Текст книги "Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней"

В работе съезда приняли участие около двухсот человек. Вечером третьего дня по ордеру, подписанному Ф.Э. Дзержинским, почти все делегаты были арестованы. После переписи они были отпущены, и на другой день съезд продолжил работу. Как известно, этот съезд ППСР провозгласил подготовку восстания против советской власти и выступил за образование «демократического правительства», которое должно было быть избрано новым Учредительным собранием. Это объяснялось тем, что правые эсеры рассматривали Советы как правительство насилия (недемократическое). Для них революция закончилась в феврале 1917 года свержением монархии. Совет предостерегал членов партии от заговорщической тактики в борьбе с большевизмом, но заявлял, что партия будет оказывать всяческую помощь массовому движению за демократию, направленному к замене «комиссародержавия действительным народовластием». Новый всплеск напряженности был связан с нарастанием активности большевиков на селе, которая настороженно воспринималась эсерами, традиционно считавшими себя крестьянской партией.

Иначе стали действовать левые эсеры, которые сохраняли лояльность до событий 6–7 июля 1918 года. 5 июля 1918 года Съезд официально одобрил идею применения против противников советской власти «массового террора». 6 июля лидеры левых эсеров, присутствовавшие на V Съезде советов в Москве (Пятый Всероссийский Съезд советов рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов), были арестованы. Во время Съезда, находясь в меньшинстве, около 350 из 1164 депутатов открыто выступили против своих бывших союзников – большевиков. Не получив поддержки, они приступили к активным действиям.

* * *

Во время своего поездки в Москву на съезд, которая длилась десять дней, Е. Ю. внимательно наблюдала и записывала свои впечатления: «…вся Россия от Черного моря до Волги и до Москвы, весь русский народ, болен большевизмом <…> На съезде партии с такими разговорами я и столкнулась. Первое впечатление, что перед глазами кучка безумцев. <…> Я главным и активным образом была настроена против коммунистов, то есть до известной степени контрреволюционером»[93]93
  М. Мария (Скобцова). «Чем может быть пореволюционное народничество». 1931. См. библиографию.


[Закрыть].

Оставшись в Москве после VIII совета ППСР, Кузьмина-Караваева выполняла различные партийные поручения, связанные с укомплектованием белой «учредиловской» армии Восточного фронта. Выезжала она и в некоторые города Поволжья. Ее энергия, сдерживаемая несколько лет, казалось, наконец-то нашла выход. В своей заговорщической деятельности летом 1918 года поэтесса явно искала риска и опасностей. По неподтвержденным сведениям, поэтесса даже замышляла покушение на Троцкого. Работа, порученная Кузьминой-Караваевой ЦК ППСР, не принесла ей удовлетворения. К тому же в Анапе у нее остались мать с ее пятилетней дочерью Гаяной и брат Дмитрий, бывший фронтовой офицер и георгиевский кавалер.

Может быть, слишком наивно она надеялась, что ее деятельность против большевиков послужит ей защитой от «чрезмерных кар»? Но выбор был небольшим, оставаться в Москве, да и вообще на советской территории, было крайне опасно. Тем более, что 5 сентября 1918 года, вскоре после расстрела Ф. Каплан, было издано постановление Совнаркома, одобрившего деятельность ЧК, осуществлявшей «красный террор». Постановление ВЦИК о красном терроре было опубликовано в газете «Известия ВЦИК» 10 сентября и вскоре стало именоваться «Декретом о красном терроре». Под ним стояли три подписи: народный комиссар юстиции Д. Курский, народный комиссар по внутренним делам Г. Петровский и управляющий делами Совета народных комиссаров В. Бонч-Бруевич. Публично о начале террора объявил Я. Свердлов. В тексте говорится: «…необходимо обеспечить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях <…> обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью»; «…подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам»[94]94
  Декреты Советской власти. Т. 3. С. 291–292.


[Закрыть].

Народный комиссар Г. И. Петровский разослал приказ, в котором, в частности, говорилось: «Все известные местным советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы (в качестве заложников). При малейших попытках сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочный массовый расстрел. <…> Тыл наших армий должен быть наконец окончательно очищен от всякой белогвардейщины и всех подлых заговорщиков против власти рабочего класса…»[95]95
  Приказ о заложниках. Наркомвнудел Петровский. Еженедельник ВЧК. 1918. № 1. С. 11. Цит. по: История России. 1917–1940: Хрестоматия.


[Закрыть]

Елизавете Юрьевне стало ясно, что физическое истребление коснется и таких, как она.

После убийства Протапова и ее спешного отъезда новости о событиях в Анапе она черпала из газет, так что истинного положения она не знала. Находясь в Москве, Е. Ю. получила письмо, из которого ей стало известно о расправах над невинными людьми, проводившимися анархистами. Свидетель этих событий писал: «…из Новороссийска к нам ворвался катер, захваченный матросами-анархистами: на мачте развевался огромный черный флаг с белой надписью: “Анархия – мать порядка”. Эта банда проведала винные погреба и городскую кассу, а затем арестовала случайно подвернувшегося им на улице комиссара юстиции Домонтовича, бывшего московского адвоката, и его жену Щепетеву, дочь директора гимназии, преподавательницу немецкого языка. Их привели на катер. Собралась толпа. Бандиты притащили с пристани две небольших бетонных плиты и стали подвешивать их на ноги своим жертвам. “Постойте! Не надо, товарищи! Мы сами!”– сказали муж и жена. Обнялись, перекрестили друг друга, поцеловались и, волоча груз, спрыгнули за борт»[96]96
  Личный архив автора.


