Книга: Московская экскурсия - Памела Трэверс

обилие фоток погружает в добродушную эпоху - когда контрреволюция уже более-менее примята, а предвоенная чистка ещё не началась.

Но таки про книжку. Примерно в 1932 году Трэверс решает съездить в Россию, и затем публикует свои записки об этом путешествии. Собственно они – книга и есть. Вот за что люблю английские тексты, так это за то, что они всегда содержат внутреннюю иронию. Такое ощущение, что это какое-то врожденное английское качество (да, я в курсе, что Трэверс родилась в Австралии, и наполовину ирландка, но все равно). Если продраться сквозь нескрываемый скептицизм и откровенное презрение к «варварам», то можно даже получить удовольствие.

Сразу надо отметить, что Трэверс в России не понравилось ничего, кроме театра. Люди у нее все серые, одинаковые и со стеклянными глазами, города серые, в Третьяковке ей не на что смотреть, в ванне ожидаемо нет пробки и (внезапно) горячей воды (это возмущается человек, живущий в стране с двумя кранами), еда невкусная (ха, это в Англии то она вкусная!) и приходится покупать лук на рынке (!!!), от лозунгов рябит в глазах. Зато вот постановка Гамлета внезапно оказалась совершенно блестящей. Тем не менее, несмотря на поверхностность впечатлений, бодрое здравомыслие ни разу ей не отказывает, и такой взгляд на Россию — это тоже взгляд.

Вообще, пожалуй, самой любопытной была программа тура. По словам Трэверс, туристам демонстрировали почти исключительно приметы новой жизни – ясли для детей, стадионы, суды, тюрьму (???), дома культуры, разумеется, мавзолей, и лишь вкраплениями – Эрмитаж и Третьяковку. Странно? На первый взгляд – да, но на второй – вполне логично.

Ясли освободили рабочего человека от заботы о детях. И это, вообще-говоря, было очень круто! Равно, как и всеобщая занятость с уверенностью в том, что работа найдется всегда. Достаточно посмотреть на нашу нынешнюю жизнь – один из серьезных стрессовых факторов – потеря работы и поиск новой. А тут – новый мир, в котором все для человека. Только честно трудись, а государство позаботится обо всем остальном. Так почему бы не показать его туристам? Поди, церкви-то они и раньше видали.

Второй момент, это вопрос о том, а что, собственно говоря, хотела увидеть Памела Трэверс в России? Судя по ее запискам, ни архитектура, ни живопись, ни новые парадигмы ее не интересовали. Пожалуй, интересовали люди, но она заранее ставила всех русских на полку граждан второго сорта, так что тут интерес тоже довольно специфический.

Театр? Все-таки, это ее тема, она писала массы рецензий. Ну отчасти. Гамлета она посмотрела, но на лекцию о советском понимании Гамлета при этом не пошла. Хотя, казалось бы. Подозреваю, что путешествовавшие вместе с ней Профессора Первый, Второй и Третий оставили бы совсем иные впечатления, если их можно было где-нибудь найти.

В общем, чтение занятное, хотя и противоречивые.

Эта книга - сборник ее писем об этом путешествии (который она посвятила самой себе - Хелене Линдон Гофф), а также комментарии переводчика с расследованием упомянутых ею фактов. И вот вторая часть - это просто настоящая находка!

О советской России Трэверс пишет то с иронией, а то с откровенной издёвкой: культурная британская барышня вдруг попадает в беспросветную серость советского бытия, повсюду получает отказы, и это ее, безусловно, раздражает.

Экскурсионный тур, с таким трудом купленный, оказывается разочарованием: их группа постоянно под присмотром, им показывают только то, что выгодно Советам, их возят в колхоз и детские ясли, а еще забрасывают тоннами цифр статистики. Да, молодая страна с огромной кучей проблем не хотела выставлять напоказ голод, разруху и нищету.

Не знаю, стоит ли осуждать Трэверс в субъективности, ведь это было ее частное путешествие и письма якобы другу, а не беспристрастное журналистское расследование, но всё же ее неприкрытая неприязнь и раздражение буквально на каждой странице в процессе чтения постепенно начинает действовать на нервы.

