин собралась с духом и произнесла таким напыщенным тоном, что Мэри рассмеялась бы, не представляй эти слова для нее опасность:

– Мне известно лишь одно, мэм: вы бесплодны и желаете ребенка. Вы взяли зубья Дьявола и пестик и в ту ночь с их помощью творили некое темное колдовство. Я знаю, что я видела.

С этими словами она вырвала руку и быстро пошла по улице к дому, где Мэри когда-то думала начать новую жизнь и создать семью.

В понедельник утром Мэри подумала, что ей стоит сходить к нотариусу: по той простой причине, что она нервничала и находила успокоение в аккуратности и неоспоримой внимательности этого человека. Она помолилась, но хотела услышать и доводы этого дотошного профессионала своего дела. Но когда Мэри проходила мимо столба позора, эшафота и ратуши, она услышала свое имя. Из шумной толпы на рыночной площади вышла Констанция Уинстон.

– Мэри Дирфилд, – повторила она, и Мэри постаралась подавить тревогу из-за того, что ее зовет женщина, не принадлежащая к кругу местных прихожан. К тому же она прекратила общение с Констанцией после того, как ее травы и чаи не помогли ей зачать ребенка, и теперь чувствовала себя вдвойне хуже: презренной и слабовольной.

– Здравствуй, Констанция, – ответила Мэри. Она не была уверена, что прежде хоть раз видела эту женщину в центре города. Все их встречи происходили в скромном доме Констанции на перешейке. Мэри ходила туда тайно, чтобы не привлекать внимания к своим посещениям.

– Мы давно не виделись.

– Это так, – кивнула Мэри. В голосе Констанции она услышала упрек. Эта женщина знала, что Мэри ее избегает. – Я была очень занята в последнее время.

– В последнее время? Видимо, у тебя выдался очень занятой год.

Констанция была на голову выше Мэри и держалась с той же аристократической величественностью, что и ее мать. У нее были зеленые глаза, седые волосы она аккуратно собирала под чепец, а морщины на лице никоим образом не умаляли ее красоты. Констанции было за пятьдесят, и сегодня она надела алый плащ с подкладкой коричневого цвета. У нее были средства, об этом говорила не только ее одежда, но и тот факт, что ее бы оштрафовали, оденься она не по своему статусу.

– Так и есть. Я…

– Ты не должна передо мной оправдываться, – перебила ее Констанция. – У тебя нет никаких обязательств передо мной.

– Нет. Просто…

– Просто ходят слухи, – сказала Констанция, указав на эшафот. – Кажется, сегодня будет тихий день. Никого не наказывают и не вешают. И как мы проведем этот понедельник?

– Думаю, то, что никто не преступил закон, говорит только о достоинствах нашего сообщества.

– Чушь. Это говорит лишь о том, что преступники либо не раскаялись, либо их еще не поймали, – или, может быть, магистраты просто давно не собирались.

– Может быть, – согласилась Мэри. – Собрание назначено на следующей неделе.

Констанция поразмыслила над этой новостью и продолжала:

– Ну да, конечно. Они будут решать твое будущее, верно? Я слышала. В последнюю нашу встречу ты хотела зачать ребенка от своего мужа. Теперь ты хочешь отдалиться от него настолько, насколько позволит закон.

– Как уже сказала: у меня было много дел.

– Представь, что было бы, если бы крапивный чай подействовал. Удача на твоей стороне.

Мэри вытянула левую руку, по-прежнему обернутую тканью.

– Не думаю, что готова согласиться с этим. Если тебе известно о моем намерении развестись с Томасом, то, должно быть, ты слышала и о насилии, которое послужило тому причиной.

– Да. Мне говорили, что послужило катализатором: довольно агрессивный компонент, который открыл тебе глаза.

– Могу я спросить: как много ты слышала?

Констанция пожала плечами.

– Истории вроде твоей подобны перелетным птицам. Расходятся далеко и быстро.

– Он заявляет, будто я упала на чайник.

– Что, должна признать, я сразу сочла ложью.

– Ты проницательна.

– Что из этого видела твоя служанка?

– Ничего.

Констанция вздохнула.

– Ничего?

– Увы.

– Мэри, я не знаю и не хочу знать, вырвала ли ты меня из своей жизни, как гнилой зуб, из-за того, что мои травы не смогли помочь тебе, или из-за того, что те, кому мои занятия не по нутру… проще говоря, из-за того, что ты побоялась открыто поддерживать связь с человеком вроде меня.

– Я уже сказала тебе, – быстро ответила Мэри, – у меня просто было очень много дел.

