Текст книги "Ревущая Тьма"

Глава 20
Косторез

На клинику это было похоже не больше, чем тот клоповник, в котором я давным-давно спал на Эмеше. Над угловой дверью горела неоновая вывеска: «Биотехника Ченто» – с красными галстанскими буквами и сине-зелеными лотрианскими. Окон не было, как и в большинстве зданий на нижнем уровне этого мрачного города, а вокруг двери и вдоль стен тянулись трубы и широкие воздуховоды. Эта клиника стала четвертым или пятым местом подобного рода, что мы посетили сегодня, и найти ее не составило труда. Косторезы здесь были повсюду: кто продавал тоники для изменения цвета кожи, глаз или волос, кто обещал улучшить слух и зрение выше нормы, кто предлагал имплантируемые терминалы и еще более удивительные устройства. Один торгаш утверждал, что может помочь заново отрастить пальцы или вырастить дополнительные. Большинство, впрочем, работало исключительно с гениталиями, с помощью наглядных танцующих голограмм рекламируя операции по смене пола и перестройке всего тела из новых клеток.

Все это вызывало во мне отвращение, наполняло тем же презрением, какое я чувствовал к Криспину и матери за то, как те обходились с наложницами. Даже к Валке я испытывал схожие чувства, ведь она, несмотря на разговоры о равенстве и достоинстве всех живых существ, без зазрения совести эксплуатировала прислугу в замке Боросево. Меркантилизация плоти. Использовать человеческую жизнь и тело в качестве платежного средства я считал преступлением, равным работорговле. Хуже всего в этом было то, что человек был сам себе работорговцем. «Вы – тело, – кричало все это. – Ничего более, но мне этого мало»[11]11
  Вторая часть цитаты взята из романа Теофиля Готье «Мадемуазель де Мопен», перевод Е. Баевской. Первая, вероятно, отсылка к высказыванию Вольтера из «Философских писем»: «Как бы вы ни старались, вы никогда не узнаете больше того, что вы – тело и что вы мыслите» (перевод С. Шейнман-Топштейн.).


[Закрыть].

«Защити нас, о Мать, от извращения плоти».

Но мы не тела. Мы лишь обладаем телами. И несмотря на то что эта животная материя является нашей основой, мы возвышаемся над ней, тянемся, как дерево к небу. Для меня утверждение, что мы лишь мясо, – величайшее зло. Сколько жизней было разрушено, уничтожено из-за этого постулата? Сколько миллионов? Этот город с его услугами буквально говорил тебе, что ты не более чем тело, и торговцы плотью, предлагающие операции, терапию, трансплантацию, представляли людям ви́дение их улучшенного «я». Как будто личность – суть переменная. Как будто мы ни в коей мере себе не принадлежим. Я видел вывески, предлагающие новые воспоминания и мечты, переживания и эмоции. Покупавшие их считали, что благодаря этому стали лучше, но на самом деле теряли себя. Свои души. Обменивали их по крупицам на незнакомые, как мифический Тесей перестраивал по кусочкам корабль, пока тот не стал полностью другим[12]12
  Согласно Плутарху, афиняне хранили корабль, на котором Тесей вернулся с Крита в Афины, вплоть до III века до нашей эры, регулярно заменяя в нем прогнившие доски. В результате среди философов возник спор, тот ли это еще корабль или уже другой, новый. Так называемый «парадокс Тесея».


[Закрыть]. В конечном итоге они меняли себя целиком, и те, кем они родились, оказывались мертвы.

Человек, перенесший инсульт, уже не будет прежним. Так и здесь, новые руки, улучшенное зрение и полная трансфигурация тела были не очищением или воплощением идеала – они были своего рода смертью. Не превращением гусеницы в бабочку, а пожиранием пауком собственного потомства. Невозможно, чтобы разум после таких изменений тела оставался прежним, равно как выкорчеванное дерево не приживается на чужой земле.

Тем не менее я обратился к такому торговцу плотью, к хирургу душ человеческих. Ибо путь на Воргоссос, как оказалось, был вымощен подобным святотатством. Уложив мокрые волосы, я отряхнул одежду от капель и вошел. Бандит и остальные последовали за мной.

