Текст книги "Полицейская эстетика. Литература, кино и тайная полиция в советскую эпоху"

Глава 1
Обличительные характеристики[45]45
  Первоначальная версия данной главы была опубликована отдельно как [Vatulescu 2004].


[Закрыть]
Личное досье в Советском Союзе и Румынии

В качестве преамбулы: неполнота архивов

Архивы секретных служб Румынии и других стран Восточной Европы

История предоставления частичного доступа к архивам секретных служб Восточной Европы порой не менее познавательна, чем сами рассекреченные документы. Избежав участи пережитков холодной войны, место которых – на помойке истории, эти архивы оказались в центре современной политики. По их судьбам даже можно было бы выстроить сравнительный анализ политической истории государств Восточной Европы с 1989 года. Такая задача совсем не входит в круг поставленных в данном исследовании; лучше я кратко перескажу историю собственного обретения доступа к материалам, использованным для написания данной главы, вписав этот сюжет в общий контекст разговора об архивах секретных служб.

Недавние перипетии в судьбе архивов Восточной Европы служат колоритной, но зачастую топорной иллюстрацией к заявлению Жака Деррида, что «политическая власть невозможна без контроля над архивами, а то и над самой памятью. Степень демократизации всегда можно определить по следующему основополагающему критерию: интерес к архивам и доступ к ним, их организация, их осмысление» [Derrida 1996: 4]. Некоторые теоретические концепции, возникшие в процессе постструктуралистского пересмотра понятия архива, вроде возврата вытесненного и влечения к смерти, лишились своей символической составляющей, когда румынские крестьяне начали выкапывать из земли тысячи страниц архивов, наспех схороненных там спецслужбами. Тезис Фуко о том, что архив – это не просто собрание документов, но и окружающая их структура власти, или идея Деррида о «домашнем аресте» res publicae, собственности государства, в жилищах правящих архонтов также покинули учебники по теории и осели в заголовках таблоидов, рассказывающих о саботаже рассекречивания архивов преемниками спецслужб былых эпох [Derrida 1996:2–4; Foucault 1972:128–131]. Начавшись с утраты грифом секретности своей актуальности и пройдя через выемку архивов под дождем из-за отказа унаследовавших их структур предоставить соответствующее место хранения, а потом – через поиск способов и изучение методичек для их расшифровки, эта история раскручивалась и продолжает раскручиваться без конца, словно телесериалы в борьбе за утомленную сменой власти аудиторию.

По всей Восточной Европе в той или иной степени реформированные преемники спецслужб, получившие архивы по наследству, продолжали упрямо отказываться раскрыть свои двери. Порой эти двери распахивались под давлением общественности, с особым драматизмом – в разъяренной Восточной Германии, где это осуществилось непосредственно в архивах Штази и заодно на телевизионных экранах по всему миру[46]46
  В глазах борцов за открытие архивов комиссия Гаука стала тем идеалом, которого нельзя достичь без общественной, правительственной и материальной поддержки, имеющейся в Германии.


[Закрыть]. Между тем в остальной Восточной Европе доступ к засекреченным архивам на первом этапе зачастую осуществлялся за закрытыми дверями, вследствие чего в нужное время появлялись сенсационные данные и осуществлялись информационные вбросы с целью дискредитации ведущих действующих лиц политической арены[47]47
  Политические интриги, которые плелись вокруг архивов и различий в формулировках и применении законов о люстрации в Венгрии, Чешской Республике и Польше, задокументированы в [Nalepa 2005].


[Закрыть]. Принятие законов о люстрации в странах Восточной Европы, за исключением, что характерно, России, было вызвано – или якобы было вызвано в некоторых случаях – необходимостью решить данную проблему; но повсеместно эти законы только приближали архивы к эпицентру современной политической игры и развязывали горячие споры[48]48
  Историю введения люстрации в странах Восточной Европы, отдельно по каждому государству, читайте в [Stan 2009]. См. также [Ellis 1996]. Исчерпывающую подборку документов, имеющих отношение к законам о люстрации, можно найти в [Kritz 1995].


[Закрыть]. По-разному применяемые в разных странах, законы о люстрации предписывают отслеживание и огласку связей между ныне активными политиками и секретными службами прошлого по данным их архивов. Последствия таких разоблачений могут различаться в зависимости от особенностей разработки и применения таких законов от страны к стране, а также в границах этих стран, в тесной взаимосвязи с судьбой их правящей верхушки.

