Текст книги "Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней"

Глава 5
В мире искусства

Бестужевские курсы, РФО, замужество, «башня», «Цех поэтов», «Бродячая собака», первые книги Стихов, выставки… и опять А. Блок, А. Толстой и М. Волошин

Читатель еще не раз встретится здесь с именем Блока, а пока вернемся к 1 сентября 1909 года, когда Лиза становится слушательницей философского отделения историко-филологического факультета Бестужевских курсов, расположенных на 10-й линии Васильевского острова. Это было первое высшее женское учебное заведение в России, открытое в 1870 году в результате настоятельных просьб общественности и ученых, которые убедили правительство Александра II ввести образование для женщин. Решение назревало давно и стало подобием свободного университета, чтобы русские женщины не ездили учиться за границу. В числе известных слушательниц были Л. Д. Блок, Н. К. Крупская, О. Д. Форш и другие. Решающую роль в становлении курсов сыграл ректор Петербургского университета Андрей Николаевич Бекетов. Поначалу их так и называли «Бекетовскими»; лекции читали выдающиеся ученые, среди которых был и Д. Менделеев.

Многие преподавали без вознаграждения и были активными сторонниками женского образования в России. Примечательно, что программа обучения для курсисток ничем не отличалась от стандартной университетской, по которой занимались мужчины.

В 1906 году под влиянием первой русской революции, произошло изменение системы курсов в сторону большей автономии. Совету профессоров даже было разрешено выбирать директора из своей среды. На эту должность был избран В. А. Фаусек – энтомолог и пропагандист женского образования, в том же году открылся новый юридический факультет по изучению права. Его программа включала изучение философии, истории, экономики, а также государственного и полицейского права. При желании студентки этого факультета могли также изучать богословие, немецкий, французский, английский и итальянский языки.

Отсутствие обязательной сдачи государственных экзаменов означало, что курсы юридически не принадлежат к высшим учебным заведениям. Такое положение было изменено лишь 30 мая 1910 года. Интересно познакомиться с данными социологического опроса курсисток, проведенного в 1909 году Наибольшее влияние на формирование их мировоззрения оказали: Л. Толстой (39 % ответивших), Ф. Достоевский (27,2 %), И. Тургенев (24,1 %), К. Маркс и его школа (18 %). Любимыми писателями курсистки назвали: из классиков – Ф. Достоевского, Л. Толстого, И. Тургенева, а из современников – Л. Андреева, А. Чехова, М. Горького. Так называемые иные (А. Белый, Д. Цензор, Вл. Гиппиус, М. Кузмин) набрали в сумме только 2,8 %. Многих писателей-современников девушки относили к «модернистам» и «декадентам», не делая никакого различия между ними. В этом, безусловно, сказалась устойчивость гимназического восприятия. В анкетах встречались резкие отзывы о «модернистах»: «Нет любимых – все нервы дергают», «Никакие они не любимые, неинтересные и грязные», «Читая новую литературу, можно окончательно расшатать себе нервную систему и испортить пищеварение благодаря ее безыдейности и односторонности».

Студентки тех годов вспоминают обстановку курсов как ужасную: в аудиториях непрерывная толчея, мелькание, шум, слабое освещение и пыль от неметеных полов. Сословный состав курсисток был чрезвычайно разнообразен: от бедных, которые падали в голодные обмороки, до вполне обеспеченных. В особую группу входили революционно настроенные барышни, за которыми велся довольно открытый полицейский надзор.

Вскоре Лизу избрали старостой группы, хотя по возрасту она была чуть ли не моложе всех – основная масса слушательниц была в возрасте около 20–25 лет.

Атмосфера курсов Елизавету не то чтобы пугала, а скорее удивляла, потому как прекрасный состав педагогов мало соответствовал студенческому уровню. Однажды она разговорилась в перерыве между лекциями с одной из девушек и та призналась, что она плохо понимает философскую терминологию. Основными предметами по философии были: энциклопедическое введение в философские науки, логика, психология, история философии. При выборе программы своих занятий слушательница обязана была в центр внимания поставить одну из основных научных дисциплин (теорию познания, этику, метафизику, психологию), а остальные «расположить около главной». Курсы наук на философском отделении читали известные ученые: А. И. Введенский (логика), И. И. Лапшин (психология), Н. О. Лосский (история новой философии), С. Л. Франк (этика и социальная философия).

