Текст книги "Невидимые связи"

ГЛАВА XXV

– Слушаю вас, – майор Земба стоит у стола, прижимая к уху телефонную трубку.

– С вами говорит Ямницкий, – представляется ему собеседник на другом конце провода. – Наш сотрудник, старший инспектор Зелинский, подал мне жалобу на действия вашего инспектора, поручика Корча. Этот Корч, воспользовавшись отсутствием Зелинского, без санкции прокурора проник в его дом и учинил допрос находившимся там рабочим. Я вынужден буду доложить об этом воеводскому руководству. – Тон резкий и категоричный.

Зембу раздражают и этот тон, и сама постановка вопроса. Его явно пытаются запугать.

– Впервые об этом слышу, не в курсе дела, – отвечает он как можно спокойнее. – Но полагаю, вам, как лицу ответственному, прежде чем делать окончательные выводы, следовало бы выслушать и другую сторону, а не основываться лишь на заявлении заинтересованного лица, не выяснив всех обстоятельств дела. Возможно, нашему сотруднику потребовалось в связи с проводимым следствием проверить какие-то факты на строительстве индивидуальных дач. Я постараюсь во всем этом разобраться. А заодно поинтересуюсь в воеводском управлении, не противоречит ли принятым у нас принципам и нормам такой порядок, при котором курирующий нас инспектор строит себе дачу именно в нашем районе.

Удар рассчитан точно. Ямницкий хоть и настаивает на просьбе проинформировать его подробнее по существу дела, но уже не в столь категоричном тоне.

Земба кладет трубку и вызывает секретаршу:

– Пришлите ко мне Корча.

– Сегодня его не будет, он выехал в район.

– Пусть явится завтра утром.

«Еще одна каша заварилась, – с раздражением думает Земба. – Опять выясняй, оправдывайся… Что-то в последнее время слишком много идет жалоб. А источник все один – Корч. Не устранить ли этот источник?»

Но врожденное чувство справедливости берет верх. «В сущности, Корч во многом прав. Жарский ведь действительно завалил дело Врубля. Почему?»

Земба решает немедля это выяснить. Набирает номер домашнего телефона Жарского. В это время тот обычно бывает дома. И действительно, трубку поднимает сам Жарский.

– А я уж думал, ты совсем меня забыл, – говорит он обрадованно. Просьбу зайти в милицию капитан воспринимает с явным удовольствием. – Сейчас буду.

Зембе становится не по себе. «Жарский обрадовался. Решил, что нужен мне, а я к нему с претензиями. Но вместе с тем и не высказать их нельзя. Это нужно для дела».

Земба встречает Жарского сердечно, но тут же без обиняков выкладывает ему свои претензии. Жарский озадачен и даже несколько растерян.

– Ну что ж, – говорит он, наконец, – ты прав. Дело я действительно завалил. Но в этом есть и твоя вина.

– Моя?! В чем же именно?

– Ты не раз говорил, что наш район должен быть на высоте. Сам старался избегать всяких конфликтов и слишком острых людей.

Припомни, как ты отзывался о тех, кто критиковал прежнего директора стройуправления? Ты называл их склочниками. И считал, что все их заявления о кумовстве и групповщине, царящих в стройуправлении, просто досужий домысел кучки обиженных, а таковых, мол, как известно, хватает везде. Главное же в том, и ты не раз об этом упоминал, что строители выполняют план. Ты радовался успехам Заборува и добрым отношениям с руководством предприятий, гордился тем, что преступность у нас падает, а показатель раскрываемости растет…

Земба хмурится.

– Все верно, но какое это имеет отношение к следствию по делу Врубля?

– Сейчас объясню. Положение дел в стройуправлении ты считал благополучным, между прочим, и потому, что, кроме немногих случаев мелких хищений, там не обнаруживалось ничего более серьезного. А ты не допускаешь, что более серьезные дела не выплывали на поверхность просто потому, что мы смотрели на все твоими глазами? Непорядки у строителей, с твоей точки зрения, начались с приходом Якубяка. А между прочим, слухи о конфликтах нового директора с прежними служащими, сторонниками бывшего руководства, до тебя доходили лишь с подачи Янишевского, Голомбека, Валицкого. Они же охаивали Якубяка, поскольку с его приходом пришел конец разным их махинациям, взаимным услугам и одолжениям, которые они оказывали друг другу за государственный счет. Прежний директор, бывало, одному ссудит трактор завезти землю на огород, другому подбросит рабочих на строительство дачи, а то приложит руку и к «общественно полезному» деянию: рабочие стройуправления, к примеру, день и ночь вкалывали на прокладке дороги от шоссе к дачному поселку. А в твою приемную с жалобами на порядки, введенные в стройуправлении Якубяком, попадали исключительно люди, недовольные новым директором. Это именно они стали ретиво изобличать расхитителей народного добра. Ты тут же заметил, что количество дел о хищениях государственной собственности внезапно резко подскочило, но сделал вывод, что это результат честности и принципиальности старых работников, их высоко развитого чувства своего гражданского долга.

