Текст книги "Силуэт танцующей звезды"

К бабке Женька не пошла. Честно говоря, она даже не вспомнила об этом, всю ночь, лежа навытяжку на постели и ни на секунду не отводя глаз от люстры. Ее тонкие стеклянные подвески время от времени покачивались, когда Марина Сергеевна приоткрывала дверь и смотрела на дочь, и в эти секунды комната оживала, по стенам пробегали причудливые тени от тусклого фонаря, стоящего как раз под Женькиным окном. Женька могла бы сравнить эту странную игру света и тени со шкурой животного, сотрясаемого волнами дрожи, но ей было безразлично все, что не касалось люстры, бледного потолка и карниза. Все, что выступало за пределы ее поля зрения, само собой отсеивалось и исчезало, даже не коснувшись ее сознания. Хотя, наверное, Женька просто спала.

Утром она обнаружила себя лежащей в той же бессильной позе – на спине, с запрокинутой головой, руками вдоль тела и скрещенными в щиколотках ногами. И хотя любое движение показалось ей в первый момент бессмысленным, она все-таки заставила себя подняться, пойти в ванную комнату и принять горячий душ.

К тому времени, когда ее Alkatel залился трелью, Женька уже точно знала, о чем будет разговор, и ее пальцы не вцепились в телефон мертвой хваткой, и голос ни разу не задрожал и не прервался. Как будто эта долгая ночь накануне заморозила в ней все то, что могло бы болеть и плакать от тоски… Осталась только безмерная, всепоглощающая усталость, от которой хочется провалиться в сои и укрыться одеялом с головой, и спать так долго, чтобы забыть все на свете.

– Да, Трофим, я поняла… Ты считаешь, что нам нужно расстаться, я тебя хорошо слышу, да, я понимаю. Конечно, ты вправе принять решение, если ты это делаешь, наверное, это тебе нужно. Да, да, я справлюсь. Спасибо, помощь мне не требуется. И тебе тоже, спасибо.

Ну, вот, собственно, и все. Женька отключила мобильник и опустилась на кровать. Может быть, надо было настоять на встрече, и никуда бы Трофим не делся, пришел бы и стоял бы перед ней, красный и смущенный, и злился бы на нее за то, что она смотрит на него и молчит, и сам бы понимал, что поступает подло, и еще сильнее бы стремился уколоть ее, уязвить… Да зачем ей это. В чем он должен перед ней оправдываться? В том, что большой кусок их жизни в одночасье откололся от него, как маленькая льдина от большой? Но ведь для него-то плавание продолжается, это она осталась на берегу, выброшенная случайной волной, значит, это только ее беда. Зачем ей видеть виноватые глаза Трофима и любимый рот с мушкой на верхней губе, перекошенный гримасой отвращения к ней, к себе, к ее матери и ее комнате. Этот рот она хочет целовать, а не плакать, прощаясь с ним…

Закрыв глаза, Женька снова залезла под одеяло и повернулась к стенке. Когда-нибудь она справится с этой тяжестью, но не сейчас. Она найдет в себе силы выбраться из-под снежной лавины, но только не теперь, когда ей так холодно, когда все ее тело трясется то ли от озноба, то ли в лихорадке… Когда-нибудь она поселится в маленьком домике на краю леса, заведет себе огромную лохматую собаку, и каждый вечер они будут гулять. И зимой тоже. И над крышей их домика всегда-всегда будет гореть одна звезда, так же ярко, как окошко домика, в котором ей и ее собаке будет хорошо и тепло!

Потому что если у нее никогда не будет домика с собакой и звезды в небе, то зачем тогда ей все остальное?.. Беззвучно заплакав, Женька ударилась головой о стенку и изо всех сил потерлась щекой о шершавые обои. Сквозь окно в ее комнату настойчиво врывается солнце, весело резвясь зайчиками на полу, спинке стула, книжных полках… Обыкновенный летний день, один из многих погожих деньков, в которые так приятно бродить по городу и есть мороженое! Она бы сейчас купила себе «Бодрую корову», а Трофиму – его любимый рожок с тянучкой внутри, и они бы пошли в Городской парк и покормили бы семечками и орешками наглых белок!..

