Текст книги "Традиционное искусство Японии эпохи Мэйдзи. Оригинальное подробное исследование и коллекция уникальных иллюстраций"

Забавно наблюдать, как зрители шествуют по широким проходам, а потом начинают балансировать на узких досках – единственных плоских поверхностях, предусмотренных между перегородками лож. Но еще удивительнее видеть народ, рассевшийся на коленях семейными стайками прямо на циновках, покрывающих пол в ложах, занятый чаепитием, поглощением сладостей или даже кипячением воды в чайнике.

Сцена японского театра просматривается из зрительного зала практически свободно, однако ее задник оформлен простым занавесом, а декорации представлены фактическими макетами необходимых по ходу представления предметов. Декорации домов строят в натуральную величину, деревья и прочие объекты на сцене расставляют в соответствии с их пропорциями. Когда наступает время смены декорации, оказывается, что сцена представляет собой огромный круг, поворачивающийся вокруг центральной оси, и что позади занавеса находится такое же пространство, как впереди. Таким устройством сцены предполагается преимущество, заключающееся в том, что, пока пьеса идет в одних декорациях, на второй половине круга сцены можно готовить декорации для следующего действия. Таким образом, для смены декорации остается только лишь поднять занавес и повернуть сцену на пол-оборота. Еще одна особенность японского театра состоит в том, что актеры выходят на сцену из-за спины зрителей через черные занавески с белыми фигурами, висящие около дверей для входа зрителей. Следует также помнить о том, что женщинам не положено появляться на японской сцене и женских персонажей, как и мужских, играют мужчины.

Рис. 21. Схематический план театра в Токио. На нем показана круглая поворотная сцена. Буквой A обозначены кассы для продажи билетов

Рис. 22. Вид ложи или партера японского театра в разрезе. Вершины перегородок (А – А) обозначают проходы

Рис. 23. Схема галереи театра в Эдо. Позади бамбуковой ширмы (А – А) стоят «боги»

Рис. 24. Бамбуковая ширма (А – А на рис. 23 указывает ее расположение), сквозь которую смотрят «боги»

Войдя в зрительный зал, актеры тут же начинают исполнять свои роли по мере продвижения к сцене, пока не приблизятся к внутреннему краю поворотной платформы или прилегающей к ней сцене. Я видел лошадь, которую провели по проходу. Ее нарядили точно так же, как у нас наряжают почтовых лошадей. Позади лож зрительного зала в галерее, выходящей фасадом на сцену, находится ширма из вертикальных и горизонтальных полос бамбука, по другую сторону которой стоит народ победнее и через эту ширму наблюдает представление. Декорациями для нашего представления служат полосы расписанного фигурами хлопчатобумажного полотна, свисающие с галерей и потолка настолько густо, что с моего места в углу галереи никак не рассмотреть конструкцию покрывающего наш зрительный зал потолка.

Театр открывается в шесть часов утра, а закрывается вечером в промежуток времени с шести до девяти часов. Любой желающий японец может прийти в театр с женой и детьми, прихватив с собой провизию. Ее он может приобрести прямо в театре и провести тут целый день.

По поводу игры актеров мне сказать практически нечего, так как, во-первых, пребывание мое в театре было очень непродолжительным, а во-вторых, для полного понимания происходящего на сцене требовалось гораздо более глубокое знакомство с японской театральной традицией, чем я располагал тогда. Тем не менее представление произвело на меня гораздо более яркое впечатление, чем я мог предполагать, и оно мне понравилось больше, чем все то, что я видел на наших подмостках. Утром 22-го числа я покинул сэра Гарри Паркеса и вернулся в Иокогаму, где обнаружил господина Арнольда Кроссли из Галифакса.

Услышав, что мистер Сано приготовил для меня великий подарок, пригласив к себе домой пять величайших художников Японии для рисования этюдов, сэр Гарри и леди Паркес, мистер и миссис Маунси и мистер Кроссли изъявили желание составить мне компанию. Мистер Сано великодушно пригласил их тоже.