Комната была ослепительно-белой, ярко освещенной, разительно контрастируя с сумрачным городом. Ее возраст выдавали лишь глубокие царапины и сколы на полу и стенах. Вдобавок внутри звучала приятная музыка, тихо журчала вода, хотя никаких фонтанов поблизости не было. Типичная дыра, прикидывающаяся уютным местом, но мои тревоги о повседневной уличной бесчеловечности здесь все равно улеглись.

Навстречу нам никто не вышел.

– Закрыто, что ли? – напряженно спросил Хлыст.

– Не знаю… – пробормотал Бандит, вытирая голову выуженным из кармана кафтана платком.

– Добро пожаловать! – раздался веселый голос, говоривший на идеальном галстани. – «Биотехника Ченто» – номер один в генетической рекомбинационной терапии и органической имплантации. Мы гордимся…

– Здравствуйте! – Я попытался перекричать искусственный голос, который при звуке моего голоса притих, но продолжил вещать. – Здравствуйте! Есть здесь кто-нибудь?

Вообще-то, мы решили, что от моего лица будет выступать Бандит, но отсутствие в комнате людей сбило меня с толку, и я заговорил сам.

– Вас скоро примут, – так же задорно ответил голос. – Если вы не записывались на прием или пришли за бесплатной консультацией, будьте добры, присядьте у автомата. Вас скоро примут.

Оглянувшись, я заметил автомат с напитками. Но не успели мы дойти до кресел, как раздался другой, более грубый голос:

– Dobra! Dobra dovarishka! Добро пожаловать!

Говорившим был низенький мужичок с крысиным лицом, грудью колесом и круглыми плечами. Не слишком внушительный облик для хирурга-генетика, но о вкусах не спорят. На глазу чудно́го незнакомца пристроилось некое подобие ювелирной лупы, но я не мог сказать, было устройство имплантировано или просто надето. Когда он улыбался – то есть постоянно, – то демонстрировал зубы цвета латуни. Увидев меня, он остановился.

– Solnech? – спросил он вслух. – Имперец, так? Точно. С таким ростом! – Он поднял руку над головой, показывая, насколько я был высоким. – Патриций? Нет-нет. Палатин! – Он вытаращил видимый мне глаз. – Что палатину нужно от Ченто?

Я покосился на Бандита. То, что надо мной потрудились генетики, не было нужды скрывать.

– Вы доктор Ченто?

– Евгений Ченто, генетик.

Он протянул руку, и, лишь пожав ее, я заметил, что кожа на руке была мягче и розовее, чем обветренное сероватое лицо. Моложе.

– Чего изволит палатин? – Он, безусловно, был из лотрианцев и имел типичную для них обескураживающую привычку опускать в речи местоимения. – Есть у палатина имя?

– Гибсон, – без раздумий ответил я. – Просто Гибсон.

Ченто прищурился, но тон не сменил:

– Какая честь! Очень приятно, сэр. Редкие палатины заглядывают так далеко от дома. – Он приблизился, сбиваясь на заговорщицкий шепот. – Но что Ченто может дать человеку, которому доступны все блага Империи?

– Я слышал, – я не упомянул от кого, – что вы можете мне помочь. – Я приблизился к коротышке и склонил голову так, чтобы он видел лишь уголок моего рта. – Есть вещи, которые в Империи не лечат.

– Э? – Сведя брови, Ченто присмотрелся ко мне, и я заметил, как фокусируется линза его монокля. – Неужели палатин – интус? Вылечить можно, но… дорого. Интус… – махнул он рукой. – Сложно.

Стараясь не думать о Гиллиаме Васе и его разных глазах, сутулых плечах и горбатой спине, я подавил в себе дрожь.

– Нет, я не интус.

Интусами звали палатинов-бастардов, рожденных без контроля Имперской Высокой коллегии и обреченных жить с болезнями, мутациями. Их гены были настолько перепутаны, что для обеспечения нормального развития эмбрионы требовали постоянного медицинского вмешательства. Мое же нормальное развитие, как положено истиннорожденному палатину, обеспечили медтехники, пока я рос в отцовском инкубаторе.

– Значит… дети? – Он сделал паузу, потом указал на меня. Я почти видел, как его мозг выдавливает сложное слово. – Ты. Эта женщина? – указал он на Сиран. – Высокая коллегия не позволяет палатинам легко иметь детей? Делает интусов?

