Текст книги "Традиционное искусство Японии эпохи Мэйдзи. Оригинальное подробное исследование и коллекция уникальных иллюстраций"

Изделие из бронзового литья, хранящееся в коллекции микадо со времен ее инвентаризации тысячу лет назад, представляет собой образец безупречной работы, настоящий шедевр, как, впрочем, и все остальные экспонаты, что я видел. Это рама от священного гонга, и она составлена из двух драконов, переплетенных телами и стоящих на спине грифона. Еще один экспонат выглядит как цветок лотоса, отлитый из бронзы, входящий в орнамент в форме языков пламени, поднимающихся от поверхности воды. Эта вода и жар, вызывающие бурный подъем растительности, устремляются к духу или богу (Будде), восседающему на цветке лотоса. Возраста данного шедевра никто не знает. В коллекции оказывается еще один древний лотос, кончики всех лепестков которого украшены хрустальными каплями (рис. 27), и небольшая глиняная фигурка с волосами, уложенными так, что напоминают известную нам кепку шута с ослиными ушами. Из экспонатов, поступивших в коллекцию несколько позже, назовем тунику, явно изготовленную китайскими мастерами, с богато расшитым золотыми и цветными нитками воротничком, а также длинные, напоминающие сапоги стремена, на которые должны опираться ноги седока. Около 500 лет спустя таким стременам пришли на смену стремена новой конструкции, у которых носок ступни вставляется в усеченный конус. Здесь же находится парочка простейших предметов мебели в виде стульев и миниатюрного комода возрастом 600 лет. Использовались они в официальных церемониях. Обращают на себя внимание доспехи, принадлежавшие ратнику, в память о котором в Кобе (Хёдзё) построили храм.

Рис. 27. Лепесток цветка лотоса, сохранившийся в Императорской сокровищнице, с хрустальной каплей в металлическом гнезде, свисающей с его вершины. Все внешние лепестки цветка украшены драгоценными камнями

А еще мне показали несколько китайских селадоновых ваз, все высотой 56 см, часть их них покрыта глазурью цвета морской волны на белом, а также на красном, на цвета земли фоне. Некоторые из них украшены полосками китайского, или лиственного, орнамента поверх них. Орнамент на других вазах выглядит по стилю пришельцем из Индии. Но самым занятным экспонатом императорской коллекции можно назвать лампу единственной в своем роде конструкции (рис. 28). В ней топливо заливается внутрь туловища крысы, сидящей на вершине стойки. По центру стойки на кронштейне находится блюдце, в середине которого расположена игла, соединяющая его со скобкой, на которую оно опирается. В этом блюдце находится фитиль, свисающий с его края. Когда это блюдце наполняется маслом и зажигается фитиль, получается лампа, выполняющая свою функцию до тех пор, пока не выгорает практически все масло. Тогда из пасти крысы внезапно появляется струйка масла, стекающего в количестве, достаточном для пополнения уже почти опустевшего блюдца. После наполнения блюдца поступление масла из пасти крысы прекращается до того момента, когда оно снова почти не опустеет, и тут предусмотрительный зверек, сидящий сверху, выдает очередную порцию топлива. Так продолжается до тех пор, пока не иссякнет весь запас масла в туловище крысы. Принцип действия устройства достаточно прост, однако достигаемый эффект вызывает закономерное любопытство, так как он осуществляется за счет применения принципа вытяжной трубки или пипетки, в силу которого жидкость не может поступать из емкости без подсоса воздуха. Шпенек, торчащий в центре блюдца и крепящий его к опоре, на которой оно стоит, соединяется с головкой или колпачком. Причем этот шпенек изготавливается полым, и его подсоединяют к туловищу крысы трубкой, проходящей по всей длине кронштейна, а потом поднимающейся по стойке в верхнюю долю туловища крысы. Шпенек, торчащий в центре блюдца, следует заметить, имеет отверстия, расположенные сразу под колпачком или на 1,27 см выше донышка блюдца. Когда уровень масла опускается до точки, на которой в это отверстие начинает поступать воздух, масло начинает литься из пасти крысы; но когда это отверстие снова закрывается маслом, поступление воздуха прекращается, а с ним и поступление масла из пасти крысы.

От этой части экспозиции мы проследовали пешком к зданию, расположенному примерно в 200 м. В нем выставлена вторая и намного более интересная серия экспонатов.