«В этот период мне пришлось много заниматься философией. Очень по-студенчески одолевала я премудрость отдельных философов, вместе с Кантом торжествовала победу над философской мыслью, не постигшей еще тайн критицизма, от Канта шла дальше, к неокантианцам. И каждый вновь постигнутый элемент знания именно по-студенчески воспринимался как нечто очень прочное, близкое по своей достоверности к математике». В будущем она не раз будет вспоминать лекции, на которых ей поначалу было очень трудно, а потом «из студенческой ограниченности», конспектирования и заучивания придет собственный подход, и она проявит себя как незаурядный автор-философ, анализируя взгляды таких мыслителей, как В. Соловьев, А. Герцен, А. Хомяков, Ф. Достоевский…

Под руководством Лосского слушательницы занимались на семинаре, посвященном «обзору современных имманентных теорий знания»; под руководством Франка занятия велись в просеминаре, посвященном общим вопросам философии. Слушательницы готовили рефераты на темы: «Критика наивного реализма», «Общее учение материализма», «Античный материализм», «Понятие материи», «Идеализм у Декарта», «Современная критика психофизического параллелизма» и другие.

Елизавета Пиленко принимала в этих семинарах деятельное участие – ее фамилия названа в числе лучших слушательниц в отчете о научно-учебной жизни факультета за 1909/10 учебный год. Вместе с тем она слушала еще и лекции по энциклопедии и философии права у юриста, профессора Л. И. Петражицкого.

В соответствии с установленными на курсах правилами, она сдала в I семестре экзамены по обязательному предмету – латинскому языку (латынью она факультативно занималась еще в Стоюнинской гимназии) и по нефакультетскому предмету – немецкому языку, а во втором семестре – по психологии и энциклопедическому введению в философию. 1910/11 учебный год, второй год обучения Елизаветы Кузьминой-Караваевой, ставшей к этому времени замужней дамой и сменившей свою девичью фамилию, начался печально.

1 июля 1910 года скончался первый выборный директор Бестужевских курсов, общий любимец молодежи В. А. Фаусек, как вспоминала Лиза, «симпатичный и трудолюбивый». Огромное впечатление на курсисток произвели уход (побег) обожаемого всеми Л. Толстого и его кончина: 8 и 9 ноября 1910 года на курсах был объявлен траур. Трудно сказать почему, но эти две смерти и начинающиеся с осени во всех учебных заведениях беспорядки совершенно изменили учебную атмосферу. Уже в середине ноября курсистки организовали всеобщую сходку, посвященную памяти Фаусека, читали и отрывки из «Воскресения» Льва Толстого. На Васильевском острове состоялась трехтысячная демонстрация студентов Петербургского университета против смертной казни, поддержанная учащимися других высших учебных заведений. Эта демонстрация явилась откликом на смерть Л. Н. Толстого, а 11 ноября на Бестужевских курсах началась бессрочная забастовка, которую сопровождали многочисленные аресты и исключения.

Из-за последовавших затем политических акций регулярные занятия на курсах начались лишь с 7 декабря. В результате разыгравшихся событий слушательницы Бестужевских курсов по ходатайству совета профессоров сдавали государственные экзамены при университете. После учебной забастовки 26 января 1911 года многие курсистки были арестованы или исключены; посещаемость занятий резко упала, а на философском отделении учебный процесс и вовсе прекратился.

На протяжении всего 1910 года Лиза продолжала встречаться со своими старыми подругами по политическому кружку. Даже после распада организации в целом, после перехода в другие учебные заведения они продолжали общение. В июне 1910 года после студенческих беспорядков была арестована Т. Неслуховская, через несколько месяцев заключения она была отпущена домой на поруки. Никто из подруг не осмелился приходить в гости к поднадзорной, и только Лиза регулярно навещала Неслуховскую до суда и отъезда из Петербурга. Смелость и преданность друзьям остались ее главными качествами на всю жизнь.