– Что? – вырвалось у меня, и я с ужасом поглядел на Сиран. – Нет!

Моя подруга-мирмидонец криво улыбнулась, и мне полегчало.

– Ничего подобного, – заверил я.

Ченто нахмурился:

– Ничего подобного… – Он сбился на монотонное бормотание. – Ченто понимает. Да. Что же Ченто может сделать для палатина? – Он изобразил притворный поклон. – Если, конечно, у палатина есть чем платить.

И его нормальный глаз, и монокль бегали по моей пестрой свите, словно критически оценивая их способность охранять меня. Мне стало любопытно, как часто – если вообще? – имперские лорды заглядывали в его грязную лавчонку. В других клиниках и ранее в порту мы встречали такое же отношение. Я не привык, чтобы во мне сомневались. Здесь же, как оказалось, твой статус по крови ничего не значит. Вес имели лишь деньги. Отношение как к человеку среди равных, а не как к лорду было для меня в новинку. В Империи моя платежеспособность воспринималась как данность – именно так я чуть не купил космический корабль, не имея на это денег, лишь показав перстень.

Мой перстень. Я машинально потрогал левый большой палец в месте окольцевавшего его ожога. Когда отец лишил меня титула и владений, я выбросил старую безделушку. Отправляясь в изгнание, я лег в крионическую фугу, не сняв перстень. Пока я был заморожен, металл сжег мою кожу. В клинике, при ярком освещении, широкий шрам поблескивал, словно натертый воском. Ченто заметил мой жест и подскочил ко мне.

– Криоожог, – сказал он, беря меня за руку.

Свет лег так, что он увидел и мелкие шрамы на тыльной стороне ладони – напоминание о битве со сьельсинским капитаном Уванари, когда оно сбежало с Эмеша.

– Еще ожоги, – констатировал он, и его нормальный глаз вопросительно уставился на меня, а механический продолжал сканировать руку. – Косметика, значит? Ченто может вырастить новую кожу хоть целиком! Двадцать тысяч марок!

– Нет! – отдернул я руку.

Не знаю, от солдатской ли сентиментальности или от все того же отвращения, что я испытал на улице, сама мысль о такой процедуре вызывала у меня мурашки, как будто даже кожа боялась, что ее заменят.

– Вместо того чтобы лапать меня и гадать, доктор, позвольте ответить на ваш изначальный вопрос, – сказал я с аристократическим высокомерием.

Ченто отступил, улыбнувшись во все свои металлические зубы.

Устав от неудач в других клиниках и от этого чужого места, я ответил:

– Доктор, я ищу жизнь. – И сразу почувствовал себя дураком.

– Жизнь? – наморщил лоб Ченто. – Палатин молод, так ведь? Ченто может удлинить хромосомы, восстановить органы, очистить мозг от бляшек, но так рано? Мы… – Он запнулся и указал сначала на меня, потом на себя. – Мы можем посмотреть, да. – Он взмахнул рукой, показывая, что я должен идти за ним. – Охрана ждет здесь. Клиника очень безопасна. Никто не беспокоит Ченто… – Он сбился на путаный гортанный лотрианский.

Хлыст скорчил такую гримасу, как будто хотел сказать, что лучше оставит меня наедине с огнедышащим аждархом, чем с хиромантом, но я жестом велел ему оставаться на месте.

– Будь начеку, – сказал я с кривейшей улыбкой, похлопывая по рукояти меча во внутреннем кармане, чтобы напомнить и Хлысту, и себе, что я вооружен.

Ченто отвел меня в кабинет. У стены стояла кушетка, в углу – круглая платформа. С потолка лапами затаившейся беременной паучихи свисали какие-то сенсорные приборы. В дальнем конце кабинета – пульт с темными экранами и индикаторами приятного сине-зеленого цвета.

– Палатинам и так дана жизнь. Долгая жизнь, – произнес Ченто, приглашая меня сесть на кушетку.

Вместо этого я прислонился к ней, не снимая шинели. Если врач и рассердился, то виду не подал и продолжил:

– Иногда Ченто может сделать много, иногда мало. Человеческие гены не бесконечны. Быть может, пациент хочет абстрагироваться?

– Абстрагироваться?

