Текст книги "Царства смерти"

Глава 15. От огня

Поездка по водосборным сооружениям в южных полярных регионах вышла непримечательной. Валка осталась в соларианском посольстве под бдительным присмотром Дамона Аргириса и других сотрудников. После одного из тяжелейших приступов она полностью восстановилась, но ей было тошно даже от мысли о поездке на поезде по пустошам. Пунктом назначения было место, которое лотрианцы называли Lahe Uenalochta, станция Мерзлота. На поезде путь туда занимал двое суток, и условия были поистине спартанскими. В один вагон, помимо нас с Паллино и Бандитом, набилось еще двадцать солдат.

О самой станции говорить особенно нечего. Однажды я увидел женщину-zuk, которую за какую-то провинность – какую, мне не сказали – выставили голой на мороз. Подходить к женщине мне запретили. Она была лысая и тощая. Ноги у нее посинели.

Но по местным понятиям видеть этого я никак не мог.

На Падмураке ведь не было женщин. И мужчин тоже.

Я не пророк. Видения будущего, что посылали мне Тихие, были разрозненны, и мне не хватало ума, чтобы отделить зерна от плевел. Я знаю лишь то, что может случиться, и то далеко не все, поэтому не берусь предсказывать. Но я знаю, что Содружество рано или поздно погибнет. Не скажу, от меча или диких зверей, от голода или жажды[7]7
  Как и в названии главы, здесь цитируется известная еврейская молитва-пиют «Унетане токеф».


[Закрыть], но обязательно погибнет. Если есть боги – наши или любые другие, – они скоро устанут терпеть такие злодеяния. И наша Империя погибнет. Она уже умирает. Я снес ее фундамент, вырвал ей сердце сердцем моей звезды. Мир меняется, и, как сказала Валка, время и энтропию не повернуть вспять.

Мы провели на Lahe Uenalochta два дня. Я отобедал с комендантом, внешне ничем не отличавшимся от других членов партии и военных Содружества. Я даже лица его не запомнил, хотя ту женщину запомнил отчетливо. В маленьком блокноте, спрятанном в кармане шинели, я нарисовал ее лицо.

Поезд остановился у Тринадцатого купола, недалеко от южной границы Ведатхарада. Сопровождающий пересадил нас в черные пятиместные автомобили. Движение по автостраде ограничили, и по пути обратно к имперскому посольству мы должны были насквозь проехать Восьмой купол по подземному шоссе. Все водители были лотрианцами; в великом городе управлять машиной позволялось лишь членам партии. Чужакам не разрешалось свободно исследовать осыпающееся великолепие столицы. Кроме того, лишь коренные ведатхарадцы были способны ориентироваться в переплетении улиц, пронизывавших город под куполом, словно ходы в пчелином улье.

– Она не звонила? – спросил Паллино, с отеческим беспокойством глядя на меня.

– Сигнала пока нет, – ответил я и вдруг догадался, почему лотрианцы сооружали купола на металлических каркасах.

Каждый купол был, по сути, клеткой Фарадея, железной сеткой, блокировавшей стандартные узколучевые и радиосигналы. Жители одного купола были отрезаны от других, не имея возможности связаться друг с другом и о чем-нибудь договориться.

– Ей же вроде лучше было. – Паллино прикусил губу; выглядел он при этом так, будто собирался сплюнуть прямо на пол.

– Было, – ответил я, не вдаваясь в подробности.

С нами ехал лотрианский представитель и три наших гоплита, и я не собирался обсуждать здоровье Валки и говорить о ее имплантатах в присутствии официальных лиц Содружества. В этой далекой стране на такие вещи смотрели косо. И тем более мне не хотелось упоминать о другом нейронном кружеве, которое Валка почувствовала в театре, – если допустить, что это не была тень Урбейна.

– Но ее нельзя полностью вылечить, – сказал я.