… Самый обыкновенный день, в который закончилась самая обыкновенная история двух самых обыкновенных людей, один из которых решил уйти, а второй не посчитал возможным удержать его… И может быть, это случается на каждом шагу, но… Но это ее жизнь сейчас разломилась надвое, это ей сейчас так больно, что кажется, уже даже и нет никакой боли, только шея напряжена и трудно дышать. Когда-нибудь Женька пожмет плечами и взглянет на происшедшее философски, то есть, забыв о том, что все это было по-настоящему. Но это случится нескоро. Когда-нибудь потом. Не сейчас.

ЧАСТЬ II
(октябрь – начало ноября)

Глава 1

– И, пожалуйста, Евгения Леонидовна, не делайте поспешных выводов! Конечно, у Вас диплом, университет за спиной и так далее, но кому легче от того, что Вы вот так возьмете и выпалите все в лицо? Какой смысл указывать человеку на тот недостаток, который он в сложившихся обстоятельствах все равно не может исправить?.. – Светлана Александровна раздраженно хлопнула ладонью по столу и недовольно поморщилась. Ее грузному телу тяжело сидеть на жестком стуле, но ни одного нормального мягкого кресла во всем детском саду не найти – сплошь железо да кожа, современный дизайн, ничего не поделаешь.

– Вы считаете, что плохое отношение к ребенку – это недостаток?.. Да, я сказала Наташиной матери, что с девочкой нужно заниматься, читать с ней, играть… она же способная, ее только подтолкнуть нужно, сдвинуть с мертвой точки! Вы считаете, что я должна была промолчать? – Женька возмущенно тряхнула косой красной челкой и облизнула пересохшие губы. Кто бы знал, до чего она боится своей начальницы, хотя за полтора месяца работы Светлана Александровна ни разу не повысила на нее голос. Но этот взгляд, прошивающий собеседника насквозь, этот грозный разлет бровей! Даже массивная янтарная подвеска па золотой цепочке, степенно покоящаяся на огромной груди директрисы, – все это заставляет ее трястись и то и дело нервно потирать ладонь о ладонь.

– Плохое отношение к ребенку – это преступление, и я никогда не буду защищать тех родителей, для которых работа и развлечения важнее собственных детей. Но я пытаюсь удержать тебя от ошибки, предостеречь от поспешности! Ты еще многого не понимаешь, у тебя все либо черное, либо белое, а в жизни так не бывает. Все, что ты высказываешь родителям, обязательным образом отражается на ребенке! Никто в этой ситуации не выигрывает, напротив, это тупик!.. Разве ты этого добиваешься?

Нет, конечно, Женька добивается совсем другого! Как многому ей еще предстоит научиться, Светлана Александровна права… Когда она еще только собиралась стать детским психологом, она даже не представляла себе, насколько реальные дети и родители отличаются от тех семей, про которые пишут в книгах. В учебниках и научных статьях все очень просто и понятно – если, конечно, владеть всеми терминами и уметь видеть зерно мысли сквозь шелуху долгих и нудных рассуждений… Книжные родители всегда либо однозначно плохие, либо столь же беспрекословно хорошие, а их дети неизменно без запинки проходят все тесты и демонстрируют прямо-таки классические ответы. А в жизни, поди, добейся от кого однозначности! В семьях отношения запутанные, у родителей настолько много проблем, что даже самые любящие из них частенько срываются на своих детей, да и их чада иной раз ведут себя так, что психологи просто руками разводят… И все-таки это ее профессия, Женька ни на секунду в этом не сомневается!

– Хорошо, Светлана Александровна, я подумаю над этим. Мне просто очень хотелось помочь Наташе, но видимо, я действительно не должна была говорить с ее матерью так резко, – ну, конечно, надо было улыбаться и смотреть, как высокая всклокоченная девица, чуть постарше Женьки, кричит на дочь, а та по-бараньи таращится на мать и молчит… невозможная картина. И сколько таких бытовых сценок она наблюдает каждый день! Вот и сейчас, пожалуйста, – если выглянуть из окна директорского кабинета, то можно увидеть, как кучка родителей разбирает по домам первую порцию детей.

