Текст книги "Традиционное искусство Японии эпохи Мэйдзи. Оригинальное подробное исследование и коллекция уникальных иллюстраций"

Глава 5

Японский календарь. – Вакаяма. – Японский холод и японская растительность. – Гора Коя-Сан. – Роскошь алтарей и пейзажей. – Сакаи. – Известия о мятеже в княжестве Сацума. – Возвращение в Осаку. – Пир в честь бога изобилия

Сегодня – 15 февраля, и в этот день в Японии празднуют наступление Нового года по традиционному календарю. Юлианский календарь и европейскую систему отсчета времени японцы приняли совсем недавно; итак, кое-кто в этой стране пользуется обоими календарями одновременно. Подавляющее большинство магазинов в Вакаяме сегодня остались закрытыми. Выходной день объявили для всех. В нынешнем 1877 году согласно японскому летосчислению с начала их империи наступает 2537 год. Странно, что до прошлого года, насколько мне известно, в Японии никогда не существовало понятия наподобие нашего священного дня отдохновения, введенного год назад правительством. Но до сих пор провозглашение такого дня затронуло только государственных чиновников, по-прежнему круглый год работают магазины и продолжается деловая жизнь. Исключение касается только больших праздников и дней поминовения японских любимых богов.

При традиционной системе летосчисления в Японии возникали многочисленные сложности из-за постоянного повторения одного и того же названия года, поэтому для обозначения конкретного года требовалась ссылка на эпоху правившего тогда микадо, а также на название самого года. Забавно, что часы на протяжении суток носят те же названия, что и годы в цикле летосчисления. Японский день, однако, с полуночи до полуночи, делится только на двенадцать часов, каждый продолжительностью по 120 наших минут. Их часы тоже по существу отличались от наших хронометров, так как время на них обозначалось маленькой горизонтальной стрелкой, опускавшейся вниз по шкале наподобие наших термометров.

Названия лет в двенадцатилетнем цикле и суточных часов, к которым позже добавили часы нашего отсчета времени, звучат так:

Нэ, Крыса……………………. Полночь

Юси, Бык…………………….. 2 часа ночи

Тора, Тигр……………………. 4 часа ночи

У, Заяц………………………… 6 часов утра

Тацу, Дракон……………….. 8 часов утра

Ми, Змея……………………… 10 часов утра

Ума, Лошадь………………… Полдень

Хицудзи, Овца……………… 2 часа дня

Сару, Обезьяна…………….. 4 часа дня

Тори, Петух…………………. 6 часов вечера

Ину, Собака……………….. 8 часов вечера

И, Кабан……………………… 10 часов ночи

1877 год по христианскому календарю в Японии считается годом Кабана, а предыдущий год был годом Собаки.

Вакаяма представляет собой город среднего размера с несколькими отраслями промышленности, но он особенно славится своими апельсинами, и в небольшом саду нашей гостиницы, несмотря на лютый холод, два дерева буквально усеяны золотыми фруктами.

Странный факт, что субтропические фрукты и практически тропические растения прекрасно себя чувствуют в стране, где температура воздуха зимой опускается до таких низких отметок, я пытаюсь объяснить лишь таким вот образом: даже в разгар зимнего сезона солнце над Японией поставляет столько тепла, что почти во всех случаях быстро устраняются последствия заморозков предыдущей ночи. И по этой причине холод никогда не проникает глубоко в почву.

Я видел свисающие с карниза дома сосульки длиной 90 см, намерзавшие с заката до восхода; однако мне не попадался лед на водоемах, на который я бы рискнул ступить. Хотя однажды на поверхности небольшого пруда, полностью защищенного от лучей солнца нависающей скалой, достаточно толстый лед все-таки образовался. Существует к тому же вероятность того, что в такой богатой вулканами стране, как Япония, подземное тепло способствует сохранению тепла у корней растений. Проводились ли какие-либо наблюдения относительно температуры земли на разных глубинах здесь или нет, утверждать я не могу; но факт заключается в том, что нам пришлось наблюдать апельсиновое изобилие, процветание чаеводства, бамбук колоссальных размеров, а также наличие пальм в укромных местах. Напомним, мороз на Японских островах опускался до трескучего, практически полярного уровня.