За окном серые башни едва не упирались в находившийся в трех тысячах футов над землей купол. Я смутно припоминал этот участок шоссе. Здесь мы проезжали по пути на станцию «Мерзлота». Мы ехали вдоль края купола, минуя один за другим дугообразные мосты нижнего района над многочисленными реками и каналами, протянувшимися к самому сердцу купола. Нам нужно было следовать строго по периметру, пока дорога не пойдет под уклон и не соединится с другой подземной магистралью, которая приведет нас прямиком к Первому куполу и посольству.

– Что за люди у них там! Вместо того чтобы нормально помочь, едва мозги ей не поджарили, – сказал Паллино.

– Она в порядке, – возразил я.

Мне не хотелось с ним соглашаться. Утверждать, что у Валки были какие-то «повреждения», означало отвергнуть ее успехи. Я подумал о старом умывальнике, некогда разбитом, но потом склеенном серебряным припоем. Что, у меня не было старых шрамов? Валка никогда не бередила мои раны, не вспоминала даже мою смерть. Как я мог относиться к ней иначе?

Поперечная дорога за ограждением по левую руку от нас резко уходила вниз, опускаясь на добрую тысячу футов к улицам и водным артериям, куда шлюзы сливали свежую воду, поступавшую со станции Мерзлота и других источников.

– Удивительно, что здесь есть открытая вода, – заметил я.

– Народ должен быть обеспечен всем необходимым, – прокомментировал наш сопровождающий, услышав в наушнике перевод моих слов. – За работу положена вода, пища и отдых.

– Чего он там бормочет? – спросил у меня Паллино.

Лотрианец, само собой, говорил на родном языке.

– Ничего важного, – ответил я Паллино, ничуть не солгав.

Вдруг он насторожился. Он смотрел вперед и видел дорогу. Прильнув к стеклу, Паллино начал вглядываться.

– В чем дело? – спросил я.

Его прежнюю расслабленность как рукой сняло. По движению его губ я понял, что он шепотом переговаривается с лейтенантами в других машинах. Я вытянул шею насколько мог, но не увидел того, что видел Паллино.

– На дороге военная полиция. Что-то горит. – Паллино оглянулся на сопровождающего, который с удивлением следил за переменой в поведении моего ликтора. – Что за фигня?

Я понял, что наш лотрианский друг наверняка прекрасно понимал галстани, так как очевидно принялся искать ответ еще до того, как выслушал перевод из наушника.

– У народа везде есть враги, – ответил он.

– А конкретнее?! – вспылил Паллино, когда я перевел. – Эти безмозглые кретины хоть что-нибудь могут четко объяснить?!

– Разве что за нашей спиной, – с сарказмом ответил я, не заботясь о том, что подумает сопровождающий, и жестом показал: «Будь начеку».

Не успел я договорить, как наша машина замедлилась. Сквозь толстые двери и бронированные стекла я услышал крики на лотрианском, но не смог точно разобрать слова и цитаты.

– Сворачиваем на мост, – пояснил Паллино. – Похоже, выставили блокпост. Эй, серушка! – рявкнул он на лотрианца. – Почему дорогу закрыли?

Тот лишь моргнул в ответ.

– Я тебя спрашиваю, – навис над ним Паллино, сверкая глазами. – Почему дорогу закрыли?

Успокаивающе положив ладонь на его руку, я повторил вопрос на лотрианском.

Водитель чуть наклонил голову, прислушиваясь к диктовке своего кукольника.

– Конклав официально заявляет, – начал он, подводя к настоящему ответу, – что на шоссе Эн-четыре, ведущем к Первому куполу, случилось дорожно-транспортное происшествие. В результате аварии движение по тоннелю заблокировано. Делегация и сопровождающие должны свернуть на дорогу Цэ-семь.

– В тоннеле авария, – перевел я для Паллино. – Нас направляют по другой дороге.

Выглянув в окно, я заметил, как следом за нами двинулись и остальные, похожие на черных жуков, лотрианские автомобили. Несмотря на дополнительные неудобства и слабое беспокойство – спустя столько лет на службе и множество удивительных событий любое отклонение от плана было для меня поводом для беспокойства, – я с азартом предвкушал, что же принесет нам сход с ковровой дорожки, расстеленной лотрианским правительством. Я даже ожидал, что окна затемнятся, но этого не случилось ни когда мы выехали на мост, ведущий над нижним районом к серым башням в центре, ни когда добрались до его противоположного конца.