– Надеюсь, Вы и правда подумаете. Сейчас можете идти, – Светлана Александровна привычно ударила ладонью по гладкому столу, как будто поставила точку в разговоре. Ее светло-карие глаза под набрякшими веками пытливо впились в Женьку, но потом равнодушно соскользнули с лица девушки на папку с документами. Рабочий день почти закончился, но только не для директора.

Женька кивнула и быстро выскользнула из кабинета, осторожно прикрыв массивную дверь. Стыдно признаться, но всякий раз, выходя отсюда, она чувствует себя наивной школьницей, которая только что сама, без шпаргалок, ответила на все вопросы сложной контрольной и теперь свободна до объявления оценки… Такой вот краткий момент дикого счастья – после контрольной и перед тем, как узнается результат, и как-то даже неважно, плохой он будет или хороший, главное – свобода!.. Светлана Александровна Баева – замечательный человек, и Женька бесконечно благодарна ей за то, что она все-таки взяла ее на работу, хотя на место детского психолога в престижном воспитательно-развивающем детском саду-лицее претендовало немало народу, но досталось оно все-таки ей, Женьке… Конечно, в этом есть и мамина заслуга, но если бы Светлана Александровна не поверила в нее, то никакие связи бы не помогли, это точно! И все же Женька, наверное, никогда не научится, не бояться эту величественную женщину с неизменным янтарным кулоном на груди!

Женька прошла по длинному извилистому коридору и, не заходя в свой кабинет, спустилась со второго на первый этаж. Как ни странно, именно в конце рабочего дня она получает большую часть нужной ей информации – когда наблюдает за встречей детей с родителями, перекидываясь с ними шутками и светски беседуя о чем-нибудь приятном и легком… Все эти необременительные разговоры, разнообразные выражения на лицах, жесты, мимика и позы откровенно показывают ей, что происходит в семьях этих людей, потому что можно соврать словом, но телом – практически никогда!

Женька улыбнулась – когда-то давным-давно она сидела на старом диване, прижавшись к папе, и смотрела вместе с ним сказку «Морозко». Она была еще дошкольницей, но почему-то этот день врезался в ее память, как нож в масло, даже осталось ощущение продавленного дивана и папиной ноги под боком. Фильм ей тогда очень понравился, но один момент просто поразил: когда Мороз пытался заморозить хорошую девочку Настеньку и все спрашивал у нее, не холодно ли ей… Подует на нее изо всех сил – и задает свой глупый и бессердечный вопрос! А та покорно отвечает – тепло, мол, потихоньку превращаясь в сосульку.

– Ну, папа, зачем она говорит, что ей тепло, если она уже вся синяя от холода? – родители внушали Женьке, что врать нехорошо, и разве можно спокойно смотреть, как вредный старик издевается над хорошей героиней? Ей не понравилась эта ситуация.

– Она не хочет обижать его, ведь она во владениях Мороза, поэтому она и говорит неправду, – наверное, папе страшно не хотелось отвлекаться от книжки, но он все-таки нашел время взглянуть на экран и ответить на вопрос дочери. В этом плане Женьке повезло – взрослые никогда не отказывали ей в общении.

– Но ведь если она будет продолжать говорить, что ей тепло, он же совсем ее заморозит! – ужаснулась она. Ей ужасно жалко вдруг стало эту глупую Настеньку с тоненьким, совсем детским голосочком.

– Нет, ты что! Мороз же не слепой, он видит, что Настенька его обманывает… да ты сама посмотри, все ведь и так ясно!.. Не бойся, он не злой, сейчас он перестанет ее морозить.

