Текст книги "Испорченные сказания. Том 4. Шаг за рубеж"

Тоб

Сбежавший с острова ученик лекарей устал.

Несколько дней их небольшая группа, состоящая из него самого, друга-рыцаря и Даффы, которую юноше опять приказали называть Авит, бежали и скрывались от рыцарей из Серого Братства. От тех самых, кто, как надеялся Тоб совсем недавно, должны помочь троице.

Зэуран вбил в голову, что его братья по оружию враги и предатели, он опасался, что они навредят бывшему крестьянину, обидят Даффу и, еще больше, что они не помогут самому сиру добраться до короля. Тоб знал, что спутник обладает важной информацией, такой, что это должно перевернуть в столице все вверх дном. Что-то про отравление короля, имена отравителей и лордов, которые в этом повинны. Рыцарь утверждал, что знал слишком многое и за это его заточили на острове.

Только после многих дней пути по землям вне острова Зэу признался, что, если бы несколько друзей не пожелали отправиться туда же в качестве стражи для сира, он бы не добрался до своей одинокой комнатки живым. На мужчину совершали множество покушений, лекарь, подкупленный врагами, пытался его отравить, однако каждый раз неудачно. Друзья пришли на помощь очень вовремя. Полгода Зэуран спал урывками и лишь когда в его покоях находился союзник.

Спустя два сезона покушения вмиг прекратились. То ли враги сочли бывшего рыцаря более неопасным, то ли что-то в столице изменилось… Зэу мог бы рассказать обо всем, что знал, друзьям-стражникам, но не стал. К тому моменту как он понял, что выбраться у него если и получится, то далеко не сразу, он окончательно перестал доверять окружающим. Тоб по коротким пояснениям понял, что приятели, защищавшие сира, начали покидать остров спустя сезон, понемногу, по одному человеку, они отправлялись обратно, говорили, что на время, и более не возвращались.

Служащие в одном Ордене оставили Зэурана гнить в приюте, и тот, опасаясь расправы, сидел тихо и ждал, когда отыщется способный помочь ему человек. Он ждал какого-то знака, теряя веру в себя с каждым днем и заодно разочаровываясь в мире. В том самом, что бил его и бил, лишал смысла существования, превращал в ничто. Сын крестьянина понимал приятеля, он и сам видел, как остров меняет людей.

Лишь теперь у несчастного свидетеля-сира появился человек, которому тот вновь смог открыться.

Зэуран не уставал повторять, что Тоб болван, грубо говорил с ним, обливал водой по утрам, обвинял в кривых руках, в слабости, невоспитанности и глупости. С момента освобождения юношу стали заставлять упражняться с мечом и драться без оружия или с тем, что имеется поблизости. Зэуран не прекращал обзываться, но ученик лекарей понимал, что это такая манера общения, и на самом деле рыцарь привык к спутнику. Сам Тоб тоже привязался к суровому мужчине, который не уставал его гонять, шпынять, обучать и не давал передохнуть ни дня, и к душевнобольной женщине, за которой ухаживал уж больше двух лет.

Даффа, испытывающая при словах «сир», «рыцарь» и «Братство» животный страх, а уж при встрече мужчины в доспехах или с символом волчьей головы и вовсе впадавшая в безумное неистовство, уже перестала воспринимать Зэурана как угрозу и даже прониклась к нему некоторой симпатией. Она по-прежнему больше доверяла ученику лекарей, но теперь не убегала от мужчины, могла поделиться с ним едой или цветами и листьями, которые собирала по дороге, и не кричала, когда тот ее одевал или помогал Тобу умывать и расчесывать леди.

Тоб же, хоть и возмущался, иногда ругался со спутником, хотел полениться в те редкие минуты, когда это было возможно, но в глубине души понимал, что его обучают и впрямь важным вещам. Зэу рассказывал ему истории, продолжал дело лекарей и заставлял разбираться в буквах и цифрах – читать, считать, писать; он объяснял, как драться с более сильным противником, и еще очень-очень многое. Только то, что могло бы пригодиться в будущем. Юноша с каждым днем сильнее чувствовал, что воспринимает вредного ворчуна как родню. Тоб уже не мог представить, как будет выглядеть жизнь без бесконечных указок и осуждений любого действия. В том числе и правильного. Может, именно поэтому разговоры, которые иногда хотел вести рыцарь, не нравились ученику лекарей и он старался избегать их.