Как и в других куполах, называемых здесь kupa, наиболее развитые районы Восьмого купола располагались в центре, под самой высокой точкой искусственного неба из стекла и стали. В Первом куполе в центре стояли правительственные здания, над которыми возвышался Народный дворец. Здесь не было сравнимых по масштабу построек, лишь многочисленные прямоугольные башни с редкими окнами прятали свои темные вершины в сером туманном воздухе.

– А их лучшие деньки-то позади, – заметил Паллино, разглядывая разбитые стеклянные фасады и толпы людей в серых пальто, собравшихся вокруг горящих бочек.

Здесь было больше рабочих-zuk, чем в тех районах Ведатхарада, которые нам показывали, но все равно ощущалась пустота.

– Если у них такая столица, даже подумать страшно, что творится в колониях, – сказал Паллино.

– Что-то вроде того, что мы видели на станции Мерзлота.

– А виноваты небось мы, потому что торговлю блокируем, – заметил Паллино, словно не обращая внимания на нашего лотрианского сопровождающего. – И чего они на твои условия не соглашаются? Лучше же будет. Чего резину тянуть?

Переговоры шли плохо. Лотрианцы не меньше сьельсинов были ограничены своим языком. Они с трудом выражали мысли и вводили новые понятия в систему, не терпевшую инакомыслия, и процесс включения новых высказываний вне контекста предоставленного «голоса» был медленным и мучительным.

– Никто не говорил, что будет легко, – ответил я, заметив очередь из мужчин и женщин снаружи раздаточного пункта, отмеченного черной звездой и люминесцентной вывеской «Paishka» – «Пайки́».

Наш путь лежал через внутренний район, мимо ржавых остовов давно брошенных грунтомобилей. На одной из улиц нам встретился черный бронированный армейский транспортер; синие огни на его крыше мигали, но без сирены. В тишине мы выехали на окраину района и против часовой стрелки направились к очередному мосту, раскинувшемуся над каналами и низкими зданиями внешнего кольца. В окно я увидел его серую громаду на бетонных сваях, высочайшая из которых возвышалась над каналом и крышами почти на тысячу футов.

По мере приближения к мосту вереница машин замедлилась. Конклав не успел расчистить улицы, и перед нами образовалась небольшая пробка из грузовиков и грунтомобилей местных жителей, ехавших по своим повседневным делам.

– Конклав официально заявляет, что дорога займет на восемь минут дольше ранее запланированного.

– Отлично… – буркнул Паллино. – Чем дальше, тем лучше.

Вскоре мы въехали на шестиполосный мост.

– Бандит говорит, что они расчищают полосы, – сообщил Паллино, двумя пальцами придерживая передатчик за ухом; Карим ехал в самой первой машине, а всего машин было шесть. – Освобождают середину, а гражданских заставляют сместиться на крайние.

Особого ускорения я не заметил.

Первая машина включила мигалку, и из громкоговорителя раздался монотонный лотрианский голос:

– Освободите дорогу. Освободите дорогу.

Мы остановились.

Паллино выругался себе под нос.

По салону разлилась неловкая тишина. Гоплиты заерзали. Лотрианский сопровождающий был неподвижен, как камень. Он уставился в одну точку в дальнем окне, словно витая где-то в густой дымке над низкими домами в нескольких сотнях футов под нами. Я тоже выглянул в окно и увидел серые башни, надгробиями возвышающиеся в самом центре Восьмого купола.

Они показались мне удивительно знакомыми, как будто я здесь уже бывал. Снова напомнили о Воргоссосе? Древний город Кхарна произвел на меня столь сильное и гнетущее впечатление, что я никогда о нем не забывал.

Мы просидели молча почти десять минут. Затем раздались крики.

– Что происходит? – спросил я и повернулся, чтобы посмотреть.

На обновленном угловатом лице Паллино появилось настороженное выражение.

– В чем дело? – рявкнул он на нашего сопровождающего.