– Мне все равно. Я хочу, чтобы ты знала только одно: ты столкнулась с людьми, которые будут рады увидеть тебя там, – сказала она и указала на эшафот с виселицей. – Я не таю ни зла, ни обиды. Думаю, между нами сходства больше, чем ты готова признать. Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, не стесняйся возобновить знакомство.

Мэри посмотрела на помост из темного дерева и перевела взгляд на вздымающиеся перед ней стены городской ратуши.

– Благодарю тебя, Констанция, – сказала она. – Я так и сделаю.

Женщина улыбнулась ей и с жаром пожала правую руку. Мэри видела, что за ее спиной несколько женщин смотрят на них, кое-кого из них она видела в церкви.

– Кажется, нам в одну сторону. Пойдем вместе? – предложила Констанция.

Пойти к нотариусу значило продолжить путь вместе с Констанцией. Мэри знала, что, когда на следующей неделе она предстанет перед магистратами, знакомство с женщиной из Шеи не принесет ей ничего хорошего. Это была одна из тех неизбежных ситуаций, когда прагматизм и жестокость идут рука об руку. И хоть ей было больно и стало только горше, Мэри ответила:

– Нет, кажется, мне не туда. Я решила пожить у родителей и сейчас иду к ним.

Констанция поняла, что стоит за ее отговоркой, и едва заметно усмехнулась.

– Ладно. Доброго дня, Мэри, – попрощалась она и отправилась дальше.

Следующие три дня, расстроенная встречей с Констанцией Уинстон, Мэри провела дома вместе с матерью и двумя служанками. Вместе с Ханной она приводила в порядок сад и ухаживала за скотиной, помогала Абигейл чинить зимнюю одежду и делать заготовки на зиму, а вместе с матерью писала длинные письма братьям в Англию. Работа у нее не спорилась: мешала больная рука. Но Мэри старалась изо всех сил. Нотариус приходил к ним дважды, и это внушало уверенность, хоть во время второго визита он и сообщил ей, что намерен в тот же день навестить Кэтрин Штильман. Мэри спала в своей прежней комнате, где обитала до замужества, в которой как будто почти ничего не изменилось: все так же тесно, темно и далеко от очага, – и она подумала о том, что зимой ей будет холодно. Однажды ночью, когда ей было семнадцать, она взяла грелку и положила горячие угли под одеяло – в ту зиму она почти всегда так делала, – и вдруг белая ткань начала тлеть. Мэри быстро вылила в кровать ведро воды, потушив пожар до того, как он разгорелся. Но в ту ночь ей пришлось спать на мокрых простынях, и весь остаток зимы она спала в холодной кровати.

А теперь зима вновь неумолимо приближалась, солнце садилось все раньше, а вставало все позже. Часто шли дожди, причем холодные.

Родители упорно твердили, что в Англии дождей было больше, но в памяти Мэри все было иначе. В ее воображении комната, где она спала в детстве, всегда была залита солнечным светом.

Отец дважды напоминал о том, что на следующей неделе собирается губернаторский совет, на котором будет выслушано прошение о разводе. Оба раза он говорил, что нужно удостовериться, что Бенджамин Халл договорился со свидетелями, чтобы подтвердить жестокое и разгульное поведение Томаса. Когда Мэри напомнила ему, что Кэтрин может подтвердить его резкие слова и на этом все, он мрачно кивнул и сказал, что крайне важно, чтобы она сделала хотя бы это. Он не преминул даже связаться с владельцем таверны, где Томас пил чаще всего, и заверил Мэри, что тот виделся с нотариусом и на суде расскажет о дурных пристрастиях Томаса. Мэри не разделяла отцовской уверенности: не только Джеймс Берден был важной персоной в городе, но и Томас. И пусть у Томаса не было того почета и богатства, как у ее отца, его тем не менее уважали, и к тому же он обеспечивал доход той самой таверне.

Тем временем ее мать тревожилась из-за того, что Кэтрин, в случае если всплывут вилки во дворе, будет отрицать свою причастность к этому, а больше им некого было обвинить. Они представить не могли, кто еще мог совершить нечто подобное.

Однажды, когда Абигейл взбивала масло, а Ханна складывала дрова в поленницу, Мэри вытащила из-под кровати спрятанный там загадочный пестик и вгляделась в вырезанные на ручке зубья Дьявола. Она знала, что творилось этой осенью в Хартфорде и почему ее мать так обеспокоена. Мэри Санфорд уже повесили по обвинению в колдовстве. Анну Коул признали одержимой. Ребекка Гринсмит созналась, что вступала в половые сношения с Дьяволом. Мэри провела пальцами по отметине на пестике и подумала о том, чем занималась в постели, когда муж лежал рядом с ней, и в который раз задалась вопросом, было ли это искушение Дьявола, дар Господа или нечто, не имеющее особого отношения ни к Богу, ни к Сатане, как те часы, что она провела за прялкой.

