Текст книги "Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней"

А. Н. Шустов
Е. Ю. Кузьмина-Караваева (м. Мария) и Алексей Толстой

Отрывок из исследования, опубликованного в журнале «Русская литература», 2000, Амстердам. Текст печатается с сокращениями

Среди большого числа представителей русской творческой интеллигенции, с которыми была знакома Е. Ю. Кузьмина-Караваева (будущая мать Мария), имя Алексея Толстого занимает далеко не последнее место.

В отдельные периоды жизни их встречи были частыми, общение – дружеским. В целом же хотя их отношения и были достаточно ровными, идеализировать их не следует, поскольку это были очень разные люди. И все же контакты двух писателей оставили заметные следы в жизни и творчестве каждого.

Весной 1911 года Алексей Толстой со своей гражданской женой С. И. Дымшиц и новорожденной дочерью Марьяной приехал из Парижа в Петербург, где сразу окунулся в мир столичной богемы. Видимо, в конце этого года Елизавета Кузьмина-Караваева познакомилась с Толстым. Елизавета Юрьевна тогда была еще начинающей поэтессой, а (граф?) Толстой – известным писателем, автором нескольких книг. Их взаимные встречи происходили в редакции журнала «Аполлон» и в поэтическом объединении Николая Гумилева «Цех поэтов». Толстой, правда, быстро отошел от «Цеха», а Кузьмина-Караваева стала активной его участницей и в марте 1912 г. выпустила у «цеховистов» свой первый сборник стихов «Скифские черепки». Эта скромная книжка вызвала неожиданно большое количество откликов, в основном благожелательных. Благодаря этой публикации молодая поэтесса приобрела имя, известность, утвердила себя в литературном мире Серебрянного века.

* * *

В июне 1935 года в Париже открылся 1-й конгресс писателей в защиту культуры. Для участия в его работе в составе группы советских писателей приехал и Алексей Толстой. Под аплодисменты единомышленников 23 июня он выступил с трибуны с речью о «рождении в Советском Союзе нового гуманизма». Толстой был одним из тех (и не только писателей), кто умел, хотел и стремился лакировать обстановку в СССР. Эту его способность советское руководство искусно использовало в качестве «наглядной агитации» для заманивания в СССР писателей, деятелей культуры, философов. Такими жертвами стали М. Горький и А. Куприн.

В дни работы конгресса А. Толстой встречался с матерью Марией. Откровенно трусить писатель не мог, но под постоянным вниманием НКВД он вел себя крайне осторожно. Позднее, в 1937 году во время поездки в Лондон А. Толстой признавался, что НКВД «ходит за ним по пятам». В этом контексте его свидания с м. Марией были весьма рискованными. По возвращении домой в СССР Толстой «захватил» с собой Гаяну. Ехали они отдельно от остальных членов делегации, через Лондон. Толстой писал с дороги своей жене Н. Крандиевской: Из Парижа я вывез дочь Лизы Кузьминой-Караваевой, Гаяну. Она жила в нечеловеческих условиях и, кроме того, была лишена права работы. Девочка умная, коммунистка, ей нужно учиться в вузе. Я думаю так: до осени она будет жить в Детском Селе, а осенью – в прежней комнате Марьяны Дымшиц. Всю историю про Лизу (она монахиня) и про Гаяну расскажу подробно.

Странное впечатление производит это письмо – словно бы оно написано не только жене, но и сотрудникам НКВД (с расчетом на возможную перлюстрацию?). Не успев вернуться в Ленинград, 22 июля Толстой в целях реабилитации поспешил опубликовать несколько интервью и очерков о командировке, в которых он доказывал свою лояльность. Для критики западной жизни, в том числе – русской эмиграции, он не жалел темных красок.

Напомним, что этот метод по отношению к своим соотечественникам Толстой применял и раньше: «Исказить, прибавить, раздраконить – благо никто не ответит». Читая сегодня эти строки писателя, испытываешь чувство неловкости и стыда за их автора!

В конце августа 1936 года Гаяна скончалась в Москве. Весть об этом дошла до Парижа только через месяц. Мать Мария была сражена горем. Многие опасались за нее, ожидая худшего. Критик К. В. Мочульский, хорошо знавший в те годы м. Марию, передает ее слова после смерти Гаяны: «Бессонными ночами я ее видела и с ней говорила… все было темно вокруг, и только где-то вдали маленькая светлая точка. Теперь я знаю, что такое смерть.»