В тот момент Женька впервые осознала, что слова, на самом деле, не так важны, как она всегда думала, потому что понять человека можно и без слов, и иной раз лучше вообще не обращать внимания на то, что тебе говорят… В.следующий раз, когда по телевизору опять показывали «Морозко», Женька демонстративно отключила звук – и что же! Действительно, Настенька замерзала, и теперь, когда Женя не отвлекалась на произносимые ею слова, она отчетливо видела картину происходящего. Тела не могут врать, или не хотят этого делать…

Разумеется, все это она додумала потом, в промежутке между детством и юностью, но видимо, как раз эта наивная детская сказка и памятная беседа с отцом и повлияли на ее выбор профессии.

Теперь она взрослая и ей уже вполне понятно, зачем люди так часто говорят то, что не думают, скрывая свои настоящие чувства, и она сама так делала не раз, хоть это и не доставляло ей радости… Но все, же она, реагируя на слова и поддерживая беседу, верит почему-то только тому, что подделать нельзя, – движениям рук, повороту головы, развороту ступней, даже коленям… Спина зачастую бывает откровеннее лица, потому что лица, когда им плохо, надевают на себя фальшивые улыбки, а спины открыто тоскуют и просят помощи!

Вот как эта маленькая худая спинка с торчащими лопатками. Женька остановилась на пороге спальни, не зная, что предпринять. Опять этот мальчишка сидит один, отвернувшись от всего мира и прислонившись боком к теплой батарее. За ним придут только через полчаса, Женька не помнит, чтобы его хоть раз забрали раньше половины седьмого или вообще не привели в детский сад. Хотя она так мало тут работает! Но весь сентябрь и половину октября каждый вечер малыш сидит один в этой комнате, прижавшись к батарее, и что-то медленно выводит на листке, и эти его непонятные рисунки потом валяются везде, где ни попадя: под кроватями, под столами и даже на лестничной клетке… Как только очередной листок заполняется, ребенок просто забывает про него и начинает новый, который потом так же равнодушно выбрасывает!..

– Коля, можно, я посижу рядом с тобой? – острые лопатки вздрогнули, детская спинка напряглась, но тут же послушно расслабилась и даже как будто подалась назад. Женя подошла к мальчику и села в метре от него, тоже прислонившись к приятно-теплой батарее.

Мальчишка уже успел зарисовать пол-листа, значит, скоро рисунок будет завершен и найдет свое пристанище в мусорной корзине, как большинство Колиных творений… Взглянув на сосредоточенную мордашку малыша, Женька почувствовала себя виноватой: нет, этот рисунок она возьмет себе, и все другие, какие будут потом, тоже… Что-то она уже находила и прятала в свою папку, надо завтра поискать везде, может, у кого еще хранятся бесконечные Колины творения?

– Коль, что ты рисуешь?

Вообще-то, Женька прекрасно знает, что ответа она не получит, но почему-то молча наблюдать за скольжением карандаша по бумаге трудно. Сколько раз повторяется одно и то же – тревожные серые глаза надолго впиваются в нее, и тогда ей начинает казаться, что она просто не имеет права знать ответ на свой вопрос. Потом мальчик виновато улыбается и встряхивает светлыми волосами, его пальцы на миг выпускают карандаш… но стоит Женьке отойти, и Коля опять принимается за рисунок.

В этот раз малыш опять промолчал, а через полчаса за ним пришла мать, и Коля – все так же, не проронив ни слова – быстро оделся и переобулся, аккуратно положил сандалики в свой шкаф и тихо покинул садик, оставив незаконченный рисунок возле батареи… Мать, склонившись к сыну, что-то неслышно ему сказала, и резко развернувшись, дернула Колю за руку, и эта маленькая рука послушно рванулась за женщиной, лишив мальчика равновесия, и он почти побежал, пытаясь успеть за матерью.

Глядя им вслед, Женька почему-то загрустила, представив себе, как этот странный ребенок тихо сидит дома, молча, глядя на свои игрушки и не трогая ни одну из них, и только блокнот с карандашами магнитом притягивает его к себе, и есть в этом что-то необъяснимо плохое! Как будто каждую минуту, каждую секунду мир выворачивается наизнанку, а никто этого не замечает или не хочет замечать!.. Интересно, что бы ей сказала Светлана Александровна, если бы она вот прямо сейчас догнала бы мать Коли и задала ей самый дерзкий из всех возможных вопросов – что, собственно говоря, творится в их семье, почему ее сын так дико, пугающе одинок?..