Эта экспозиция устроена в своего рода вестибюле и в одной большой комнате, и господин Матида сообщает нам, что возраст всех предметов в комнате, как это установлено, как минимум 1200 лет; причем все эти предметы привезены из-за рубежа, но он не может сказать, откуда именно поступили многие из них. Некоторые тем не менее можно привязать к Китаю, кое-какие – к Индии, однако часть экспонатов по стилю можно отнести одновременно и к Китаю, и к Индии. Вероятно, их привезли с Тибета, из Яркенда или другой континентальной страны, граничащей с Индией и Китаем.

Рис. 28. Забавная лампа, сохранившаяся в сокровищнице Нары. Устройство лампы: туловище крысы и верхняя часть стойки, на которой сидит крыса, а также деталь A. Высота лампы приблизительно 60 см

В этой комнате нам показали изумительную коллекцию произведений искусства, обретших свой дом в Японии по крайней мере 1200 лет назад. Но в наибольшей степени меня заинтересовали образцы тканого полотна, так как они при всей своей древности прекрасно сохранились. По своему стилю они ничем не отличаются от полотна европейского Средневековья, например изделий ткацкого производства Италии. Будь я неосведомленным человеком или брось всего лишь поверхностный взгляд на экспонаты, вполне мог бы предположить, что некоторые образцы, выставленные здесь, принадлежат коллекции Бока из музея Южного Кенсингтона, а остальные напоминают арабские мотивы.

Здесь же выставлены на обозрение еще и набивные хлопчатобумажные ткани данного периода истории, изображение на которых нанесено обычной белой краской по цветному полю. Причем рисунок по полю явно выводился неким обесцвечивающим химическим веществом. В то же время на прочих образцах рисунок на ткани наносился при помощи веществ, защищавших поле от воздействия обесцвечивающего реагента. Тем же далеким от нас эпохам принадлежит прекрасно сохранившееся удивительное изделие из кожи размером 40 на 75 см приятного желто-коричневого цвета. На нем просматривается рисунок из белых линий, расположенных в виде тщательно продуманного орнамента из завитков, а также блюдо, украшенное перегородчатой эмалью. Эмаль в ячейках, однако, приняла вогнутую форму, поскольку ее поверхность не удосужились в свое время отшлифовать. К тому же периоду относятся некоторые превосходнейшие металлические зеркала, в большинстве своем округлой формы, и только одно – квадратное. Часть этих зеркал (быть может, все, кроме одного) явно изготовлена в Китае. То, что выглядит однозначно японским, круглое по форме и диаметром приблизительно 40 см, а рисунок на его оборотной стороне напоминает изображение, которое можно встретить в наше время на подобных предметах обихода. На обратной стороне одного зеркала из Китая изображен геометрический рисунок кельтского образца; но японское зеркало снабжено чехлом, покрытым шелковой тканью смешанных цветов – серо-белого, желтого, синего и тускло-красного. Все они обведены черной линией и нанесены на зеленый фон. Рисунок на этой ткани напоминает нечто среднее между персидским узором и плоским орнаментом, который обычно служит общим фоном для картин прерафаэлитов. Нам показывают несколько великолепных образцов индийского шитья, радующего глаз своей простотой и чистотой орнамента. Они конечно же превосходят с точки зрения плавности линии, точности формы и рационального распределении деталей все, что я когда-либо видел. И эти образцы находятся в Японии уже на протяжении 1200 лет.

Переходим к витрине с вазами разнообразного предназначения, некоторые из них по форме и стилю напоминают греческие сосуды, другие – арабские, третьи – китайские, но встречаются и однозначно японские произведения искусства. Одну вазу с черным фоном и кольцами резных красных линий вполне можно считать произведением эпохи афинского расцвета, если бы не едва читаемые иероглифы, которыми покрыта часть ее поверхности. Переключаем внимание на стеклянный кувшин с правильной формы носиком, весьма элегантной ручкой светлого сине-зеленого цвета и довольно грубой поверхностью, но японцы не знают, откуда этот кувшин попал в коллекцию. Зато они уверенно утверждают, что он принадлежит их императорам на протяжении 1200 лет. Мне кажется очевидным, что его изготовили арабы, а стекло на вид напоминает то, что можно наблюдать в эмалированных лампах, которые в последние годы везут в Европу из Египта и приобретают для различных европейских музеев (рис. 29).