Комната, в которой мы все собрались полюбоваться работой приглашенных художников, оказалась внушительного размера помещением, причем обставлять его по европейской моде мистер Сано не стал. Художники расположились на коленях прямо на полу, устланном, как во всех японских домах, циновками. В центре комнаты также на полу постелили красный войлок. На этом войлоке с помощью грузиков раскатали рулон слегка шероховатой бумаги. Художники вооружились кусочками древесного угля, закрепленными в очень тонких бамбуковых держателях 40 см длиной; плоскими кистями из оленьей шерсти шириной от 3 до 7 см и длиной около 2 см, круглыми щетками из бамбука и белых волокон овощных культур диаметром около 1,5 см, а также большим количеством воды в большом тазу, тушью нескольких цветов.

Особый интерес вызвал у меня один пожилой живописец, специализирующийся на изображении цветов, которого отличал особый целомудренный юмор, а его художественный дар нисколько не уступал способности к невинной шутке. В своем творчестве он использует тушь, индиго, гуммигут (млечный сок некоторых тропических растений), кармазин и краснозем. Еще один из художников добавляет в свои краски пигмент под названием кровь дракона.

Художник, которому выпало рисовать первым, выступает вперед, кланяется в японской манере и занимает свое место перед расстеленной бумагой. Этот пожилой творец минуту или две задумчиво взирает на бумагу и приступает к делу, ради которого его сюда пригласили. Прицелившись бамбуковым держателем уголька, он касается поверхности бумаги в четырех или пяти местах, где остаются едва заметные точки. После этого плоской кистью шириной примерно 8 см, смоченной в туши, он, практически не отрывая ее от бумаги, наносит неразборчивое изображение серо-черного цвета. Кистью меньшего размера художник намечает рядом с этой серой массой нечто напоминающее несколько перьев, затем, чуть дальше, появляется конец свисающей ветви. Вернувшись к верхнему обрезу листа бумаги, он рисует ветвь вниз до соединения с веткою, нарисованной сначала. Теперь рисуется глаз, за ним клюв, а дальше художник наносит несколько мазков краски, и нашему взору открывается изображение, появившееся меньше чем за четверть часа, петуха и курицы, клюющих зерна на фоне ветки дерева. Причем обратите внимание, большая часть туловища курицы скорее обозначена, чем нарисована, так как туловище петуха нарисовано серой краской (которую мастер нанес с самого начала в виде бесформенной массы), и, поскольку белая курица просматривается на фоне черного петуха, границы черного цвета обозначают в основном туловище курицы. Мистер Сано любезно подарил мне на память этот забавный набросок.

Тот же самый художник затем изобразил нам пейзажик; но едва ли стоит упоминать о том, что японские пейзажи уступают своим очарованием изображениям птиц, рыб, насекомых и цветов.

Теперь свое место перед бумагой занял старый живописец цветов, о котором я говорил выше. Он какое-то время смотрел на лист, как будто мысленно изображал на нем композицию цветов, уже сложившуюся у него в уме, и, как предыдущий художник, поставил на бумаге две или три точки углем. Потом взял на кисть немного зеленой краски и приступил к раскладке там и тут листьев пиона. Листья появлялись от одного только его прикосновения кистью к бумаге. Но притом что он время от времени несколько изменял тон краски на кисти, все части листа получались одного и того же оттенка. Новой кистью он изображал красные цветы пиона, оттеняя каждый лепесток с помощью небольшого количества воды на бумаге до того, как вода успевала полностью впитаться.

Сворачивая бумагу от нижнего ее края (так делают все художники для продолжения работы в верхней части листа), пожилой художник рисует лепестки распустившегося бутона. Теперь жидкой тушью он изображает одновременно цветы и бутоны магнолии, затем располагает композицию из розовых лепестков, напоминающих цветы миндаля, а в конце формирует композиции красной массы таким манером, чтобы она выглядела как торчащие лепестки бутонов алых цветов.

Пятна краски, нанесенные таким способом, тщательно распределяются в строгом соответствии с законами составления композиции. Стебли растений протягиваются с таким расчетом, чтобы соединить воедино все разрозненные элементы картины. Японские художники овладели такой техникой безукоризненно. Дальше добавляются чашечки цветов, потом наступает очередь тонкой доработки изображения, заключающейся в нанесении жилок на несколько листьев, тут и там добавляются штрихи краской неразбавленного цвета, а также темные точки. Исходя из моего знакомства с творчеством европейских художников, я сомневаюсь, что кто-то из них мог бы создать набросок такого уровня совершенства за промежуток времени, достаточный нашему японскому художнику для сотворения своего шедевра. И невзирая на то что меня учили профессии чертежника и в молодые годы мне как раз пришлось изучать растения и рисовать цветы, приходится признать свою неспособность к сотворению настолько стремительно рисунка, сравнимого с чудом, явившимся сегодня нам.