Земба слушает Жарского с подчеркнутым вниманием.

– И все-таки я пока не улавливаю связи сказанного тобой с делом Врубля, – говорит он медленно.

– Врубль принадлежал к числу людей, выдвинутых Якубяком. Человеком он был бескомпромиссным, а следовательно, и неудобным. Стоило ему повести решительную борьбу за повышение качества работ, искоренение халтуры и очковтирательства – он тут же пришелся не по вкусу некоторым рабочим. Стал «совать свой нос» в дела стройуправления, выступать с резкой критикой некоторых его решений – оказался неугодным и для руководства. Одним словом, когда он утонул, многие вздохнули с облегчением.

Как развивались события дальше? Тело обнаружили в густых водорослях. Без одежды. Версия: утонул, купаясь, – подкрепленная к тому же протоколом вскрытия трупа, – казалась вполне достаточно обоснованной. Правда, выбор места утонувшим для одежды в зарослях терновника возбуждал некоторые сомнения, но, когда в ответ на переданное – по радио обращение к населению города с просьбой заявить, кто в тот вечер видел Врубля, показания дал Валицкий, и эти сомнения рассеялись. В пьяном виде нередко совершаются вещи, которые человеку трезвому никогда бы и в голову не пришли.

– Хорошо, но почему ты не проверил показаний Валицкого?

Жарский иронически усмехается.

– Внеси я тогда тебе такое предложение, ты наверняка сказал бы, что для недоверия к Валицкому нет оснований. Он, мол, явился сам, по собственной инициативе, выполнил, так сказать, свой гражданский долг. Будь у него намерение что-либо скрыть, он не стал бы сам к нам соваться. Ну, признайся, разве не такую позицию ты бы занял?!

Земба молчит.

– Кароль, ну скажи честно: ведь Корч занялся проверкой показаний Валицкого без твоего ведома и согласия?

– Лихо ты меня разделал, – медленно произносит Земба, оставляя вопрос без ответа. – Но ты-то, оказывается, перестраховщик! Почему все это ты говоришь мне только сейчас? А прежде ты знал, что в деле Врубля не все чисто?

– Нет. Я считал, что его сестра просто преувеличивает. Это же ясно: когда внезапно погибает человек, у родствеников часто возникают всякие подозрения, вызванные эмоциями и невозможностью примириться с утратой. С другой стороны – стремление найти хоть какое-то самоуспокоение в предпринимаемых попытках установить истину. Это дело обычное. Так могло быть и в случае с Врублем. Ирэна любила брата, очень переживала его смерть и никак не могла с ней примириться. Из того факта, что у него было немало недоброжелателей и многим он изрядно насолил, она, делала – так тогда я полагал – очень уж далеко идущие выводы. Ты вот упрекаешь меня в перестраховке. Может, скажешь еще, что я боялся испортить с тобой отношения? Нет, это не так. Мы с тобой были и остаемся друзьями. Вернее всего – оба мы с тобой свыклись просто с заборувскими порядками, со сложившимися здесь отношениями и связями. Принимали их за норму, хотя и каждый по-своему. Иногда я думаю, вся штука в том, что мы постепенно сами вросли в окружающую нас среду и с течением времени стали воспринимать ее как естественный порядок вещей, подобно тому, как в прошлые годы естественным считали необходимость драться с оружием в руках.

– Ты никогда прежде со мной об этом не говорил. Почему?

– Да я и сам все это понял лишь теперь, когда вышел из игры и стал простым пенсионером без дел и забот, когда у меня появилось время для раздумий. Кроме того, и люди стали теперь относиться ко мне иначе – хуже, но откровеннее. Меня перестали бояться. А в итоге у меня открылись глаза на многое, чего прежде я не знал. Яснее стало, кто чего стоит в этом нашем омуте.

