Текст книги "Проклятые огнем"

Прежде чем начало слегка отпускать, пришлось выпить треть кувшина, не меньше. Наконец мужчина отставил в сторону сосуд и открыл глаза.

Ведьма по-прежнему не шевелилась: чуть вздымалась грудь под рубахой из каменного льна, на бледном лице багровела россыпь пятен – следов, оставшихся после попытки огненного духа вырваться на свободу: изгонят – все пройдет, не изгонят – покраснения будут наименьшей проблемой.

Вопрос, правда, упирался в то, что изгонять было некому.

Да, монахи умели изгонять саламандр. Но в замке ведь сейчас не было монахов! А признание, что ты нацепил чужую рясу, – сейчас, да и вообще, – равнялось самоубийству.

Конечно, у Оффенбаха были некоторые храмовые знания, но их было явно недостаточно для того, чтобы изгнать огненного духа. Для сотворения такого ритуала именем Единого требовался как минимум постриг, а у Мадельгера чего не было, того не было. И не сказать, что он, до недавнего времени, очень по этому поводу горевал.

Впрочем, сейчас у незадачливого ландскнехта появилась еще одна проблема. Селинт. А точнее, тот факт, что она, называясь одним и тем же именем, фактически вела себя как два разных человека. Нет, можно, конечно, предположить, что она просто паясничает… Но зачем ей это?

Предположим, что она, пользуясь тем, что нынешний лорд не знает, кто она такая и какое имеет отношение к госпоже Аурунд, притворяется несчастной безобидной девицей. Предположим даже, что она сперва не узнала Мадельгера и продолжила играть свой спектакль. Но зачем ей после этого, узнав его, раскрывать, кто она такая? Зачем столь явно угрожать? Не проще ли было до конца притворяться обычной крестьянкой, в надежде что ландскнехт поможет ей выбраться наружу?

Нет, конечно, наличие саламандры накладывает отпечаток на личность хозяина – это Мадельгер прекрасно знал, – но огненный дух живет сам по себе, а его носитель – сам по себе. Стихиаль пламени пытается вырваться. Посмотреть на человеческий мир чужими глазами, ощутить прикосновение ветра человеческой кожей, попробовать на вкус воду, но человека в этот момент бьет и корежит. А потом дух снова засыпает на какой-то момент, и с его носителем можно поговорить… Как это было сейчас…

Но не объясняло это, не объясняло, почему она ведет себя так, словно здесь сейчас находятся два разных человека – безобидная крестьянка и помощница Аурунд Великой. А это значило только одно – огненный дух тут ни при чем.

* * *

Пять лет назад

Эта идиотская идея пришла Мадельгеру в голову на третий месяц его злоключений. Позже, размышляя, как он вообще решился на такое, ландскнехт не мог это объяснить ничем, кроме временного помутнения рассудка, да и вообще, иначе как дуростью не называл. Но тогда, на службе у ведьмы, когда каждый день чувствуешь, как ошейник буквально жжет кожу, а проходя по коридорам замка, вынужден смотреть в откровенные и насмешливые глаза Селинт… На тот момент эта идея казалась самым простым выходом из сложившейся ситуации.

Мадельгер решил посмотреть на огонь.

Жить ему уже не хотелось, а муки, испытываемые, когда огненный дух гуляет по твоему телу… Да – именем Единого! – проще помучиться один месяц, чем неизвестно сколько влачить рабское существование, служа ведьме. Плюс, вырвавшийся на свободу стихиаль сможет нанести такие разрушения, что месть можно будет считать полностью свершившейся.

Трудней всего оказалось найти открытое пламя. Когда каждый боится случайно стать пленником саламандры, когда огонь в печи закрывается надежными металлическими створками, а факелы прикрываются специальными куполами – чтоб свет от огня падал только вверх и вниз и случайный взгляд не коснулся языков огня, – очень трудно на необходимое время задержать взгляд на пляшущих языках. А если к этому добавить, что Оффенбах понятия не имел, сколько надо смотреть на огонь, чтобы в тебя гарантированно вселилась саламандра…

Найти открытый огонь оказалось очень трудно, если не сказать вообще невозможно. Искать пришлось долго – заходить на кухню, пытаясь завести разговор с поварами, задерживаться по ночам на крепостной стене, пытаться тайком утащить огниво.