Я начала искать доступ к досье секретных служб в Румынии в конце 1990-х годов. С румынской революции 1989 года до принятия закона об основании Национального совета по изучению архивов Секуритате (НСИАС, или CNSAS в оригинале – Consiliul National Pentru Studierea Archivelor Securitatii[49]49
  Закон № 187, 7 декабря 1999 года. URL: http://www.cnsas.ro/documente/cad-ru_legal/LEGE%20187_1999.pdf (дата обращения: 29.08.2021).


[Закрыть]) прошло десять лет; его задачей было позволить гражданской общественности проверять наличие связей между спецслужбами и публичными фигурами, от президента до почтового служащего, и обеспечить частным гражданам доступ к их собственным досье. НСИАС должен был управляться советом из одиннадцати представителей ведущих политических партий. При благоприятном стечении обстоятельств такая структура должна была воплощать демократический плюрализм, при неблагоприятном – подразумевала, что работа совета зачастую будет практически парализована из-за серьезных расхождений среди его членов, которые могли представлять в том числе и партии, боровшиеся за закрытие как самого НСИАС, так и его доступа к архивам. Из-за всего этого давления извне и изнутри деятельность НСИАС часто выполнялась урывками, а разработка архивов секретных служб – медленно и только фрагментарно[50]50
  С основательным разбором недочетов в работе НСИАС можно познакомиться в [Stan 2004].


[Закрыть].

В надежде узнать о механизме получения доступа к архивам Секуритате я послала электронные сообщения администраторам сайтов всех одиннадцати партий с просьбой сообщить мне контакты их представителей в НСИАС. Ответ пришел лишь от двух, но благодаря им я смогла связаться с членом Партии венгерского меньшинства Ладиславом Чендешем, а также с президентом НСИАС Георге Онишору. Мои адресаты, оба из академической среды, с одобрением отнеслись к проекту и пригласили меня посетить обучающий семинар для сотрудников НСИАС. Он стал уникальной возможностью понаблюдать за деятельностью, связанной с основанием НСИАС. Занятия проходили в исполинском дворце Чаушеску, Доме народа, и я, помнится, беспрестанно блуждала в лабиринте коридоров, пытаясь отыскать кабинеты, в которых старшие офицеры служб бывшего Секуритате обучали вчерашних выпускников исторических факультетов ориентироваться в архивах и читать досье. Каждый чувствовал себя не в своей тарелке в этой смехотворно громадной частной резиденции, оформленной в соответствии с будуарной версией соцреализма: не привыкшие к публичным выступлениям сотрудники Секуритате смущенно мялись перед классом, молодые историки были заметно взволнованы обретением новой работы, пусть и не совсем понимая, в чем она заключается, а высшие должностные лица НСИАС, многие из которых фигурировали в досье спецслужб, наблюдали за тем, как ранее наблюдавшие за ними самими рассказывают о методах слежки.

К лету 2000 года я начала работать в архивах НСИАС. Так как вопрос с получением доступа оставался не проработанным до конца, я зачастую оказывалась первой из ученых, кому удавалось заполучить для исследования досье крупных румынских писателей, среди которых Николае Штайнхардт, Марин Преда и Никита Стэнеску. Помимо предоставления доступа к личным делам за весь период коммунистического правления НСИАС передал мне внутренние правила Секуритате по организации архивов, а также по ведению слежки, проведению арестов, расследованиям и вербовке. В то же время издания НСИАС, вроде уникального сборника внутренних правил Секуритате, подробно рассматриваемого в этом труде [Anisescu et al. 2007], а также публикации независимых издательств и даже Румынской службы информации (РСИ – SRI, Serviciul Roman de Informatii), обеспечили общественность документами секретных служб в избытке[51]51
  Среди других значимых подборок документов см. [Aioanei 1996; Catanus 2006]. Также см. [Troncota 1999]. Это исследование посвящено позиции РСИ по отношению к событиям прошлого в попытке свести преступления тайной полиции к разовым оплошностям в ходе в остальном славной деятельности румынских спецслужб.


[Закрыть].