Наступило утро; на небе практически ни облачка, но на улице очень холодно, и повсюду образовался лед. Но омовение мы все равно производим на открытом балконе.

На сегодня мы запланировали посещение мастерской по изготовлению лаковых изделий, расположенной в небольшом городе в 16 км от деревни Куройэ-Мура (деревни Черного устья), до которой мы доезжаем около полудня.

Изделия из лака местного производства стоят дешево, и качество их считается невысоким. Орнаменты на некоторые из них нанесены методом насечки. Выполненные в такой технике сграффито изделия тем не менее значительно уступают тем, которые изготавливали в доминионе князя в провинции Кага. После упразднения феодальной системы тогдашнее производство вполне симпатичных изделий прекратилось, и, насколько мне известно, им на смену пришли изделия поплоше от мастеров этой деревни и еще нескольких других захолустных местечек.

Я оказался первым европейцем, когда-либо посетившим этот город, и все его жители вышли взглянуть на такого «дикого зверя». В Авадзи возбуждение масс по поводу появления иноземца можно было назвать на самом деле великим, но здесь оно показалось просто безграничным. Из Вакаямы ради моего спокойствия нас сопровождал один государственный чиновник, а в Куройэ-Мура к нам присоединились два сотрудника службы внутренних дел с той точно же целью. Они конечно же очень помогли, прокладывая нам путь в собравшейся толпе местных жителей.

На обратном пути мы осмотрели один из тридцати трех японских храмов, заслуживающих особого внимания, принадлежащий какой-то особой школе буддистов. Он стоит высоко на склоне горы, и к нему ведет лестница из трехсот ступеней. Его здание само по себе ничем особенным не выдается, зато великолепное камфорное дерево, растущее перед ним, а также вид на гору, равнину, залив, море и острова, над которыми оно возвышается, просто невыразимо прекрасны.

В начале спуска с горы я почувствовал испуг при виде ступеней, по которым мы поднялись к храму, хотя уже вроде бы привык к высоте. Страх вызывал вид самой лестницы, состоящей из трехсот крутых ступеней, уложенных по одной линии и одинакового размера.

В том, что храм Кими-Тера находится в таком месте, нет ничего особенного. Многие храмы в Японии стоят на скалистых возвышенностях или лесистых склонах гор вдалеке от торных троп, и практически всегда со смотровых площадок японских храмов открываются далекие и завораживающие перспективы.

После возвращения в Вакаяму я прогулялся по этому городу и обнаружил крупное предприятие по изготовлению шкафов с выдвижными ящиками. Однако, прознав, что гончарная мастерская по производству знаменитого фарфора кисю находится всего лишь в парочке миль (чуть больше 3 км) отсюда, я предпочел навестить ее. О мастерских речь пойдет дальше по тексту.

В гостинице меня ждали образцы товаров местного изготовления, присланные для моего ознакомления по распоряжению градоначальника. Среди прочего описанию поддаются ткани из бумажной фланели с начесом, как гладкой, так и с узором в клетку, тик для матрасов с подушками, своего рода аррорут (крахмал из подземных побегов или корневищ растений), японский желатин, консервированные апельсины, а также дубленые воловьи шкуры. Изготовление такой шкуры стало здесь делом новым и мелкотоварным после появления в Японии европейцев, употребляющих говядину в пищу.

Здесь я впервые увидел «пальцевидный апельсин», прозванный местными жителями «рука Будды». Речь идет об особом сорте апельсина, у плода которого из верхней его части выступают напоминающие пальцы отростки длиной 7–10 см. Кроме такой странной особенности такие апельсины мало чем отличаются от обыкновенных плодов.