Тот помотал головой и ничего не ответил.

Паллино схватил его за воротник унылой серой туники.

– Отпусти! – прошипел я.

Паллино не послушался, и я снова схватил его за руку:

– Эй, не хватало еще, чтобы ты международный скандал из-за пробки устроил. Отпус… ти.

Последние звуки застряли у меня в горле. Их там задержали тихие далекие щелчки.

Звук выстрелов.

– Какого черта там творится? – Паллино сильнее сжал воротник сопровождающего.

Тот, кажется, понял если не слова, то суть вопроса.

– Ли… – начал было он, но закрыл рот.

– Либералисты, – сложил я два плюс два и повторил, обращаясь к сопровождающему: – Bodanukni. Paustanni? – «Повстанцы»?

Тот кивнул, не успев даже обдумать ответ и выслушать указания сверху.

– Передай Бандиту и остальным, чтобы были начеку, – скомандовал я, извлекая из воротника эластичный капюшон.

Я натянул его на голову, заправив длинные волосы, чтобы они не попали в глаза, и набрал команду активации шлема. Сегментированный шлем раскрылся, а затем сложился у меня над головой. Спустя мгновение включилась энтоптика. Все это время стрельба не прекращалась. Люди кричали.

– …далеко не уедем в этих машинах, – пробился в наушник голос Бандита. – Кто-нибудь видит врага?

– Сзади никого, – раздался один голос.

– Пока нет, – ответил другой.

– Смотрите в оба, – ответил нормано-джаддианский коммандер. – Следите за машинами по обе стороны. Нельзя, чтобы нас окружили.

– Tohn! Tohn! – закричали вдали.

На лотрианском это означало «скорее».

Еще выстрел. Не треск фазового дисраптора, не чихание плазмомета.

– Это что, дробовик? – удивился Паллино.

Я кивнул.

– Вызывайте префектов, – обратился я к лотрианскому сопровождающему. – Где гвардия конклава?

– Конклав настоятельно просит делегата оставаться в машине, – ответил сопровождающий, став мрачнее тучи. – Помощь в пути.

– Ба! – Я нажал на кнопку заушного передатчика. – Выставить солдат по обе стороны дороги. Коммандер, нам нужно самим окружить их.

– Есть, милорд, – коротко ответил Бандит.

Он передал приказ, и из каждой машины выскочило по двое солдат, один направо, другой налево. Двое наших гоплитов тоже дернулись к дверям, но сопровождающий воскликнул:

– Делегата просят оставаться в машине! Помощь в пути!

Один гоплит распахнул дверь и ответил лотрианцу грубым жестом. Не успели его сапоги коснуться асфальта, как раздался выстрел, и щит гоплита заискрился. Солдат пошатнулся, захлопнул дверь и низко пригнулся. Выхватив короткоствольный плазмомет, он начал движение под прикрытием остановившихся машин. Не знаю, что могли подумать серолицые лотрианские простолюдины, увидев соларианских легионеров в белых доспехах и красных накидках, высыпавших из партийных грунтомобилей. Солдаты двигались тихо, расчетливо, на ходу сигнализируя гражданским, чтобы те бросали машины и бежали. Многие послушались и помчались вниз по мосту ко внутреннему району.

Помню, что сам я почти не волновался.

– Можно связаться с посольством?

– Через долбаный купол не выйдет, – ответил Паллино.

Снова послышались крики. Выстрелом разбило стекло в машине напротив.

– Помощь в пути, – повторял лотрианский человек-марионетка. – Оставайтесь внутри.

Что-то просвистело, и спустя миг нашу машину подбросило в воздух. Она перевернулась и приземлилась на крышу. В доспехе я был в относительной безопасности. Бронированный грунтомобиль заскользил вниз по дороге, и я потянулся, чтобы помочь лотрианцу удержаться и развернуться.

– Ракета! – Паллино выругался, отстегнул ремни и шлепнулся рядом с нами, после чего пинком выбил дверь.

– Не выходите! – воскликнул лотрианец на чистом галстани, когда я тоже отстегнулся, чтобы последовать за солдатами.