– Стать машиной! – воскликнул Ченто, постукивая по моноклю. – Например, отказывает почка. Можно заменить. Но становишься старше, организм отказывает систематически. На клеточном уровне. Появляется рак. Палатины стареют медленно. Меньше бляшек в мозгу, в крови. Органы отказывают реже. Рак появляется чаще. В конце концов быстро умирают. Машины… никакого рака. Другие проблемы случаются. Но не рак.

– Никаких машин, – помотал я головой.

– Никаких машин! – обескураженно повторил Ченто. – Конечно. Solnechni. Уже нарушает закон, придя к Ченто, но этот закон не нарушит.

Он подошел ко мне со шприцем. Я инстинктивно отпрянул, прижимаясь к кушетке.

– Только проба, – сказал он. – Ченто должен знать, с чем работает, как помочь.

Я вспомнил старинные легенды о том, как глупцы и отчаявшиеся в поисках знания выменивали его на пригоршню собственной крови. Нельзя было забывать, что это место пусть и выглядело как обычная медика, но находилось на территории экстрасоларианцев, а они лишь немногим лучше деймонов. Я был достаточно образован, чтобы понимать, что пробирка моей крови не даст Ченто власти надо мной, как давало власть над демоном произнесение его имени, но я знал множество других способов использовать ее. Например, создать вирус, способный убить только меня. Наладить производство моих клонов для продажи в рабство, в солдаты или катамиты. Нарезать мой геном и выпустить на рынок продукты на его основе: вот вам глаза Марло, вот вам довольная улыбка Марло.

Меркантилизация плоти.

– Вы меня не поняли, – ответил я, подавив желание врезать врачу и сбежать. Я остановил его руку. – Я не хочу продлить себе жизнь. Я ищу другую. Доктор, я федерат. Наемник. У меня опасная работа. Я могу погибнуть при самых разных обстоятельствах. Но я слышал, что экстрасоларианцам известен способ обмануть смерть. Так, чтобы выжить даже при полном разрушении корабля.

– Этого Ченто не может, – насупился врач.

– А кто может?

– На «Марте»? Никто. – Ченто убрал шприц, и я отпустил его руку. – Это невозможно. Ченто не умеет. Если Гибсон не заплатит Ченто, Ченто не работает на Гибсона.

Я запустил руку под шинель, мимо рукояти меча, и открыл карман на молнии. Нащупав пальцами универсальную карту, я остановился:

– Я готов заплатить за информацию. Раз здесь никто не может мне помочь, то, возможно, на Воргоссосе…

– Chern zashich nme! – выругался Ченто на родном лотрианском. – Молчите!

Такой реакции я и ожидал, она меня не удивила.

– До вас я посетил уже четыре клиники, – хладнокровно сказал я. – Нигде не смогли мне помочь.

Я достал черную карту с тремя золотыми шлемами Ротсбанка на лицевой стороне:

– Доктор, я готов заплатить.

Врач сунул шприц в карман серого халата и задумался. Казалось, он сдувается, оседает на гладкий белый пол.

– Вы не понимаете, о чем просите.

Его акцент, прежде сильный и порой непонятный, вдруг пропал. Врач как будто снял театральный костюм, в котором вдохновенно играл. Галстанское местоимение далось ему легко. Нет, я не хочу сказать, что он притворялся лотрианцем. Просто он перестал играть. Показавшись вдруг чрезмерно уставшим, он отвинтил свой монокль. Корпус с линзой отошел, обнажив пустую глазницу, уходящую глубоко в голову. Внутри поблескивал темный металл и пульсировал красный огонек.

Вынув из кармана грязный платок, Ченто протер линзу и, вставив на место, продолжил:

– Воргоссос… на Воргоссос можно попасть только по приглашению его Возвышенных.

– Его Возвышенных?

– Слуг Вечного, правителя Воргоссоса. – Ченто поджал губы. – Вы ведь о нем слышали? Вечный, что делится своим даром с теми, кто за это платит. Дарует лекарство от смерти. За этим вы ищете Воргоссос?

Лекарство от смерти. В какой-то мере так оно и было. Вот только заботила меня не собственная смерть, ведь я был еще молод и не боялся, до конца не осознавал собственной смертности. Перед глазами невольно встал черный шрам на поверхности Рустама и страдающие руины городов. Я как наяву услышал вопли Уванари под ножом катара и увидел людей, корчащихся под ногами сьельсинов, измазанных кровью, как вампиры.