Следующую экскурсию нам предстояло совершить в вызывающий величайший интерес город, почти полностью состоящий из храмов и расположившийся в небольшой лощине на высоте 800 м среди восьми горных пиков. До этого города, названного Коя-Сан, или «Поля на высокой горе», нужно было добираться целый день; поэтому мы отправились в дорогу в четверть восьмого часа утра.

Первые несколько километров движемся в направлении Осаки; но вместо того, чтобы покинуть реку, мы прошли по берегу 40–45 км, время от времени перебираясь с одного берега на другой и обратно. Теперь мы находились в городке Мёдзи-Мура, где нам предложили нанять каго (паланкины), поскольку дальше рикши нас везти не смогут. Мы здесь съели второй завтрак, а в это время нам готовили каго; но через час волокиты нам предложили пройти пешком 6–8 км до того места, где нас будут ждать носильщики. А рикши могут продолжить путь, хотя и с трудом. Мы пускаемся в путь, но скоро обнаруживается полная бесполезность наших тележек: дорога или берег, по которому мы продвигаемся, становится уже колеи этих транспортных средств. Поэтому рикши несут их на себе, а мы идем пешком.

Японские паланкины каго, предоставленные нам в деревне Камуро-Мура, можно описать следующим образом. Они снабжены своего рода плетеными корзинами со слегка приподнятым краем, подвешенными посредством четырех канатов к середине деревянного шеста длиной 3,5 м и толщиной 10 см. Слева и справа от шеста выдается узкая крыша для пассажира, а от корзины до самого навеса (крыши) поднимается задняя стенка (она же спинка кресла).

Усесться в такой паланкин – задача гораздо более сложная, чем может показаться на первый взгляд. Японцы – народ в основном небольшого роста; и так как с раннего детства они привыкают сидеть на полу, их суставы приобретают гибкость, нам недоступную. Поэтому мои спутники свернулись своеобразным клубочком и явно не ощущали никаких неудобств. Предприняв многочисленные усилия, я преуспел далеко не полностью. Мои ноги остались висеть снаружи, и мне пришлось попросить своих носильщиков соорудить две петли, с помощью которых как-то подвесить мои ноги и защитить их от травм, грозивших от выступающего края моего сиденья.

Грузного иностранца взялись тащить три носильщика, тогда как на остальных участников нашего путешествия хватило по паре; таким образом, один из моих кули отдыхал, когда двое выполняли свою работу.

И вот мы отправляемся в поход, носильщик на конце огромного шеста, по центру которого подвешено ламеллярное приспособление, отвечает за благополучие находящегося в нем седока. Носильщики шествуют уверенным твердым шагом, останавливаясь на отдых приблизительно каждые 100 м, и перед такой остановкой носильщики подставляют под шест прочную палку, захваченную с собой именно для этой цели. На каждом привале один из моих носильщиков уступает место отдыхающему коллеге, а сам продолжает путь налегке до следующей остановки. Невзирая на большое неудобство моего положения, из-за холода и огромной усталости последних нескольких дней я вскоре засыпаю прямо в паланкине. В начале нашего пути дорога шла вверх на высокий холм, расположенный на правом берегу реки, и как несчастным носильщикам удавалось меня не уронить, для меня остается загадкой. По ходу дела они еще переговаривались и смеялись, как будто тяжкий труд служил им неким развлечением. Когда я проснулся где-то примерно через полчаса, передо мной открылся замечательный пейзаж. Мы находились на тропинке, огибающей горный склон, а под нами на 500 м ниже в загадочной лощине с очень крутыми склонами примостилась деревенька, окруженная зарослями пальм и бамбука.

Как раз в эту деревеньку на дне расселины мы и спускаемся. Возникает такое впечатление, будто обитатели всех ее домов занимаются изготовлением бумаги: практически у всех стен стоят деревянные щиты для просушки листов готовой бумаги.