Особый случай: архивы бывшего КГБ в России

Россия так и не приняла закон о люстрации. Законопроект был предложен в 1992 году, но позорно провалился еще на уровне законодательной власти [Ellis 1996: 195]. Тогда же был принят закон, криминализирующий раскрытие личностей бывших агентов спецслужб и их осведомителей[52]52
  Указ Президента РСФСР от 06.11.1991 № 169 «О деятельности КПСС и КП РСФСР». URL: http://www.kremlin.ru/acts/bank/385 (дата обращения: 29.08.2021).


[Закрыть]. В результате этого доступ к архивам достигался здесь совсем иными путями, нежели в других странах Восточной Европы. И все же начало было многообещающим: в 1991 году Б. Н. Ельцин создал парламентскую комиссию по установлению статуса архивов бывших спецслужб. Опубликованные отчеты членов этой комиссии являются бесценным кладезем информации, касающейся общего состояния архивов. Н. В. Петров сообщает, что в 1991 году комиссией было обнаружено порядка десяти с половиной миллионов дел. Он также делится статистикой по основным типам этих дел – личных или «оперативных» досье, досье на сотрудников, досье, конфискованных в нацистских лагерях, и административных дел, – но предупреждает, что названные им цифры нерепрезентативны, так как многие дела были уничтожены, на законных основаниях или без оных [Петров 1993]. Его оценка того, как КГБ обращался с этими документами, отражена в названии отчета: политика руководства КГБ в отношении архивного дела была преступной. Другое значимое исследование, написанное еще одним членом той же комиссии А. Б. Рогинским в соавторстве с Н. Г. Охотиным, дает более четкое представление о типологии досье, а также подробный отчет о работе самой комиссии и о тех политических интригах, которые уже к 1992 году нарушили амбициозные планы по открытию архивов для общественности [Roginskii, Okhotin 1993].

Вместо этого архивы остались под юрисдикцией преемницы КГБ – ФСБ, которая ревниво оберегала их от интересующихся и исследователей. И все же альтернативные источники информации об архивах, собранные воедино, складывались в достаточно необычную и весьма показательную картину. За годы гласности удалось добиться первых успехов в поисках архивного доступа. Еще в 1988 году по инициативе В. А. Шенталинского Союз писателей организовал комиссию по извлечению из архивов рукописей репрессированных авторов, а также их личных досье. В ходе бесконечных мытарств, как спровоцированных, так и преодоленных не без вмешательства верхушки партии и руководства КГБ, комиссия все же добралась до архивов и вышла из них, имея на руках досье ведущих деятелей культуры, среди которых Бабель, Булгаков, Горький, Мандельштам и другие [Шенталинский 1995; Шенталинский 2001]. Шенталинский собрал из этих находок три тома, которые и по сей день остаются уникальным источником данных касательно личных досье времен самого пика сталинских репрессий. Именно потому, что успех был достигнут невероятный, данный опыт также позволил составить представление о допустимых границах доступности архивов: комиссии, поддержанной авторитетом ведущих представителей культуры и официальным постановлением высшего руководства, позволили ознакомиться лишь с некоторыми делами сталинского времени – с досье безопасной по своему сроку давности и публично порицаемой эпохи «культа личности». Но независимым исследователям и частным гражданам было отказано даже в таком выборочном доступе.

Перемены наступили в 1991 году, когда репрессированные получили доступ к собственным делам по закону «О реабилитации жертв политических репрессий»[53]53
  Полный текст закона, URL: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_ LAW_1619 (дата обращения: 29.08.2021).


[Закрыть]. По данным ФСБ, своим правом запросить его ежегодно пользовались около двух тысяч человек[54]54
  Еремеев С. Что хранится в архивах ФСБ? // Новости разведки и контрразведки. 2003. 1 окт. С. 10.


[Закрыть]. Кто-то делал свое досье достоянием общественности, публиковал отдельно или добавлял его в собрание других, вроде архива стоявшего у истоков данной деятельности общества «Мемориал», и таким образом заполнял пробелы в официально раскрытых сведениях, приводя данные, касающиеся не столь далеких периодов советской истории[55]55
  К примеру, сотрудничество вдовы А. Д. Сахарова Е. Г. Боннэр и издательства «Yale University Press» привело к публикации сборника досье диссидентов позднего советского периода [Rubenstein, Gribanov 2005].