Мать Мария выдержала и этот удар судьбы. Встречи ее с А. Толстым в Париже летом 1935 года были последними. Правда, она вспоминала о нем летом 1936-го не только в связи с потерей Гаяны. Тогда русская литература отмечала 15-летие со дня смерти Блока. Мать Мария решила выступить в печати со своими воспоминаниями о встречах с поэтом. Это очень удивило многих из ее знакомых.

Детство дочери Елизаветы Юрьевны – Гаяны – пришлось на годы Гражданской войны, которую она пережила с матерью и бабушкой на Кубани. Первоначальное обучение Гаяна прошла дома: ее бабушка С. Б. Пиленко обладала высокой дворянской культурой, мать Гаяны была поэтом, художником, философом; отчим девочки – Дмитрий Скобцов – в прошлом был учителем. Завершилось ее образование уже в Париже. Отношения у матери с дочерью были теплыми и доверительными. Мать Мария частенько брала Гаяну в свои разъезды по «русской Франции», в том числе и на съезды Русского христианского студенческого движения. Когда м. Мария организовала свой дом для бедных, Гаяна много помогала ей по хозяйству, одно время она даже заведовала кухней и столовой в общежитии на ул. Лурмель, 77 в Париже. В то же время Гаяна поддерживала контакты со своими сверстниками, исповедовавшими вполне левые убеждения. Судя по всему, никакого представления о реальной, не официально-лубочной жизни в Советском Союзе Гаяна и ее друзья не имели, а другие мнения и сведения о СССР со свойственным молодежи максимализмом отвергались.

Мать напутствовала уезжавшую Гаяну стихами, представляя ее библейской голубкой, вылетающей на волю в поисках суши, после Великого потопа. Отъезд Гаяны вызвал негативную реакцию в эмиграции, крайне обострив отношения м. Марии с окружающими. Ее и раньше упрекали в стремлении «засыпать ров». Мать Мария иногда и сама подумывала о возможном возвращении на родину, но ее время тогда еще не наступило. Жизнь продолжала испытывать стойкость этой необыкновенной женщины.

Как же сложилась судьба самой Гаяны в СССР? Пасынок А. Толстого Ф. Ф. Волькенштейн вспоминает: «Однажды мы приехали на машине в Ленинградский порт встречать возвращающегося из Франции отчима (1935 г.). Мы увидели его, машущего нам рукой с верхней палубы. Он спускался по трапу, сопровождаемый носильщиком, нагруженным черными заграничными чемоданами. С ним рядом шла тоненькая девушка, пугливо озирающаяся вокруг. Взяв ее за руку, отчим сказал: “Вот я вам привез подарок. Ты помнишь, Туся (жена, Н. Крандиевская) – Лизу Кузьмину-Караваеву? Это ее дочь Гаяна. Она коммунистка и хочет жить в Советском Союзе. Гаяна пока будет жить у нас”».

Роскошный барский дом рабоче-крестьянского «графа» А. Толстого в Детском Селе (Царском Селе) отличался открытостью и хлебосольством. Кроме большой семьи писателя, в нем всегда кто-нибудь гостил или ночевал. В доме было много прислуги и даже лакей – по старинке. Волькенштейн продолжает: «Гаяна стала жить у нас, постепенно свыкаясь с новой обстановкой и новыми людьми. Спустя некоторое время она поступила на Путиловский завод (ошибка Ф. Волькенштейна), чтобы получить, как говорил отчим, “рабочую закалку», а затем поступить в вуз. Она вставала в пять часов утра, возвращалась домой измученная. Часто по вечерам она подолгу молча сидела на ступеньках нашей террасы. Как на заводе, так и у нас в семье мало кому до нее было дело».

* * *

В Париже Гаяна отличалась какой-то «огненной живостью». Она напоминала свою мать в ее молодые годы. Сама м. Мария очень образно сказала о дочери, что это был «пир огня и света». В СССР это был совсем иной человек – «огня в крови у нее не было» – Никита Алексеевич Толстой (сын писателя). Молчаливость и замкнутость Гаяны объяснялась тем, что она оказалась в совершенно чуждой, не той, о чем мечталось, атмосфере и расстановке реальной жизни. Сыновья Толстого, Никита и Дмитрий, вспоминали Гаяну как милую, чистосердечную, открытую, живую, приветливую, доброжелательную и веселую девушку… в то же время очень простую и наивную. В доме Толстого всевозможные розыгрыши были частью их быта; «ее можно было легко ловить на любой крючок», – так говорил про нее Никита Толстой.