Затем мы начинаем подъем на гораздо более высокий холм, чем был тот, который мы только что преодолели. Тропа в скором времени приобретает такую крутизну, что мне приходится спешиться и идти своими ногами. Мне никогда не забыть видов долины, простирающейся глубоко под нами, картины горных вершин, которые в этих местах настолько же многочисленные, как деревья в лесу, и реки, что мы неоднократно пересекали, вьющейся по центру изгибов ленты просторного каменистого русла.

Теперь мы выходим к еще одной живописной долине, на противоположной стороне которой находится деревня, куда мы добираемся, обогнув гору по ее пологому склону. Эта деревня называется Камия-Цудзи, и, поскольку в священном городе, в который мы направляемся по крутой дуге, нет никакой гостиницы, заночевать нам придется у кого-то из обитателей этой деревни. Благо губернатор провинции по доброте душевной послал сюда своего стража порядка с поручением предупредить о нашем посещении, чтобы власти города приготовили все необходимое для пребывания там незваных гостей. Я еще раз пробую забраться в свой каго, но меньше чем через четверть часа подъем становится откровенно страшным; поэтому, к великой радости моих носильщиков, я снова спешиваюсь.

Эта гора значительно отличается от всех остальных гор, что я видел прежде, ведь притом что она возвышается, что называется, до самых небес, ее склоны до самой вершины густо поросли огромными деревьями строевого леса. К тому же в лесу полно крупных лозоподобных растений, поднимающихся от земли до низовых ветвей деревьев, и затем сотнями гирлянд образующих мосты между деревьями, создавая подобие непроходимых тропических джунглей. Мне говорят, что это – ползучая разновидность глицинии в естественной для нее среде; при этом растет она здесь как в тропиках, хотя мы попали в царство льда и снега, которые на такой высоте покрывают землю значительным слоем.

Снежный покров становится все более скользким, тропа выгибается все круче, ущелья выглядят все глубже до тех пор, пока не превосходят своим внешним видом все, что я когда-то раньше наблюдал. Никогда прежде мне не приходилось смотреть вниз в такую бездну, как довелось в тот момент. Дно долин находится на многие десятки метров ниже того места, куда нас занесло, однако гора с ее богатой, пышной растительностью уходит еще далеко вверх. Тропа становится настолько крутой, что мне едва удается карабкаться по ней вверх; поэтому мои носильщики, обутые в соломенные сандалии, подталкивают меня сзади. Меня мучает такая сильная жажда, что снег сам просится ко мне в рот. Еще немного усилий, еще несколько прекрасных видов. Снежный покров увеличивается, и в поздних сумерках, когда над головой уже ярко сияет полумесяц и несколько ярчайших звезд, мы взбираемся на вершину горы.

Слева от нас находится небольшой храм, а справа – Дайбуцу. На протяжении тысячи лет, то есть до революции, случившейся десять лет тому назад, ни одна женщина не посещала это место. И совсем немногие иностранцы посетили этот самый замечательный из всех городов в мире. Я могу считать себя пятым англичанином, ступившим на священную землю.

Здесь нас встречают еще два стража порядка – сержант и рядовой чин (нас сопровождает капрал), а также жрец. С зажженными фонарями нас проводят в величественный буддистский храм, где нам предстоит провести наступившую ночь.

Постой в храме совсем не означает, будто нам предстоит заночевать в самом овеянном святостью строении. Возле здания храма с его тыльной стороны, в непосредственной близости располагаются жилые помещения, которые для местного буддистского священника служат чем-то вроде обители английского священнослужителя.

Жилые комнаты, предоставленные в наше распоряжение, выглядят очень уютными. Потолки в них облицованы квадратными панелями из дерева, и отделка стен выполнена из дерева, тоже некрашеного и нелакированного. Раздвижные перегородки между смежными комнатами украшены пейзажами, выполненными в красивом, хотя и незатейливом стиле; тяжелые горизонтальные облака плывут над горами, но облака эти состоят из чистого золота с рельефным контуром и орнаментом по всей площади рисунка. Контур и орнамент становятся видимыми только на просвет.