– Я должен поведать тебе многое, ведь если я умру… – так начинался разговор каждый раз. И каждый раз Тоб не хотел слушать мужчину.

– Не помрешь. Я лекарь, и я тебя излечу!

– Не все раны и опытным лекарям под силу залатать, а уж тебе-то куда соваться?

– Я много учился. Ты думаешь, что я глуп, но я поумнею. Набью себе голову всякими умностями и стану лучше лечить. И я научусь латать такие раны, что тебе не будет больше страшно за жизнь.

– Я и сейчас не боюсь.

– Ты только так говоришь. Я всякому научусь и смогу что угодно!

– Интересно, смогу ли я дожить до того дня, когда ты, как и хотел, купишь себе дом и заведешь семью? Ты ведь о том мечтал?

– Я уже понимаю многое. Тебе дом мой неинтересен. Ты придумываешь, как отвлечь меня от других мыслей? Я умнею, и скоро тебе придется много потеть, чтобы обмануть меня!

– Ты очень повзрослел с нашей первой встречи, – похвалил Тоба сир. – И многому научился, это правда, но теперь ты должен слушать меня и запоминать, хорошо? Это важно.

– Не хочу!

– Но почему? Ты отказываешься уже который раз, и я не понимаю. Ты неплохо запоминаешь, если требуется, и в этот раз справишься.

– Не стану, – юноша покачал головой. – Не надо мне ничего такого говорить. Никаких тайн.

– Да почему же? Тоб, не увиливай! Чего ты разволновался?

Крестьянский отпрыск вынул из-за пазухи завернутый в грязную тряпку зачерствевший хлеб – он, привыкший, что необходимо прятать и откладывать на потом лишний кусок, никак не мог избавиться от привычек. Крестьянский сын развернул остатки буханки, протянул рыцарю, но тот отказался, выставив вперед руку, и недоучка из Цитадели впился зубами в кусок.

Зэу терпеливо ждал, пока Тоб прожует, молчал, и когда юноша решил запить свой перекус – к вечному голоду ученика лекарей рыцарь уже привык и перестал ругать его за постоянное желание набить брюхо, – продолжил говорить. Наконец, когда, несмотря на длительное молчание собеседника, сир так и не сменил тему разговора, Тоб вздохнул:

– Ежели ты расскажешь о том, что знать мне надобно, опасаясь смерти своей, то ждать ее недолго станет – вот как говорил староста. Он много чего умного знал, на то и староста. Плохая это примета, нельзя. Ежель я соглашусь и выслушаю, значит, и правда к Богам подашься, а я не хочу этого.

– Опять за старое? Нет в этих приметах никакого смысла! В это только девки глупые верят да такие оболтусы, как ты. Сядь и слушай наконец, сколько мне за тобой бегать и уговаривать?

Тоб поднялся, он хотел уйти, но рыцарь поймал его, надавил на плечи и усадил на место:

– Жуй и слушай.

– Нет-нет-нет!

– А ну руки от ушей убери! Я тебя сейчас как свяжу по рукам и ногам, и буханку твою в пасть засуну, чтобы орать прекратил! Не веришь? А-а-а, веришь? То-то же. Слушай меня теперь, надоело откладывать.

Невзирая на протесты, Зэуран поведал юноше о делах минувшего. Он рассказал о лекарях, которые были виновны в отравлении короля, очень подробно описал цвет жидкости, которую, как был уверен сир, подливали в пищу правителя. Рыцарь поделился знаниями, что имя лорда Мортона Бладсворда неоднократно упоминалось недругами Гийера Старская, долго и подробно рассказывал о роде Голдрэт – его и остальные имена Тоба заставляли запоминать и требовали перечислять каждое утро, – о многочисленных бастардах рода, сравнивал их с Флеймами, которые проникали в свое время повсюду, от вояк до советников.

Ветви, бастарды, Великие Династии и короли, сиры с их прозвищами, лекари, бесконечная череда каких-то событий – это смешалось в голове крестьянина.