Однако же она очень верно подметила некоторые вещи: *"В России, возвестивший о своем стремлении к бесклассовому обществу, всё поделено на ранги и классы! Это основа государственного устройства"

*"Нет народа более исконно религиозного, чем русские, - просто ныне они обратили свою веру в новом направлении"

*"Но Россия еще не изжила влияние Достоевского: исступленное сострадание сочетается здесь с бессмысленной жестокостью".

Слухи о забытой книге замечательной сказочницы Трэверс, которая в молодости вот так запросто взяла и приехала в Россию, нафотографировала и составила своё мнение, не вписывающееся в общепринятые рамки, ходили вокруг меня давно. И книга не обманула - совсем короткий сборник писем об очень странном для свободолюбивой англичанки путешествии поражает незашоренностью и трезвостью мышления вроде бы достаточно далёкой от политики молодой женщины (по разным данным ей на тот момент исполнилось или двадцать шесть или тридцать три). Да ещё и чувство юмора у этой журналистки, писавшей преимущественно об искусстве, оказалось свежим, искристым, как яркий лучик посреди серой действительности.

Поскольку Трэверс на момент своего визита не была личностью хоть сколько-нибудь известной, и путешеcтвовала в составе простой туристической группы, ей удалось хоть краем глаза увидеть что-то настоящее, неприкрытое пропагандой. Остальные именитые гости того времени, (да и не только того), были ослеплены обилием почестей и, ведомые за ручку, к объективности приблизиться не могли. Впрочем, за ручку водили и нашу героиню. Всё время пребывания в России Памела эту ручку пытается выдернуть и задорно пробежаться по столицам, а Интурист каждый раз одёргивает её, как неразумного ребёнка. Памеле хочется поехать в крайне интригующую её Россию, одной, и самой составить свой маршрут - нельзя. Памеле хочется побродить одной по улицам - нельзя. Друзья-аборигены приглашают Памелу поехать с ними в Новгород - нельзя. Позвонить - и то нельзя. Зато можно и нужно посещать все мероприятия, подготовленные заботливым Интуристом: захватывающие экскурсии по детским садам, комбинатам, тюрьмам, залам судебных заседаний.

Мне часто встречались рецензии с жалобами на "едкий" язык автора, на её язвительность. Ха, я бы посмотрела, как повели бы себя эти люди, если бы за свои кровные приобрели такой вот тур, где с самого начала их окружали бы образчики пропагандистского искусства, где свободное время нужно было бы вырывать с боем, где после завтрака в полдевятого утра им до полпятого вечера предстояли бы вот такие увлекательные мероприятия:

— Это стадион, — объявила гид без обиняков.

Мы осмотрели его без особого энтузиазма. И даже потрогали деревянные скамейки. Да, все верно. Это стадион. Что тут скажешь? Бизнесмен поинтересовался, скорее по привычке, чем из любопытства, сколько он вмещает зрителей. Гид передала вопрос директору спортивной арены (который, конечно же, был тут как тут, стоило нам войти в воротами выведала у него, сколько тысяч болельщиков приезжает на каждое соревнование. Мы всё записали. И привычно изобразили ликование, хоть и не увидели подтверждения услышанному. Пустой стадион — воплощение пустоты. Даже Профессора не нашлись, что сказать, и не смогли придумать ни одного вопроса. Единственный прок от этого посещения — еще одна запись в блокноте. Но поскольку мы не готовимся напасть на Москву с воздуха и не собираемся создать футбольную команду, чтобы бросить вызов московским звездам, вряд ли эти утренние развлечения хоть на йоту увеличили наши знания о России. Впрочем, «Интуристу» — заботящемуся о нас, словно мать родная, — лучше знать. Хотя поверить в это трудно.

А только потом обед. А после обеда опять такая же неповторимая культурная программа. А ужин в десять вечера, а то и в полночь. Видимо, Интурст надеялся,что туристы упадут и про ужин забудут. И ничего из того, что тебе интересно, посмотреть нельзя - в церковь экскурсанты пробираются тайком, в театр Памела сбегает, в гости пойти тоже непросто. И, похоже, за каждым её шагом пристально следят, потому что вечером, по возвращении в отель, все знают, где она была. Питаться полусъедобной пищей, маршировать строем по учреждениям, в которые у себя на родине и мысли не было пойти, работать на износ с раннего утра до позднего вечера - так себе отдых за свои деньги.