Как-то вскоре после приезда в Детское Село Гаяну вечером вызвали на улицу. Неизвестный человек сказал ей «по секрету», что местные подпольные троцкисты хотят установить связь со своими единомышленниками на Западе – «не могла бы она поспособствовать им в этом. Гаяна, вернувшись домой, рассказала обо всем Толстому, который посоветовал ей обратился к сотруднику НКВД жившему… в их же доме!!! Гаяна сходила к нему. Этим пока дело и кончилось, видимо, это была проверка или провокация, организованная самой же службой НКВД. (Сообщено Н. А. Толстым – запись беседы 1986 г. – Архив А. Шустова.)

В Ленинграде Гаяна попыталась разыскивать родных. Известный математик Б. Н. Делоне сразу же отрекся от племянницы, видимо опасаясь, что она его скомпрометирует – шел 1935 г. Но Гаяна не унывала, она была уверена, что нашла свое место в жизни как активный строитель социализма! В конце октября 1935 года, сразу по возвращении из Чехословакии, Толстой оформил развод с Н. Крандиевской и женился на Л. Баршевой. Крандиевская с младшим сыном Дмитрием уехала из Детского Села, и Гаяна осталась в доме одна. Когда в декабре 1935 года, после двухмесячного отдыха в Кисловодске новобрачные Толстые вернулись в Детское Село, Гаяны там уже не было. Она уехала в Москву. Кстати, и Толстые вскоре перебрались в столицу, но с Гаяной они больше не встречались. «Долгое время нам о ней ничего не было известно, а еще много времени спустя мы узнали, что она умерла от тифа. Как звали ее мужа и чем они занимались в Москве, я не знаю…» (Со слов Л. Толстой (Баршевой).)

А Гаяна в Москве поступила на службу в проектную контору и вышла замуж за Г. Мелия, (по другим сведениям этот брак был зарегистрирован в советском посольстве во Франции), с которым была знакома еще по Парижу. Он находился там в качестве советского студента. Гаяна писала в Париж своим родным письма, полные оптимизма, а в апреле 1936 г. поздравила по телефону мать с Пасхой.

Гаяна скончалась скоропостижно 30 августа 1936 г. Согласно официальной версии, основанной, видимо, на слухах из Москвы, причиной ее смерти считается тиф. Сомнение по этому поводу позже высказала Ахматова: ведь от тифа так быстро не умирают – тем более никаких вспышек этого заболевания в Москве тогда не было. Если вспомнить, какие это были годы… то не исключался и акт насильственной смерти. Очевидно, в гибели Гаяны Ахматова серьезно подозревала НКВД, основываясь на собственном печальном опыте. Ее сын неоднократно был арестован, «тянул» большие сроки. А если вспомнить судьбу дочери Цветаевой, то Гаяна и ее смерть были логичны в длинном скорбном списке репрессированных детей.

Однако пойдем дальше и мы увидим, что эта версия не совсем увязывается не только с последними письмами Гаяны, но и с письмом ее мужа в Париж. Он сообщал (м. Марии), что сам похоронил жену и поставил крест на могиле. В документальном романе Н. Н. Берберовой «Железная женщина» высказывается более правдоподобная версия гибели: Гаяна умерла от неудачного аборта. Скорее всего, подпольного, поскольку с 27 июня 1936 года аборты в СССР были запрещены. Жизнь Гаяны в Москве была столь же одинокой, изолированной, и она была никому не нужна. В предсмертные дни возле нее был только ее муж.

Пасынка А. Толстого Ф. Ф. Волькенштейна до конца жизни мучили мысли о судьбе Гаяны: «…совершенно безответственное поведение отчима, который неизвестно для чего привез Гаяну из-за границы, а затем, занятый своими личными делами, бросил ее на произвол судьбы. Все жили своими жизнями. Алексей Николаевич вырвал Гаяну из ее, какой бы то ни было жизни, а затем бросил! Судьба Гаяны тяжелым камнем лежит и на моем сердце». (В этой истории весь А. Толстой. – комм. А. Ш.; письма Ф. Ф. Волькенштейна от 17 сент. 1980 г. и 23 авг. 1981 г. – архив А. Шустова.)