Молодая дама, которая, насколько я понял, числится художником-флористом при императрице, как раз изобразила небольшой желтый цветок. Но он выглядит так, будто его только что купили на цветочном базаре, так как корни этого цветка остаются завернутыми в бумагу. На составление этого наброска у дамы ушло минут десять. Она уступила место молодому человеку, нарисовавшему утку в полете. При этом он использовал технику живописи, показанную нам автором первого произведения. При этом мастерство, с каким прорисовывалось тело птицы с игрой света, тени и контура, просто поражало воображение. Кисть весьма внушительной ширины наш мастер погрузил в воду и отжал ее пальцами до практически сухого состояния. Затем он погрузил эту кисть в жидкий раствор туши, причем волосяной пучок отогнул наружу таким образом, что он принял форму полумесяца. Выпуклость или центральную часть кисти он теперь на мгновение погрузил в густую тушь, и волосяной пучок самопроизвольно выпрямился. Отделив в сторону два или три волоска, молодой творец погрузил их в темную краску. При этом волоски так и остались торчать в сторону от волосяного пучка. Натренированным движением художник единственным мазком изобразил туловище утки со всеми тенями и обвел его контур. Контур получился за счет торчавших в сторону волосков. А оттенки вышли за счет того, что темная краска не успела пропитать кисть полностью. Теперь появился клюв, за ним лапы, а затем оперение хвоста. Мастер добавил глаз, шею, ноги и несколько завершающих мазков. Так перед нами возник восхитительный набросок утки в полете.

После появления еще парочки или тройки рисунков перед сукном снова становится на колени мужчина среднего возраста, рисовавший одомашненных птиц, и начинает тушью изображать нечто, что все мы принимаем за морской пейзаж. Как предыдущий художник, этот джентльмен наносит одновременно некий фон и прорисовывает контур уже известным нам приемом. После завершения рисунка того, что мы воспринимаем как волны, и когда мы ждем, что художник нарисует в воде рыб или джонки на ее поверхности, он просто добавляет несколько точек и темных мазков. И подписывает свое имя. Затем он поднимает рисунок, чтобы мы его как следует рассмотрели. К нашему изумлению, мы видим вереницу крыс, одна или парочка из которых выделяются из общей массы. То, что мы приняли за морские волны, оказывается только лишь фоном, на котором проступают округлые спины белых крыс; животные возникли из самой белой бумаги.

Теперь художникам раздали несколько вееров, и им предстояло нанести на эти веера узоры. Дело осложнялось неровностью поверхности изделий, но мастера скоро справились со своей задачей без видимого затруднения.

Испив чаю в соседней комнате, мы вернулись к мастерам, чтобы полюбоваться забавой, которой японские художники часто себя развлекают. Лист бумаги развернут на сукне, одна компании из нескольких художников выходит вперед, и они, обмакнув кисти в тушь, делают несколько незатейливых мазков. В результате посередине листа бумаги появился крест высотой 60 и шириной 40 см. Одного вызванного к листу бумаги художника попросили нарисовать даму таким манером, чтобы этот крест естественным образом вписался в сюжет изображения. С помощью нескольких мастерских мазков через три стремительно пролетевшие минуты он закончил свою работу, вызвавшую у присутствующих непередаваемое восхищение. Но крест, оставаясь все еще заметным, несколько портил превосходный рисунок. Такое развлечение, как мне сказали, могло продолжаться весь вечер напролет. К сожалению, из-за приглашения на ужин к моим приятелям мне пришлось покинуть честную компанию в половине седьмого вечера. Редко я так сильно расстраивался по поводу упущенного удовольствия. Во время моего пребывания в Японии мистер Сано внес громадный вклад в то, чтобы всячески меня удивить, но ничто не доставило мне такого удовольствия, как забава японских художников в тот незабываемый день.