Я ничуть не удивился, услышав от него мой родной язык. Теперь я догадывался, что им наверняка владели все, кого приставили следить за нами.

– Вот сами и оставайтесь, – ответил я, захлопывая дверь.

Дым и туман смешались, серую пелену озарило рыжее пламя от горящих машин. Мужчины и женщины в унылой серой одежде бежали мимо нас. Двое на ходу обругали меня, но большинство просто таращилось от страха.

– Ne bahovni, ne panovni! – выкрикнул один и сплюнул.

«Ни богов, ни господ».

– Zara! Zara! – кричали другие.

«Король!» «Кесарь!» Из их уст это звучало оскорблением.

– Они считают, что это мы виноваты, – заметил я и дернулся, когда в щит ударила пуля.

– Да и к черту их! Горбатого могила исправит! – выругался Паллино и взял дисраптор на изготовку.

Из-за одной машины появилась женщина-повстанец и тут же упала серым комком, раскинув руки и ноги. Ее принадлежность к группировке выдавала лишь красно-белая повязка. Я коротко посмотрел на ее тело, недоумевая, какая ложь и какое отчаяние побудили ее поднять на меня руку.

Но времени размышлять не было.

– Где гренадер? – спросил я.

– Не видать, – ответил Бандит. – Паллино, отведи его светлость в укрытие.

Карим, искусный фехтовальщик, снял с перевязи метательный кинжал и вынул керамический меч. Когда он повернулся, молочно-белый клинок заблестел. Я тоже достал меч, но не активировал. Вокруг свистели пули, превращая борт перевернутой машины в решето. Появились новые люди в красно-белых повязках; они не бросались на нас, а двигались медленно, методично лавируя среди машин. Они не были похожи на революционеров, анархистов, либералистов, или кем там еще их называли. Скорее – на профессиональных солдат.

Гоплит из моей стражи выстрелил, но заряд его дисраптора отразился – не от щита, а от какой-то защитной одежды под серой шинелью. Повстанец дрогнул и метнулся в укрытие. Другому удалось разобраться с одним из наших солдат у дорожной ограды, но он тут же попался Бандиту. Белым норманским мечом Карим выбил у мужчины ружье. Сверкнул зажатый в другой руке кинжал. Пролилась кровь. Бандит развернулся и с размаху метнул кинжал прямо между глаз другому повстанцу. Тот упал, как ниппонская марионетка, выпавший дробовик грянул сильнее грома.

Остальные принялись стрелять; пули кромсали воздух между нами. Зазвенели разбитые стекла. Бегущие гражданские, задетые шальными пулями, попадали на землю. Мы открыли ответный огонь. Гоплиты укрылись за правительственными грунтомобилями.

– Нужно найти того, кто пустил ракету! – крикнул я Паллино, схватив старого солдата за плечо.

Он кивнул и передал приказ остальным солдатам.

Почему задерживались лотрианские префекты? У них наверняка были флаеры для оперативного реагирования. Им давно пора было появиться и окружить нас со всех сторон. Паллино пальнул, высунувшись из-за багажника машины, и довольно ухнул, поразив противника.

Стекло между нами разбило пулей, и, подняв голову, я увидел на другом конце моста полдюжины либералистов, целящихся в нас из пистолетов. Мысленно порадовавшись наличию щита, я едва не рассмеялся. Похоже, мимо нас пробегали не только невинные прохожие.

– Хорошо сработано… – пробормотал я себе под нос.

Не дожидаясь нравоучений от Паллино, я отпрыгнул от машины и бросился по дороге навстречу им, быстро пересекая пустое пространство между остановившейся автоколонной и новыми врагами. Либералисты целились тщательно, чтобы не попасть в своих союзников на другой стороне. Мой щит отразил пулю, и та разлетелась вдребезги. Я активировал меч, клинок заструился, как ртуть. Ближайший ко мне противник даже не дернулся, рассчитывая, что каждый удачный выстрел ослабит мой щит.