Наконец к исходу недели Мадельгеру удалось на полчаса остаться в гордом одиночестве неподалеку от горящего пламени факела. Но в тот миг, когда наемник уже был готов заглядеться на пляшущие языки, запястье ощутимо кольнуло. Ландскнехт опустил взгляд на руку, и ему захотелось взвыть в полный голос от безысходности – он совершенно забыл о знаке Единого, синеватыми линиями переливавшемся на коже.

Идиотская идея обернулась не менее идиотским провалом: одно дело, если ты, например, просто не задумался об опасности, грозящей каждому, кто засмотрится на огонь, и совсем другое – если ты банально забыл о том, что все твои попытки заранее обречены на неудачу.

Мужчина тихо ругнулся сквозь зубы, помянув Скримсла – водяного змея, – и, прикрыв факел колпаком, отвернулся от огня. И ведь как все хорошо начиналось – попал на обход коридоров замка, улучил момент, когда никого рядом не было, а следующая пересменка только через час, оказался неподалеку от горящего факела… И совершенно забыл о том, что ты неподвластен огненным духам из-за того, что в детстве пересекал границу с Дертонгом. И что самое обидное – сам-то Мадельгер этого путешествия совершенно не помнил! Слишком он был для этого мал.

Еще раз помянув в ругательстве водяных змеев, Единого и Того, Кто всегда Рядом, – причем сплелись они, по словам незадачливого ландскнехта, самым причудливым образом, – мужчина опустил взгляд и медленно пошел в обход своего участка.

Подковка на каблуке левого сапога слетела еще неделю назад, и если один шаг отзывался звонким цоканьем, то второй был практически неслышен. Вот и создавалось впечатление, что тот, кто идет вдоль коридоров, постоянно останавливается, раздумывая, идти или не стоит. Впрочем, сам Мадельгер особо не задумывался об этом – на душе и без того было муторно и тошно.

Осталось пройти совсем немного: завернуть за угол, дойти до следующего поворота и, развернувшись, идти в обратную сторону – пока никто не задумался о том, почему задерживается обходящий. Но мужчина вдруг замер, настороженно глядя перед собой: бледный свет, видневшийся из-за угла, вдруг начал усиливаться, яркое пятно начало расти… Расти так, словно кто-то снимал с факела защитный колпак…

Наемник, не думая уже ни о чем, рванулся вперед.

Он успел за несколько секунд до непоправимого. «Нанятый» всего с неделю назад – Мадельгер лично присутствовал при найме, в живом коридоре стоял, – мальчишка-ландскнехт, худой, большеглазый, лет пятнадцати на вид, такой, что и не поймешь, взрослый или еще ребенок, – уже почти снял с факела защитный колпак и злыми глазами всматривался в глубину пляшущего пламени. И было, было в этом взгляде что-то знакомое, что-то неясное, что-то смутно всплывающее из памяти…

Размышлять было некогда.

Оффенбах вцепился одной рукою в плечо мальчишке, резко рванул парнишку на себя, разворачивая от опасного пламени и разрывая невидимые, но уже такие ощутимые огненные нити, протянувшиеся из глубины пляшущих языков, а второй рукой одновременно прихлопнул пламя, полыхающее на факеле.

Коридор погрузился в темноту. Слышно лишь было сбивчивое, гулкое, даже с какими-то подсвистываниями, дыхание мальчишки. Мадельгер за плечо подтащил его к сероватому, едва заметному во мраке провалу окна-бойницы и зло прошипел:

– Жить надоело?!

Он ожидал чего угодно: оправданий, фраз «я не хотел, оно случайно», насупленного молчания – но совсем не того, что мальчишка вытянется в упрямую струну и резко выплюнет:

– Надоело! И что?!

Оффенбах медленно разжал руку. Он мог, конечно, предположить, что он конченый идиот, но что их таких внезапно окажется двое… Это было для мужчины внезапным открытием. И не сказать, что очень уж приятным.

А мальчишка стоял, не отрывая от него напряженного взгляда, и по его тонким, упрямо сжатым губам было видно – честно говорит, действительно надоело.

– Почему? – только и спросил ландскнехт.