Лекарство от смерти.

– Да, – сглотнул я. – Мне сказали, что у экстрасоларианцев можно это получить.

– Экстрасоларианцы… – Ченто сдержал смешок. – Мы не единый народ, Гибсон. Экстрасоларианец экстрасоларианцу рознь. Я простой врач. А Возвышенные… вы наверняка слышали легенды.

Слышал. Мать восхищалась ими. Возвышенные часто выступали злодеями в скверных эвдорских постановках и множестве великих опер. С ними сражался легендарный Кхарн Сагара, мстя за разрушенный дом. Говорили, что они отринули человеческую природу и почти всецело отдали себя деймонам, так что в них не осталось ничего от людей. Само слово рождало образы окровавленных железных челюстей, мертвых, как старый металл, глаз и смутных силуэтов, прячущихся в темных закоулках разума.

– Возвышенные служат Воргоссосу?

– Некоторые, – ответил Ченто. – Они не народ и не организация. Некоторые из их капитанов служат Вечному, но не все. Только им известно, где эта планета.

– Как это возможно? – удивился я. – Как им удается веками скрывать целую планету?

Нормальный глаз Ченто хитро прищурился.

– Никто не знает. И никто не скажет вам, где ее искать.

– То есть вы знаете где?

Я шагнул вперед, нависая над коротышкой всем своим ростом. Лотрианец был мне по локоть, и гравитация на станции «Март» была ниже, чем на Эмеше. Я мог бы поднять его одной рукой, если бы захотел.

– Нет! Нет! – воспротивился Ченто. – Вам следует спросить нужных людей. У Воргоссоса есть связи. Торговцы. Люди, которые знают корабли, что туда летают. Ченто не из них. Ченто не знает. Идите к торговцам. В порт. Не к капитанам, а к торговым компаниям. У Возвышенных есть слуги на «Марте». Некоторые с Воргоссоса. Некоторые нет.

Я снова сунул ему под нос карточку:

– Имя, Ченто. Мне нужно имя.

Глава 21
Вопрос цены

У бетонных свай плескалась зеленая вода, волны вызывало не притяжение луны, а гигантские помпы, установленные в глубине рыбной фермы. В воздухе стоял запах водорослей, рыбы лишь изредка появлялись на поверхности, видимо боясь охотящихся чаек. Чайки. Я не видел живых земных чаек и не слышал их криков с тех пор, как покинул Делос. Удивительно было встретить их в унылом городе на мрачной станции, так далеко от света и серебристого домашнего неба. Дождь прошел, туманные тучи развеялись, оставив после себя лишь легкую дымку над водой и среди уродливых утилитарных зданий.

О чем думали эти птицы, странствующие в лишенном солнца небе? Не бились ли они о потолок станции-кольца, не терялись ли в псевдогравитации «Марта»? Мне, так же оторванному от дома, было жаль их. И я, и они были пилигримами.

Синие глаза камер наблюдали за нами с кривых колонн, свешивались с проводов, протянутых вдоль перекинутых над зеленой водой мостков. Мостки вели к грузовому лифту и складам, усыпавшим его основание, словно морские блюдечки. Даже тут были голограммы. Реклама бестабачных сигарет выдувала на нас ненастоящий дым из чересчур полных и красных губ. На барельефе, изображающем поединок в Колоссо, бородач с булавой крушил громадного зеленокожего гомункула. Вдоль набережной выстроились киоски с едой: кебабами, рыбными роллами и бутербродами в цветной бумаге.

– Нам сюда? – спросил Хлыст.

– Похоже, – ответил Бандит, указывая пальцем.

Огромные белые буквы на сером фоне гласили: «ГРУЗОВОЙ ЛИФТ 013».

Прилетающие на станцию корабли стыковались к внешней палубе, и экипажи поднимались по рукавам на лифтах к платформам, подобным той, с которой мы попали в город. В основном лифты были маленькими, пассажирскими. Для погрузки и разгрузки контейнеров существовали фрахтовые биржи. Большинство товаров предназначалось для продажи в единственном городе станции «Март», остальные перевозили на фабрики и другие корабли. Я боялся даже представить, какими гнусными приспособлениями могли торговать на «Марте». Еда, минералы, скот, приборы, мультимедийные устройства – это одно, но были и вещи, которые не жаловал свет имперского солнца. Я старался не вспоминать медику доктора Ченто и приспособления для улучшения тела, которые там предлагались. Я даже думать не хотел о том, что где-то на этих складах могут спать тысячи человеческих эмбрионов, ожидающих продажи в рабство или превращения в СОПов.