Рис. 29. Зарисовка стеклянного кувшина, хранящегося в сокровищнице микадо в Наре. Его однозначно можно считать старинным арабским изделием

А вот перед нами металлический кувшин вытянутой формы персидских обводов, по кругу корпуса которого мастер-гравер нанес контуры позолоченных зверей. Рядом с ним выставлена японская металлическая фляга для воды с низким и забавным горлышком, снабженным крышкой. Следует добавить, что горлышко, выходящее из отверстия сосуда, в Японии выглядит как старинное изобретение, так как я не видел его ни на изделиях, что мне позволили посмотреть, ни на других сосудах из императорской коллекции.

Переходим к витрине с кожаными бандажами наподобие тех, что крепились на запястьях лучников для предотвращения порезов от стрел; с двухсторонним трезубцем, использовавшимся в древние времена для удержания умалишенных людей; со шкатулкой, покрытой плетением и частично отлакированной; с чеканным медным подносом диаметром 40 см с выдавленным оленем по центру; с двумя поражающими воображение барельефами на белом мраморе, выглядящими настолько же прекрасными и четкими, как в день их изготовления. На них изображены змея, мифологические животные и будничные облака. Совершенно определенно создали эти барельефы мастера из Индии, и выполнили они свою работу с большим вкусом. Нам предлагают взглянуть на два блюда из белой глины бисквитного (утильного) обжига с рисунком в виде гуся и цветов желтого цвета, а также на глиняную чашу, верх которой зеленый, а бока полосатые. Эти полосы спускаются вниз от края зеленой глазури по белому фарфору, из которого эта чаша изготовлена. Обращаем свой взор на грубую белую ткань с коричневым узором, нанесенным на нее методом набивки. Но меня особенно заинтересовали несколько отрезов толстого войлока размером 1,2 на 1,5 м, добротно сработанных и снабженных симпатичным простым рисунком настоящего индийского стиля, нанесенного способом прошивания шерстяной пряжей ворсистой поверхности кошмы. Подобные ткани в настоящее время производят в Персии; но эти старинные предметы выглядят простыми и незатейливыми, тогда как современные кошмы покрываются орнаментом сложным для восприятия.

Поскольку приемы, с помощью которых изготавливались такие войлочные ткани, насколько мне известно, в Японии никогда не применялись, остается только лишь отметить, что представленные в императорской коллекции образцы, которым 1200 лет, выглядят самыми совершенными изделиями из фетра, какие я когда-либо видел.

На полу расстелен покров из коротких волос, в основном верблюжьих, в виде войлока или расплетенной ткани, смоченной водой, в которую добавили немного кислоты, а затем прокатанной через каменный барабан или утрамбованной камнями либо колотушками. Такие трамбовка или прокатка, продолжающиеся на протяжении необходимого периода времени, обеспечивают плотное переплетение волос или свойлочивание ткани. Но до завершения процесса свойлочивания на поверхность не до конца готовой ткани укладывают окрашенную шерстяную пряжу. Эту пряжу большим и указательным пальцами (несколько эту пряжу скручивая) вплетают в торчащие волоски фетра таким образом, чтобы по завершении процесса свойлочивания получилась однородная ткань с украшенной задуманным рисунком поверхностью.

Покидая большую комнату, мы теперь переходим в зал, где экспозиция полностью состоит из тканей, которым, как полагают, от пятисот до восьмисот лет. Здесь же выставлено на показ много тканей старинных европейских и персидских стилей, но откуда они появились в Японии, доподлинно неизвестно.

Я исследовал эту коллекцию со всей тщательностью, насколько мне позволяли сложившиеся обстоятельства, так как господин Матида, отвечающий за нее, боялся оставить нас без присмотра, а я опасался совсем уж измотать его своей любознательностью. В мире не существует второго такого музея антиквариата, насколько мне известно, даже наполовину познавательного для европейца, как эта редкая коллекция в Наре. Где еще нам удалось бы увидеть набивные, расшитые и войлочные ткани возрастом больше тысячи лет, выглядящие практически такими же свежими, как в день, когда они впервые вышли из-под рук мастеров в Индии, Персии, Средней Азии, Китае и Японии? Где еще нам представилась бы возможность обнаружить эти странные связующие звенья между искусствами Египта, Индии, Китая и Японии, которые мы находим здесь? Теперь нас повели посмотреть на здание, в котором сложили и сохранили на протяжении тысячи с лишним лет этот мирок роскоши. И смешно сказать, им оказалось незатейливое просторное продолговатое строение, собранное из трехгранных деревянных бревен (рис. 30).