– Наш «омут», как ты презрительно его именуешь, не что иное, как небольшая часть целого.

– Часть ли? А может, просто периферия – заборувское болотце?

Земба долго молчит.

– Знаешь, – говорит он, наконец, – я хочу просить тебя: помоги Корчу.

ГЛАВА XXVI

Утро для Корча начинается с неожиданности в виде двух поступивших к нему актов.

Один содержит заключительные выводы комиссии, созданной стройуправлением для оценки ущерба, причиненного пожаром Комиссия работала черепашьими темпами, и даже неоднократные напоминания не влияли на ускорение дела. Корч, проходя иногда вечером мимо «Нового», видел там ревизоров, сидевших в. обществе местных тузов. Встречал он их и на пристани, а порой и на пляже. Август, погода волшебная, озеро, лодки… Как тут беднягам устоять? Да и куда спешить?

Плоды трудов комиссии, составившие пухлый акт, не содержали ничего сенсационного. Несущественное отклонение от первоначально установленной цифры – 20 миллионов злотых. Из представленных расчетов с полной очевидностью следовало, что склад в день пожара был забит стройматериалами от пола до крыши и едва не лопался по всем швам.

Второй акт составлен был комиссией народного контроля. Эта комиссия проверяла документацию на стройматериалы за все первое полугодие. Корч пропускает детальные выкладки, отыскивая заключительные выводы. Из них следует, что вся документация по стройматериалам велась безупречно, сверка бухгалтерских учетов стройуправления с документацией на стройках не выявила особых расхождений, не считая некоторых несущественных неточностей по срокам.

Корч откладывает акты. Фиаско. Ни одного исходного пункта. В свете таких фактов версия о «предревизионном пожаре» казалась бы исключенной, не будь истории с исчезновением партии паркетной клепки. По документам, правда, и здесь все в полном ажуре. Паркет этот оприходован, и по накладной вся партия целиком передана на стройку.

Из документов стройки следует, что паркет, как и предусматривалось, использован на строительстве двух жилых зданий, готовых к сдаче. Однако в действительности вместо паркета квартиры этих домов застелены плиткой ПХВ, а паркет Корч обнаружил на даче Зелинского. Доказательства, подкрепленные свидетельством комбината, подтверждающего, что паркет этот действительно изготовлен у них и в июле отправлен по госнарядам, в том числе и в Заборув, хранятся в сейфе у Корча. Вывод напрашивается сам собой: оприходование поступающих стройматериалов как в бухгалтерии, так и на стройках осуществляется только по бумажкам. Сами же материалы, как видно, прямо с железной дороги попадают в руки частников. Возникает вопрос: в чьи конкретно и каким путем? Доставляются ли они непосредственно владельцам дач на машинах стройуправления, или предварительно совершают путешествие в магазин стройматериалов, который, возможно, затем в порядке компенсации левых поставок выделяет для строек из своих резервов плитки ПХВ? А может быть, посредник – частный предприниматель? Это необходимо выяснить.

А пока Корч прячет акты в сейф. Его вызывает шеф. Этот внезапный вызов не сулит ничего доброго.

– Ты не знаешь, что опять приключилось? – спрашивает он секретаршу.

– У него сидит инспектор Зелинский, – сообщает ему шепотом Галинка.

– Ага, вот и виновник, – говорит Земба при виде входящего Корча. – Инспектор Зелинский приехал ко мне с жалобой. Он утверждает, что ты самовольно вторгся в его личное жилище.

– Вы превысили свои права, – взрывается Зелинский. – Я подал на вас жалобу в воеводское управление.

– Никто к вам не вторгался, – спокойно уточняет Корч. – Я просто зашел узнать, откуда вам доставили паркетную клепку, и не знал, что вас нет дома. Паркетчики оставили дверь на веранду открытой, поэтому я и зашел, думая, что есть кто-то из хозяев. Рабочие сказали мне, что вас нет, я взял под расписку одну плитку паркета и ушел, ожидая вашего приезда для выяснения обстоятельств.

Зелинский кипит от ярости.

– Что же, вы полагаете, у меня нет накладных на паркет?! По какому праву вы подозреваете меня в покупке ворованных материалов?!

– Я ничего не подозреваю, – возражает Корч. – Просто я хотел проверить накладные. Сейчас ведется предварительное расследование по делу о пожаре на складе, и мне необходимо выяснить все связанные с этим факты.