Когда юноша выучил основные имена, Зэуран стал вынуждать его повторять раз за разом одни и те же фразы, снова и снова излагать полученную информацию в нужной последовательности. Пытка закончилась вместе с привалом, а до этого, во время отдыха и попыток ученика повторить выученное, он получил не меньше четырех подзатыльников. Не любящий верховую езду сын крестьянина был счастлив вернуться в седло, но и здесь ему не было покоя. Рыцарь продолжал терзать юношу, пока не упомянул бастарда Голдрэта и новое лицо – сира Саттона Настойчивого, которого также подозревал в помощи злодеям.

Упоминание рыцарей помутило рассудок леди, и она, закричав что было сил, упала вперед и крепко обняла шею лошади. Крик напугал нервную кобылу, купленную специально для Даффы, – больная женщина в последние дни вела себя очень тихо, достойно и совсем не отличалась от здоровой, если ее, конечно, не слушать и не позволять ей теряться. Копытная, чьи поводья были привязаны к седлу Тоба, чтобы в случае опасности они оба могли бежать, понеслась вперед. Судя по всему, лошадь ученика лекарей повиновалась настрою подруги, напугалась крика или не ожидала рывка – она попыталась сбросить всадника и помчаться в ту же сторону. Крестьянский сын и сам ойкнул, выпустил поводья, а после заверещал что было сил, так как не сумел упасть как положено и повис, застряв ногой в стремени. Он держался руками за седло и собственную конечность, чтобы не начать биться головой о землю. При каждом толчке, при каждом ударе копыт о песок проскальзывала мысль, что это будет последнее, что он услышит.

Зэуран что-то кричал, кажется, он мчался следом, но юноша ничего не разбирал. Он не видел ничего, кроме лошади, неба и кустов.

Каким-то чудом Тобу удалось удержаться за седло и, кажется, длинную гриву и без того нервного коня, подтянуться и высвободиться. Силы покинули его в тот же момент, как нога получила свободу, и он упал на землю с грацией мешка с зерном. Сын крестьянина успел открыть глаза и увидеть, как задние копыта приземлились рядом с его лицом. В глаза брызнули пыль и песок, и Тоб, хоть было уже поздно, вспомнил о словах рыцаря и закрыл голову руками. Кажется, его отвратительное падение, за которое он позже выслушает, что думает сир, прошло весьма удачно – все части тела слушались и болели в меру.

– Тоб! Тоб, ты жив? – Крестьянский отпрыск раздвинул руки, посмотрел вперед. Перед ним так же виднелись копыта, но шерсть выше них была уже другого окраса.

– Да! – ответил он, надеясь, что опасные ноги не станут приближаться. – Зэу, Даффа!

– Будь здесь! – крикнул ему мужчина откуда-то сверху, и копыта наконец сдвинулись в сторону от Тоба.

Напуганный юноша пробурчал невнятные слова согласия, которые рыцарь, скорее всего, не услышал, ускакав вслед за леди, и пролежал еще пару минут. Страх понемногу отступал, и Тоб осмелился сначала убрать руки от головы, а после и подняться. Когда он уперся ладонями в землю, то с трудом сдержался, чтобы не заплакать, – кожа на руках была ободрана во время падения, крестьянский отпрыск чувствовал боль, но еще больше – обиду.

Прилично досталось и ноге – новые штаны оказались порваны, от нескольких камушков, которые неудачно подвернулись на пути конечности, остались царапины и ссадина, из-за неудобного положения тела у теплой рубахи, красивой, с тесьмой – такой дорогой вещи у Тоба еще никогда не было, – порвался рукав. Обиженный несправедливостью мира и морщащийся, ученик лекарей все же, пока никого не было, быстро и тихо всплакнул. В голове Тоба вертелись мысли о том, что Зэуран учил его держать удар, что бы ни происходило, и все время высмеивал юношу, когда тот был готов сдаться, просил пощады на тренировках, обижался или боялся. Но в этот раз сдержать слезы не получилось.

Утерев щеки и заплаканные глаза грязными руками, от чего на лице остались серо-коричневые полосы, юноша осмотрелся. Он еще жалел себя и одежду, а когда ему захотелось пожаловаться на кару свыше и проклятие Богов, приведшие к такому результату, никого рядом по-прежнему не было. Рыцарь слишком долго, по мнению ученика лекарей, догонял Даффу и спасал ее.