Здесь нам приготовили прекрасную трапезу, однако на этой горе категорически запрещено употреблять в пищу яйца, рыбу и мясо. Один из непросвещенных наших стражей порядка принес с собой десяток яиц, из которых дает мне четыре штуки. Оголодавший без меры, я поглощаю дары попутчика без особых душевных терзаний, щедро запивая горячим японским чаем и наслаждаясь процессом еды.

Все вокруг выглядело предельно чистым, свежим и по-японски целомудренным. Тем не менее европейское влияние проникло в окрестности этого города храмов, захватило его, так как поздно вечером мне принесли незатейливую керосиновую лампу самого ужасного вида и самого распространенного в Европе стиля изготовления. Я почувствовал, как с появлением данного убогого образца бирмингемских кустарей место нашего пребывания подверглось осквернению; но кроме проблемы вкуса куда большую озабоченность вызвало использование керосиновых приборов в быту жителями таких пожароопасных домов, какие строят в Японии.

Я нахожусь в городе у подножия горы Коя-Сан, застроенном в основном храмами, которых в настоящее время на этой горе насчитывается четыреста сорок. Тогда как прежде таких строений на склонах горы среди роскошной зелени, которая окружает нас, помещалось целая тысяча. В самом городе находится 199 домов и магазинов, не имеющих никакого отношения к храмам, а его население составляет 1095 человек, из которых 385 человек числятся жрецами. Здесь располагается крупнейшее в Японии учебное заведение по подготовке квалифицированных священников.

К семи часам утра 18 февраля мы уже были на ногах, к восьми часам позавтракали и приготовились к осмотру местных храмов. Утро выдалось морозным, и ночь была очень холодной. Рядом с моей постелью поставили самый крупный хибати, какой я только видел до сих пор в Японии, и в него загрузили такую большую груду тлеющего древесного угля, какой я тоже никогда не видел прежде в этой стране. Тем не менее, когда я пробудился утром, полотенце, разостланное мною для просушки рядом с хибати, оказалось замороженным до такой степени, что напоминало клеенку, а вода в бутылке у моего изголовья превратилась в ледышку.

В сопровождении гостеприимного главного жреца храма мы пошли на экскурсию по городу. Миновав уличные лавчонки, где я купил несколько старинных и забавных вещичек, и пробравшись через снежные заносы, образовавшиеся под тенью высоченных криптомерий, мы вступили на территорию обширного леса. Здесь кроны гигантских хвойных деревьев перекрывали дорогу сверху и, встретившись в вышине, образовывали купол собора, под сенью которого обрели покой в последнем своем пристанище 10 тысяч великих предков японцев.

Красота этого кедрового бора не поддается описанию. Под самой роскошной зеленью дерев установлено несколько тысяч памятников высотой от 3 до 6 м. Все памятники обладают сходными формами и собраны из одинакового числа камней. Венчающий монумент камень вытесан в форме луковицы, следующий – в форме чаши, третий сверху – квадратный, снабженный четырьмя напоминающими ушки углами, четвертый – выглядит как сплюснутая сфера, пятый имеет форму куба. Основание исполнено в виде лепного цветка лотоса, установленного на плиту или постамент (рис. 38). По обе стороны тропинки в бору можно насчитать многие сотни таких памятников; тут и там встречаются небольшие алтари, своей непревзойденной архитектурой вносящие разнообразие в общую картину священного места. Эти алтари покрыты богатым орнаментом и утонченно окрашены.

Рис. 38. Один из памятников в Священном бору на горе Коя-Сан

Все эти памятники и алтари возвели родственники или друзья покойных, а изваяния более крупные установлены почти исключительно в честь великих воинов. Маленький мальчик бежит впереди жреца и нараспев называет имена знаменитостей, которым установлены памятники.

Мы увидели первый памятник, установленный здесь еще при жизни основателю этой рощи по имени Кукай (посмертное имя – Кобо дайси), умершему в 843 году.