Однако Трэверс удалось оставить после своей поездки очень ценный исторический документ, отражающий хотя бы малую часть того, что происходило в стране, разрываемой на части противоречиями. И как отрадно видеть, что существовали и существуют такие люди, с высокой степенью адекватности, с мозгами, не поддающимися промывке, и с умением передать свои чувства и мысли на бумаге.

Я получила от книги большое удовольствие. Пойду порекомендую её своей маме, которая жила в России на несколько десятков лет позже, но недоумевала точно так же и в тех же выражениях, что и заезжая англичанка. Кажется, им было бы что обсудить.

Минусы книжки связаны исключительно с отечественным изданием: 1) фотографии подобраны абы какие, размещены тоже абы как (в Ленинграде она была в самом начале книги, так почему фото оттуда возникают в конце?) и, что самое обидное, не подписаны (за одним исключением, где как раз можно догадаться, что на фото - описанная ПЛТ постановка "Гамлета") 2) послесловие переводчицы стоило бы сильно почистить от пересказов и цитат; у него есть достоинства и расшифровки псевдонимов, которыми пользуется ПЛТ, заслуживают всяческого внимания и похвал, но, ей-богу, если основной текст я прочитал за вечер, то это послесловие растянулось почти на три, - и, ёклмн, я же только-только дочитал текст! Зачем мне его тут же пересказывают и цитируют, да ещё целыми абзацами и даже группами абзацев?..

32-й год, Памела Трэверс ещё не известная писательница, а журналистка, впрочем, с ворохом очень полезных связей (а вы как думаете люди становятся известными писателями?), покупает туристическую путёвку у Интуриста. Молодой МБ-шник Стёпа смотрит на неё пустыми глазами человека, который выучил английский язык, а следовательно требовать от такого человека чего-то сверх - негуманно. Глупая англичанка пытается купить индивидуальный тур. "Не положено!, - отвечает Стёпа, но гадкий английский язык искажает смысл и получается что-то вроде "Так не принято". Вот на родине сразу понимают, что раз "не положено", лучше разговор перевести, пометаться для виду, а эта тупая клуша всё квохчет, что хочет индивидуальную поездку. Стёпа продолжает смотреть на неё пустыми, стеклянными глазами, понимая, что в конечном счёте, не получив ответа, она уймётся. "Будет Чека так штаты ради тебя раздувать", - за стеклянным взглядом Стёпы не запоздришь, как мстительно звучит его внутренний монолог, - "восьмичасовой рабочий день, а значит в сутки за тобой трое следить должны. Ишь ты, накладная какая, бери групповой тур, по три сопровождающих на двадцать человек, хоть экономия какая, а так бюджету на вас всех не напасёшься". Англичанка тушуется, но всё ещё пытается хорохориться и собирается поехать в Казань. "Нету такого тура", - индифферентным тоном отвечает Стёпа. Англичанка всё ещё не знает слов "не положено", но, кажется, общая их экзистенциальность начинает доходить до неё.

На корабле группа под пристальными и укоряющими взглядами матросов день изо дня хвалит возможности социализма. С одной стороны, конечно, коммунизм (да, в книге постоянно коммунизм, но, пардоньте, даже большевики понимали, что надо быть скромнее в раздаче названий) противостоит фашизму, но... но для того, чтобы сказать, чем социализм лучше капитализма, нужно побольше лозунгов и рассказов о прекрасном будущем. Коммунизм - это нечто, что всегда в прекрасном отдалении, на него надо смотреть только через телескоп, причём предварительно его перевернув, если рассматривать вблизи, то явно не хватает перспективы, коммунизм как некоторые картины, красив только на дистанции - чем дальше, тем гармоничней.