Быть может, что-то случилось? Может, им нужна помощь?

Юноша поспешил в ту сторону, куда, скорее всего, унеслись глупые лошади. Он не видел, как они скакали, но иного пути, кроме поля, у животных не было. Не в землю же они провалились?

В порванный рукав задувал ветер, коленка болела при каждом сгибании и выпрямлении, руки неприятно зудели, если Тоб сжимал их в кулаки, а глаза юноши щипало.

О просьбе сира оставаться на месте ученик лекарей вспомнил, когда прошел уже треть поля. Спутников не было видно, ни лошадей, ни людей, ничего. Волнение лишь усиливалось с каждым шагом. Теплая одежда, большая часть украденных денег, посуда, припасы, карта – все это хранилось у сира и в седельных сумках. Немного монет, на случай опасности и нападения врагов, были вшиты в одежды леди Старскай и спрятаны в сапоге у Тоба, юноше на хранение досталась меньшая часть.

Если же теперь мужчина и женщина потеряются, сын крестьянина лишится всего – и друзей, и будущей награды, и обещанной должности, и, скорее всего, жизни, ведь самостоятельно выбраться к деревням и тем более к городу он не сумеет. Кроме того, он уже сбежал с острова и увел больных, а значит, те лекари и мудрецы из Цитадели не захотят иметь с ним ничего общего. А могут еще и обвинить во всяком, и… И отправить к палачам!

А что, если этот побег был заранее спланирован рыцарем? Заставить кричать Даффу он не мог, но мог знать, чем ее расстроить. Догадаться. Всякие сиры ее постоянно волновали, это понимал и Тоб, хоть, по словам рыцарей, он умом не отличался. А когда все так удачно сложилось, решил, что нечего больше, когда женщина привыкла к нему, водить с собой обузу-Тоба, и поспешил избавиться. Даже убивать не пришлось – уж Зэуран точно знал, что выжить в страшном лесу с бесконечными полями вокруг, где нет ни одной деревеньки, у неприспособленного глупого беглеца с острова шансов нет.

Юноша не умел охотиться, почти все его оружие, кроме ножа и пращи, было привязано к седлу, а попасть в кролика или птицу камнем так ловко, чтобы добыть себе пропитание… Нет, этого Тоб точно не сумеет. Также он плохо разводил костер, особенно если было сыро и влажно. Он не умел нормально потрошить зверье, не знал, как свежевать добычу, не умел коптить мясо так, чтобы хватило на следующие дни и ничего не пропало.

Ученик лекарей знал, какие шишки и ягоды можно есть, какие коренья и орехи полезны, а какие опасны, и вполне мог бы пережить день-два на подножном корме и диких фруктах – он ведь с самого детства вместе с соседскими приятелями объедал леса вокруг деревни, так как еды вечно не хватало. Даже учил этим премудростям рыцаря, но долго ли он смог бы протянуть в гордом одиночестве, когда стемнеет, похолодает и явятся дикие звери, голодные, свирепые и жаждущие сожрать на ужин сына крестьянина?

Почти безоружный, он не сумеет противостоять опасностям, которые подстерегают за каждым камнем и деревом. В том, что зверье пожелает отведать именно его плоти, у юноши не было никаких сомнений.

Крестьянский сын шел по полю, падал, обдирал ногу еще больше, вставал и снова шел. К тому моменту, как он поднялся на небольшой холм, располагавшийся почти в середине, солнце уже начало стремительно уходить за горизонт, свет едва проникал между стволов деревьев – на западе стоял густой лес. Становилось холоднее, и юноша думал, что вскоре наступят такие холода, что он замерзнет насмерть и к утру звери найдут его окоченевшее тело. А может, оно станет куском льда – там, где жил Тоб, снегов никогда не шло, но он слышал про них и жуткие морозы.

Силы оставили юношу на этом холме в один миг. Быть может, он и смог бы идти дальше, не будь ему так страшно и обидно за свою судьбу. Тоб жалел себя; он уверовал, что это его последний день, и уселся рядом с толстоствольным деревом, которое росло с краю возвышения, прислонился к нему спиной и притянул ноги к груди, чтобы было теплее. Сидеть на сырой земле холодно, но вставать и идти куда-то казалось еще более глупым вариантом.