Когда я увидел его рощу, она показалась мне просто очаровательной. На земле лежал снег слоем в несколько дюймов; через кроны деревьев пробивались солнечные лучи; белые потоки превратившейся в лед воды, напоминавшие стаю чистейших голубей, продолжали падать с раскинувшихся высоко над нами ветвей, тогда как тысячи памятников и щедро разукрашенных алтарей создавали неописуемо прекрасную картину.

Пройдя через рощу около 1,5 км, мы пересекли несколько ручьев по перекинутым через них мостам и подошли к храму, выходящему фасадом прямо к нам, которым с подсобными помещениями заканчивается священная роща. Этот храм называется Торо-до. В данный храм нам разрешили только заглянуть, не входя внутрь.

Внутри храма горит уже с сотню ламп, и жрецы заняты растапливанием замерзшего масла над угольными жаровнями, чтобы разжечь еще больше ламп, а также пополнить топливом ранее зажженные. По мере того как наши глаза привыкают к тусклому освещению внутреннего пространства священного здания, нам удается разглядеть, что оно заполнено фонарями; совершенно определенно их стойки, напоминающие по форме наши подставки для ламп поездов, составлены вместе. На каждой такой стойке помещается по три яруса фонарей, и их настолько много, что ими заполняется практически все внутреннее пространство храма.

Сопровождающий нас священнослужитель тут сообщает нам, что в данном здании находится 8 тысяч таких ламп, что в обычные дни здесь зажигают и оставляют гореть под 150 фонарей. Что на праздники у них горит приблизительно полторы тысячи фонарей, а 26 апреля, то есть в годовщину кончины основателя школы буддизма, которой принадлежит здешняя священная роща и все храмы на этом холме, зажигают почти все 8 тысяч фонарей. Храм почернел от дыма и покрылся копотью от масляных ламп. Стоя лицом к храму, мы видим с левой стороны небольшой огороженный участок земли, на котором находится несколько простых насыпей с каменными самыми незатейливыми памятниками на вершине. Эти памятники установлены в честь почивших в бозе микадо, и здесь можно отметить тот факт, что сёгуну полагается место упокоения в роскошной усыпальнице, тогда могила императора всегда исполняется в виде простой насыпи земли; но в этой роще никого не хоронили, так как она никогда не служила кладбищем. Ее сделали просто местом для богатой коллекции памятников, сооруженных для прославившихся при жизни великих мужей Японии.

Позади этого храма, несказанно богатого фонарями, находится почти полностью скрытое деревьями небольшое здание. Оно деревянное, крыша соломенная, а венчает его купол в форме луковицы, которой обозначается душа или дух человека. Здесь находится алтарь основателя местной буддистской школы, который умер за 1044 года до моего нынешнего приезда сюда, и здесь я вижу несчастных рикш, тянувших наших повозки от Вакаямы до Камуро-Мура, а теперь исполняющих молитвенный обряд. На самом деле они провезли нас 40 км, но потом следовали с нами на протяжении остававшегося отрезка путешествия (20 км) и поднялись на эту величественную гору, как будто им требовалось исполнить некий обряд.

Мы теперь возвращаемся через рощу и, минуя торговые лавки, заходим в пагоду необычной постройки. Рядом располагается храм, во многом отличающийся от того, что мы видели в конце рощи, так как он почти новый (его построили 18 лет назад), чрезвычайно чистый и красиво декорированный. Его называют Гоку-сё.

Следующим мы посещаем храм, расположенный рядом, где нас принимают три жреца, которые показывают нам сокровища этого священного здания. В коллекцию сокровищ включены в основном мечи, но в ней находится очень ценная рукопись, составленная основателем местной буддистской школы полторы тысячи лет назад, превосходно сохранившаяся, и манускрипт микадо, правившего несколько столетий назад. Название храма, в котором сохранились эти редкие древности, – Конгобу-дзи.

Во время посещения дома, где находится тысяча богов, я купил рисунки двух любимых японцами божественных созданий, кусок освещенного рисового пирога и два кустика лишайника, который, как мне пообещали, никогда не засохнет.