Эти бревна сложены на манер сруба русской деревянной избы. Построенное таким способом здание покоится на рядах круглых деревянных опор высотой 1,5 м и диаметром 60 см, причем каждая из этих опор свободно стоит на своем камне. Крыша у него черепичная, но черепица относительно современная. Крышу, которой покрыли это здание в самом начале, заменили второй крышей, а она, в свою очередь, уступила место третьей приблизительно 500 лет назад. Ее заменили нынешней крышей около 150 лет назад. Матида любезно преподносит мне на память по осколку черепицы с последних двух крыш.

Рис. 30. Старинное деревянное здание в Наре, в котором на протяжении 1200 лет хранятся сокровища микадо. Крыша время от времени обновлялась, но остальная часть здания остается в первоначальном виде

При взгляде на это древнее здание больше всего поражает осознание того, что древесина, которой, быть может, больше 1000 лет и которая все это время подвергалась воздействию атмосферных явлений, сохранилась до наших дней. Но еще больше удивляет тот факт, что это дерево в данный момент выглядит таким же прочным, каким было в день сдачи строения в эксплуатацию. В некоторых местах я сам видел следы воздействия непогоды на дерево. Мне показалось, что со стороны, подверженной осадкам и прямым лучам солнца, диаметр бревна на 8–10 см меньше, чем с теневой, закрытой от осадков стороны. Но гниению дерево все-таки не подверглось. Похоже, японцы вывели породу практически не поддающихся тлену деревьев. Мы гордимся стойкостью нашего дуба. Но что стоит дуб по сравнению с деревом, пережившим бури и ветра, терзавшие его на протяжении двенадцати столетий! И до сих пор это дерево сохранило изначальную прочность.

Матида теперь отдает распоряжение отпереть двери склада, на которых висит забавный массивный замок. Пройдя внутрь, мы обнаруживаем помещение, разделенное на три части. Все они заставлены большими деревянными комодами. Именно в этих комодах на протяжении многих столетий хранятся реликвии многочисленных микадо.

К моему очередному удивлению, оказывается, что только у трети редчайших сокровищ микадо в Наре нарушена упаковка. Что может храниться в таком количестве огромных сундуков, у меня даже не хватает фантазии предположить. Но совершенно определенно в них можно отыскать множество предметов, способных пролить свет на события, в настоящее время истолкованные превратно, а также посодействовать исправлению представления об истории, неизвестной до сих пор внешнему миру.

Мы собирались попрощаться с любезным нашим хозяином, когда он попросил нас возвратиться в здание, где нам показывали самые древние из сокровищ, так как здесь находился маленький экспонат, который он захотел преподнести мне в дар. Предмет этот он называет пагодой, но на самом деле это конструкция из дерева высотой около 15 см с горизонтально выступающими друг над другом основанием и дисками. Пагода полая, а полость закрыта грушевидной деревянной затычкой, но главная загадка этого небольшого подарка заключается в том, что внутри его хранится образец печатного текста, впервые оттиснутого в Японии.

Когда в эту страну пришло ремесло типографской печати, первый опыт состоял в воспроизведении отрывка из буддистского священного писания. Копии этого текста поместили внутрь таких небольших пагод, и эти пагоды распределили по храмам. Считается, что таких пагод изготовили не меньше миллиона штук, но с количеством вышло большое затруднение из-за особенностей языка и трудности перевода. Как-то мне показали статуэтку божка и сказали, что это бог с тысячью рук. Но когда я внимательно его осмотрел, то обнаружил у него всего лишь шестнадцать таких конечностей. Однако не приходится сомневаться в том, что огромное количество таких небольших пагод на самом деле когда-то находилось в храме Нары, и я готов верить во все, что касается японского терпения и трудолюбия, но, к сожалению, практически все эти пагоды со временем куда-то исчезли. Этот самый интересный для меня подарок источили черви и потрепало время. Зато письмена на малюсеньком рулоне бумаги до сих пор все еще можно разобрать.