От этого короткого вопроса его собеседник малость смешался, а потом ожесточенно дернул плечом:

– Я должен радоваться рабскому ошейнику?!

Мадельгер дернул уголком рта – то ли усмехнулся, то ли скривился:

– Есть более простые способы свести счеты с жизнью.

– Например? – В голосе не было ни малейшего намека на интерес.

– С башни. Вниз головой. – Кажется, в ответе проскользнула ирония.

Мальчишка ее легко почувствовал, ощетинился:

– Если умирать, так не в одиночестве. Госпожу Аурунд бы еще прихватить. Да продлит Тот, Кто Всегда Рядом, ее дни… на сковородке! – На последних словах мальчишка вздрогнул всем телом, вцепился обеими руками себе в голо, словно ему не хватало воздуха… Хотя почему «словно»?

Впрочем, видно, этих коротких слов было недостаточно для того, чтобы ошейник сжался навсегда. Уже через мгновение юный ландскнехт убрал руки и замер, хватая ртом воздух.

– Поосторожней со словами, – фыркнул Мадельгер. – Хотя… Ты ж хотел умереть? Вот тебе простейший способ. – Задумываться о том, что всего несколько минут назад был таким же идиотом и так же пытался всмотреться в огонь, чтобы призвать в свое тело саламандру, не хотелось.

Мальчишка зло сжал челюсти и отвел взгляд.

– Звать тебя как, самоубийца?

– А какое это имеет значение?!

– Интересно просто, как зовут дурака, решившего поступить так же, как и я, – пожал плечами мужчина.

Юный ландскнехт бросил на него удивленный взгляд и тихо вздохнул:

– Орд. Орд Цейн.

– Орд… Острие клинка… – тихо протянул Мадельгер. – Говорящее имя.

– Я с севера. У нас принято давать имена, связанные с войной и оружием, – тихо буркнул молодой наемник.

– Я в курсе, – в голосе Оффенбаха проскользнула непонятная ирония. – Уж будь уверен.

Орд вновь отвел взгляд, а затем, когда поднял глаза на собеседника, на лице его была написана упрямая решительность:

– А я все равно повторю! Саламандра, вырвавшись, разнесет весь этот замок по камешкам! Я повторю! Я все равно повторю!

– И-ди-от, – вздохнул ландскехт. Уж он-то, после неудачной попытки, чувствовал себя умным и многоопытным. – Ты задумался о тех, кто здесь останется? О других пленниках?

– А смысл?! – В голосе Орда горела ничем не прикрытая ярость. – Ошейники не снять. И неизвестно, снимутся ли они, если госпоже Аурунд случайно, не приведи Тот, Кто Всегда Рядом, упадет на голову камень. Так зачем тогда жить?!

Логика в его рассуждениях, конечно, была. Но просто стоять и смотреть на то, как кто-то сводит счеты с жизнью, Мадельгер не собирался. А то, что вселение в себя саламандры – попытка самоубийства, было понятно даже идиоту.

– А не много ли ты берешь на себя, решая за всех?!

– А если они не решают сами?! Если все прячутся по закоулкам, боясь сказать слово против, боясь задохнуться в тот же миг?

– Ты тоже как-то не возжелал прекратить дышать.

– Я делаю хоть что-то!

– Так и они делают! – рявкнул Мадельгер.

– Что?! Что они делают?!

На миг повисла пауза… Но ответить надо было. Надо было хотя бы что-то сказать, иначе все эти уговоры, весь этот диалог оказался бы пустой болтовней.

– Его зовут Энцьян, – ляпнул он первое, что пришло в голову.

– Что? Кого?

Нужно было что-то говорить. Нужно было хоть как-то убедить мальчишку в том, что есть шансы спастись.

– Того, кто пытается что-то изменить. Что-то исправить. Того, кто собирает всех, кто пытается снять этот ошейник.

– И как? – в голосе Орда проскочило легкое удивление, соединенное с иронией. – У него получается?

– Пока это только начало. Но ошейники будут сняты!

Если бы у Оффенбаха была та уверенность, что сейчас звучала в его голосе…

– И как мне найти его? Этого вашего Энцьяна? Если он, конечно, существует?

– Он сам найдет тебя, будь уверен.