Дополнительный свет на отношения Е. Ю. Кузьминой-Караваевой (матери Марии (Скобцовой)) и Алексея Толстого могли бы пролить письма Гаяны, которые она исправно писала и отправляла в Париж, где у нее оставались мать, бабушка, отчим и единоутробный брат Юрий, не говоря уже о друзьях и знакомых. Часть ее писем хранится в частных архивах за рубежом и в России. Страницы приводимого ниже письма раскрывают не только душевный мир Гаяны, который не разглядели сыновья Толстого, но и много говорят об ее адресатах, добавляют живые черты в образ матери Марии! Неплохая осведомленность Гаяны о реальной и повседневной жизни Страны Советов не должна вызывать большого удивления. Следует помнить, что она жила в многолюдном, почти «проходном» доме Толстого, работала на крупном предприятии. Поражает в этих письмах другое: то, как она пишет об этом в Париж! Она не жалуется на свою жизнь и сообщает родным множество фактов и имен, которые им известны или интересны, она пишет им о книге Сталина, о триумфе Г. Улановой и пр. Не будем забывать, что пишет она в Париж, адресуя эти рассказы своей матери и отчиму… Из приводимого письма мы узнаем, что и сама Гаяна не была чужда литературе.

Дорогие мои!

Вообще я больше ничего не понимаю, все мутно и как-то странно, чтобы не сказать, что забавно выше всякой меры. Всю жизнь, кажется, я была математиком и кроме этого меня мало что интересовало. Теперь я уже перестала понимать и себя. Я вам писала, что ради шутки начала писать какую-то белиберду, но оказалось что эта белиберда уже не настолько белиберда; и даже до такой степени, что я теперь печатаюсь в одном из самых серьезных литературных журналов, не говоря уже о газетных подвалах (журнально-газетные публикации Гаяны не найдены. – А. Ш.).

Вам это покажется странным, как я с моей орфографией, с моим знанием языка на это пошла. Но не забывайте, что у меня есть друг, совершенно очаровательная личность, он мне помогает, редактирует, а после этого обыкновенно мы с ним долго-долго беседуем на литературные темы. (Имеется в виду писатель и литературный критик А. О. Старчаков, близкий друг, соратник, помощник и соавтор Алексея Толстого. После ареста его в 1937 г. Алексей Толстой отрекся от него. – А. Ш.)Вот уже несколько раз мы говорили только о Льве Толстом: теперь скоро будет его юбилей, – и готовятся работы о нем. Одну из них взял мой друг Старчаков, и мы с ним выясняли, откуда симпатичный Лев Николаевич брал свое учение, кто был его учителем и т. д. У нас остался с ним только один невыясненный вопрос, который при всем желании не смогли открыть: это зачем старик ездил в Оптину пустынь. Конечно, мне было странно, что на него влиял Энри Жорж, если принять во внимание, как этого экономиста характеризовал Маркс. Я страшно довольна нашей дружбой с ним, так как это мне дает не только очень ясные понятия о литературе, но также и общеобразовательные. При этом он старый коммунист, и я в сопровождении с ним расту партийно многим больше, чем на заводе или же даже при чтении книг. (Гаяна работала в Ленинграде на макаронной фабрике не то электриком, не то на должности электрика. – А. Ш.) Перед праздниками у нас будут раздавать награды, и как ударнице-стахановке мне, кажется, будет преподнесено полное собрание сочинений Сталина. Я так довольна, что мне трудно описать.

Сейчас вот уже две недели как я сижу дома, хожу в театры, концерты и вообще ничего не делаю, кроме писания, так как я поранилась на заводе, разрезала довольно сильно палец. Наталья Васильевна (Крандиевская; 1888–1963, третья жена А. Толстого, русская поэтесса. – А. Ш.) страшно испугалась, и поэтому были подняты все знаменитости города, чтобы смотреть мой палец и лечить его, когда ничего в общем нету. Одним словом, прописали «аква дистилата». Самый печальный факт в моей биографии, если это можно назвать моей – это то, что Алеша (Алексей Толстой. – А. Ш.) разошелся с Натальей Васильевной, и это были совершенно феноменальные драмы, в которых я себя очень глупо чувствовала. Алеша еще не вернулся из Чехии, а когда вернется, ходят слухи, что мы с ним переедем в Москву. А там не знаю.

Вообще в всеобщем представлении (кажется), что приехала дочь поэтессы Кузьминой-Караваевой, развела Алешу и они поженятся в ближайшем будущем и уедут в Москву. Это совершенно достоверно говорят все до такой степени, что я не знаю, как мне отбояриваться от всяких обедов, вечеров и т. д.

Я хотела вам послать мои карточки, но, к сожалению, не могу никак их проявить пока мой палец не заживет. Всегда со мной происходят какие-то феноменальные истории. Так и тут, как и везде, не могу же я быть нормальным человеком, и вот того и гляди я стану моряком. Другими словами – матросом, а там чего доброго и штурманом. Буду ездить по всему свету на «Смольном» или на «Дзержинском» и стану морским волком. А может, буду знаменитой писательницей. Если, конечно, до того времени не кинусь в политику. Мне уже не раз тут говорили, что при некотором желании я смогу, т. к. у меня есть нюх на международные темы и что я могу стать хорошим бойцом, какой нужен нашему СССР.