К моменту этих событий Елизавета все реже посещала занятия, она с головой окунулась в мир искусства и религиозной философии. В результате она вообще перестала посещать курсы. Во всяком случае, экзамены за третий и четвертый семестры 1910/11 года она не сдавала, и с 1 сентября 1911 года была официально отчислена с Бестужевских курсов.

* * *

Можно смело сказать, что духовный путь Елизаветы, будущей м. Марии, начавшийся в бурные годы начала XX века, целиком отразился на ее биографии. Какими только фарватерами ни шел ее нагруженный корабль, в какие опасные штормы ни попадал, терпел крушения и чудом, несмотря ни на что, спасался! Ее будущий единомышленник и соратник Николай Бердяев очень точно определил: «М[ать] Мария была одной из самых замечательных и одаренных русских женщин. Она характерна для своей эпохи и отражала самые характерные ее течения. Она была новой душой. Она была поэт, революционер и религиозный деятель. <…> Она не приняла революции в большевистской форме. Она прошла через русский культурный ренессанс начала века, через русскую поэзию эпохи символистов, была близка с А. Блоком, ей свойственно было беспокойство той эпохи. Но в душе матери Марии отразились также религиозные искания и течения эпохи. Она была вольнослушательницей петербургской духовной академии»[23]23
  Бердяев Н. О матери Марии. Архив Н. и К. Кривошеиных.


[Закрыть].

В эмиграции, в Париже, в Свято-Сергиевском Богословском институте Елизавета Юрьевна встретится с теми, ради кого она покинула Бестужевские курсы и перешла в петербургское Религиозно-философское общество (духовную академию РФО). Можно только удивляться, сколь странными путями шло возмужание ее души, как странно сочеталась революционность с христианской поэзией и живописью, страстность натуры с нежностью, любовью к природе и религиозной философии…

На одну из лекций, которую читал Н. Бердяев, ее привела подруга-«бестужевка». После доклада ей очень захотелось с ним поговорить, но он был окружен плотной толпой молодежи. Их знакомство состоялось позднее. Так она стала вольнослушательницей РФО. На собраниях выступали люди самые разные, велись дискуссии и обсуждения: философы, священники, журналисты, политики, литераторы, теософы (В. В. Розанов, Д. С. Мережковский, Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, A. Ф. Керенский, А. В. Карташев, А. А. Блок, Вяч. Иванов, П. Б. Струве, Н. О. Лосский и др.). Общество возникло в 1907 году и просуществовало до 1917-го.

Духовным основателем и председателем РФО был Сергей Николаевич Булгаков – будущий отец Сергий, создатель гностического учения о Софии и Богочеловечестве, о мире и его истории как воссоединении с Богом. В 1925 году в Париже он станет одним из основателей знаменитой богословской «парижской школы», а пока в монографиях «Философия хозяйства» (1912) и главным образом «Свет Невечерний» он намечает основы собственного учения, идущего в русле софиологии Владимира Соловьева и Флоренского. В 1910 году он целиком переходит от лекций и статей на темы религии к оригинальным философским разработкам. Нет сомнения, что Елизавета не только прочла вышедшую в 1911 г. книгу С. Булгакова «Два града», но и попыталась ее осмыслить.

За десять лет своего существования РФО стало по-настоящему массовым и насчитывало ко времени его упразднения в 1917 году более 1800 человек слушателей. Впечатляет и количество проведенных им заседаний, докладов и выступлений – порядка ста двадцати.

Из воспоминаний Елизаветы Юрьевны можно представить обстановку этой духовной академии: «Все, кто здесь был, могли не только попросить слово и выступить с докладом, но споры и обсуждения продолжались и потом. Мы устраивали чаепитие, до хрипоты доказывали истину, часто к нам присоединялись и профессора, знаменитые ораторы. В перерывах между лекциями споры продолжались в “кулуарах”».