Но в одном она была уверена: изначально она не втыкала в землю те вилки и не она воткнула рядом с ними этот пестик. Она подтвердит это в случае, если процесс развода превратится в кошмарный – и да, опасный – поток обвинений в том, кто ведьма, а кто нет. Но если она не закапывала эти вилки, сразу же возникнет вопрос, кто это сделал. Кэтрин? Томас? Кто-то или что-то еще? Мэри не знала.

Она разделась и, стоя на сквозняке в своей комнате, быстро обследовала свое тело, чтобы удостовериться, что на ней нет ни ведьминых бородавок, ни отметин Дьявола. Их не было – что вовсе ее не удивило. Как заключил ее муж в ту страшную ночь, когда он вонзил вилку ей в руку: о ней можно сказать многое, но она определенно не ведьма.

К четвергу ей стали невыносимы по-зимнему сумрачный дом и задний двор со скотиной и умирающим садом, поэтому она оделась и даже смогла аккуратно надеть перчатку на левую руку. Она прошла мимо ратуши и спустилась в гавань, к складу. Небо было серым и тусклым, и по беспокойной воде в бухте перекатывались белые гребни. Скорее всего, до ужина пойдет дождь. Стоявшие на якорях корабли подпрыгивали на волнах, дожидаясь своей очереди подойти к пирсу и отдать свой груз, паруса были накрепко привязаны к мачтам, а на причалах люди сновали туда-сюда по деревянным доскам с ящиками, бочками, а иногда и большими изящными шкафами или столами, вытесанными ремесленниками в далекой Англии.

Держась подальше от отцовского склада, Мэри пыталась убедить себя, что пришла в гавань, только чтобы подышать свежим воздухом и немного прогуляться без всякой цели. Да, не иметь цели – значит заигрывать с Дьяволом, но после всего, через что ей пришлось пройти, и того, что предстояло ей на следующей неделе, она считала, что заслужила немного бесцельности.

Она немного постояла на мостовой, напротив двери конторы Валентайна Хилла, за которой вдоль причала тянулся его склад. И вдруг поняла, что мысленно зовет Генри Симмонса выйти на улицу – если, конечно, он вообще был внутри. Что это: отголосок простой молитвы или заигрывание с Дьяволом? Если Генри увидит ее в окно и выйдет к ней, будет ли это знаком? Если он решит сейчас выйти, не зная, что она ждет снаружи, будет ли это совпадением, искушением или знаком, что ей уготована хорошая участь в этом мире и очищение от грехов – в следующем?

Но он не вышел, и Мэри почувствовала, как на нее упали первые капли дождя. Стоит пойти домой и закутаться в плед у огня; приходить сюда было глупостью.

Но, уже повернувшись к городу, Мэри увидела, как со склада вышла Элеонора Хилл, жена Валентайна. Она плотно закуталась в плащ с капюшоном, а руки спрятала в меховой муфте.

– Добрый день, Элеонора, – поздоровалась Мэри. – Вижу, вы хорошо укрылись от холода.

– И дождя, – кивнула Элеонора. – Боюсь, за собой он приведет снег. Как же холодно. Вы приходили повидать отца?

– Нет. Я просто хотела подышать соленым воздухом и прогуляться.

– Тогда давайте прогуляемся и постараемся не обращать внимания на этот дождь. Буду рада, если составите мне компанию по дороге домой. Как ваша рука? Заживает?

– Да.

– Хорошо, – ответила Элеонора, но ее голос звучал отрешенно, как будто ее мысли были заняты чем-то другим. И Мэри вскоре поняла, чем.

– «Согласие» прибыл вчера, – сказала почтенная женщина. – Не знаю точно, сколько бочек португальской мадеры он привез, но это была отличная партия. Валентайн отложил нам немного на сегодняшний вечер. Ему нравится этот напиток, как и мне. Меня уже воротит от местного сидра. Я сказала, что возьму бутылку-две домой, но совершенно забыла об этом. Пойдемте со мной.

Элеонора вытащила руку из муфты, взяла за руку Мэри и повела ее обратно к дверям склада, где располагались также служебные помещения, – и там был он, Генри Симмонс. Мэри почувствовала, как ее сердце забилось чуть чаще. Генри сидел за большим столом красного дерева, более изысканным, чем даже тот, за которым работал ее отец, с медным ручками и стульями по обеим сторонам. При виде Элеоноры и Мэри он встал, держа в руке перо, а на столе перед ним лежала толстая учетная книга.