Глава 4

Сакральный танец. – Праздничная ночь. – Киото. – Августейшая коллекция. – Осака

Посетив еще парочку храмов, мы возвращаемся в нашу гостиницу, чтобы поужинать в японском стиле, после чего по приглашению Матиды отправляемся на религиозную церемонию. Эта церемония сопровождается музыкой и танцами, причем такое представление стоит значительных денег. Но наш хлебосольный хозяин обо всем заранее позаботился и приставил к нам нескольких чиновников, чтобы те проводили нас в назначенный храм.

На эту ночь пришелся священный праздник, и никто в Наре не ложился спать. Улицы тоже украсили по-праздничному, так как в ближайшие день-два ждали приезда в город самого микадо. По обе стороны всех улиц через каждые 4 м установили бамбуковые шесты, между ними натянули гирлянды из соломенных жгутов, свисающих на высоте 2 м над землей. К этим соломенным жгутам жители Нары привязали нарезанную полосами бумагу и таким образом обозначили свою принадлежность к синтоистской религии. Как только мы свернули на аллею гигантских японских кедров, передо мной открылся самый грандиозный в моей жизни вид. К тому же выставленные на аллею ларьки придают ей веселья яркими фонарями, а также товарами: игрушками, сладостями и всякими забавами. Покинув эту аллею, так как наш путь ведет направо, мы увидели картину, навсегда врезавшуюся в мою память. Мы вступили в пределы самой прекрасной рощи, состоящей из деревьев хвойных пород колоссальных размеров, а по обеим сторонам дорожки здесь были установлены неисчислимые монументальные каменные фонари. Эти фонари отличаются по высоте от 1,2 до 3 м, и почти все они дают свет (позже я узнал, что в этой роще насчитывается 2200 фонарей). Время от времени перед нами возникают короткие марши грубо сработанных ступенек, ведь наша аллея поднимается по склону холма. Наш подъем на вершину холма, многочисленные стайки празднично наряженного народа, направляющегося в храм на молитву, а также неведомое ощущение от густого леса каменных фонарей вызывают у меня высшую степень восторга.

На вершине холма, поросшего этой живописной рощей, среди многочисленных каменных фонарей возвышается храм под названием Вакамия. Он знаменит своей тростниковой крышей. Тростник на крыше храма уложен толстым ровным слоем, а внутри он проложен слоями еловой коры. Эта крыша считается самой совершенной в своем роде на территории Японии. Около храма находится алтарь с божеством внутри, которое почитается настолько высоко, что даже жрец не имеет права войти в его чертоги. Фасадом к этому алтарю, но на противоположной стороне дороги стоит так называемый дом жреца. В нем должно состояться богослужение, ради присутствия на котором мы сюда и поднялись.

Этот дом представляет собой длинное строение, выходящее стеной на дорогу. Комната, в которую мы входим, прямоугольной формы. Ее окна, занимающие всю выходящую на дорогу стену, оснащены тяжелыми рамами, снабженными грубыми решетками, не заклеенными бумагой. Рамы, снабженные верхним подвесом, открываются внутрь комнаты и в открытом виде поддерживаются в горизонтальном положении с помощью крюков, прикрепленных к потолку.

На этот вечер, когда мы пришли сюда в гости, все боковые окна хозяин распахнул настежь, чтобы происходящее внутри комнаты было хорошо видно тем людям, которые находятся снаружи. А посмотреть на исполнение обряда богослужения, естественно интересного всем жителям и гостям города, собираются тысячи прихожан.

В дальнем от нас конце комнаты, в которую мы входим, на полу на коленях перед столиками из сосновых досок или алтарями стоят четыре жреца. Перед ними высится большая ширма с нарисованными на ней оленями. Один из них держит в руках флейту, второй – маленький барабан в форме песочных часов, третий – небольшие кимвалы, а четвертый – сколоченные вместе куски дерева забавной формы.

Лицом в сторону улицы у противоположной стены комнаты находятся три жрицы и пять девочек, а вдоль открытой стены или перед жрицами стоят пять таких же маленьких столиков, как и перед жрецами. Их столы снабжены трещотками или систрами, с рукояток которых свисают струящиеся ленты.

Жрицы поверх красных нижних рубашек надели практически полностью белые небесной красоты хитоны. Тут и там по поверхности их хитонов разбросаны изображения веточек побега глицинии светло-зеленого цвета. Эта зелень в сочетании с красным цветом нижней юбки очень радует глаз. Каждый побег занимает приблизительно 26 см² площади хитона, а между побегами оставлено 40–50 см² пустого пространства. Со спины, если расставить руки в стороны, хитон жриц напоминает контуры латинской буквы «T» (рис. 31). Но со спины этот хитон туловище жриц не охватывает, а свободно спадает широким шлейфом, который при достаточной длине мог бы волочиться по земле в виде хвоста.