Ну, вот и еще одна ее рабочая неделя закончилась. Последний, припозднившийся папа забирает свою дочь, девчонка радостно кричит, предвкушая поездку домой на папиных плечах, уборщица моет лестницу, симпатичные воспитательницы Ирина с Машей, обе ее ровесницы, прихорашиваются перед зеркалом, на свидания бегут… Как-никак, вечер пятницы, впереди – долгие выходные, уикенд! Женя вздохнула и потерла переносицу. А ей сейчас черт-те куда тащиться, аж на Вторую Дачную. Но ничего не поделаешь, когда-нибудь нужно это сделать!..

В своем кабинете она переобулась в теплые ботинки, натянула на себя ангорский свитер и белую кожаную куртку и взяла тяжелую сумку. Именно в ней и заключается проблема – столько времени уже Женька не может занести ноутбук родителям Трофима! С июня уже тянет… Сперва болела, потом надолго уезжала к отцу в Москву, а с сентября она вышла на работу и вообще забыла о свободном времени. Правда, никто ее не торопит, не звонит и не требует, чтобы она срочно вернула то, что ей не принадлежит, но эта тяжесть давит на нее постоянно. Как будто это не компьютер, а довесок прошлого, здоровенная рыбья кость, застрявшая у нее в горле!

Закрывая за собой калитку, Женька подняла голову – на втором этаже большого белого здания одиноко горит незадернутое шторами окно. Светлана Александровна еще тут и просидит до десяти, Женька это точно знает… Сама не раз задерживалась допоздна, и тогда они вместе выходили из здания и стояли на троллейбусной остановке. Но так странно смотрится яркий желтый квадрат на фоне быстро темнеющего октябрьского неба! Удивительное ощущение дежа-вю… как будто все это с ней однажды уже было. И она вот так же уходила откуда-то с тяжелым сердцем, впиваясь глазами в родное окно?.. Нет, ерунда какая-то.

Тряхнув огненной головой, Женька перехватила неудобную сумку с ноутбуком из одной руки в другую. Главное – не останавливаться и думать только о том, что с понедельника она, наконец-то, начнет серию тестов, два из которых она разработала сама… И тогда долгая поездка в тряском троллейбусе, утомительный подъем в горку и все остальное как-нибудь пройдет само собой. Она же только отдаст комп, скинет этот камень со своей души, и тут же назад! Делать ей в тех краях больше нечего…

– Господи, Женечка, это ты! – Валентина Ивановна близоруко моргнула и поспешно отступила вглубь квартиры, широко распахнув дверь. – Ну что же ты, заходи, замерзла, небось, кошмар, что сегодня делается на улице… Я утром выбежала за хлебом в тоненькой курточке, так я думала, что живой не вернусь, аж до костей пробрало… Тапочки вот, все те же, твои… Какая ты, я просто не узнала тебя сразу! Изменилась, похорошела, прическа новая, совсем другая девушка стала!..

Сколько времени она не была в этой квартире? Точно – с января, со дня рождения Ивана Сергеевича, отца Трофима… Женька тогда смеялась и целовала именинника в колючие щеки, называя его «наш папочка», это у них что-то вроде игры было… Иван Сергеевич в ответ грозил Женьке пальцем и велел хорошо себя вести, а то он ее выпорет… Вот так вот, а теперь она стоит посреди коридора и ничего не узнает. Вроде и вещи все те же самые, и вешалка на прежнем месте, и все тот же плакат с писающим мальчиком на простенке между туалетом и ванной, но дело не в конкретных деталях. Изменилась атмосфера – все стало чужим, далеким, холодным. Как будто потускневшую со временем картину известного художника взяли и отреставрировали – новыми красками, по современной технологии… И вроде бы все то же самое осталось, и тот же пейзаж, и те же герои, но ощущение старого улетучилось безвозвратно.