Лиза уже не застала отцов-основателей, многие из них к этому времени перессорились между собой, но в секции по изучению христианства, руководимой Вяч. Ивановым, она слушала доклады по философии религии, где ставились такие вопросы, как «сущность религии», «бытие Бога», «идея личности». Слушателями были в основном молодые люди самого разного толка, от рабочих, сектантов, “бестужевок” до старообрядцев и слушателей “народного университета”. После 1920 годы споры “кто прав, а кто виноват” перенеслись в эмиграцию, но противники были помечены уже тогда на заседаниях РФО, когда, по воспоминаниям Бердяева, «главным врагом русской общественности Мережковский провозгласил славянофильский национализм и «зоологический патриотизм”, назвав “врагов” поименно (С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев, В. Ф. Эрн, свящ. П. Флоренский)».

Мировоззренческие дискуссии никогда не приводили к нахождению истины. Чаще всего оппоненты оставались при своем мнении. Уже после двух месяцев работы РФО Блок довольно резко отозвался об этом объединении, назвав его «болтовней» и «словесным кафешантаном». «…Они говорят о Боге, о том, о чем можно только плакать одному, шептать вдвоем, а они занимаются этим при обилии электрического света; и это – тоже потеря стыда, потеря реальности…»[24]24
  Статья А. Блока «О новопутейцах и болтунах» в журнале символистов «Новый Путь».


[Закрыть] На самом деле нужно посмотреть правде в глаза: «…на улице – ветер, проститутки мерзнут, люди голодают, людей вешают, а в стране реакция, а в России – жить трудно, холодно, мерзко»[25]25
  Там же.


[Закрыть].

Остается только сказать, что дискуссия продолжила извечную традицию русских размышлений о «социальном христианстве», о том, чему все-таки учит христианство, – спасению души или общественному деланию. Выбор этот встанет перед м. Марией в Париже, она выберет активное деянье, милость сердца к ближнему и дальнему, слова поддержки падшему и больному.

* * *

Внезапное решение Елизаветы принять предложение руки и сердца Дмитрия Кузьмина-Караваева поразило всех. Они были мало знакомы, по некоторым сведениям, их представил на одном из литературных вечеров свояк Дмитрия поэт Николай Гумилев. По другим рассказам, их встреча произошла в доме у художницы Надежды Войтинской[26]26
  Войтинская Надежда Савельевна (1886–1965). Училась живописи в Петербурге, в 1905–1908 гг. занималась литографией и живописью во Франции, Италии, Германии, Швейцарии. После возвращения в Петербург сблизилась с художниками группы «Мир искусства».


[Закрыть]. В 1908 году она вернулась из заграничной поездки, полная свежих впечатлений, почти сразу стала работать для известного журнала «Аполлон», принимала участие в его оформлении, сделала несколько заказных портретов известных деятелей искусства: М. Добужинского, А. Бенуа, М. Кузмина и других.

Встреча Лизы с Войтинской была во многом судьбоносной. Профессиональный рисовальщик, прожившая долгое время в Европе, не только делилась впечатлениями, но и приглашала начинающую художницу к себе в мастерскую. Здесь собирались писатели, критики, художники – Анна Ахматова, К. Сомов, М. Волошин, С. Грузенберг, Аким Волынский, балерина Карсавина, Николай Кульбин… Сама Войтинская на протяжении нескольких лет занималась литографией в частных студиях Берлина и Парижа, была в курсе новейших направлений современного западного искусства, рисовала в студии Родена, посещала выставки парижских салонов. Два раза в год она устраивала в своем ателье выставки, на которые приходили друзья, одним из них был и Дмитрий Кузьмин-Караваев. Так завязались у Лизы не только первые художественные контакты с миром искусства, но и знакомство с будущем мужем.

Д. В. Кузьмин-Караваев принадлежал к старинному дворянскому роду из Тверской губернии, уходящему корнями в XIII век. Отец его, В. Д. Кузьмин-Караваев, был известным писателем, профессором уголовного права и политическим деятелем. Дмитрий Владимирович родился 17 мая 1886 года. С раннего детства его формировала атмосфера дома: в семье господствовал культ Вл. Соловьева и парил аромат довольно «прогрессивных» идей.