Глава 3

Подготовка к долгому пути. – По воде до Кобе. – Въезд микадо в Кобе. – Авадзи, Санда, Арима, Нара. – Реликвии микадо

Следующие два или три дня ушли на согласование в Иоко гаме продолжительной поездки в глубинку, благо власти этой страны любезно разрешают мне посетить любой уголок Японии. Причем министры настаивают на том, чтобы на всем протяжении пребывания я считал себя гостем их государства.

Перед началом путешествия я даже представить себе не мог все предназначавшиеся мне привилегии, зато по достоинству оценил покровительство, обеспечиваемое мне посредством тщательной подготовки японскими властями моего безмятежного пребывания у них в гостях. В какой бы город я ни прибывал, ради меня собирали всех известных там рукодельников, и у меня появлялась возможность познакомиться со всеми интересными для меня произведениями архитектуры, памятниками древности или ремесленного производства.

У меня в гостинице собрались господин Танака из Токийского музея, Исида и Саката, которым предстояло сопровождать меня в поездке по их стране. Исида-сан брал на себя заботу о финансах и урегулировании бюрократических вопросов, тогда как Саката согласился на роль провожатого и переводчика. Хотелось бы сразу отметить, что они безупречно справились с возложенными на себя обязанностями, проявив при этом величайшее терпение и предусмотрительность.

В половине третьего пополудни мы поднялись на палубу судна, стоявшего у таможенного пирса. Нас сопровождал мистер Джеймс Сумарес, которому предстояло составить нам компанию на протяжении первых дней нашего путешествия. Попрощавшись с Танакой, мы погрузились на судно, на котором предстояло добраться до Кобе. Этот пароход, принадлежащий японскому правительству, следует признать вполне комфортабельным лайнером, а построили его по чертежам американского речного судна. У нас с Сумаресом была общая каюта. Он занял верхнюю койку, а я – нижнюю. Причем его койка отличалась от моей тем, что была на несколько сантиметров уже. И через нее проходил стержень таким образом, что ее обитателю приходилось лежать на спине, а стержень находился между его ногами.

Вечер у нас выдался прекрасным как никогда. Трудно передать очарование редких кудрявых облаков, великолепного закатного солнца, погружавшегося в размытые тона неба, прохладного освежающего бриза и Фудзиямы, высящейся во всем ее величии над ровным облачным поясом, обозначавшим горизонт и, как всегда, окутывающим подножие этой горы. Все это вместе сопровождало угасание дня и переход к ночи.

Очарование дня тает, и стремительно наступает темнота, но показывается луна в две трети своего диска, чтобы придать яркости глубокой лазури ясного ночного неба. Таким образом, одно великолепие приходит на смену предыдущему, и нынешнее выглядит несколько мягче первого. В половине девятого вечера мы проходим мимо круглого холмистого острова, на котором находится действующий вулкан; но «огнедышащая гора», далеко не внушающая страха, судя по расчетам, выбрасывает в атмосферу все положенные для извергающегося вулкана «бомбы». Из центра самой высокой точки острова (которая с места нашего наблюдения выглядит отнюдь не конусообразной) и также из маленькой трещины где-то сбоку исходит мерцающее пламя, по большому счету напоминающее пламя от костров. Где-то над этой горой нависает туча, постоянно меняющая свою форму, а также подсвечиваемая пламенем изнутри. По мере подъема и падения языков пламени соответственно загорается ярче или гаснет, то есть светлеет или темнеет, туча над вулканом. Мне не видно потоков лавы, сбегающих вниз по крутым откосам горы, как не наблюдается вулканических выбросов и не слышится характерного шума. Ничего не выдает вулканической деятельности, кроме изменения и мерцания яркого сияния, похожего на сияние наших собственных доменных печей. На самом деле сияние этого вулкана уступает по силе сиянию доменных печей Лоу-Мура или окрестностей Кливленда.

Следующее утро выдалось таким же прекрасным, как вечер накануне. Мы проходим рядом с сушей, и где-то там Фудзияма, безупречная по форме, как всегда, возвышается над плоским слоем облаков, как бы делящим ее на две части. Ниже слоя облаков Фудзияма цвета земли, но выше их – она чиста, как небеса. Воздух кажется холодным, море выглядит спокойным, и мы в благодушном настроении продолжаем путь.