Мальчишка помолчал, раздумывая, а затем резко обронил:

– Я подожду его. Две недели. А если ничего не изменится – повторю свою попытку. И тогда меня уже никто не остановит.

Орд Цейн погиб через три дня. Участвуя в подавлении крестьянского восстания в небольшой безымянной деревушке, не увернулся от пущенного в голову камня из пращи…

Мадельгер так и не смог решить для себя, правильно ли он поступил, остановив Орда и помешав ему призвать саламандру…

* * *

Весы привезли раньше назначенного времени. Обещали доставить к понедельнику, а уже в полдень субботы к Бертвальду подошел худой долговязый кнехт:

– Доставили, господин мажордом. Все в лучшем виде привезли. И весы, и гири.

Бертвальд, издали наблюдавший за тем, как водяной маг прочищает засорившийся колодец, вздохнул:

– Сейчас пойду посмотрю. Где оставили?

Кнехт замялся, словно спросили его о чем-то неправильном, не подходящем для честного ответа:

– Так это самое… У ворот стоит…

В первый момент мужчина решил, что он ослышался:

– У ворот?! Почему не занесли?!

– Так это… Нельзя никак…

– Почему?!

Слуга почесал голову и вздохнул:

– Это так и не скажешь… Можа, посмотрите, господин мажордом?

И прозвучало в тоне, каким это было сказано, что-то такое жалобное, непонятное, что господин Шмидт не стал спорить, вздохнул только:

– Сейчас пойдем, подожди пару минут.

Из колодца вылетел вышибленный струей воды огромный ком зеленой тины, плюхнулся оземь, забрызгав с ног до головы дурную служанку, решившуюся поблизости посмотреть на работу Кеннига, и Ратила возмущенно заверещала. Впрочем, достаточно было одного взгляда колдуна, чтобы визг мгновенно стих.

Струя воды перестала бить из колодца как по волшебству (хотя почему «как»?), а маг склонился над тиной, что-то высматривая в ней. В любом случае больше Бертвальду следить было не за чем.

– Пошли, покажешь, что там с весами, – повернулся мажордом к слуге.

…Слова, чтобы высказать свои эмоции, мужчина подбирал очень долго.

– Заставь дурака Единому молиться… – Это была единственная приличная фраза, которую смог озвучить Шмидт, увидев весы. Рядом услужливо захихикали слуги.

Нет, конечно, вины кнехтов в том, что произошло, не было. Пожалуй, единственным по-настоящему виноватым был сам Бертвальд – надо было точно отдавать приказы и конкретно формулировать требования.

Весы были. Но какие?! Проще, пожалуй, было сказать, каких именно весов тут не было. В огромной куче, сваленной перед воротами Лундера, были всевозможные весы. Большие и маленькие, с чашами и на цепочках, на подставках и те, которые просто подвешивались… Не было только тех, за которыми, собственно, и посылали кнехтов – не было весов, на которых можно было взвешивать ведьм.

– И что это такое? – мрачно поинтересовался мужчина.

– Весы, – вздохнул слуга.

– Какие, к Единому, весы?!

– Все! – жалобно проблеяли ему в ответ. – Все, что по дороге нашли! А как набрали полную телегу, так вернулись.

– Не все! – возразил ему кто-то из толпы. – Говорят, в Ауриссе большие весы остались, на них человек поместится…

– Так их и надо было везти!

– Так что, у всех подряд весы отбирать не надо было? – неверяще поинтересовался кто-то из слуг.

Бертвальд сдавленно застонал.

– Не надо! Верните все хозяевам, извинитесь и привезите весы для ведьм!

– А, это которые показывают, пятьдесят килограмм или больше? – наконец догадался долговязый.

Шмидт закрыл глаза. Попытался успокоиться. Получилось, хотя и с трудом.

– Именно. Нужны весы для ведьм. И гири. Тоже для ведьм. И никакие иные.

Кажется, после точной формулировки кнехты, наконец, поняли, что от них требуется. Один побежал за лошадью с телегой, второй – принялся ковыряться в сваленной у ворот куче, пытаясь вспомнить, какие весы у кого отобрали…

А Бертвальд… Бертвальд пошел дальше заниматься делами насущными. У него на сегодня была еще куча хлопот. Для начала хотя бы посмотреть, как там те две «ведьмы» и что с Селинт и монахом. Конечно, надежды на то, что священнослужитель уже смог изгнать саламандру, мало – это и у опытного экзорциста отнимает несколько дней – но проверить стоило. А вдруг?