В стране интуристы едут в жёстких вагонах второго класса, их селят в холодную гостиницу, где нет горячей воды, а холодная, если договоришься с дежурной по этажу. Для меня, чьё детство пришлось на 80-е, где для иностранцев находились (за чужой счёт само собой) лучшие номера в лучших гостиницах, читать такое непривычно. Либо это реально была лучшая гостиница ("не баре горячую им воду, я сам с 1907-го не мылся"), либо конец сезона и девять десятых группы - зарубежные комми, эти потерпят ради идеи. Трэверс отмечает (как и Бернард Шоу, которого, как сказано в послесловии, принимали с большей тратой народных средств), что в стране не идеология, не атеизм, а просто новая форма религии. Вернее, форма-то как раз старая, просто вместо Иисуса теперь труп с бородкой посреди площади. С какого-то перепугу (я бы предположила, что не хочет подставлять, но дальше будет подстава размером с Дворец Советов) Трэверс видит фанатизм ранних христиан в визгливо-идеологических лозунгах тех, кто видел как только что свернули НЭП и витающее в воздухе апокалиптическое "будут сажать" даже вполовину не отражает будущую хтоническую действительность. Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить - символ нового атеистического воскрешения. Дело Ленина истинно, потому что оно верно - логика даже не веры, а непрекращающихся боевых действий, где постоянно могут заподозрить в пособничестве "врагу". После экскурсий интуристы норовят отблагодрить гидшу. "Суки", - тоскливо думает она, - "прямо на глазах у этого". Этот с широкой плоской мордой и отсутствующим взглядом, всегда в плохо пошитом костюме и с плохим знанием языка, в это время сосредоточенно рассматривает современную портьеру - единственный доступный в любом музее для него вид искусства. "Чаевые оскорбляют советского рабочего человека", - с гордостью отвечает она отвергая шерстяные чулки и в душе желая, чтобы на тупых англичан упал жестяной ленинский бюст, стоящий над входом.

Из Ленинграда в Москву, где Трэверс с лёгкостью английской буржуйки подставляет парочку интеллигентов-камикадзе. "О да, Т. живёт у З., а З. - это русский антикоммунист". Да, англичане... вряд ли они думали, что их книги кто-то читает в СССР. Трэверс всерьёз поражена, что, наверное (!!!), за ней следят. "К кому, к кому, эта курица пошла?". "Ходила" сверяется с блокнотом: "Ирландский журналист, который у эмигранта бывшего живёт. Ещё поэт заходил, сосед докладывает, что про какую-то азпазию стихи читали". "Мужики вместе живут? 3,14доры?", - одним голосом начальник даёт понять, как тяжело ему произносить это слово под недремлющим оком Ленина на стене, благо новая религия переняла от старой патриархат, но сознаваться в этом нельзя, равно как и отогнять при каждом случае подозрения от себя - дело каждого. Начальник вызывает подкачанного "особого сотрудника" (из очень особого отдела для обслуживания особенных иностранцев), который назавтра присоединяется к компании (поэт истерично орёт, что будет писать исключительно стихи о Стране Советов), постепенно прощупывая англичанку на предмет не является ли она агентом контрреволюционного гейства. Трэверс в недоумении, поэт в истерике. Тоска в глазах ирландца не может просигнализировать остальным, с какой целью Особый интересуется личной жизнью иностранных писателей, потому все спокойно прогуливаются по коммунистическому кладбищу в офигее и ожидании 37-го.

Трэверс идёт на постановку "Гамлета", по ходу сдав ещё кое-кого, кого почему-то не смогла просчитать переводчик в послесловии, а ведь Трэверс точно писала, что ей посоветовали обратиться к режиссёру пьесы. И её хорошее понимание происходящего на сцене свидетельствует о том, что в ложе с ней кто-то сидел, кто отлично сёк в обоих языках. В принципе, у человека не может быть столько случайных знакомых в закрытой стране, а значит девица выполняет поручение английских знакомых - передай на словах, что, звиняйте, пока вытащить вас из страны не можем))) Пьеса ей нравится, потому что по крайней мере в кои-то веки СССР делает то, что было заявлено, а именно отвешивает хороший пинок академический традиции. Я вовсе не против академического искусства, но всему должно быть протипоставление, только конкуренция и баланс - вот двигатели прогресса. Мне бы спектакль тоже понравился, там Офелия не влюблённая в Гамлета и сошедшая с ума, а пытавшаяся пробиться в качестве жены к власти, а потом с горя напившаяся и утопшая под весом насевшей на неё мухи. В принципе, точно моя версия. Правда, я ещё верю, что Гамми был в интимных отношениях с Клавдием (да, с родным дядей), идея не моя, кому надо, кину ссыль на теоретическое обоснование, но не стоило бы ждать от спектакля так много свободы. Даже пьяная Офелия порвала шаблоны ("работай, готовь еду, молись Ленину") советского истеблишмента. "Это чё это такое, на втором году нашей пятилетки, да на святыню-то нашенькую, да Шекспирушку своими руками классово грязными!". Но, и тут соглашусь с Трэверс, Шекспиру бы понравилось))))