[Закрыть]. Репрезентативные подборки документов тайной полиции, включая переписку с учреждениями, которые и обеспечили исследователям доступ к своим фондам, выросли в солидный, хоть и неупорядоченный архив[56]56
  См., например, замечательную серию Йельского университета «Annals of Communism». Увлекательная подборка докладов тайной полиции Кремлю, касающихся настроений в интеллектуальной среде [Clark 2007]. Важные материалы тайной полиции на тему Большого террора собраны в [Getty, Naumov 1999]. В Институте Гувера тоже хранятся бесценные документы тайной полиции; например, в Фонде R-393 (Народный комиссариат внутренних дело РСФСР, 1917–1930) собраны преимущественно административные акты НКВД, имеющие отношение к начальному этапу деятельности тайной полиции. Также интерес представляет Фонд R-4042 (Главное управление мест заключения Народного комиссариата внутренних дел РСФСР, 1922–1930).


[Закрыть].

К тому же частичное открытие архивов некоторых из бывших советских республик, таких как Латвия и Эстония, сделало достоянием общественности немало фактов о советской тайной полиции. Так, учебник КГБ по истории советской тайной полиции с 1917 по 1977 год, по-прежнему совершенно секретный в России, можно найти в Сети благодаря открытию архивов Латвии [Дорошенко, Чебриков 1977][57]57
  Полный текст доступен по ссылке: http://www.fas.harvard.edu/%7Ehpcws/istorial.pdf (в настоящее время недоступна).


[Закрыть]. Как пишет в своем обзоре постсоветской историографии Питер Холквист, «проблема не в самом доступе к нужным материалам в архивах, а в возможности разрабатывать их. <…> Показательно, что самый распространенный жанр исторических исследований постсоветского периода – это документальная компиляция, под завязку набитая данными источников, но воздерживающаяся от интерпретаций» [Holquist 1998]. В этой главе я ставлю задачу провести анализ и предложить интерпретацию, а также провожу первое прицельное исследование личных досье тайной полиции советской эпохи.

Мы еще далеки от четкого представления об архивах тайной полиции Восточной Европы. В России в ближайшее время каких-то прорывов в этом отношении ждать не приходится[58]58
  Ни для кого не секрет, что нынешняя администрация в значительной мере состоит из бывших коллег В. В. Путина по Ленинградскому управлению КГБ.


[Закрыть]. На территории остальной Восточной Европы открытие архивов в лучшем случае еще только в процессе, и до многого еще только предстоит докопаться. Но, вместо того чтобы ждать от преемников тайной полиции приглашения на торжественное открытие, на мой взгляд, пора собрать и проанализировать доступные фрагменты рассекреченной или ставшей открытой в результате утечек информации. Сложенные вместе, они становятся самостоятельным, пусть неточным и обрывочным, архивом. При всех своих недостатках, фрагментарность является отличным средством от вредных иллюзий относительно архива полного[59]59
  Множество мифов об архивах развеивается в цитировавшейся ранее «Архивной лихорадке» Жака Деррида.


[Закрыть].

Тайная полиция никогда не вела строгого или соответствующего действительности учета, и она часто уничтожала собственную документацию. Такие лакуны зачастую создавались умышленно, чтобы обесценить остальные архивные данные в качестве изобличающих улик при осуществлении ретроспективного правосудия. Весьма красноречиво, что преемники тайной полиции с плохо скрываемой радостью напоминают о частичном уничтожении досье осведомителей[60]60
  Например, около трети краткой истории архивов Секуритате, размещенной на сайте РСИ, повествует о том, как их уничтожали или не обнаруживали: Serviciul Roman de Informa|ii. Istoricul arhivelor fostei Securita|i. URL: http:// www.sri.ro (дата обращения: 29.08.2021).


[Закрыть]. В результате никто не может быть свободен от обвинений в сотрудничестве с тайной полицией – возможно, его досье попросту уничтожили. Если направиться в эти архивы за точным знанием о нашем прошлом, рано или поздно выйдешь со знанием, что виновен мог бы быть каждый. Релятивистская позиция, которой придерживаются продолжатели дела тайной полиции, подчинена их же интересам и весьма спорна, но столь же спорен и сам запрос на знание, который, даже если он откровенно изобличает тайную полицию, свидетельствует об извечной вере в ее власть давать ответы на каверзные вопросы о прошлом и настоящем. Как врата из знаменитой притчи Кафки, двери архивов тайной полиции ожиданием не открыть. И ключ не у привратника. На самом деле ключа нет в принципе, как нет и полного архива; между тем фрагменты этого неполного, часто неточного, но все же обжигающе живого архива обеспечивают нас множеством работы. Так что лучше взяться за дело.