* * *

Пять лет назад

Свет практически не проникал через крошечное окошко у самого потолка, так что травы приходилось подбирать чуть ли не по запаху. Пожалуй, Бертвальд и сам не мог сказать, почему он предпочитает одни средства другим. Стоило коснуться рукой тонких стебельков, провести ладонью над настоями, и лекарь безошибочно определял, что может помочь сейчас… Хотя, впрочем, какой из него лекарь?

Какой вообще может получиться врач из мальчишки – конюха, так и не научившегося толком читать? До войны дядька Альфштейн показал основы грамоты, научил кое-как царапать свое имя да по слогам разбирать, что написано на бумаге, вот, пожалуй, и все… Но ведь получился какой-то! Причем, кажется, не совсем безнадежный, если даже госпожа Аурунд, чтоб ей Тот, Кто Всегда Рядом, пятки почесал, иногда приказывает составить освежающие и успокаивающие напитки.

У Адельмара Сьера снова был жар. Слабо зажившие раны кровоточили, справиться только своими припарками Шмидт не мог, а обратиться к госпоже Селинт… Ее он, конечно, боялся не настолько сильно, как Кеннига – ничего ж опасного в способности лечить открытые раны нет, правда? – но при этом общаться с ней опасался.

Парнишка сменил смоченную уксусом тряпицу на лбу у пленника и осторожно принялся снимать с ран побуревшую от сукровицы корпию. Нити пристали к коже, и кое-где приходилось отделять их очень осторожно. Когда Адельмар в очередной раз тихо зашипел от боли, травник вздрогнул, выронил грязный комок.

– Н-не обращай внимания, – через силу выдохнул Сьер.

Бертвальд отвел взгляд:

– Я постараюсь.

– Ты… главное, не молчи… Можешь что-нибудь рассказать?

– Что? – в голосе лекаря зазвенела тоска.

– Что угодно… Лишь бы отвлекало…

Если бы Бертвальда спросили, он бы рассказал, что и сам с удовольствием послушал бы все что угодно, лишь бы отвлекало. Лишь бы не видеть этих стен, не чувствовать холод ошейника на коже…

Рассказывать? О чем? Разве что…

– Последний месяц среди пленников ходят слухи о некоем Энцьяне…

– Энцьян? Горечавка? Странное имя…

– Скорее, это прозвище, милорд… О нем ничего не известно, ни кто он, ни откуда… Ни даже кто скрывается под этим именем. Просто говорят… Говорят, что он… против госпожи Аурунд, чтоб ей… спалось крепче… Он собирает тех, кто не боится сразиться с ней, и когда будет достаточное количество людей, он поможет освободиться… Еще говорят, что он управляет огнем и способен повелевать саламандрами…

– А это, наверное, чтоб было удобнее меня гонять, правильно? – насмешливо фыркнул мужской голос от двери.

Бертвальд вздрогнул и выронил пузырек со смесью из молока, соли и тертого лука, которой собирался смочить повязку. Флакончик раскололся о каменный пол, и по камере потекли непередаваемые ароматы. Стоящий на пороге Винтар поморщился и криво усмехнулся:

– Так я слушаю, слушаю. Что там насчет управления саламандрами?

– Н-не знаю…

– Понятно, – мрачно буркнул маг. Похоже, перепады настроения для него были делом самым что ни на есть обыкновенным. – Все как обычно – никто ничего не знает…

– Зачем он вам? – тихо поинтересовался Адельмар.

Он попытался сесть, но лекарь вцепился ему в плечо:

– Лежите, милорд, вам нельзя вставать!

Если мага и зацепило, как Шмидт обращался к пленнику, вида он не подал. А может, действительно пропустил мимо ушей:

– Кто именно?

– Энцьян.

– Думаете, он существует, – хмыкнул колдун. – Это все выдумки тех, кто боится сам делать хоть что-то.

– А разве можно что-то сделать?! – сорвался на крик Бертвальд. – Если ошейник душит за одну только мысль?!