Рис. 31. Вид платья жрицы из Нары со спины

Рис. 32. Вид платья жрицы из Нары спереди

Рис. 33. Прическа жрицы из Нары

Спереди T-образный хитон имеет разрез по центру, и по разрезу он запахивается крест-накрест на груди. Заправляют хитон спереди на манер майки с рубашкой, когда образу ются складки красной, белой и сиреневой ткани (рис. 32). В целом одеяние жриц выглядит в полном смысле этого слова очаровательным, и для его оформления используются цвета, принятые при дворе императора, так как носящие его женщины числятся жрицами синтоистского храма, а микадо возглавляет приверженцев синтоистской веры.

Жрицы носят длинные волосы, которые у них, как у всех японок, насыщенного черного цвета. Они их не заплетают ни с лентами, ни без лент. Их волосы свободно спадают на спину, перевязанные на макушке с помощью забавной золотой тесьмы (рис. 33). Спереди на месте рогов у животных на воткнутых в волосы длинных шпильках крепятся букетики красных и белых цветов. Рядом со жрицами, стоящими на коленях вдоль боковой стены комнаты, установлены две шестиугольные коробки высотой около 0,5 м и диаметром 0,3 м, в которых, как потом выяснилось, хранятся веера. Эти коробки покрыты бумажным ледерином золотистого цвета. Комната освещается свечами на высоких железных подсвечниках, стоящих на земле, и масляными лампами, висящими на маленьких кронштейнах, прикрепленных к стенам.

Мы входим в здание вместе с остальными приглашенными на службу гостями и выстраиваемся рядами у дальней от жрецов стены, оставляя между нами свободное место. Теперь все простираются на полу, так как предполагается, будто божество покидает алтарь, стоящий перед нами, и вселяется внутрь присутствующих людей. Жрецы приступают к исполнению своей мелодии, а тем временем три жрицы и две девочки поднимаются на ноги и начинают танец. Мелодия звучит медленно и торжественно. Жрицы медленно, величественной поступью проходят по комнате, сопровождая движение легкими танцевальными жестами, подходят к столикам и простираются перед ними ниц. Теперь они поднимаются, берут со столиков систры и с большим изяществом и достоинством двигаются под музыку, поражая зрителей торжественностью и выразительностью своего танца.

На протяжении минут десяти такие грациозные движения чередуются с поклонами до земли перед столиками, на которых дугой располагаются трещотки, остальное же время эти трещотки используются при исполнении танца. После поклона до земли с изображением глубочайшего смирения перед этими столиками (или алтарями), у которых они на несколько мгновений застывают без малейшего движения с трещотками в своих руках, танцовщицы возвращают эти трещотки на прежние места на столиках, поднимаются и снова становятся на колени у стены в изначальное для них положение.

Следующий танец исполняют пять девочек без жриц. Их танец внешне мало чем отличается от того, что я описал выше, и следующие танцы, а было их всего пять, показались мне чуть измененным повторением самого первого. Все юные танцовщицы выглядели одинаково торжественными, одинаково выразительными и одинаково красивыми в самом высоком и полном смысле слова.

Танцы закончились, все присутствующие простерлись на полу. Но нас просят не подниматься со своих мест. Вперед выходит жрец. В одной руке он держит простой неотполированный и никак не украшенный маленький сосновый поднос, на котором стоит несколько грубых маленьких глиняных блюдец без намека на глазурь, а в другой – медную посудину с саке размером с маленькую кастрюльку, но снабженную двумя полукруглыми носиками и длинной деревянной ручкой (рис. 34). Жрец наливает в блюдце небольшое количество священного вина (около десертной ложки), его с подноса берет один из тех гостей, для кого только что исполнялся танец. Получивший свою порцию гость кланяется и выпивает. Жрец переходит к следующему гостю, наливает вино в другое блюдце. Тот кланяется и в свою очередь выпивает угощение. Так продолжается до тех пор, пока все мы не разделили синтоистское причастие. Я так считал, что исполненный перед нами танец должен был передать некое духовное послание, а ценность таких танцев заключается в их изяществе, но оказалось, что у синтоистов принято еще и свое причастие.