Я продолжил путь, протиснувшись между двумя огромными, под десять футов ростом, мужчинами в полной броне. Один выругался на незнакомом мне языке. Следом мы миновали группу зеленокожих дриад, в оранжевых рабочих комбинезонах, и попали в складской комплекс.

Найти названный Ченто офис оказалось легко. Когда я подошел, круглая дверь сама откатилась, и мы очутились в низком помещении, больше похожем на частный кабинет, чем на приемную, но за столом напротив нам очаровательно – чересчур очаровательно – улыбалась секретарь.

– Добрый день! – произнесла она, подтвердив мои догадки насчет местного времени. – У вас назначена встреча с господином Бревоном?

Покосившись на Бандита, я улыбнулся. Я продолжал играть роль имперского палатина, командира наемников. Пускай говорит мой представитель.

– Боюсь, что нет, – ответил Бандит с низким уважительным поклоном. – Но нам весьма рекомендовали его услуги.

Разогнувшись, он повернулся вполоборота, указывая на меня:

– Имею честь представить лорда Адриана Марло, ранее из Соларианской империи, а ныне – коменданта и владельца Мейдуанского Красного отряда, зарегистрированного на Монмаре.

Женщина встала с почти механической аккуратностью. На ней был полосатый костюм из какого-то синтетического материала, настолько обтягивающий, что я недоумевал, как она могла в нем дышать.

– Какая честь, – сказала она, приглаживая винного цвета волосы, собранные в тугой строгий пучок на затылке. – Могу я узнать цель вашего визита?

Ее глаза были слишком большими. Слишком зелеными. Нос и подбородок – слишком маленькими. Я не сразу понял, что она гомункул, но гипертрофированные черты и деликатные движения выдали ее. Она была создана живой скульптурой. Кроткой, послушной… даже при всем желании неспособной на побег.

Мне стало тошно.

– Нам дали понять, что господин Бревон контактирует с Возвышенными. Торгует с ними, – продолжил Бандит от моего имени.

Женщина улыбнулась перламутровыми зубами:

– Значит, вам нужен…

– Транспорт, – сказал я, выступая вперед. – Перелет.

Улыбка гомункула не померкла, но и на глаза не распространилась. Секретарь долго, оценивающе смотрела на меня:

– Вот как? Я проверю…

Она запнулась, ее глаза на миг застыли, как будто она присматривалась к чему-то, видному только ей. Губы беззвучно произносили какие-то слова. Наконец она кивнула. Я уловил, как одна из ее сережек мигнула, – вероятно, кто-то переговаривался с ней.

– Сюда, пожалуйста, – сказала женщина.

Незаметным жестом я приказал Бандиту и Сиран остаться. Секретарша хлопнула в ладоши, лишний раз подчеркивая свою искусственность, и аккуратными шажками проследовала еще к одной круглой двери и далее по коридору. Ее костюм с каждым шагом трещал. Я вперил взгляд в пол, устеленный слишком роскошным для такого тесного сумрачного места узорчатым джаддианским ковром. Стены были усеяны ржавчиной, под потолком располагались старые вентиляционные отверстия – где-то пыльные, где-то ярко окрашенные и снабженные предупреждающими табличками и инструкциями. Мы миновали несколько дверей, за большинством из которых прятались убогие кабинеты, чьи унылые обитатели не обращали на нас никакого внимания.

За дверями в конце коридора оказался самый необычный кабинет, что мне доводилось видеть. Дальняя стена представляла собой арку из алюмостекла, сразу за которой располагалась рыбная ферма. Каким-то образом мы спустились ниже уровня воды, и рыбы в зеленоватом свете проплывали за стеклом, отбрасывая причудливые и хаотичные тени на пол кабинета. Вокруг стен были сложены книги – не на шкафах, а подобно детским кубикам или каменным курганам. Столов не было, лишь одинокое кресло с высокой спинкой делало кабинет похожим на тронный зал. Кроме него, из мебели был только длинный резной золоченый насест, на котором сидел гигантских размеров ворон.