– Накладные у меня дома. Сейчас я их привезу. Пусть майор Земба лично убедится в вашем самоуправстве! – Зелинский выходит.

– Опять ты отличился. Зелинский подал жалобу в воеводское управление. Что прикажешь с тобой делать? – Земба раздражен.

Корч чувствует, что тучи над ним начинают сгущаться.

– Ни магазин стройматериалов, ни владелец частной стройконторы, – начинает он объяснять, – не имели нарядов на получение паркета. На плитках паркета, который купил Зелинский, имеется штамп фабрики-изготовителя. По наведенным мною справкам, паркет этот предназначался для государственных поставок, следовательно… – Корч умолкает.

– А что ты скажешь, если накладные у него окажутся в порядке?

– Я допускаю такую возможность, – медленно говорит Корч. – Но все дело в том, кто их оформил. Если нам удастся выяснить, мы установим, кому сбываются ворованные материалы.

Накладная, которую привозит Зелинский, датирована тридцатым июля. Она оформлена магазином стройматериалов и подписана лично директором Витольдом Борковским.

– Вот вам доказательство! Можете убедиться! – Тон у Зелинского негодующий и резкий.

– Прошу вас извинить меня за назойливость, – обращается к Зелинскому Корч, – но, чтобы впредь не возникало никаких сомнений, мы сейчас оформим протокол.

Корч берет накладную и выходит с ней из кабинета. Когда он возвращается, ксерокопия накладной уже лежит у него в папке.

– Один ноль в твою пользу, – замечает Земба, когда посетитель покидает наконец кабинет^-. – Мы выяснили положение и накликали на свою голову еще одну неприятность. Борковский мобилизует теперь всю свою родню. Значит, все-таки Борковский… – продолжает он задумчиво. – Кто бы мог подумать? Скупает похищенные материалы и оформляет на них счета. Интересно, у кого же он их покупает?

– Поскольку по документам все в полном порядке, значит, в махинациях не мог не участвовать родич Зелинского бухгалтер Яноха, ну и, конечно, Литос. Должны быть сообщники и на стройках. Это надо выяснить. Одно пока ясно – стройматериалы сплавлялись налево, и, следовательно, Антос вполне мог быть заинтересован в пожаре для скрытия недостачи на складе. В свете этих фактов несколько иначе начинает представляться дело Дузя и других рабочих, обвинявшихся в хищениях компанией Литое – Борковский. Похоже, такого рода провокациями они маскировали свои махинации, может быть, стоит подумать о получении разрешения на их арест?

– Рано, – хмурит брови Земба. – Чем ты будешь мотивировать обвинение Антоса в поджоге? Ты пока не сумел ни опровергнуть его алиби, ни даже найти ключей от склада…

– Мы тщательно обыскали всю территорию… – говорит Корч и вдруг вспоминает, что в день пожара или чуть позже ему говорили, будто видели какого-то человека в клетчатой куртке, копавшегося у фонарного столба. Он не придал тогда значения этому свидетельству, признав его несущественным. Мало ли всяких невероятных историй и слухов носилось по городу после пожара?! А может, все-таки проверить? Фонарь – он помнит – стоит метрах в двухстах от ворот склада. Корча охватывает нетерпение. Он хочет идти туда сейчас же, немедленно.

– Я могу быть свободен? – обращается он к Зембе.

Тот молча кивает.

…Корч несколько раз обходит вокруг фонарного столба, тщательно его осматривая. Ничего интересного. «Зачем кому-то понадобилось здесь копаться?» Столб как столб. Корч обшаривает его глазами со всех сторон. «Стоп. А это что?» У самого основания – железная дверца. Он пытается ее открыть, несколько раз дергает. Дверца не поддается. Тогда он достает из кармана перочинный нож и поддевает лезвием защелку. Дверца отскакивает, открывая глубокую нишу. Электрические предохранители и какой-то сверточек. Он достает его. В свертке – ключи. «От склада ли?»

ГЛАВА XXVII

Коммерческий директор Валицкий едва сдерживает ярость.

– Что у вас опять приключилось, поручик?! Зачем меня снова вызвали в милицию?!

– Весьма сожалею, что оказался вынужденным еще раз пригласить вас к себе, но мне необходимо выяснить некоторые обстоятельства по поводу ваших прежних показаний. Чем вы тогда руководствовались?

Валицкий хмурит брови.