Женька влезла в голубые тапочки с выпуклым цветочком на пятке и прошлепала следом за Валентиной Ивановной на кухню. Зачем она сюда пришла, почему не отдала сумку с ноутбуком сразу же, на пороге? Тогда бы ей не пришлось раздеваться и идти по этой квартире мимо комнаты, в которой – нет, она этого не сделает, она не будет туда заглядывать! – на стене висит портрет маленького Трофима, и вокруг – куча его детских рисунков, а на шкафу, между пивными банками и сломанным ночником, притаился футбольный мяч с автографами какой-то местной команды… До восьмого класса Трофим мечтал стать футболистом. А стал программистом и разрабатывает программы для геологических управлений… Но только теперь все это происходит в какой-то туманной дали, а не в ее, Женькипой жизни. И ей совершенно незачем заглядывать в эту комнату.

– Угощайся, худенькая-то какая стала, удивительно!.. Нет, ты замечательно выглядишь, рассказывай же, говори, как ты, как живешь, что сейчас делаешь, чем занимаешься, – Валентина Ивановна выудила из кармашка очки в пластмассовой оправе и нацепила на нос. Окинув Женьку с головы до ног внимательным взглядом, она вздохнула и стала расставлять чашки и блюдца на столике. В тусклом свете кухонной лампочки она вдруг показалась девушке ужасно старой и усталой… хотя нет, это просто игра теней, вот мать Трофима вынырнула из темноты и улыбнулась, и снова стала жизнерадостной румяной женщиной среднего возраста. Чем-то похожей на ее маму.

– Ты работаешь? Где?.. Хорошее место, тебе нравится, наверное, ты же всегда об этом мечтала, правда? Ну что ж, я желаю тебе успеха, думаю, у тебя все получится, – теперь на столе дружной шеренгой выстроились тарелки с салатами, миски с плюшками и конфеты в вазе. Женька всегда этому удивлялась – когда не приди к Валентине Ивановне, у нее обязательно найдется угощение для гостя, никто из ее дома не уходит голодным! Вот только сейчас ей, к сожалению, совершенно не хочется есть.

– А я вот принесла ноутбук, все почистила, никаких моих файлов там нет, так что… Передайте от меня спасибо, – Женька хотела бодро произнести имя Трофима, но почему-то не смогла. А ведь она уже вполне спокойно разговаривает о своем прошлом, время-то прошло, боль отступила… Но в этих стенах, рядом с матерью мужчины, который давно уже не с ней, который сам вычеркнул себя из ее жизни и никогда больше не появлялся на пороге ее дома. Нет, здесь ее рот отказывается произносить запретное имя. Как будто даже оно ей больше не принадлежит и она не имеет права произносить его всуе.

– Отдам, конечно, поставь его вон там, возле шкафа… Он тебе больше не нужен? Ну и славно, – Валентина Ивановна сняла очки и потерла глаза рукой.

– Женя, Женечка, ты просто не представляешь себе, как мы с Иваном Сергеевичем расстроились, когда узнали про вас с Трофимом… Мы ведь уже внуков от вас ждали, шутили, конечно, но почему-то не сомневались, что вы поженитесь… А потом совершенно случайно узнаем… даже не от Трофима, что самое обидное, – что вы расстались… что он теперь живет с другой девицей. Рыжая такая, господи, что в этом мире происходит, как же так!..

Украдкой отогнув штору, Женька глянула в окошко. Как поздно, и ни одного фонаря на весь квартал! А ей еще долго ехать. Все, надо собираться… Если она будет и дальше слушать причитания Валентины Ивановны, то либо расплачется, либо грохнет об пол тарелку с оливье. Нет сил говорить о том, что уже пережито и оплакано, Все равно, что ходить по пепелищу сгоревшего дома… Страшно, когда смотришь на то, чего больше нет, и, трогая пепел, понимаешь – возврата нет, но так хочется, что сердце разрывается! Хватит с нее.