Краткая генеалогия досье тайной полиции

Как ясно из названия, досье тайной полиции является одной из форм учета преступников. Вальтер Беньямин писал, что со сложностями идентификации преступника, скрытого в безликости современных масс, «связаны истоки детективного жанра» [Беньямин 2015:43]. Размытость образа преступника также лежит в основе современной криминологии – дисциплины, появившейся в конце XIX века на базе исследований по сличению отпечатков пальцев, следов крови и почерка подозреваемого. В 1870-х годах прогрессивный криминолог Альфонс Бертильон представил метод опознания преступников, объединявший множество таких исследований[61]61
  Бертильона часто называют отцом антропометрии и судебной фотографии. См. его труды [Bertillon 1885; Bertillon 1890].


[Закрыть]. Его полицейские досье содержали сделанные в полиции особым образом фото, антропометрические данные субъекта, словесный портрет (portraitparle) и отметки об особых приметах (вроде татуировок или акцента). К концу XIX столетия прообраз современного полицейского досье уже использовался по всей Европе[62]62
  Россия не отставала от мировых тенденций. Воровская галерея (база фотографий преступников) существовала в Москве уже в 1867 году, уступая только пионеру в этой области – базе немецкого Данцига (1864) [Gross 1914: 459].


[Закрыть].

Если уголовные дела обычно ограничены расследованием конкретного преступления, то советские личные дела традиционно охватывали всю биографию подозреваемого. Еще в 1918 году М. И. Лацис, чекист высшего звена, наставлял:

Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом – смысл и сущность красного террора [Лацис 1918: 2].

Эти слова знаменуют собой переход от традиционного полицейского досье, строящегося вокруг конкретного преступления, к советскому варианту досье тайной полиции, строящемуся вокруг всей биографии обвиняемого. Николае Штайнхардт так описал эту ситуацию: «…обвиняют не в том, что совершил, а в том, кто ты есть» [Steinhardt 1997:240]. Наряду с этими фундаментальными трансформациями изменилось и то, как полиция называла свою клиентуру: «преступник», совершивший конкретное преступление, часто незначительное и не имеющее отношения к политике, уступил место «врагу», который характеризовался тем, что выступал против. И действительно, фигура врага (по-румынски dusman) как особо опасной личности в советское время заслонила собой фигуру преступника.

Интерес к деталям биографии также отличает и советские детективы в рамках детективной традиции. Совсем как советские досье, советские детективы пренебрегали особенностями преступления, концентрируясь на личности преступника.

В советских детективах уделялось мало внимания специфике конкретных преступлений и намного больше – побудившим к преступлению обстоятельствам. Так, в центре книги было не то, как именно было совершено то или иное преступление, а те общие недостатки и несовершенства человека, которые привели его (или ее) к желанию причинить вред обществу [Olcott 2001: 44].

Обычное полицейское досье читается как детектив западной традиции с подогревающими любопытство загадками, разгадка которых в идеале должна увенчаться установлением личности и наказанием преступника. Советское полицейское досье читается как странный биографический рассказ.

Склонность к биографичности, характеризующая советские личные дела, согласуется с удивительным, на первый взгляд, значением, придававшимся биографии индивида в коммунистическом обществе, где в текстах, от партийных документов до классических образцов искусства соцреализма, заметно «новоявленное преклонение перед биографическим стилем» [Hellbeck 2006: 30]. Так, в своей знаковой книге о соцреалистическом романе Катерина Кларк пишет, что «официальные образцы соцреализма имеют между собой общее в виде биографического паттерна, служащего им структурой» [Clark 1981: 45]. Типичный позитивный биографический паттерн строился на преобразовании изначально небезупречного персонажа, обретающего по ходу повествования коммунистическую сознательность. Кларк отмечает, что «негативный паттерн в романах едва выражен», так что она принимает решение «не уделять ему особого внимания» [Clark 1981:45]. Я же считаю, что этот паттерн отнюдь не отсутствует, а фактически структурирует миллионы страниц личных досье, подобно тому как позитивный паттерн структурировал романы соцреализма. Повествуя о советском человеке и советском враге, два этих паттерна поначалу оказываются в непримиримом бинарном противостоянии. На самом же деле, как мы вскоре увидим, негативный разделял на удивление много ключевых тем и механизмов с общеизвестным позитивным – например, нарратив трансформации и величайшую ценность коммунистической сознательности в сравнении со спонтанностью, всегда угрожающей превратить идеологическую наивность в преступление.