– Ну, он же делает. Ваш Энцьян. – Кажется, колдун откровенно издевался. – Если он, конечно, существует.

– Он существует! Слышите?! Существует! – лекарь забыл про всякий страх. Ему почему-то было очень важно убедить Кеннига в своей правоте. Пусть даже сейчас выгодней бы было, если б ледяной колдун ему не поверил…

А может, он убеждал не Винтара, а себя?

– Какое несчастье, – флегматично протянул мужчина. – А я так надеялся, что это выдумка.

– То есть… – Столь длинный разговор все еще давался Адельмару с трудом. – … вы тоже о нем слышали?

– Если это выдумка, то почему вы его боитесь? – выкрикнул, перебивая его, Бертвальд.

Маг одарил его ледяным взором и мрачно сообщил:

– Еще один вопль – надену намордник, – и, переведя взор на пленника, уточнил: – С чего вы решили, что я о нем слышал?

Кажется, предупреждение возымело свое действие – комментировать высказывание брата госпожи Аурунд травник не стал. Опустил взгляд в пол и наконец принялся промокать с пола растекшееся молоко. В любом случае теперь прозвучал только слабый голос молодого Сьера:

– А разве нет?

Колдун помолчал, словно размышлял, стоит ли отвечать на вопрос, а потом медленно кивнул:

– Слышал. О нем многие говорят.

– Или о ней…

– Это вряд ли. Среди тех, кто служит Аурунд, мало женщин.

– Например, Селинт… – чуть слышно прошептал юноша. Лицо начала заливать неестественная бледность.

– В том числе и она, – не стал спорить ледяной маг. Странно, но разговор он сейчас вел как с равным, а не как с пленником. – Только проблема в том, что, в отличие от того же Шмидта, она не носит ошейника.

– Это что-то меняет?!.. Она все равно… не помнит обо мне…

Теперь пришла очередь Винтара бледнеть. Кажется, слова о воспоминаниях задели какие-то струнки в его душе.

– Здесь много кто чего не помнит, – резко обронил он и, развернувшись, вышел из камеры, оборвав разговор буквально на полуслове.

Только дверь гулко стукнула…

* * *

Винтар медленно опустился на колени и осторожно, словно боясь, что увиденное растает как сон, достал из тины находку. Явь это или видение? Правда или ночная хмарь?

На ладонях лежала, переливаясь под лучами солнца, созданная из синеватого льда бабочка. Одно крыло было наполовину отломано, пары лапок не хватало, но все равно казалось, что невесомое насекомое сейчас сорвется с руки и улетит, забыв о земле и о том времени, что оно пряталось в глубине колодца.

Сердце предательски заныло. Зачем? Зачем прошлое вновь и вновь возвращается, бередя душу и вновь присыпая солью старые раны? Почему именно эта бабочка? И как она вообще оказалась здесь? В памяти ведь сейчас есть всего два воспоминания о тех давних событиях: воспоминание о том, как создал это злосчастное насекомое, и не менее горькое воспоминание о том дне, когда все рухнуло, подернувшись стеклом льда. Самое обидное, что то, второе, воспоминание впервые проклюнулось тоже пять лет назад и до сих пор не побледнело, не износилось, а все так же грызет душу, вновь и вновь коварно шепча: «Это ты, ты во всем виноват… Ты, и больше никто».

К чему вновь и вновь ворошить прошлое? К чему вообще вспоминать об этом?! Да пропади оно все пропадом! И прошлое, и будущее, и эта бабочка, и…

Уже не соображая, что он делает, маг вскинул руку, чтоб швырнуть ледяную игрушку об землю… Чтобы разбить и навсегда оборвать нити, связывающие с прошлым…

Но тонкие пальцы вцепились ему в запястье:

– Не надо! Пожалуйста, не надо!

Мужчина медленно обернулся.

Перед ним стояла давешняя служанка. Она, похоже, сама испугалась собственной храбрости: побледневшие губы подрагивали от страха, в карих глазах светилась боязнь, но руку колдуна девушка не выпустила:

– Пожалуйста, не надо, – уже тише повторила она. За прошедшие несколько минут девица не успела толком очиститься от тины, только лицо протерла да грязь с одежды слегка отряхнула. – Не разбивайте, господин маг… Она… такая красивая… Как живая. – Каждое слово давалось ей буквально с трудом. Видно было, что ей отчаянно страшно, но служанка раз за разом пересиливала себя.