Тоб тихо вспоминал молитвы, которым когда-то его обучили родители, путал некоторые слова, пока тихо бурчал их, и иногда громко и прерывисто вздыхал. Он думал, что уже, наверное, покинул мир, когда поднял голову и увидел приближающееся к нему пятно света.

Ученик лекарей даже поднялся на ноги и потер глаза. Постепенно пятно начало превращаться в силуэт удивительного существа – человека до половины, а от пояса вниз оно переходило в тело крупного животного. Поднятая рука гостя светилась, и свечение это расползалось вокруг. Понемногу, по мере приближения, юноша смог понять, что это всадник, а не неизведанное волшебное создание, но свечение никуда не делось.

Сын крестьянина зачарованно смотрел, как некто, скорее всего спаситель, приближается. В землях, где он жил, мало кто верил в подобные легенды, они пришли откуда-то с севера, но странники, если останавливались в деревеньке, рассказывали детям о всаднике по имени Дневной Свет, или, как его еще называли, Приносящем Тепло. Тоб помнил, как, будучи маленьким ребенком, просил рассказать о герое еще и еще.

Его родители не одобряли веры в чужие сказки и говорили, что надо работать в поле и выгонять скотину на луга вместо того, чтобы просиживать штаны у крыльца старосты, который, старый дурак, позволял у себя останавливаться кому ни попадя. Но иногда Тоб убегал с работ и приходил послушать.

Дневной Свет когда-то давно был рыцарем, одним из первых. А может, именно с него и зародилось рыцарство. В те времена он служил Старскаю, внуку или внуку сына Первого из Рода. Постоянные войны лишили правителя возможности помогать простым людям, и потому он решил, что для этой миссии требуется особый человек. Настоящий герой, который согласится сменить свою обычную и интересную жизнь на бесконечные скитания и ответственность за весь мир.

Тогда еще человек, имени которого никто не помнил, молодой и самоуверенный, согласился. Храбрец принес клятву Старскаю, и потомок Первого из Рода пожертвовал ему часть своей силы. Доблестный рыцарь справлялся со своими поручениями ровно до тех пор, пока не повстречал сестру потомка Первого из Холдбистов, женщину, представившуюся ему изгнанницей и очаровавшую жаждущего спасать всех и каждого мужчину. Дневной Свет полюбил деву всем сердцем, и, когда она решила увлечь его за собой на север, пообещав там стать его женой и обеспечить счастливую совместную жизнь, сир отправился за возлюбленной, не испытывая ни малейшего сомнения. Народ перестал волновать его, как и клятва.

Никакой счастливой жизни не случилось – прекрасная леди, как только родился сын, которому посчастливилось обладать даром Старская, передавшимся от отца-сира, отдала героя на растерзание подданным, но после, передумав, возможно, из-за каких-то чувств, отправила того в темницу. Сын с даром врага должен был помочь в войне – в этом она призналась плененному мужу, – и это единственное, что она на самом деле желала получить от Дневного Света.

– Никакой любви, никакого счастья, никакой семьи! – жестоко смеялась дева над отцом своего отпрыска – будущего великого воина. – Рыцарь, пошедший против клятвы, смешон и бездарен. Муж, не вовремя вспоминающий о предназначении, лежа в постели, глуп и бесполезен. Ты не годен ни на что, жалок и сломлен. Ты будешь гнить здесь до тех пор, пока я не пожелаю с тобой развлечься!

Дневной Свет поверил в слова своей возлюбленной. Быть может, если бы их произнесла любая другая женщина, он бы не чувствовал такого опустошения в душе. Но это говорила мать его сына. Та, которая более года звалась любимой и возлежала с ним, та, которую он держал за руку перед алтарем – местом памяти Первых – и чье имя считал слаще меда. За годы служения Старскаю его не смогла сломить ни одна беда, ни один враг, ни одна потеря, но это сумела сделать хрупкая на вид и жестокая внутри словно лед леди севера.

Долгие сезоны Дневной Свет просидел в заточении, затем миновали и годы. Его сын подрос и окреп, всего один раз, через решетки, леди показала отцу его отпрыска. Она не стала вдруг добра и мила, не пожалела супруга, не сняла с него кандалы и не позволила прикоснуться к чаду. Холодная женщина привела к мужу дитя с единственной целью.