Трэверс идёт к писателю А. Писатель А. живёт в доме литераторов, у него есть двухкомнатная квартира и домработница. Так как миссия Трэверс может вызывать вопросы только у людей нашего наивного времени, а А. вспоминает про грозящую хтонь и проклинает мысленно, как в последней заграничной поездке дал какому-то литератору сдуру свою визитку, то сажает Трэверс напротив и начинает затирать ей про Ленина. Временами с кухни доносится стук, это стучащая домработница даёт понять - "помедленней, краснобай, я записывать не успеваю, магнитофоны-то нам не выдают покамест". Чтобы прекратить закидываться экзальтированным красноречием, Трэверс упоминает, что привезла лимоны. "Лимоны?", - спрашивает А., сбившись. Глаза жены зажигаются. Из кухни слышится звук отложенного блокнота и голодное сглоть. Хтонь далеко, а лимоны близко. В гостинице, после того, как нужды А. удовлетворены почти десятком лимонов, последние шесть лимонов Трэверс кидает в толпу. Вместо того, чтобы жадно расхватывать их, служащие перекидывают друг другу по холлу. И служащая, которая всё отвечала, что позвонить Т. в Ленинград не может, так как телефон у него сломан (чем поселяла в сердце Трэверс невыразимый ужас), и которая явно пошла служить в Чека, чтобы удачно выйти замуж за всего такого перспективного в кожанке, а на самом деле вот оно как. И хапуга консьерж. И коридорные, которые по вечерам поют на комсомольских спевках и смотрят на тугие юбочки юных комсомолок. Лимоны - вот объединение, вот коммунизм.

Добавлю, что вряд ли Трэверс ошиблась, когда хотела побывать в украинском Новгороде, у неё были очень чёткие рекомендательные письма, скорее всего, имелся в виду Новгород-Северский. А её не пустили, помимо того, что не такая уж она тогда была важная птица, чтобы ради неё гонять несколько агентов, но и в Украине на тот момент был Голодомор.

Каждый текст надо как-то заканчивать. Книга Трэверс заканчивается на том, как один из английских комми-профессоров на обратном пути читает не агитки, а простой английский детектив. Я закончу рецу сценкой, которая представилась лично мне. Думается, в 60-х, когда сказку о Мэри Поппинс стали печатать в СССР, Трэверс могли бы пригласить в страну. В очередной версии Конторы начальник диктует секретарше "И пару транспарантов "Памела Трэверс - друг советских детей". Издатель, чуть сгорбив плечи, скорбно выкладывает на стол английское издание "Московского дневника". Начальнику достаточно взглянуть на слово Moscow и на выражение лица издателя, чтобы быстро сделать выводы: "Клевещет?". "Клевещет, падла", - вздыхает издатель. Секретарша глубоко вздыхает, девочка Леночка (отличница и ябеда) спрыгивает со стула, прижимая к себе тетрадку, куда крупным и твёрдым маминым почерком выписаны "любимые" отрывки из "самой любимой книжки". Почему-то она посчитала, что сейчас самое время зачитать речь о благодарности советских детей английской сказочнице, но начальник даёт отмашку и Леночка снова садится на краешек стула. "Ладно, решим что-нибудь. Наше дело - пригласить, забьём Диснею наши домино по самые гланды". Начальник снова делает взмах рукой, секретарша вносит пару чашек кубинского кофе и три железные вазочки с мороженным. Леночке разрешается подсесть поближе. Начальник пробует мороженное и морщится: "Вот жеж дрянь изготавливают. Поговорим с Мосфильмом, сделаем свою Мэри Поппинс, правильную, бюджета не обещаем, но эстрада будет". Леночка, которая смутно понимает, что зарубежного мороженного ей не попробовать много-много лет, доедает свою порцию, смотрит в окно и не думает ни о Трэверс, ни о правильном Джанни Родари (ещё одна исписанная тетрадка), а смутно представляет, чтобы вот на улице бы много пальм, а ещё бы ей красный автомобиль без крыши, как на журналах в кабинете Начальника.