Рис. 34. Медный сосуд с деревянной ручкой. Используется при проведении синтоистского причастия

По пути домой из священного дома, посетить который нам так сильно хотелось, мы несколько отклоняемся от маршрута, освещенного фонарями кедровой рощи, чтобы взглянуть на главный синтоистский храм Нары. Тот, что на вершине холма, поросшего рощей, числится лишь вторым по важности в этом городе.

Здесь мы находим восемьсот металлических фонарей, свешивающихся с карнизов крыши, и все эти фонари ярко сияют. А напротив храма находится просторная, поднятая над уровнем земли деревянная платформа, освещенная множеством фонарей. Это – игровая площадка для детей. От нее доносится топот многочисленных ножек и веселый звон голосов. Жизнь воспринимается светлой, радостной и счастливой. В толпе детей не слышно ни одного звука, напоминающего горестный плач, не видно ни одного недоброго взгляда – все здесь присутствующие люди безраздельно счастливы.

Практически все, что мы видели сегодня, представляло величайший интерес, и никогда в моей жизни в считаные часы не вмещалось столько событий и впечатлений, как в первый день нашего пребывания в Наре.

Я узнал, что больше тысячи лет назад чьи-то предки изготовили ткани, напоминающие тончайшие произведения ткацкого искусства Аравии последних двух или трех столетий. Причем вряд ли кто сможет отличить одни от других. Что ремесленники некоего уголка Азии изготовили ткани, настолько похожие на итальянские ткани времен еще до рождения Рафаэля, что их легко перепутать. Я обнаружил, что китайское шитье выглядело таким же совершенным 1200 лет назад, как и в наши дни. Что рисунки на индийских тканях тогда по стилю ничем не отличались от рисунков на ткани этой же страны, произведенной всего лишь 50 лет назад, но выглядят они чище своей формой, тщательнее проработаны и гармоничнее с точки зрения подбора цветов. Что искусством изготовления войлока и нанесения на него рисунка древние мастера обладали лучше во времена, когда сарацины покоряли Испанию, чем владеют ремесленники нашей эпохи. Следовательно, нас поставили перед непреложным фактом того, что двенадцать веков назад ремесленники Индии произвели ткани с рисунком совершенного по нынешним меркам качества, причем без малейшего искажения традиционного индийского орнамента, а также что искусство Индии того периода истории находилось на более высоком уровне, чем находится теперь. Тогда зададимся закономерным вопросом: когда мастера индийского орнамента, известного нам сегодня, достигли вершины своего творческого развития? И нам покажется, будто с тех пор в этом деле к нашим дням происходил пусть медленный, но все-таки неуклонный упадок.

Я к тому же убедился в том, что 1000 лет назад и в Китае, и в Японии искусство специалистов по металлу ничуть не уступало мастерству наших современников; что искусство мастеров перегородчатой эмали было столь же совершенно, как и теперь; что некоторые азиатские народы владели ремеслом изготовления кувшинов что из стекла, что из железа и могли выковать бесподобные по красоте и тонкости стенок сосуды; что персы мастерили металлических павлинов с распускающимися хвостами; что резьбой по дереву мастера в Японии 1200 лет назад владели не хуже, чем практически в любой более поздний период; что скульптуры из мрамора выглядели тогда такими же прекрасными, как и теперь; и что изготовление фарфора в Китае тогда находилось на таком же совершенном уровне и так же процветало, как во все последнее время. Таким образом, познакомившись с коллекцией здесь в Наре, мы обнаружили, что 1200 лет прошло в мире Востока, не принеся особого улучшения подавляющему большинству производственных отраслей, зато тягостный вывод напрашивается из-за заметного вырождения, а не совершенствования ремесла.

К тому же приходится смириться с тем фактом, что со времен, когда эти экспонаты сдали на хранение в сокровищницу микадо, люди сподобились изобрести удручающе мало новых ремесел. В этой сокровищнице нам показали лучшие образцы творчества мастеров, изготовивших ткани, войлок, вышивки, фарфор, стекло, предметы из металла, литье, гравировку, чеканку, инкрустации и гравюры, лакированные и резные изделия из дерева, мозаику, резьбу по камню, изделия из кожи. Перечислять можно без конца. Но сверх того даже по состоянию на нынешний день новых ремесел появилось совсем мало.