– Дай благословение свое сыну. Его ждут великие свершения, и предстоит ему стать тем самым переломным моментом в войне, камнем преткновения, невидимым пером, легким и незаметным для неосведомленных, но тем, что сможет склонить весы в нашу сторону. Благослови его.

Дневной Свет не желал благословлять на грехи отпрыска, и тогда леди сказала:

– Неужто желаешь ты смерти единственному своему сыну? Тому, что стал твоим наследием и продолжением? Неужто ты готов пожертвовать своим чадом ради крупиц гордости и чести? Ни один мужчина, ставший отцом, не должен думать прежде всего о себе.

Тогда Дневной Свет устыдился и дал благословение, а вместе с ним и передал почти все дарованные Старскаем силы отпрыску, чтобы защитить его от гибели и страданий. С тех пор в Ферстленде, по крайней мере в северной его части, воцарился мрак.

Пятнадцать лет шли войны, сражение за сражением, смерть за смертью, пока наконец правителя Старскаев не смогли уничтожить. Его дети были еще совсем малы, дар контролировал их, а не они его, и вскоре Холдбисты, сумевшие одолеть и подмять под себя Глейгримов и Флеймов, прибрали бы к рукам и владения Старскаев. Разумеется, жестокие правители с севера не стали бы жалеть детей и оставлять в живых будущих врагов.

Слухи о происходящем дошли до Дневного Света, и замученный, уставший обвинять себя во всех существующих грехах и обрушившихся на земли бедствиях рыцарь наконец поднялся с колен. Он не смог уберечь правителя, которому приносил клятву верности и которого предал, поддавшись искушению, но мог спасти его детей. Собрав остатки силы, он воззвал к солнцу, теперь извечно скрывающемуся за тучами, и оно подчинилось его воле. Впитав теплоту и свет, рыцарь почувствовал, что вновь крепнет.

Когда Дневной Свет выбрался из подвалов и смог разогнать тучи, он схватил факел, поднял его и взмолился луне, прося даровать ему часть ее света, чтобы он сумел помочь людям вновь поверить в добро, и его мольбы были услышаны. Рыцарь, тут же прозванный Дневным Светом, излучающий тепло, и его факел, освещающий мир вокруг, вернули в души людей надежду. Подданные Холдбистов, не желавшие сражаться, плененные лорды Глейгрим и Флейм, все они отправились следом за рыцарем, по крупицам собирая новые войска, чтобы свергнуть сына и леди-жену спасителя.

О войне и страданиях детям не рассказывали, обычно сказители предпочитали коротко объяснять, что Дневной Свет добрался до леди, встал на защиту детей правителя, был вынужден сразиться с собственным сыном и убить его. Заканчивалась история всегда тем, что первый рыцарь оставался жив и продолжал миссию, для которой его выбрал Старскай. И по сей день он разъезжает по Ферстленду и светится в темноте. С тех пор рыцари, наученные опытом своего предшественника, стали приносить обет и отказываться от жен и детей. Это делали те, кто видел, что натворил Дневной Свет, и следующие поколения, которым рассказывали легенду. Со временем это лишь закрепилось и стало традицией.

– Не могу поверить, – Тоб прикрыл рукой рот. – Неужели? Дневной Свет, я не думал… Нет, слышал и верил, но давненько. Да-да, верил, что ты спасаешь, но разве ж таких, как я?

Но прославленный бессмертный всадник почему-то заговорил голосом Зэурана и постепенно стал приобретать его же черты лица.

– Тоб! Тоб, ты в порядке?

Лошадь, которая поначалу показалась юноше огромной, вдруг разделилась на две, а массивный человек с факелом – на мужчину и женщину. Даффа и Зэуран!

Не может быть… Они все же не бросили ученика лекарей! Тоб был счастлив и в почти спустившихся сумерках побежал им навстречу.

– Я же велел тебе оставаться на месте! Болван! Ничего толком сделать как следует не можешь? – Юноша остановился перед лошадьми и отпрянул, когда злой рыцарь спрыгнул на землю. – Почему ты не послушал меня? Мы обыскались! Я думал, что ты… Болван.