– Здравствуйте, здравствуйте! – раздался с кресла веселый голос. – Входите! Нечасто приходится принимать гостей из Империи, особенно палатинов. Кто из вас Марло?

– Я, – отодвинул я Хлыста в сторону.

Человек на кресле с улыбкой поднялся. Я не знал, кого встречу, но уж точно не ожидал увидеть такого любезного дедушку. Его белые волосы неровными волнами обрамляли лицо, которое, несмотря на улыбку, казалось неприветливым. Это выражение лишь усиливалось благодаря темным очкам, которые он носил, не позволяя глазам сделать улыбку более теплой. Одновременно мешковатая и тесная, впивающаяся в плечи одежда ему не шла. Он напоминал мальчика, донашивающего отцовские вещи: серый соларианский костюм и черную тогу, застегнутую на левом плече.

– Антоний Бревон, – протянул он руку в перчатке.

Я с улыбкой ее пожал. Сквозь перчатку она показалась мне странной, слишком жесткой, чтобы быть просто плотью. Твердой. Конструкцией из кости и кожи, пластика и стали. Все равно что пожать руку скелета. Кровь отхлынула у меня от лица. Дедовская улыбка Бревона стала еще шире, по-прежнему не касаясь глаз за темными стеклами очков.

– Адриан Марло, – спохватившись наконец, представился я.

– Что я могу для вас сделать, господин Марло? – Он отпустил мою руку и хлопнул в ладоши. – Вы сказали Еве, что вам нужен транспорт. Куда вы хотите отправиться?

За его спиной ворон на насесте нахохлился и буркнул что-то вроде «нет».

– Нет.

Я покосился на гомункула в обтягивающем костюме, вспомнил пальцы скелета в черных шелковых перчатках. Улыбка Бревона не сходила с его лица, выражение не менялось. Его было невозможно прочесть. Улыбчивая, но мрачная загадка в траурном черно-сером одеянии.

– Мне сказали, что вы знаете, как попасть на Воргоссос. Или знакомы с теми, кто знает.

– Нет! Нет! – каркал ворон, раскачиваясь туда-сюда.

– Воргоссос… – повторил Бревон, поворачиваясь ко мне спиной.

Он вернулся к своему креслу, к ворону. При его приближении птица склонила голову и что-то тихо каркнула.

– Могу я узнать, кто вас направил? – спросил хозяин.

– Лотрианский косторез.

– А, Евгений Ченто? – усмехнулся Бревон. – Как поживает мелкий циклоп?

Я шагнул вперед, оставив вопрос без ответа:

– Он сказал, что вы ведете дела с Возвышенными. Перевозите пассажиров и грузы на их кораблях. Сказал, что у вас есть суда, что ходят на Воргоссос.

– Нет! – повторил ворон, резко дернув головой.

– Тише, Хротгар! – махнул на птицу Бревон. – Да, все верно!

По-прежнему не глядя на меня, он вынул из кармана мешочек и, открыв его, предложил ворону. Птица сунула туда клюв и достала кусочек чего-то.

– Но прежде чем мы продолжим разговор, господин Марло, я хотел бы кое-что прояснить. Вы, имперцы, часто здесь бываете. Нередко заводите речь о Воргоссосе. До вас доходили слухи, что там лучше всего, что это темнейший уголок тверди небесной. Вы думаете, вам нужно туда, сами толком не понимая, что ищете, – и не важно, что это запрещено в ваших родных краях, где существуют законы. Здесь вы можете это найти. Вы встречались с Ченто. Знаете, что он умеет. Но все равно пришли ко мне.

– Пришел.

– Нет! – каркнул ворон. – Нет!

– Тсс, Хротгар. Тсс! – Бревон повернулся, засовывая мешочек обратно под складки черной тоги. Он рассеянно протянул руку и почесал белое пятно на шее птицы. – Я не хочу тратить ваше время. Буду рад организовать ваш перелет в город, но если то, что вы ищете, можно получить здесь, рекомендую так и поступить. Перелет стоит дорого.