Еще в гимназии, как отмечено в его аттестате зрелости, он «любознательность обнаружил особую к изучению истории и русской словесности». В 1904 году поступил на юридический факультет Петербургского университета, который окончил в октябре 1909 года. Политические брожения тех лет не обошли и его; как последовательный продолжатель отцовских идей, он страстно увлекался социал-демократическим движением, принимал участие в митингах и сходках. При первом же знакомстве с Елизаветой он рассказал ей, что за свои убеждения, он и трое его товарищей были судимы профессорским дисциплинарным судом, но «мы были блестящими студентами и нас отпустили восвояси». Хотя на самом деле история была куда серьезней. Под влиянием отца, депутата Государственной думы, члена партии демократических реформ, Дмитрий вступил в партию социалистов-революционеров. Большевики сразу же определили его в связного. Некоторое время он перевозил нелегальную литературу, встречался на тайных квартирах с товарищами из других городов. Был пойман, судим. Вызволил отец. После 1906 года Дмитрий разочаровался в подпольной работе, вышел из партии. Но «товарищи» долго его преследовали, угрожали и шантажировали.

Романтика и смелость молодого аристократа, бесстрашного борца за справедливость, видимо, и здесь сыграли решающую роль в выборе спутника жизни! Трудно сказать, что послужило толчком к этому стихийному замужеству. Во многом, как уже говорилось, – неудачный роман с Блоком, а с другой стороны, желание поскорее повзрослеть. Как часто бывает, истинный образ человека не всегда соответствует придуманному. Кроме этого, Дмитрий производил впечатление не только бесшабашного, но и очень образованного человека. В студенческие годы сам писал стихи, входил в поэтический «Кружок молодых», дружил со многими известными личностями: Недоброво, братьями Гофман, Городецким, Пястом, водил знакомство с Блоком. Был он человеком тонким, образованным, светским, общительным и сугубо столичным. Лизина подруга Ю. Я. Эйгер вспоминала: «Я была на свадьбе, и когда я увидела жениха, мне сразу стало ясно, что Лиза и он – не пара. Она его создала в своем воображении, а может, хотела спасти от какой-нибудь “бездны”. Ведь она вечно кого-то спасала! Человек этот, пустой и никчемный, был, видимо, на некоторое время захвачен ее буйным полетом мысли и талантливостью». Здесь можно не согласиться с Эйгер. Дмитрий был интересной личностью, и то, как сложилась его жизнь в дальнейшем, говорит о нем как об ищущем и глубоком человеке.

Венчались молодые люди в небольшой церкви Рождества Пресв. Богородицы при гимназии Александра I (Казанская ул., 27), которую в свое время окончил жених. Гимназия эта была не совсем обычной. Она отличалась своим аристократизмом и солидной историей. Здание ее заметно выделялось своей монументальностью. В этом старейшем учебном заведении столицы учились многие замечательные люди: П. А. Вяземский, сыновья Пушкина Александр и Григорий, А. Ф. Кони, Н. Н. Миклухо-Маклай и другие… Принимались сюда мальчики после тщательного отбора, интеллектуальный уровень и знания стояли на первом месте. Прощались шалости и подростковые «болезни роста», но плохая успеваемость вела к немедленному исключению.

Свидетелями со стороны жениха были его отец и двоюродный брат – Д. Д. Бушен, а у невесты – двое знакомых молодых юристов. Приглашенных было немного, но все подруги по гимназии Таганцевой и по политическому кружку присутствовали. Там же, в гимназическом зале, и отпраздновали свадьбу.

Молодые обосновались в небольшой квартире на Новоисаакиевской. Дмитрий Бушен, известный театральный художник ДДБ[27]27
  Дмитрий Дмитриевич Бушен (1893–1993) – представитель объединения «Мир искусства» и эпохи Серебряного века. Прожив за пределами России более 60 лет и будучи очень разносторонним художником, Бушен вошел в историю мирового искусства прежде всего как художник театра – в его оформлении шли спектакли в Гранд-опера, Ла Скала, Оперном театре Рима, Королевской опере в Гетеборге, Амстердамском оперном театре и др., в его костюмах танцевали Ида Рубинштейн и Ольга Спесивцева.