Сумарес представляет меня японцу по имени Самисима, достойно владеющему английским языком. Он совершенно определенно имеет богатую информацию, касающуюся одновременно японских и европейских дел. Мы долго говорили о торговле Японии и о том, как можно ее наладить с Европой. И меня поразила основательность его воззрений на будущее родной страны.

Несколькими годами позже я находился в Париже в качестве члена комиссии международной промышленной ярмарки, и там мне пришло приглашение от японского министра пообедать с ним в его резиденции на Елисейских Полях. Принимали меня предельно любезно, и лицо хозяина мероприятия показалось мне знакомым, но где я мог его встретить раньше, вспомнить никак не удавалось. В середине ужина до меня дошло, что в гости меня пригласил мистер Самисима, с которым мы вели продолжительную беседу по пути из Иокогамы в Кобе. С этого времени и до самой его кончины мы оставались закадычными друзьями.

День догорал, но красота его не меркла, и близкий японский берег, бежавший за бортом, выглядел таким же прекрасным, как лучшие пейзажи Швейцарии. Здесь у нас, как в Альпах, получается странный эффект, возникающий исключительно в атмосфере в силу поднимающегося дыма, а не фабричных испарений. Действительно, здесь ландшафт формируется многочисленными высотами, глубокими ущельями, чередующимися холмами, горами и долинами с затейливой игрой света и тени, создаваемой на таком ландшафте лучами яркого солнца на безоблачном небе. За весь день мы не наблюдали на берегу ни одного города, зато холмы в некоторых случаях покрывают леса до самого моря.

К половине седьмого следующего утра я поднялся на палубу и обнаружил, что в два часа ночи мы встали на якорь в бухте Кобе, удаленной от Иокогамы на 360 морских миль (580 км). Звучали орудийные выстрелы, всевозможные ракеты бороздили воздушное пространство, а мачты судов и джонок украшали трепещущие на ветру флажки.

Причиной всей этой суматохи оказалось прибытие с часу на час императорской яхты, поскольку микадо собирался открыть сообщение по новой железнодорожной ветке, соединяющей Кобе с Киото. Я наблюдаю за происходящим пиротехническим представлением в виде непрерывно рвущихся в небе зарядов с особым интересом, так как мне впервые представился случай посмотреть его днем. О дневном фейерверке в Европе мы уже слышали, а теперь можно полюбоваться, как дым от петард приобретает странные и фантастические формы. К моему разочарованию, я узнаю, что мы наблюдаем совсем не дневной фейерверк и что японцы любят устраивать обычные пиротехнические представления при дневном свете. Если это на самом деле так, тогда подобное представление стоит того, чтобы устраивать его при ярком солнечном свете, поскольку кольца дыма выглядят очень забавно.

Сотрудники таможни тщательно проверили багаж Сумареса и Сакаты, а мой пропустили без досмотра. Практика досмотра багажа, перевозимого из одного порта в другой внутри одного государства, выглядит странной причудой, и конечно же она доставляет большие неудобства пассажирам.

Путешествующий по Японии иностранец обязан носить при себе паспорт; а если он собрался в относительно продолжительное путешествие в какой-нибудь город, не слишком удаленный от договорного порта (единственно, где иностранцу разрешено проживание), он должен обратиться за положенным в таком случае разрешением к министру страны, которой он принадлежит. Вот тут на иноземца и сваливаются все сложности, связанные с поездкой по стране. Чтобы получить паспорт, ему придется не только перечислить провинции, через которые он хочет проехать транзитом, но и города, намеченные им для посещения, и дороги, по которым он собирается путешествовать. От него к тому же требуется указать цель своей поездки; и на протяжении нахождения его во внутренних областях Японии иностранец лишается права одновременно на заключение полноценных сделок с местными жителями, а также на приобретение товаров без риска того, что их у него отберут в пользу государства. В силу таких ограничений у иностранца появляются непреодолимые препятствия для путешествия по территории Японии. Не найти ему путеводителей Муррея или Бедекера, чтобы справиться по поводу достопримечательностей, негде ему даже разузнать схему дорог, по которой проложить предстоящий путь. Следовательно, если иностранец решит посмотреть страну его пребывания, ему придется просидеть в договорном порту до тех пор, пока он не соберет у проживающих тут европейцев достаточную для составления маршрута путешествия информацию. После этого получение необходимого разрешения станет лишь вопросом времени.