– Забирай! – зло буркнул Винтар и перекинул бабочку девушке. Та чудом успела поймать нежданный подарок, а когда подняла голову, маг уже уходил прочь от колодца.

На душе у колдуна было тошно. Не хотелось видеть ни эту наивную дурочку с ее «она такая красивая», ни Лундера, ничего. Хоть иди прямо сейчас и вниз головой с башни прыгай. Только выбери повыше, чтоб точно насмерть.

За спиной раздался поспешный стук деревянных сабо, девушка догнала мага, осторожно коснулась рукой его плеча, и Кенниг удивленно оглянулся. А та на мгновение благодарно коснулась губами его щеки и умчалась по своим делам.

Колдун проводил ее ошарашенным взглядом…

– Дожили. Уже служанки целуют ни с того ни с сего… Пора разобраться со своим статусом. – И, нервно передернув плечами, мужчина направился в свою комнату. Ему было о чем поразмыслить…

А на душе почему-то, впервые за последние лет десять, разливалось спокойствие…

Черная кошка проводила мужчину насмешливым взглядом.

* * *

Одиннадцать лет назад

Весь день моросил дождь. Еще с полгода назад это бы обрадовало Винтара – все-таки родная стихия, но сейчас уже слишком многое изменилось. Изменилось настолько, что он не был уверен даже, что что-то вообще может его обрадовать.

Мужчина стоял у входа в собственный дом, смотрел на капли, выстукивающие нехитрую мелодию по мостовой, и никак не мог решиться толкнуть дверь и перешагнуть порог. Казалось бы, так просто… И так трудно…

Особенно если ты знаешь, что ждет тебя за порогом.

Кенниг на мгновение прикрыл глаза и, отворив дверь, шагнул внутрь дома.

Сидевшая в глубоком кресле Аурунд вздрогнула и выронила из рук книгу в черном кожаном переплете. Как-то занервничала, подхватила томик и поспешно спрятала его себе за спину:

– Ты уже вернулся?

Маг стряхнул с волос капли дождя, повесил на крючок чуть влажный плащ и согласился:

– Уже вернулся.

– А я тебя не ждала так рано. – Ее голос и улыбка были настолько фальшивы, что Винтару даже не хотелось смотреть на супругу.

– Опять читаешь эту дрянь?

– И что с того? – В голосе Аурунд проклюнулись нотки раздражения.

– То, что я тебе сто раз говорил! Это темная магия! За ней стоят такие силы, которых не стоит касаться! Это даже не четыре классические стихии, а то, что идет от Того, Кто Всегда рядом!

– Ну и что с того?! – зло повторила женщина. – Я тебе не служанка и вольна делать что хочу!

– Аурунд, послушай… Никто и не говорит…

– А что ты делаешь?!

– Я пытаюсь защитить тебя!

– От чего?! От моего права отомстить?!

– Кому?! За что?!

– Это мое личное дело и тебя оно не касается! – отрезала она.

– Кровь Единого, – тихо простонал маг. – Слышала бы ты сейчас себя со стороны! Месяц назад ты нашла эту проклятую книгу и словно помешалась! Всю последнюю неделю ты рассказываешь о какой-то мести, но при этом не говоришь, кому и за что собралась отомстить! Я не узнаю тебя!.. Так, короче, надо что-то менять!

И, не дожидаясь ответа жены, он шагнул к ней и выхватил из-за ее спины злополучную книгу. Аурунд попыталась перехватить томик, но мужчина попросту отвел руку в сторону, так что его жена не смогла дотянуться, а затем решительно отправился к благоразумно прикрытому металлическими створками камину:

– Вот там ей и самое место!

– Ты что делаешь?! – ахнула женщина, вцепившись ему в плечо.

– То, что нужно было сделать еще месяц назад, когда ты ее только притащила. Уничтожить эту дрянь. Не знаю, откуда ты взяла ее, но в нашем доме не место черным книгам!

Опустившись на колени перед камином, мужчина потянулся к створке, закрывающей его жерло.