[Закрыть], в Париже в 1925 году вспоминал: «Лизу я увидел первый раз, когда она еще была невестой. В сущности, она была одинока, и до замужества одинока, и даже, увы, после него. Он ввел ее в известные литературные круги, на «башню» Вячеслава Иванова, но она ощущала там себя чужой. То, что казалось, наверное “блеском эпохи”, – ее не интересовало!» И как бы вторя ему, Елизавета продолжает: «В 1910 году я вышла замуж. Мой муж из петербургской семьи, друг поэтов, декадент по самому своему существу, но социал-демократ, большевик. Семья профессорская – в ней культ памяти Соловьева и милые житейские анекдоты о нем. Ритм нашей жизни нелеп. Встаем около трех дня, ложимся на рассвете. Каждый вечер мы с мужем бываем в петербургском мире. Или у Вячеслава Иванова на Башне, куда нельзя приехать раньше 12 часов ночи, в “Цехе поэтов”, или у Городецких и т. д.»

Благодаря Дмитрию Кузьмину-Караваеву и его широким связям Лиза быстро окунулась в столичный водоворот художественной богемы. Одной из достопримечательностей этой интеллектуально блестящей (во всех смыслах) жизни тогдашнего Петербурга были знаменитые «среды» в квартире-«башне» поэта Вяч. Иванова. Здесь собирались «мистические анархисты и православные, декаденты и профессора-академики, неохристиане и социал-демократы, поэты и ученые, художники и мыслители, актеры и общественные деятели», – писал один из участников «сред».

Апогей «сред» приходился на 1905–1907 годы, когда еще жива была супруга Вяч. Иванова Л. Д. Зиновьева-Аннибал. В тот период «среды» имели тесную связь с революционной общественностью. К тому времени, когда Кузьмина-Караваева стала посещать «башню», – это был уже их закат. О революции, правда, еще говорили («все были за революцию»), но никто не собирался воспринимать ее серьезно, а тем более умирать за нее. «И жалко революционеров, потому что они умирают, а мы можем только умно и возвышенно говорить о их смерти», – так описала Елизавета Юрьевна политическую атмосферу «башни».

Собиравшиеся у Иванова гости предавались «духовным играм»: они читали стихи и доклады, обсуждали различные философские и социальные проблемы. Здесь ссорились и сходились, писали художественные манифесты и посвящали в гении…

Посетители «башни» с полным основанием рассматривали свои собрания как составную часть Серебряного века русской культуры, которую позднее назовут русским ренессансом. Этот рассвет отмечен появлением новых пластических форм в живописи, поэзии, театре; возникают течения иногда с неожиданными названиями: акмеизм, лучизм, футуризм, поздний символизм, дадаизм… Поиски и эксперименты начала XX века оставили нам в наследство имена русского авангарда мировой известности. Несомненно, что революционный настрой, бунтарство и брожение в сердцах и умах интеллигенции, поиск этого неведомого «нового героя», которого пыталась найти вся русская интеллигенция, целиком отражается в образах, формах и словах эпохи модернизма. «Башня» была одним из его центров. Здесь шли жаркие дискуссии, обсуждения, чтение стихов, а порой и представления спектаклей, чаще всего поставленных по законам абсурда. Каждый из присутствовавших обязан был высказаться; чем заумней был ответ или вопрос, тем больше ценился интеллект автора. Вечера переходили в ночь, утро, день… В качестве примера такой гениально абсурдной зауми Елизавета вспоминала разбор символического значения отдельных действующих лиц романа Достоевского «Бесы»: «Ставрогин – “князь мира сего” – такое определение его с ясностью вытекает из слов Хромоножки, – сталкивается на пути своем с землей. Земная поверхность, доступная человеку, не углубленная мистическим понятием земли, выявлена в образе Лизаветы Николаевны, недаром она в зеленом, символизирующим землю, платье описана в сцене в Скворешниках; там земля изображена в круге вечности, – комната, в которой, происходит разговор между Лизой и Ставрогиным, – комната круглая, круг – символ вечности. Хромоножка – это недра земли, недоступные человеку, князю мира сего, от этого она изображена безумной, фиктивной женой Ставрогина, от этого она в высшей мудрости своей одна проникла в сущность его, – сущность князя мира сего»[28]28
  Кузьмина-Караваева Е. Ю. (Юрий Данилов). Последние римляне. 1924.