– А я думал, что вы потерялись или случилось чего. Я знал, что надо идти туда, – юноша неопределенно махнул рукой себе за спину, – но там вас не оказалось, и я устал… И стало очень холодно… И я думал, что вы меня бросили и больше никогда не придете!

– Да куда уж там, бросили… Бросил бы, если б знал, что проку от тебя нет. Но Даффа бы мне голову откусила ночью, если бы мы тебя оставили. Да и привык я к тебе, имена, быть может, ты запомнишь. И драться научишься, хоть прок какой будет.

Женщина свесилась с лошади, и Тоб поспешил к ней, чтобы помочь слезть. Она, опустившись на землю, погладила его по голове и удивленно спросила:

– Тоб, ты не видел моих покоев? Здесь холодно, мой брат знает, что я мерзну, и камин надобно хорошенько растапливать. – Она взяла его за руку: – У тебя ледяные руки! Пойдем со мной, там будет тепло. Нам подадут горячего вина. Ты согреешься, Тоб, негоже защитнику королевской сестры мерзнуть на ветру! Но где же главные врата? Почему все переделали? Этот сад мне не по нраву, я скажу, чтобы вернули, как было!

Переубеждать Даффу-Авит не было никакого толку. Она часто, подустав, забывала, где находится, и дурные события последних полутора десятков лет стирались из ее памяти. Женщина впадала в детство и была уверена, что живет в замке или направляется в него. Скорее всего, таким образом Боги оберегали ее и защищали от недобрых мыслей.

Лишь когда душевнобольная леди уснула, Тоб с Зэураном смогли нормально поговорить у костра.

– Почему ты решил, что я брошу тебя? Ты, разумеется, тот еще помощничек, да и трус к тому же – я вижу, опять, как девка маловозрастная, сопли распускал, вон глаза опухшие и краснющие…

– Ничего я не девка. Это…

– Да-да, все пепел и песок виноваты. Но привык я к тебе. Ты помогаешь нам, и Авит без тебя не хочет никуда идти. К тому же ты не думай, что я слова держать не могу, я не просто так рыцарем звался – я обещал, что помогу с должностью, и я помогу. А ты не слушаешь меня, как всегда.

– Я подумал, что ты не хочешь мне состояние свое отдавать. Те четыре сотни и еще больше, как ты говорил. Ведь теперь можешь вернуться и сам же монеты забрать. У себя оставить, на житье хорошее. И героем же стать, сам один, без меня! И богачом!

– Нет, – коротко и непонятно на что именно ответил Зэуран.

– Я знаю, что убивать можно и за пару золотых. Я б не стал и не сумел бы, а другие так делают.

– Убивают за медные монеты или за пару сапог, Тоб. А бывает, что и за грубое слово.

– Это-то да. Значится, за целую кучу золота точно. Я подумал, ты передумал делиться и…

– Не переживай, из-за золота мы с тобой не поссоримся, – Зэу вздохнул и пнул лежащую под ногами то ли шишку, то ли кусок ветки – ученик лекарей рассмотреть не успел. Рыцарь вдруг заговорил быстро-быстро, чтобы его не перебивали: – Нет у меня его. Ни монеты. Ни золотых, ни серебра, ни даже медяков. Все, что было при мне, забрали, когда отправляли на остров, а все, что я нажил, давным-давно, стоило мне пропасть из Санфелла, украли. Растаскали, думаю, в первые же пару дней. Те же, кто меня заточил в Пристанище.

Тоб поднялся на ноги. Он, широко открыв глаза, смотрел на рыцаря и молчал. Юноша не мог поверить, что тот мог так поступить с другом.

– Ты обманул меня? – прошептал юноша.

– Да.

– Ты обманул меня…

– Да, Тоб, я хотел, чтобы ты помог мне выбраться, а потом ты продолжил помогать… А после мне стало стыдно признаваться, и я не хотел ссориться с тобой.

– Ты обманул меня! Ты лгал! Ты мне лгал! – закричал Тоб. Его вопли разбудили Авит, она сонно потянулась, и сын крестьянина схватил ее за руку, чтобы поднять. – Ты плохой и злой врун! Я рискнул всем, чтобы… А ты… Врун! Даффа, этот человек обманывал нас! Мы уходим от него!