– Я, помнится, уже говорил вам: мне хотелось поскорее покончить с этой неприятной для всех историей. Не понимаю, отчего вы снова возвращаетесь к этому вопросу. Дело прошлое, давно закрытое. Зачем опять его ворошить?

– Вы ошибаетесь. Дело еще не закрыто. После эксгумации выяснилось, что речь идет не о несчастном случае, а скорее об убийстве. Дело в корне меняется. Поэтому, если вы не хотите впутываться глубже, вам следует рассказать все более подробно.

Валицкий бледнеет.

– Убийство?! Невероятно! – Сразу куда-то исчезает присущая ему самоуверенность. В глазах читается страх. – Я не имел об этом ни малейшего понятия. Неужели такое могло случиться?

– Случилось, – голос Корча звучит сухо. – Именно потому вы должны рассказать всю правду.

– Я ничего не знаю об убийстве. Показания я дал по просьбе инженера Бялека, осуществлявшего у нас надзор за стройкой. Он как-то оказал мне небольшую услугу, и я счел себя обязанным отплатить ему тем же. И это все.

– Таким образом, вы навлекли на себя уголовную ответственность за дачу ложных показаний: введение в заблуждение органов следствия. – Корч беспощаден.

– Я не мог себе даже представить, что речь идет о чем-либо серьезном. – Валицкий застыл на стуле, лицо его покрыла мертвенная бледность. – С моей стороны это была простая любезность.

– Такого рода «простые любезности» иногда дорого обходятся, – иронически замечает Корч. – Вы полагали, вероятно, что закон писан лишь для простых смертных.

Корч предлагает Валицкому подписать протокол и просит подождать в комнате дежурного.

Едва тот выходит из кабинета, он звонит на стройку инженеру Бялеку. Предложение явиться в милицию инженер воспринимает с заметным беспокойством.

– А что случилось? – спрашивает он удивленно.

– Дело крайне срочное, – настаивает Корч. – Или вы предпочитаете, чтобы я послал вам официальный вызов?

– Нет, – отвечает тот, – сейчас буду.

Бялек является почти мгновенно. Держит себя свободно, без тени замешательства.

Корч достает из ящика бланк протокола.

– Имя, фамилия, год рождения?

– В чем дело, пан поручик? – недоумевает Бялек. – Я чем-нибудь провинился?

– Сейчас выясним, – отвечает Корч. – С какой целью вы просили Бронислава Валицкого дать показания по делу о смерти Ежи Врубля?

– Я? Валицкого? – В удивлении Бялека что-то неискреннее.

– Так утверждает Валицкий. Вот, пожалуйста, подписанный им протокол. Познакомьтесь. – Корч протягивает Бялеку исписанный лист.

Тот читает его медленно, как бы стараясь выиграть время. По мере чтения лицо его вытягивается, мрачнеет.

– Так значит Врубль убит?

– Да. При этих обстоятельствах, как вы сами понимаете, сокрытие правды бросает определенную тень и на самих свидетелей.

– Хорошо, – решается Бялек, – я скажу все. Мне, собственно, скрывать нечего. Все действительно было именно так, как показал Валицкий. Я и впрямь его просил. Меня же, в свою очередь, просил Ольсенкевич, бывший подчиненный Валицкого. Он сказал, что ему неудобно лично обращаться к бывшему шефу с такой просьбой. А у меня с Валицким отношения Дружеские. Поэтому он ко мне и обратился. Напомнил, что оказывал мне кое-какие услуги. Я согласился.

– Чем Ольсенкевич мотивировал такую, прямо скажем, довольно необычную просьбу?

– Он ничего мне не объяснял, просто попросил об одолжении.

– И вас это не удивило?

Бялек, похоже, несколько озадачен.

– Вы знаете, я как-то об этом тогда не подумал. Мне и в голову не приходило, что речь может идти об убийстве.

– Почему Ольсенкевич остановил свой выбор именно на Валицком, а не на ком-нибудь другом, скажем, на вас?

– Я был куратором Врубля, между нами, естественно, могли существовать разного рода трения. Мои показания не были бы восприняты так, как показания Валицкого. Он пользуется в городе большим авторитетом. У него связи, положение.

– Значит, вы таким способом отблагодарили Ольсенкевича за услугу. Какую именно?

– Я уж точно не помню. Все мы стараемся как-то облегчить друг другу жизнь. – В объяснении чувствуется оттенок какой-то недоговоренности.