[Закрыть].

Посещая лекции Вяч. Иванова в 1910 году, на Бестужевских курсах, где он читал историю древнегреческой литературы, Лиза не могла вообразить, что этот строгий профессор – один из идейных вдохновителей Серебряного века. Пройдет несколько лет, и основные темы поэзии Иванова, его религиозного «мифа» – смерть, возрождение, отчаяние и следующая за ним надежда, воскресение, прославление жертвенного страдания – станут для Елизаветы (м. Марии) некой путеводной звездой в поисках собственного «я». В своих поэмах «Юрали» и «Мельмот-скиталец» она, безусловно, следует за Ивановым, который отвергает «парнасский» принцип искусства для искусства и переходит к искусству религиозному, реалистическому (в противовес идеалистическому) символизму. Путь, на который она ступила в эти годы, будет длинным, творчество – это только начало, философские поиски приведут к богословским осмыслениям… А пока она пытается разобраться в себе самой. От богемы отторгает ее и утопический взгляд, и полный отрыв от реальности ее новых друзей, как она сама пишет, «нелепый ритм жизни». Уже тогда непосредственной реакцией ее было стремление и переход от слов к делу – к самоотдаче. И все же, несмотря ни на что, десятые годы оказались очень плодотворными для Лизы! Выходят из печати ее первые книги «Скифские черепки», «Юрали», «Руфь». Это первые поэтические пробы, в которых она на ощупь, робко, но уже пытается выразить свой взгляд на религиозно-христианскую мысль.

На «башне» кипели нешуточные страсти. В битве за истинное понимание и развитие русской идеи сталкивались разные мнения и философские направления. Это место стало поистине одним из идейных центров русского символизма, творческой лабораторией поэтов; в своих литературных «средах» Вяч. Иванов видел прообраз «соборных» общин. За годы существования «башни» здесь побывало множество разных людей. А. Блок, А. Белый, В. Брюсов, К. Бальмонт, Ф. Сологуб, Л. Андреев, М. Волошин… Однако далеко не все задерживались здесь, в результате каждый выбирал свой путь. Самый существенный разрыв в обществе единомышленников (со старшими символистами) произошел в 1907 году после того как Иванов поддержал теорию «мистического анархизма» Георгия Чулкова, но с Брюсовым (зачинателем русского символизма) он сохранил дружбу вплоть до смерти.

Пожалуй, больше всего спорщиков «сред» занимал больной вопрос о судьбе и о значении русской интеллигенции. Тут страсти достигали высшей точки кипения. Наиболее горячие обсуждения вызвала статья Д. Мережковского «Религия и революция» (1908), в которой он писал: «…поймет ли русская интеллигенция, что лишь в грядущем христианстве заключена сила, способная победить мещанство и хамство грядущее? Если поймет, то будет первым исповедником и мучеником нового мира».

Возрождение, духовный подъем нации некоторые философы и писатели «башни» видели лишь на пути христианства: «…со Христом – к свободе. Христос освободит мир». Интеллигенция при этом должна стать не только человеческим разумом, но разумом Богочеловеческим, Логосом. Оппонентом выступал Г. В. Плеханов, считая подобные высказывания «псевдофилософской болтовней», а мировоззрение – «евангелием от декаданса». Неоднократно возвращались в спорах к высказываниям Мережковского о «славянофильском национализме и зоологическом патриотизме», а также о разочарованности А. В. Карташева, который много раз говорил о том, что надежды на воспитание и просвещение в РФО обернулись утопией и что «открывается, в сущности, религиозно-философская говорильня», причем пояснял – «политическая говорильня». На самом деле «петербуржцы начинают тяготиться мирным “побулькиванием” богоискательской мысли».