Потратив отведенное на нашу прогулку время, мы возвращаемся в наш храм и, к немалой радости, обнаруживаем, что нам уже любезно приготовили трапезу. Наш заботливый хозяин сообщает, что последователи школы буддистов, которым принадлежит эта гора, запрещают ее священнослужителям жениться, а также употреблять в пищу мясо животных, птиц, рыб и куриные яйца. Тем самым предполагается, что им запрещено одновременно давать кому-то и забирать чью-то жизнь.

Размышляя о своих впечатлениях, я никак не мог уяснить, где же затерялись те 440 храмов, которые, как мне сказали, располагаются на вершине этой горы?! Я собственными глазами видел их двадцать или тридцать, а вот недостающие 400 храмов в поле моего зрения никак не попадали. Через кроны деревьев на самом деле просматриваются крыши зданий, и все эти крыши, говорят мне, принадлежат храмам. Но чтобы как следует познакомиться с этим таинственным городом, потребуется провести в нем не одну неделю; и даже тогда многое относительно неисчислимых алтарей, памятников и храмов, которыми славится гора Коя-Сан, останется неизведанным.

Густо повалил снег, и мы двинулись в обратный путь. Сопровождающий нас жрец выводит нашу группу на самый край застройки, а страж порядка провожает до Дайбуцу, обозначающего вход в город. Никто из нас не решается воспользоваться услугами носильщиков каго, так как крутая тропа стала настолько скользкой, что доверить свою жизнь посторонним людям никто не решается.

Скоро подошвы моих ботинок становятся такими же скользкими, как покрытая льдом земля, по которой я бреду. На помощь приходят два носильщика, и мне удается продолжить путь, только обняв их обоих за шею.

Глядя, как японцы уверенно вышагивают по льду в своих соломенных сандалиях, я прошу носильщиков привязать пару таких сандалий к подошвам моих ботинок, поскольку они взяли с собой запас национальной обуви; но, поскольку надежно привязать их не получается, мне приходится снять свои ботинки и надеть местную обувь. И сразу же ощущаю легкость в ходьбе. Жизнь кажется мне прекрасной до тех пор, пока мы не подходим к теплой впадине, в которой падающий снег тает. Здесь я ощущаю высшее неудобство, поскольку я вполне мог бы брести по воде со льдом голыми ногами с тем же успехом, как обутый в простые соломенные японские сандалии.

Мы продолжаем путь по извилистой тропе и выходим на такой крутой спуск, какого я не припомню даже в Швейцарии. Мы не позаботились ни о пальто, ни о шляпах. От снега нас защищают только японские зонтики, причем мы почти плавимся от тепла. Никогда я не переживал таких странных явлений, с какими столкнулся в тот момент. Деревья гнутся под гнетом прилипшего снега, пальмы представляют самое странное зрелище, стебли бамбука выглядят как огромные белые страусовые перья; тем временем где-то внизу, далеко под нами, смутно просматривающаяся глубина выглядит так, будто принадлежит другому миру, где отсутствуют знакомые нам черты.

Мы продолжаем путь, но вокруг нас сгущается тьма. Вечер выдался люто холодным, поэтому нам радостно добраться до небольшого города, где можно провести ночь и получить горячую пищу, пусть даже, как обычно, состоящую из вареных куриных яиц. Небольшая гостиница, в которую нас поселили, выглядит чистой и уютной, и конечно же ее тщательно проветрили, так как под потолком моей комнаты оборудован ажурной работы бордюр глубиной 20 см, напрямую сообщающийся с улицей. Снег и лед снаружи, и никакого огня внутри комнаты, к тому же сквозняки, гуляющие по ней, как им заблагорассудится, – все это совсем не прибавляет мне уюта. И все же, завернутый в свой халат и меховую полость, я сладко сплю и совсем не чувствую холода.