Ограничения, существующие в соответствии с соглашениями, и запрет на покупку товаров обходятся европейцами, посещающими внутренние области Японии, с помощью доверенного японского слуги (называемого банто), который от имени своего иноземного хозяина делает покупки и заключает контракты. Следовательно, эти ограничения доставляют практически минимальные неудобства; все-таки всяческие ограничения затрудняют деловые отношения, и даже необходимость носить при себе паспорт вызывает сожаление.

Сэр Гарри Паркес любезно предоставил мне паспорт с максимально возможными полномочиями, так как не знал о том, что японское правительство обеспечило мне на время поездки полную свободу действий. Министры фактически предоставили мне разрешение посещать любые места, которые мне захочется повидать, и на осмотр буквально всего, что моей душе будет угодно. Очень немногим путешественникам, если не сказать только мне одному, японские власти предоставляли такую привилегию.

Наконец-то прибывает яхта микадо; и нам сообщают, что в скором времени он со своими министрами отправится к железнодорожной станции; поэтому мы начинаем искать удобное место для наблюдения за торжественной процессией. Вдоль дорог выстроились плотные толпы народа, желающего взглянуть на его величество, а проезжую часть очистили для процессии шеренгами солдат, стоящих на расстоянии 2 м друг от друга. Кажется странным, что в окнах второго этажа или на возвышениях отсутствуют зеваки; но мне объяснили, что в Японии запрещено смотреть на микадо сверху вниз; и когда герцог Эдинбургский прибыл в Японию с визитом, поступили распоряжения, чтобы ему оказывали точно такое же почтение.

С приближением микадо все вокруг погрузилось в тишину. Японцы отличаются высшей степенью почтительности поведения; но перед процессией в 50 м я вижу двух ссутулившихся, неопрятно одетых европейских рабочих с загорелыми лицами (боюсь, что англичан), в порванных картузах на глазах, с короткими трубками в зубах и руками в карманах, возглавляющих торжественную процессию. Вид этой парочки, должен признаться, вызывает возмущение и отвращение. Такое поведение в данном конкретном случае можно списать на невежество работяг, но еще одно проявление непочтительности, свидетелем которого мне пришлось стать, невежеством оправдать не получается. Рядом со мной стоял английский миссионер в широкополой фетровой шляпе, какую носят многие представители нашего духовенства. С приближением микадо все, у кого были шляпы (напомним, что многие мужчины из местных жителей не носят головные уборы), обнажили и опустили голову в поклоне. Но этот христианский джентльмен воспользовался случаем, чтобы обратить на себя внимание: он вызывающе закивал и громогласно объявил о своем нежелании признавать этого суверена язычников. Я всегда считал, что августейшим особам следует выражать почтение везде, где они появляются. И я так подозреваю, что японец, оказавшийся на наших улицах во время прохождения члена королевской семьи и во всеуслышание заявивший о своем нежелании снять головной убор перед христианским басурманином, не избежит заслуженной кары. Так как даже наша уличная чернь с ее привычным хамством поймет, что подобное оскорбление вельможной особы не может проходить незамеченным и даже форменная одежда не защитит наглеца от самосуда. Воинственностью натуры я никогда не отличался, но тут у меня возникло непреодолимое желание преподать тому миссионеру урок приличных манер, который ему будет нелегко забыть. И только глубочайшее уважение к чувствам моего благородного приятеля из дипломатической миссии остановило меня от порывистого поступка. Но если мой красноречивый взгляд мог как-то рассказать о презрении к этому человеку, живущему на пожертвования тех, кто ждал от него откровения по поводу всевластия христианской доброты и любви, я должен был поразить его в самую душу. Ведь всем своим видом я постарался передать глубочайшее неодобрение его откровенного публичного оскорбления владыки высочайших благородных чувств и утонченности нравов. Напрашивается вопрос: почему стало возможным такое вызывающее поведение? Ответ на него заключается в том, что в открытых портах Японии иностранцы пользуются так называемым правом экстерриториальности. То есть японцы открыли определенное число портов, названных договорными, в которых иностранцам разрешено проживание без подчинения японским законам. Другими словами, иностранец в период своего проживания здесь остается субъектом права своей собственной страны; таким образом, он неподсуден по нормам японского права, а судить его может только его собственный консул.