По словам Городецкого, также частенько бывавшего на «башне», в «средах» Иванова было много «будоражащего мысль, захватывающего и волнующего», но в основном споры и разговоры посетителей были освещены лучами «волшебного фонаря мистики»; «запах тления воспринимался как божественный фимиам». Характерно, что на первых порах Блок «бережно отстранил» Городецкого от посещения «чердачных чертогов» Иванова, где все было «замкнуто в узком мистико-эротическом, интеллигентски самодовольном кругу».

В своей статье «Последние римляне» (1923) одной из первых в эмиграции Елизавета описывает атмосферу предреволюционного Петербурга: «Новичком, поистине варваром, пришлось мне бывать на “башне” у Вячеслава Иванова. Там собирались люди, в полной мере владевшие ключами от сокровищницы современной культуры».

Эти собрания, по ее словам, отличало «ночное бдение до зари, какая-то пряность и утонченность всех речей». Все чаще она вспоминала советы Блока: «Бегите от нас умирающих пока не поздно, оставьте последних римлян, найдите выход в природе, труде, соприкосновении с народом».

«Непередаваем этот воздух 1910 года. Думаю, не ошибусь, если скажу, что культурная, литературная, мыслящая Россия была совершенно готова к войне и революции. В этот период смешалось все. Апатия, уныние, упадочничество и ЧАЯНИЕ НОВЫХ КАТАСТРОФ и сдвигов. Мы жили среди огромной страны, словно на необитаемом острове. Россия не знала грамоту, – в нашей среде сосредоточилась вся мировая культура. Цитировали наизусть греков, увлекались французскими символистами, считали скандинавскую литературу своею, знали философию и богословие, поэзию и историю всего мира.

В этом смысле МЫ были гражданами вселенной, хранителями культурного великого музея человечества. Это был Рим времен упадка! МЫ не жили, МЫ созерцали все самое утонченное, что было в жизни, МЫ не боялись никаких слов, МЫ были в области духа циничны и нецеломудренны, а в жизни вялы и бездейственны. В известном смысле мы были, конечно, революцией до революции – так глубоко, беспощадно и гибельно перекапывалась почва старой традиции, такие смелые мосты перебрасывались в будущее. И вместе с тем эта глубина и смелость сочетались с неизбывным тлением, с духом умирания, призрачности, эфемерности. Мы были последним актом трагедии – разрыва народа и интеллигенции. За нами простиралась снежная всероссийская пустыня, скованная страна, не знающая ни наших восторгов, ни наших мук, не заражающая нас своими восторгами и муками… И вдруг прозрение: Мне жалко Христа. Он… умирал, у НЕГО был кровавый пот, Его заушали[29]29
  Заушать – ц.-слав. бить по ушам и щеке, давать пощечину, перен. порочить, позорить.


[Закрыть], а мы можем об этом громко говорить, ведь у нас нет ни одного запретного слова. И если понятна ЕГО смерть за разбойников, блудниц и мытарей, то непонятна за нас, походя касающихся ЕГО язв и не опаляющихся ЕГО кровью. Постепенно происходит деление. Христос, еще не узнанный, становится своим. Черта деления все углубляется… Христос – это наше… А чье наше? Разве я там, где Он? Разве я не среди тех, кто произносит безответственные слова, которые начинают восприниматься как кощунство, как оскорбление, как смертельный яд? Надо бежать, освобождаться…»[30]30
  Мать Мария, очерк «Встречи с Блоком».


[Закрыть]

* * *

Начинающая поэтесса увлекалась не только литературой, посещением знаменитой «башни» Вячеслава Иванова, она принимала активное участие в художественно-выставочной жизни Петербурга. Группа «наиболее культурных живописцев», как писал С. Маковский, художники старшего поколения, объединились в «Мир искусства», а творческая молодежь, тянувшаяся к более авангардным, формалистическим направлениям, создавала свои объединения и писала к ним программные манифесты. Молодые художники столицы, противопоставлявшие себя «Миру», основали в феврале 1910 года сообщество «Союз молодежи». Целью этого объединения была пропаганда нового направления путем организации выставок, аукционов, встреч, дискуссий. Это было, пожалуй, самое левое из всех формальных объединений того времени.