— Возьми револьвер! — советовали мне. Но зачем — чтобы палить по русским или на крайний случай застрелиться самой? Просто удивительно: никто не может спокойно слышать даже упоминание о России! Все либо фанатично за нее, либо столь же фанатично против

Понятно, что кругозор у Треверс ограничен и искажен - частично из-за одиозной манеры работы Интуриста, частично из-за того, что она просто не знает, как дела обстояли до революции (да и вообще про Россию ничего не знает), и игнорирует положение низших классов на Западе и продолжающуюся Депрессию; зато довольно удачно проводит параллели между коммунистическими экспериментами и практикой британского империализма, между большевизмом и религией.

Однако взгляд англоавстралийской пока еще журналистки кажется мне вполне честным и искренним, ее очевидно в первую очередь интересовали простые люди, а не достижения идеологии и построения нового человека - заметно, что Треверс ничего в идее коммунизма не понимала и не хотела понимать, путаясь в догадках, почему же ей показывают именно ясли, фабрику и тюрьму. Несомненно, в ее словах сквозит культурный снобизм ("корявый варварский язык", "варварская необузданность"), но она в общем-то, с удовольствием тратит яд и на своих соотечественников, критикуя их консерватизм, зашоренность и высокомерие.

Книжка маленькая, скорее брошюра - половину занимают полдесятка писем на родину, вторая половина - несколько неряшливые комментарии к этим письмам; комментарии написаны Ольгой Мяоэтс, во многом она повторяет, обильно цитируя, впечатления Треверс, всячески и не всегда убедительно защищая точку зрения забугорной гостьи. Брошюра, впрочем, весьма занимательная, но подходить к ней как к историческому источнику, следует с осторожностью - это талантливо написанный фельетон.

Новая Россия в те годы занимала мысли всего мира — «все либо фанатично за неё, либо столь же фанатично против». Памела Трэверс не являлась ни поклонницей, ни противницей страны Советов. Молодая и ещё никому не известная журналистка ехала в Россию из любопытства, чем ни мало шокировала знакомых, считавших такую поездку безрассудством.

Книга состоит из писем-впечатлений, первоначально адресованных одному-единственному адресату и не предусмотренных для публикации. Всех персонажей своих заметок автор так искусно зашифровала, что исследователи её жизни и творчества до сих пор бьются над этой загадкой.

Слог Трэверс настолько язвителен и ироничен, что имеющий чувство юмора человек непременно будет хохотать над её рассказом в голос, а вот болезненно патриотичных людей замечания Памелы могут и обидеть, хотя по её собственному признанию на исчерпывающую правду записки не претендуют. Скорее это похоже на фельетоны Ильфа и Петрова, чем на заметки путешественника. Складывается впечатление, что Трэверс намеренно концентрировалась лишь на моментах, усиливающих карикатурный образ Советской России. Но тем не менее, не думаю, что Памела Трэверс стремилась как-то оболгать или очернить нашу страну, тем более, что многочисленные свидетельства того времени слова писательницы только подтверждают. Почти полное погружение в московскую экскурсию Памелы Трэверс предлагает сейчас Северная Корея — та же тотальная слежка за туристами, религиозное поклонение вождю и посещение «интересных» мест — яслей, тюрем и судов.

Около половины данного издания занимают потрясающие комментарии переводчика — настоящее детективное расследование, занявшее не один год. В издание включено огромное количество прекрасных фотографий, органично дополняющих книгу.

Случайная цитата: Горничная, больше похожая на санитарку в клинике для душевнобольных (на что, впрочем, есть свои резоны: мы тут все немного не в себе), пришла в ужас, когда я высказала желание принять горячую ванну. Она сообщила мне, что из-за нехватки топлива для печей горячую воду подают лишь два раза в неделю.