Мама, кажется, Алеша тебе не соврал, когда говорил обо мне!!! Пока сижу в Детском Селе, но может, поеду с Алешей на юг в Крым, Кавказ. Как я этого хочу. Сначала получала изредка письма от Жоржа, теперь он, кажется, совсем рассердился на меня за то, что запереть на ключ не может и даже не знает, к кому ревновать. (Жорж-Георгий Мелия – впоследующем муж Гаяны, они познакомились в Париже. – А. Ш.)

Написал, что между нами все кончено. Ну и тем лучше, а то матрос с мужем – это странно. Вдруг вспомнила, что забыла подразниться немного. Это в огород Насти. Скажите ей, что скоро я смогу ее заткнуть [за пояс] по всем интересующим ее вопросам. Я не говорю о медицине, зачем. Какие у меня книги. Мне жаль, мама, что ты их не можешь почитать и поучить, а это тебе было бы интересно; поэтому, чтоб не пропадало [время], я занялась этим делом.

Мама, у тебя есть моих 100 франков. Не могла ли бы ты спросить у Константина Вас. Мочульского, какие за последние месяцы вышли хорошие книги, и прислать их мне. Ты знаешь мой вкус. Если вышел Андре Жид или что-нибудь в этом роде, пусть К. В. постарается для меня.

В мою же очередь я могу тебе послать кое-что, если это тебя интересует. О, если бы у меня были деньги, какая бы у меня была библиотека. Тут такие букинисты, что Париж им в подметки не годится. Черезвычайно весело находить то тут то там рисунки небезызвестной вам личности. (Очевидно, художницы С. И. Дымшиц. Но скорее всего – старые рисунки самой м. Марии, подаренные ранее А. Толстому. – А. Ш.)

Конечно, мама, ты наверно их не помнишь, а мне приятно их видеть, даже и на чужих стенах. Ну вот, кажется, и все мои новости. Кроме всего прочего, жива и здорова; хорошо, очень хорошо себя чувствую и довольна жизнью. Мне хочется, перед тем как кончить письмо, пуститься в лирику или просто развести романтизм.

Сейчас уже глубокая осень, и, наверно, на днях пойдет снег. Я его жду с таким нетерпением. Уже 2 градуса только, и по вечерам я сижу часами у камина и смотрю, как горят дрова. На улице воздух такой прозрачный, такой вкусный; немного пощипывает в носу и так хорошо пахнет. Листья все опали, и в парке как-то совершенно волшебно. Через голые деревья виднеются старые постройки, еще времен Екатерины Второй. Озеро такое чудное, что кажется, таким оно может быть только на картинке. Последние цветы доцветают, воздух особый, и звуки уже совсем какие-то своеобразные.

Теперь только я поняла, почему мама любила бродить по Ленинграду. Я это так хорошо понимаю, что сама брожу часами, и когда уже от усталости ноги не идут, мне все же еще хочется ходить и ходить. Я совершенно влюбилась в этот город, и мне кажется, что на свете ничего не может быть лучше.

Была на премьере в Мариинском театре; мне очень понравился балет «Бахчисарайский фонтан», и Галя Уланова была бесподобна. Была и в Филармонии, и в Александринке – все мне тут нравится и всем я довольна, но поверьте, что я от этого не забываю вас и часто думаю о вас и крепко люблю.

Крепко целую вас всех и очень-очень люблю.

Гаяна

Письмо Гаяны для печати (и для сайта) любезно предоставлено литературоведом Н. М. Каучишвили (Италия).

Примечание Ксении Кривошеиной

В декабре 2007 г. в Париж приехала съемочная группа программы «Культура»: В. Я. Эпштейн и М. М. Демуров. Их многосерийный фильм «Не будем проклинать изгнание» о русской эмиграции прошел по всем телеканалам в России и завоевал приз «Тэффи». Они продолжают съемки, и в этот свой приезд посетили кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, а также осмотрели коллекцию икон м. Марии (Скобцовой) в храме на ул. Лекурб в Париже.

Виктор Яковлевич Эпштейн привез мне найденный им редчайший документ – выписку из архива Преображенского кладбища г. Москвы, где нашла свое упокоение дочь матери Марии Гаяна. Из содержания выписки следует, что Гаяна Кузьмина-Караваева умерла 30 июля 1936 г., похоронена 1 августа 1936 г.

Текст находится на сайте «Мать Мария» http://mere-marie.com/

(© Ксения Кривошеина).