Я мысленно представил отца, неподвижно стоящего, как какой-то египетский фараон в песках пустыни, и ничего не ответил. Бревон наверняка ожидал, что я, как любой избалованный имперский лорд, отмету финансовый вопрос как несущественный. Я решил не тешить его самолюбие предсказуемостью. Бревон, судя по всему, не любил лишней болтовни и вновь повернулся к ворону.

– Значит, Воргоссос? – произнес он наконец. – Вы уверены?

– Да.

– Бессмертие? – Он убрал руку от птичьей шеи, и лишенный ласки ворон подскочил к хозяину. – Вы ведь понимаете, что оно нереально в том виде, в котором вы себе его представляете? – Он шагнул ко мне, и даже сквозь стекла очков я почувствовал тяжесть его взгляда. – Вы не кажетесь старым. По вам, палатинам, сложно судить, но я готов съесть Хротгара, если вам больше пятидесяти. – Он выставил в сторону ворона палец. – Нет, я вовсе не собираюсь всерьез съесть моего старичка. – Он снова сел. – Но что, если не бессмертие? Проститутки? Гомункулы? Это и здесь можно получить. Даже и у вас дома, насколько мне известно. В Империи архаичные порядки, но биоразработки разрешены. – Он покосился на гомункула Еву, смирно стоящую у дверей. – Как вам она? Нравится? Я сам ее спроектировал.

– Нет! – ответил за меня ворон.

Бревон улыбнулся. Взгляд гомункула был отсутствующим.

Я стиснул зубы, подумав об Айлекс и о той тонкой линии, отделявшей ее – свободную женщину – от этой шаркающей куклы, умеющей лишь прислуживать и повиноваться.

– Она милая.

– Готов продать геном, если захотите, – сказал Бревон. – Я знаю наталиста, который может вырастить вам такую за пару недель. Эта модель очень послушна и годится для разных дел.

– Нет, благодарю вас. – Меня едва не стошнило.

– Жаль! – Бревон перестарался с улыбкой. – Ева! Чаю!

Он трижды хлопнул в ладоши. Хлопки вышли неестественными, неживыми. Гомункул поклонилась и вышла из кабинета. По взмаху руки с потолка опустился стул, зависнув в паре футов над джаддианским ковром при поддержке металлического рычага. Я без слов сел. Хлыст занял место справа от меня, засунув пальцы за пояс.

Торговец положил руки на подлокотники:

– По правде говоря, меня не слишком волнует, что вам понадобилось на Воргоссосе. Я бизнесмен. Если хотите туда попасть, в моих интересах вас туда доставить. Поговорим о цене.

– Это не составит проблему, – сказал я. – Сколько?

– За место на моем корабле? – Бревон поправил очки. – Сто.

– Сто тысяч марок? – опешил я. – Да я собственный корабль могу за такие деньги купить.

– Хотел бы я взглянуть, что за корыто вы купите за сто тысяч марок. – Бревон откинулся, насколько позволяло кресло. – Давайте серьезно.

– У меня есть корабль. Мне нужны только координаты.

В этот момент явился чай. Ева вернулась, за ней прикатился столик на единственном сферическом колесе. Докатившись до Бревона, столик остановился. Ева молча, осторожно взяла фарфоровой ручкой фарфоровый чайник и разлила чай по чашкам.

– Спасибо, Ева, – поблагодарил я, беря чашку.

Она никак не отреагировала. Хлыста оставили без чая.

– Координаты? – повторил Бревон. – Так это не работает. Местоположение Воргоссоса, как и многих других наших планет, – тайна. Так безопаснее. На Воргоссос можно попасть только с нами. Вы ведь не видели «Великого Странника»?..

Я даже не знал, что это, поэтому не ответил.

– Так я и думал. Вы, имперцы… ваши дредноуты, конечно, внушительны, но со «Странником» ничего и рядом не стоит. Ваш корабль займет на нем крошечный уголок, и никто даже не заметит, что вы там. Поэтому цена столь высока. Вы оплачиваете проезд не для себя, а для всего вашего корабля. Если посмотреть с этой стороны, то цена достаточно низкая. – В его улыбке появилась гнильца. – Впрочем, есть и другой вариант.

– Что-что? – спросил я, не выпуская чашку.

К чаю я не притронулся. Свежий, с травяным ароматом пар согревал мне лицо. Зеленый чай, высоко ценящийся ниппонцами.