Тяга к биографичности также проявляется в определенные моменты истории западной криминологии. Великая реформа современной пенитенциарной системы, зародившаяся в Англии XVIII века,

…была нацелена на преобразование жизни каждого преступника, чередуя удовольствие и страдание в рамках продуманной структуры. <…> Цель заключалась в перевоспитании характера посредством контролируемого изменения сопутствующих обстоятельств во времени [Bender 1987: 22–23].

В результате криминологи и другие реформаторы исправительной системы чрезвычайно заинтересовались фиксацией и редактированием истории жизни правонарушителей. В своей истории пенитенциарной реформы Мишель Фуко отмечает: «Введение “биографического” имеет важное значение в истории уголовноправовой системы. <…> Законное наказание основывается на деянии, методика наказания – на жизни» [Фуко 1999: 368]. Представляли ли они индивида прирожденным преступником, жертвой среды или действующим по собственной воле нарушителем, главные школы криминологии XIX века прибегали с целью сформулировать свое представление о нем к различным подходам, от генеалогии до социологически или психологически ориентированных биографий[63]63
  Петер Беккер рассказывает, что немецкие криминологи для характеристики бандита, профессионального преступника и злоумышленника пользовались биографическими данными, а генеалогией – для характеристики извращенцев и лиц с врожденными злодейскими наклонностями [Becker 2005: 32–33]. В остальной Европе в стараниях криминологов описывать преступников наблюдалось смешение различных подходов. Хотя теории наследственной тяги к преступлениям вытеснялись более социологически обоснованными взглядами на преступность, на практике использовались те или иные комбинации и альянсы различных криминологических течений. Так, Чезаре Ломброзо, самый известный поборник теории прирожденных преступников, выказывал свое восхищение Альфонсом Бертильоном, отцом современного полицейского метода [Pheline 1985: 72]. В некоторых случаях специалисты выступали за очень разные тенденции в криминологии – например, знаменитый Фрэнсис Гальтон, один из первых поборников евгеники и в то же время пионер в изучении отпечатков пальцев [Sekula 1986: 34–50].


[Закрыть]. Между тем интерес к биографическому, порой заявляющий о себе в западных криминологических соглашениях или программах по реформированию пенитенциарной системы, не так заметен применительно к жанру полицейского досье, которое используется в качестве практического инструмента для розыска совершивших конкретное преступление лиц. Ведь в течение XIX и XX веков полицейское досье западного образца окончательно превратилось в технологию подтверждения личности: дело должно было содержать в себе не подробную историю жизни преступника, его генеалогию, условия существования или психологического развития, а только характерные внешние признаки индивида. Этот принцип прослеживается в сформировавшейся со временем отдельной рубрике полицейского досье – «особые приметы». В XIX веке, под влиянием френологии и физиогномики, при составлении словесных портретов злодеев зачастую стремились связать те или иные физические характеристики с особенностями характера (например, приписать особой форме черепа «вырождение»). С введением в оборот по всей Европе в конце XIX века системы Бертильона внешние приметы документировались в полицейском досье уже не потому, что они якобы могли пролить свет и на характер; скорее, их ценили за способность подчеркивать различия между людьми [Sekula 1986: 30,33–35]. Классической кульминацией развития этой тенденции стал отпечаток пальца, бесспорно, ключевой идентифицирующий фактор на протяжении всего XX века[64]64
  Историю изучения отпечатков пальцев см. в [Cole 2001].


[Закрыть]. Из новейших технологий сканирование сетчатки глаза представляет собой наиболее удачную метафору этого подхода – от клинического к обобщающему анализу индивидуальных характеристик тела. Глаз, традиционно воспринимавшийся как зеркало души, более не несет в себе ни малейшего знания о характере. Напротив, глаз выбран как некая зона, по аналогии с подушечкой пальца, случайные характеристики формы и цвета которой сходятся вместе для создания уникального узора, выделяющего человека из всех остальных в том, что Аллан Секула в свое время назвал современным телесным архивом [Sekula 1986: 10]. Являясь инструментом идентификации, современное полицейское досье фактически стремится привязать найденные на месте преступления отпечатки пальцев к оставившему их преступнику и убедительно изложить детали конкретного преступления, а не задокументировать или переписать историю человеческой жизни.