Англичане горько сетуют на то, что они не могут путешествовать по Японии без паспорта, тогда как японцы безо всяких ограничений едут в любой уголок Англии. Я не могу отделаться от мысли о том, что ограничения на поездки иностранцев по любой стране пагубно сказываются на ее торговле. Однако когда дело касается признания японскими министрами навязанного им открытия их страны для иноземцев, они неизменно говорят, что теперь, с появлением в договорных портах сословия иноземных поселенцев, местные власти не могут согласиться на их свободное передвижение внутри страны до тех пор, пока европейцы не откажутся от претензии на право экстерриториальности. И такое условие представляется мне вполне разумным. Когда японец приезжает в Англию, он пользуется свободой отправиться куда ему заблагорассудится, но при этом на него неуклонно распространяются положения английского права. И я уверен, что любой иностранец, поведение которого нареканий не вызывает, а также уважающий чувства других людей в той мере, которая выдает в нем джентльмена, может не бояться ни малейших неприятностей со стороны японцев.

Когда процессия миновала, Исида-сан отправился в резиденцию губернатора провинции, чтобы сообщить о нашем прибытии, мистер Сумарес пошел в английское консульство, где ему предстояло добыть паровую яхту для экскурсии, которую мы собирались совершить на следующий день. А мы с Сакатой побрели в горы полюбоваться двумя водопадами, из которых один называется Мужским водопадом, а второй – Женским.

Кобе числится одним из договорных портов и занимает полосу земли, простирающуюся между грядой скалистых холмов и морем, причем холмы и побережье располагаются параллельно друг другу. Изначально открыть для иностранцев предполагалось город Хёго, но он не подходил для целей внешней торговли, и европейцам разрешили построить свой город на северном берегу реки, которая теперь отделяет Хёго от Кобе. Кобе считается новым городом, а Хёго – старым.

То же самое произошло в Иокогаме, где новый город построили на расстоянии приблизительно 4 км от этого порта, изначально открытого для европейцев. Новым городом считается Иокогама, старым городом – Канагава.

C холмов, на которые мы поднялись, нам открылся живописнейший вид на Кобе, бухту, остров Авадзи и океан за ним. Как раз на этот остров, лежащий перед нами, мы намечали совершить экскурсию на следующий день.

По случаю приезда микадо вечером в Кобе устроили праздничную иллюминацию. Поскольку для нее вывесили забавные цветные фонари, на которые здесь по таким поводам не скупятся, картина получилась по-настоящему восхитительная. А дополнительное очарование придавало несметное, как мне показалось, число движущихся огней, которые перемешиваются и подскакивают, загораются и гаснут. Эти фонари несут люди, вышедшие полюбоваться праздничным городом, ведь с наступлением темноты все в Японии ходят по улице с фонарями. Эффект от всего происходящего к тому же усиливался тем, что отмечался праздник в одном из великих храмов в Кобе. Здесь курились благовония, звучала музыка, толпились прихожане и многое еще, что вызывало большой интерес к этому событию. В целом оно давало представление о торжестве жизни, веры и радости, то есть всего того, что вряд ли увидишь в какой-либо еще стране.

Для нас зафрахтовали паровой катер, и в четверть седьмого утра мы двинулись в путь. Рассвет только занимался, а потом наступало прекрасное утро. Целью нашего вояжа мы наметили остров под названием Авадзи в провинции Хёго-Кен, и высадка предполагалась в главном городе этого острова под названием Сумото, до которого, как нам сказали, было три часа хода морем. Для наиболее любознательных наших читателей сообщаю, что до революции 1868 года Авадзи принадлежал даймё Ова и что этот бывший даймё получил образование в Оксфорде, а затем поселился в Лондоне. На этом острове насчитывается 30 тысяч зданий, расположенных в пяти городах и многочисленных деревнях, из которых три тысячи принадлежат Сумото.