Но когда я добрался до него, уверенность врага мгновенно сменилась паникой. Должно быть, он плохо разбирался в принципе действия полей Ройса и не знал, что для щита его выстрелы были все равно что комариные укусы. Энергетическое копье могло – и то без гарантии – заставить барьер разрядиться за столь короткий срок, но простые пули?

Я разрубил его надвое.

Пятеро повстанцев принялись палить по мне. От свиста пуль ничего не было слышно. Я прикрыл лицо рукой и нырнул за припаркованный грузовичок, из топливного отсека которого еще тянулся пар. Пули принялись терзать его корпус; металл затрещал, стекло зазвенело. Гражданская машина не была бронированной, как правительственный кортеж, и я опасался, что шальная – или специально направленная – пуля может пробить топливный отсек. Оставаться здесь было нельзя.

Из-за грузовика появился стрелок, вооруженный дробовиком. Он был не из тех пятерых – они с пистолетами. Вероятно, обошел нас по обочине. Он ткнул стволом вперед, будто штыком, надеясь застать меня врасплох и просунуть ствол сквозь энергетическую завесу. Но я треснул его головой о машину. Контуженый стрелок рефлекторно спустил курок, и картечь, отразившись от моего щита, усыпала улицу.

Повстанец с окровавленной головой пошатнулся. Новый выстрел пришелся в щит прямо надо мной, и я отвлекся. За низкой машиной спрятался еще один либералист и стрелял через капот. Уловив момент, он с боевым кличем рванулся ко мне.

Слишком медленно.

Меч из высшей материи описал дугу, разрубив оружие и обе руки мужчины. Пока он падал, один наш гоплит добил того, кто в меня стрелял. Между машинами у ограждения я заметил еще врага и побежал к нему, не обращая внимания на выстрелы и рикошетящую от асфальта картечь. За моей спиной Бандит в одиночку сражался с группой либералистов. Его кинжалы и меч стремительно мелькали.

Я нырнул к ограждению, на ходу задев мечом фонарь, который пролетел тысячу футов и рухнул в канал. Мост содрогнулся от нового мощного взрыва, и грузовик вспыхнул алым пламенем. Взорвался топливный отсек. Красные всполохи окрасили все вокруг кровавыми оттенками, я повернулся, успев заметить на фоне пламени темные фигуры. Меня вновь поразила их слаженность. Это была не шайка отчаянных борцов за свободу. Нет, это были обученные и хорошо снаряженные солдаты.

Я вспомнил слова Дамона Аргириса: «В нашей разведке полагают, что это все выдуманные партией страшилки».

Страшилки. Или партийные марионетки?..

Пока я стоял у ограждения, Паллино со товарищи разделались с последними из арьергарда повстанцев, после чего пошли на подмогу Бандиту. Победа была близка. Я вскинул меч, чтобы воодушевить солдат на решающую атаку.

– Земля и император! – воскликнул я – не из набожности или патриотизма, а для того, чтобы не терять в этом проклятом месте нашу идентичность.

Но тут я понял.

Вспомнил.

Вспомнил, почему мост показался таким знакомым.

Серые башни в центре Восьмого купола, которые я так хорошо видел со своего места, были теми самыми, что я видел – помнил из еще не наступившего будущего – во сне в ночь перед первой встречей с Великим конклавом.

Еще не наступившего будущего, которое могло наступить.

Если воспоминания о прошлом предостерегают нас от повторения ошибок, то мои воспоминания о будущем предостерегали от их совершения. Таким же образом, как знакомые запахи или звуки пробуждают в памяти давно минувшие события, мое прибытие в Ведатхарад всколыхнуло кошмарные видения того, что может здесь произойти. Того, что мое тело и мозг знали со дня, когда на вершине горы Тихое наполнило мою голову Временем.

Я слишком поздно вспомнил о падении.

Третья ракета ударила в ближайшую ко мне машину. Я не успел воспользоваться тайным зрением, не успел даже вскрикнуть.

Я не услышал, как ругается Паллино и кричит Бандит. Меня отбросило назад, в металлическое ограждение, с такой силой, что едва не вышибло дух. Последним, что я осознал перед ударом, были долгий шум ветра и темнота.