Залпом выпив кофе, Женька решительно поднялась из-за стола.

– Валентина Ивановна, ничего не поделаешь, это жизнь… Так случилось, бывает. Вы не болейте, передавайте от меня привет Ивану Сергеевичу. А мне уже идти надо, мне же ехать далеко!..

– Ты к маме? – дрогнувший голосок и жалобный взгляд, и снова женщина выглядит на свой немалый возраст, как будто разговор вытягивает из нее жизненные соки… Быстро кивнув, Женька отвела глаза и вышла в коридор.

Обувшись и одевшись, она уже приготовилась прощаться, но Валентина Ивановна ее опередила. Открыв Женьке дверь, она ласково погладила ее по плечу.

– Для меня ты все равно родная, как дочка… Мы так с отцом переживаем за вас! Подумать только – так радовались, что у вас теперь будет своя квартира, а что вышло? Ты у мамы, а с Трофимом – девка рыжая… Может быть, у вас еще что-нибудь сложится? Ведь всякое бывает в жизни, может, помиритесь еще…

Женька сбежала по лестнице, не дожидаясь лифта. Где-то далеко за ее спиной громко хлопнула дверь, и щелкнул замок, отсекая от нее маленький мир с детскими фотографиями Трофима на стенах, с его любимым печеньем и конфетами в вазе на столе, с его поломанными игрушками в ящике в кладовке… Она только что отдала последнее, что у нее было от прошлой жизни – ноутбук. Теперь она свободна и никогда не оглянется назад! Она ни за что больше не придет сюда и не услышит этого ужасного «а может, вы помиритесь», она не нуждается в глупых советах! Как вообще можно было такое ей сказать? Это что, она, что ли, решила расстаться с Трофимом? Нет, это он ее бросил, и оставьте ее все в покое!..

Добравшись до остановки, Женька сжалась в комок на холодной лавке и замерла. Вокруг ни души, только ей одной в девять часов вечера нужен троллейбус. Все остальные люди уже давно сидят дома, в кругу семьи, пьют чай и рассуждают о чем-то светлом и прекрасном. У них же все распланировано, им не надо думать, чем заполнить выходные… Черт, бы побрал все эти разговоры за плюшками и конфетками! Родная дочка, как же… Столько лет мать Трофима относилась к ней прохладно, а теперь вдруг полюбила! Когда ничего уже не вернешь и не изменишь. Потому что у Трофима – новая любовь. Рыжая, рыжая, рыжая…

Подъехал пустой троллейбус, и Женька, отдав кондуктору денежку за проезд, примостилась на промерзшее сиденье у окна. С каждым днем теперь будет холодать, уже чувствуется, что зима скоро. Но с волосами огненного цвета Женька не будет так мерзнуть, она специально выбирала такой вот очень теплый тон… И эта рыжая, которая живет сейчас у Трофима, тоже, наверное, крашеная… Хотя Трофиму никогда не нравились крашеные женщины, он всегда так морщился, когда речь заходила о мелировании и окраске волос, говорил, что это все «искусственно и неестественно». А теперь сам живет с рыжей…

Ну и что! В конце концов, какое ей-то до этого дело?

А вот такое. Оказалось, это совершенно разные вещи – просто предполагать, что тебя бросили ради кого-то, и знать это наверняка. Знание принесло такую боль, что Женька едва выдержала троллейбусную тряску… Пулей выскочив из пятерки на своей остановке, она прижала горячий лоб к шершавому стволу тополя и заплакала. Ничего, ничего, это последний раз, когда она плачет из-за Трофима. Больше она не будет этого делать никогда!.. Все закончилось, просто сегодня она нечаянно приоткрыла окошко в то счастливое время, когда ее волосы были русыми и длинными, глаза наивными, а жизнь – безмятежной. Все, сегодня она окончательно рассталась со своим прошлым. Значит, с этого момента – никаких слез о том, кто ушел и забыл про нее!..

Женька оказалась права. Она больше никогда в жизни не плакала о Трофиме.