– Прекрати!

– Не сходи с ума, – оборвал он жену, взявшись за ручку.

– Последний раз предупреждаю, прекрати!

Винтар только раздраженно дернул плечом, а уже через мгновение книга полетела внутрь камина.

– Тем хуже для тебя… – каким-то неестественно спокойным голосом сообщила Аурунд.

Кенниг удивленно оглянулся на нее:

– Ты что-то сказала?

А жена вдруг скользнула к нему, склонилась и припала к его губам страстным поцелуем…

В первый миг водяной колдун ничего не понял… А потом сознание подернулось странной дымкой. Все происходящее отодвинулось на второй план, стало ненужным, неважным… Казалось, мужчина наблюдает за происходящим из-за какого-то мутного стекла, искажающего все и затмевающего сознание.

– А теперь достань книгу, – ровным голосом потребовала женщина.

Он ничтоже сумняшеся полез голыми руками в камин.

– Стой, идиот! – грубо оборвала она. – Водой сперва залей.

Короткий пас, и в камин плюхнулся водяной шар. Дым ударил в лицо, выедая глаза, но мужчина, казалось, этого не заметил. Уже через несколько мгновений книга, обгоревшая, с обтрепанными намокшими уголками, была у хозяйки. Та пролистала несколько страниц и удовлетворенно кивнула:

– Сам напросился. – Вновь поцеловала мужа в губы. – Не стоит со мной спорить, Винтар. Не стоит спорить со своей старшей сестрой.

– Как скажете, госпожа…

В ослепительно голубых глазах колдуна застыла прозрачная стена льда.

* * *

Ничего умного за прошедшие полчаса Мадельгер Оффенбах так и не придумал. А понять, что здесь все-таки творится, стоило. Поразмыслив еще пару мгновений, мужчина пошел в обход комнаты. Подняв с пола уголек, оставшийся после разбушевавшейся саламандры, ландскнехт повернулся к стене.

Стряхнув со светлого камня остатки обгоревшей ткани, Мадельгер решительно нарисовал на стене круг. И пусть он был не совсем ровный, но лучше уж так, чем никак. Предстояло вспомнить все, что говорилось о саламандрах в храмовой школе.

Итак. Если представить душу как замкнутую фигуру, то попадающая извне саламандра накладывает свой отпечаток на сознание.

Уголь заштриховал небольшой сегмент круга.

Чем дольше живая, активная саламандра находится в теле вызвавшего ее, тем необратимее последствия. Когда круг полностью потемнеет, человек, позволивший вселиться саламандре в свое тело, умрет. Причем умрет не только и даже не столько от того, что огненный дух уничтожит его тело. Нет, саламандра выжжет душу, не оставив ничего ни Единому, ни слугам Того, кто всегда Рядом…

Черное пятно в нарисованной окружности увеличилось.

Простейшая схема вселения огненного духа по Лашену была готова. Мужчина запустил пальцы в волосы, перепачкав их углем. Эх, знать бы, что это пригодится, усердней бы изучал в свое время.

Так что там дальше… Вселение саламандры…

Постепенное уничтожение, затемнение сегмента в круге объясняет, почему между припадками, между попытками саламандры вырваться на свободу или хотя бы просто посмотреть на окружающий мир глазами носителя можно все-таки с этим самым носителем поговорить. Но! У нас сейчас фактически имеется два отдельных сознания – если, конечно, не предполагать, что это все уловки хитрой ведьмы.

Мадельгер начертил второй круг рядом с первым.

И что мы тогда имеем?

Поразмыслив, мужчина расчертил новую окружность двумя параллельными хордами и заштриховал участок посредине.

А если действительно предположить, что «заражение» пошло не от края души, а от ее центра, расколов личность ведьмы на две составляющие?

Кто сказал, что саламандра должна обязательно начинать уничтожение с внешней стороны личности?

Оффенбах задумчиво прикусил ноготь на большом пальце.

Даже если предположить, что расчёт верен и вопрос утыкается именно в «раскол» личности на две части… То откуда взялась вторая? Откуда появилась вот эта наивно хлопающая глазами дурочка, утверждающая, что она простая крестьянка? Наемнику была знакома лишь вторая Селинт, та, что насмешливо звала его Гери.