Нам предстоит напряженный день, поэтому мы поднимаемся пораньше и в семь часов утра выходим в путь. Мои ботинки настолько намокли, что не лезут на ноги, следовательно, я решаю примерить японские носки и сандалии, а также тщательно оборачиваю ступни мехом, чтобы они не промокли. Но все мои усилия потрачены напрасно! Мы не успеваем проехать по дороге 3 км, как тропа становится уже колеи тележки рикши; из-за этого мне приходится тащиться по снегу, а тележку тащит на себе рикша. Наш путь лежит по тропе, набитой вдоль реки, несущей свои воды в 12–18 м под нами. Тростник со стороны нашей приподнятой тропы выглядит как твердая почва и на многих участках путь немного шире колеи тележки рикши. На протяжении всего этого участка нашего пути нас не покидало беспокойство за собственную жизнь, поскольку угроза соскользнуть в пропасть казалась нам вполне серьезной, и однажды меня спасло только то, что я вовремя наклонился в противоположную сторону, когда мои люди внезапно подбросили тележку на кочке.

Купание в холодной воде в это время года удовольствия совсем не обещало, тем более что вниз пришлось бы лететь вместе с тележкой. При этом река находится далеко внизу, а глубина воды в ней не превышает 30 см.

Слой снега становится еще толще, и все-таки к одиннадцати часам половину пути мы преодолели. Снегопад прекращается, периодически проглядывает солнышко, и тут на нас обрушивается заряд секущего града. Снег становится грязноватым, потом его количество сокращается, и мы оказываемся в Сакаи, то есть в городе, ради которого преодолели весь этот опасный путь. Нас удивили его улицы: они были сухими, как в погожий августовский день.

Мы направляемся в резиденцию местного правителя, представляющую собой строение редкой красоты, переделанное из бывшего храма. И там нам предлагают взглянуть на образцы товара, изготовленного на территории провинции, специально собранные здесь для моего ознакомления. Представлены хлопчатобумажные ткани, шелковые крепы, глиняные сосуды, стеклярус (стекло в виде сырья завозится в Японию из Европы) и прочие предметы, но я не нахожу среди них ничего, что отвечало бы запросам европейца.

Попрощавшись с губернатором, мы сначала посещаем главное ковровое предприятие, представляющее собой очень маленькое учреждение, в котором процесс ткачества налажен на самом примитивном уровне. Затем отправляемся по лавкам кухонных принадлежностей, открытых здесь в изобилии (ведь Сакаи считается столицей сталеваров Японии), а после них – в гончарные мастерские, где производится только грубая керамика.

Мы как раз собирались рассесться по коляскам, запряженным нашими рикшами, когда появился взволнованный Саката, по которому мы успели соскучиться. Он поделился известиями о революции, начавшейся в уезде Сацума, а также сообщил, что на усмирение мятежников туда направлены армейские подразделения[2]2
  Это восстание в конечном счете приняло очень серьезный оборот, и из-за него мне пришлось существенно сократить свое путешествие по Японии. Мятеж 1868 года, закончившийся свержением сёгуна и восстановлением власти микадо, возглавил генерал Сайго, которого за его победоносную деятельность в итоге назначили главнокомандующим войсками микадо. У этого генерала Сайго был младший брат, который тоже стал одним из генералов императорской армии, и именно об этом брате я часто упоминал в начале настоящего труда. Старший Сайго теперь превратился в главного мятежника и пошел войной на властные структуры, которые сам же сформировал. Его младшего брата недавно назначили главнокомандующим императорскими войсками, тем самым нам пришлось стать свидетелями странного зрелища, когда родные братья возглавили враждующие армии. Несколько месяцев сражений завершились поражением мятежников от победоносных роялистов, а главарь повстанцев покончил с собой, исполнив обряд харакири.


[Закрыть]. В связи с таким тревожным известием мы отправляемся в Осаку и без особых приключений возвращаемся в нашу уютную гостиницу, где меня, к моей же большой радости, ожидает удобная европейская кровать.