Корч понимает. Речь идет об укоренившейся здесь практике взаимных услуг и одолжений. Но только ли? Он выходит из кабинета, чтобы отпустить Валицкого. Тот сегодня ему больше не нужен.

– Доставьте ко мне срочно Ольсенкевича, – просит Корч дежурного. – Но без огласки и шума.

Он возвращается к себе и продолжает допрос. У него не вызывает сомнений, что все эти оказываемые друг другу услуги и так называемые любезности имеют связь с махинациями на стройке, которой руководил Врубль. Не исключено, что, разоблачив их, Врубль предопределил свою судьбу. «Но что именно удалось Врублю вскрыть? Куда направить дальнейший поиск? Вина за выписку Зелинскому фиктивной накладной на паркетную клепку, которой магазин фактически не получал уже более года, ложится только на одного Борковского. Накладная эта по бухгалтерским документам не проведена. Следовательно, она лишь форма прикрытия покупки паркета слева. Но знал ли покупатель, что паркет ворованный? Как это доказать? Где Борковский получал товар? На складе у Антоса или только через него как посредника? Судя по реакции, Зелинский вполне убежден в законности своей покупки. На чем в действительности основана его уверенность: на убежденности в законности покупки или на чувстве неприкосновенности своей особы? Сколько еще фиктивных оформил Борковский? Кому? За сколько? Трудно предположить, что он действовал бескорыстно».

Изъятие документации у Борковского и ревизии у владельцев дач, которым он выписывал накладные, Корчу представляются на этом этапе расследования предприятием преждевременным. Возможно, накладные оформлялись в одном экземпляре только для покупателя, и тогда проверка документов в магазине Борковского ничего не выявит, а вызовет лишь ненужный шум и даст возможность замешанным в это дело мгновенно замести следы. Если даже владельцы дач не знают, что покупали ворованный паркет, то, узнав, постараются во избежание неприятностей, компрометации, а то и возможного изъятия у них паркета запутать следствие.

Нить может оборваться.

Корч потому решает начать с другого конца. С выявления потенциальных подозреваемых в убийстве Врубля, с мотивов, которыми те могли руководствоваться, опасаясь, что он раскроет механизм хищений материалов со стройки. А с этим должны быть связаны и обращения к Валицкому о даче ложных показаний для прекращения дела. «Кто из этих „просителей“ твердо знал, что речь идет о стремлении замять дело именно об убийстве? Валецкий? Бялек? Олесенкевич? А может быть, кто-то еще?»

Корч одолевает Бялека вопросами до тех пор, пока снизу ему не сообщают по телефону, что Ольсенкевич доставлен. Корч отводит Бялека в комнату для задержанных и просит подождать, пока готов будет протокол. Приглашает к себе Ольсенкевича.

Тот входит в кабинет улыбаясь. Садится на стул напротив Корча и спокойно ждет, когда поручик заговорит первым.

– Вы обращались к инженеру Бялеку с просьбой убедить Валицкого дать показания по делу о смерти Врубля… – звучит полуутвердительно.

Несмотря на чуть ли не преувеличенное самообладание, в глазах Ольсенкевича мелькает едва заметная искра.

– Это неправда, – спокойно отвечает он, – Валицкого я и сам хорошо знаю еще со времени моей работы в стройуправлении. Потом я строил ему дачу, так что у меня нет никакой необходимости искать с ним контакты через посредника, тем более такого, как Бялек, отношения с которым у меня далеко не. самые лучшие. Это можно легко проверить.

– У меня есть по этому вопросу показания Бялека и Валицкого, – возражает Корч.

– Вероятно, они дали ложные показания, – настаивает на своем Ольсенкевич. – У Бялека были какие-то счеты с Врублем, и, возможно, он обращался к Валицкому. Не хотел, чтобы эти отношения стали достоянием гласности, – добавляет она как бы в пояснение.

«Кто из них говорит правду, а кто лжет? – размышляет Корч. – Бялек, узнав, что речь идет об убийстве, не стал отрицать своего обращения к Валицкому с просьбой об услуге. Валицкому, правда, он не сказал, что выступает от имени Ольсенкевича. Не оговаривает ли Бялек его с целью отвести подозрения от себя? Не исключено, что с этой же целью и тот обвиняет его во лжи. Документация – вот где нужно искать ответ. Только с какой стороны к ней подступиться?»