– Генри, – сказала Элеонора, – я забыла взять мадеру. По-моему, Валентайн оставил ее для меня в ближайшей кладовой.

Она обернулась к Мэри.

– Я вернусь через минуту. Полагаю, вы знакомы с Генри.

– Да, – ответила Мэри, и Элеонора скрылась за дверью по другую сторону стола.

– Приветствую, – сказал он ей. – В этот дождливый день я и не ожидал такого благословения.

Мэри вскинула бровь в ответ на его заигрывание: в действительности он никак не мог считать ее благословением. Она видела его в третий раз, и одежда на нем была все лучше: сегодня на нем был багровый камзол из мягкой фламандской шерсти. Воротничок и манжеты были девственно чисты.

– Доброго дня, Генри, – церемонно ответила она, но откинула капюшон. Она заметила, что ее голос слегка дрогнул. Он тоже услышал это в коротком предложении?

– Тетя и дядя рассказали мне о ваших несчастьях.

– Моя рука уже заживает. Но благодарю вас.

– Я имел в виду более серьезную напасть.

– Порой Господь считает нужным испытывать нас.

– Это верно. Но тем не менее я вам сочувствую. Я незнаком с Томасом Дирфилдом, но почему-то мне кажется, что без него вам будет лучше.

– Да, жить станет несколько легче, – ответила она и показала правой рукой на левую. – Но это будет не та жизнь, на которую я уповала. И она не будет простой.

– Тяжелый труд приятен Господу. Думаю, он даже ждет этого от нас.

И вновь: утверждение, которое смотрелось бы абсолютно уместно в проповеди преподобного Нортона в материнской церкви, в устах Генри Симмонса звучало особенно кощунственно.

– Вы были в церкви в прошлое воскресенье? – спросила она его.

– Если вы меня не помните, значит, я точно не произвожу желаемого впечатления.

– И какое же впечатление вы хотите производить?

– Здесь, в этом мире? О, человека в высшей степени набожного и праведного, разумеется.

– Но при жизни это никому не может быть известно, верно?

– Верно.

– Вы присоединились к церкви? – спросила она.

– Нет. Но я хотел бы отметить, что ваш муж – уважаемый прихожанин, хотя его отношение к вам меньше всего похоже на христианское милосердие.

– Но вы присоединитесь?

Он кивнул.

– Да. В конце концов, рано или поздно от меня будут ждать этого.

– Но это не причина.

Он положил перо и долго и напряженно думал, прежде чем ответить.

– Нет, – наконец согласился он, – не причина.

– Вы придете в церковь в следующее воскресенье?

– Всенепременно.

– Хорошо.

– Мэри, могу я спросить вас кое о чем?

– Конечно.

– О чем вы молите Господа, когда думаете о вашем прошении к губернаторскому совету?

– Я не упоминаю об этом в своих молитвах.

– Неужели?

– Много лет я молила о ребенке, и у меня нет ни одного. Много месяцев я молилась за здоровье Уильяма Штильмана, и он умер. С самого детства я молилась за живых и мертвых, и…

– И на ваши молитвы ни разу не ответили.

– Это не так, – поправила она его. – Но я принимаю, что у Господа есть свой план для нас, и не в моих силах пытаться изменить его видение. Это не в нашей власти – поэтому с недавних пор я решила, что нет смысла просить об этом.

– Я слышал мнение, что молитва на самом деле не меняет мнение Господа, она, скорее, меняет нас.

– Важно само действие.

– Да, важно само действие.

– Я подумаю над этим.

Он кивнул.

– И вы хотите быть творцом своей судьбы, прося о разводе с Томасом Дирфилдом?

– Так же, как я была им, когда вышла за него замуж. Мы несовершенны, совершаем ошибки. Прилагаем все усилия, чтобы их исправить.

На этот раз, когда он улыбнулся, она видела, что это лишь знак одобрения, и хотя подобное чувство не имело под собой оснований, но радость, которую она ощутила в тот миг, была столь же реальна, как и дождь, барабанящий по крыше склада, или капюшон, упиравшийся ей в затылок.

– Мое впечатление о вас не обмануло. Требуется нечто большее, чем нахал на повозке с быками, чтобы остановить или замедлить вас, – сказал Генри.

– Или, – заметила она, – варвар с вилкой.

В тот момент Элеонора вернулась с мадерой. Она переводила взгляд с Мэри на своего племянника и обратно, и Мэри подумала, заметила ли та, как от беседы с Генри – немного фривольной, да, но в той же степени и разумной – разрумянилось ее лицо.