[Закрыть].

Убийства казаков и угрозы в адрес чехословацких легионеров неожиданно изменили расстановку сил и обернулись против большевиков. С мая по июнь большевицкая власть понесла большие потери. Под натиском Добровольческой армии генералов Алексеева и Корнилова она рухнула на Дону и в Сибири, в кубанских степях образовались формирования казаков, присоединившихся к Белой армии.

В августе 1918 года в Анапу пришли белые. За городом сразу были построены две виселицы славившимся особой жестокостью генералом Покровским[97]97
  Покровский Виктор Леонидович (1888–1922, Болгария) – генерал. В Белом движении с начала 1918 г. Генерал А. И. Деникин дал ему следующую характеристику: «Покровский был молод, малого чина и военного стажа и никому неизвестен. Но проявлял кипучую энергию, был смел, жесток, властолюбив и не очень считался с “моральными предрассудками”».


[Закрыть]. На одной он повесил комиссара финансов, коммуниста, к другой подвели Федьку, который выступал на всех митингах с бессвязными и смешными речами. «Проси милости!» – закричал ему с коня генерал. Федька плюнул в его сторону и был казнен. Конечно, при той же толпе и тех же семечках. Это был стиль времени[98]98
  Личный архив автора.


[Закрыть].

Террор, казни и бесправие стали за последний год почти привычным делом. Но то, что бессудные расправы чинились солдатами и офицерами Белой армии, потрясло многих. «Некоторые казни поражали своей нелепостью. Казнено было 14 человек. Казнил Инджебели. После приговора он, говорят, валялся в ногах у пьяного генерала Борисевича и кричал: “Ваше превосходительство, я верный слуга Его Величества”. Генерал оттолкнул его сапогом. <> Казнили Женкина, винодела. Его вина заключалась в том, что он поступил в качестве винодела на службу в реквизированный большевиками подвал общества “Латипак”. Казнили солдата Михаила Шкляренко, тоже за службу в этом подвале. Избили его так, что он сошел с ума и сам разбил себе череп об угол печки в камере. Везли его на казнь разбитого, лежащего на подводе, сумасшедшего и громко поющего песни <…> Казнили еще матроса, он перед смертью говорил судьям, что сам бросал офицеров в топки»[99]99
  «Как я была городским головой».


[Закрыть].

Вот в такую Анапу вернулась Елизавета Юрьевна. Она отсутствовала в родных местах до середины октября 1918 года, и, как сама пишет: «Я приехала, чувствуя себя, во-первых, главным и активным образом настроенной против коммунистов. <…> Уже в Ростове люди понимающие советовали сначала запросить своих в Анапе, а потом уже ехать. Я совершенно не представляла себе обстановку. Большевизм был изгнан из Анапы 28 августа 1918 года, и Покровский сразу поставил перед управой виселицу. Началась расправа с большевиками и с теми, на кого доносили»[100]100
  Там же.


[Закрыть]. Случайный знакомый сообщил ей, что усердным доносительством занимается доктор Будзинский.

По прибытии в Анапу Е. Ю. позвонила домой. Ее брат долго не мог поверить, что она вернулась в город, а потом спросил, зачем она приехала. «…Моя семья жила еще в саду. В шести верстах от Анапы, я поехала туда. Общее настроение было такое, что я решила не томить их ожиданием и на следующее утро отправилась в город и записалась в адресном столе».

Вечером за ней приехал взвод конных казаков Добровольческой армии генерала Деникина, и ее арестовали. «Все то, что определяло мою антибольшевистскую работу в Советской России, по эту сторону фронта оказалось почти большевизмом и, во всяком случае, с точки зрения добровольцев, чем-то преступным и подозрительным», – писала она спустя несколько лет. Белые не доверяли эсерам; в их глазах член партии эсеров был почти как большевик. Так что с точки зрения деникинцев эсерство Кузьминой-Караваевой было явно предосудительным фактом. К тому же им было известно ее сотрудничество с местной советской властью в начале года, когда она короткое время была комиссаром в Совете. Безусловно, что им стало известно от Будзинского о ее активном участии в национализации санаториев акционерного общества «Анапа и Семигорье» и винных подвалов акционерного общества «Латипак», которым владел ее двоюродный дядя Пиленко и его сыновья, бежавшие от большевиков и сумевшие избежать расстрела. Горестно было сознавать, но старейший друг и соратник семьи доктор Будзинский стал главным обвинителем (истцом) по делу Елизаветы Юрьевны Кузьминой-Караваевой. Как говорила о нем сама поэтесса, «один из крупных общественных деятелей Анапы, бывший в 1915–1917 гг. городским головой. В 1917–1920 гг. он не придерживался определенных политических взглядов, часто лавировал между белыми и красными».

Во время ареста присутствовал ее брат Дмитрий. Он вызвался ее проводить и перед всем городом сказал: «Если это кончится плохо, я своего Георгия и погоны с почтением отдам Деникину».

Шесть недель провела Е. Ю. в тюрьме во время предварительного следствия. На допросах стало ясно, что главным свидетелем обвинений по ее делу фигурирует Будзинский со своими служащими. Обвиняют ее в том, что она, помимо факта ее невольного комиссарства, была инициатором реквизиции санаториев Будзинского «во благо народонаселения». Близкие и друзья просили председателя следственной комиссии отпустить ее до суда под залог, что в результате было исполнено, но Будзинский опять проявил активность и сообщил присяжному поверенному о готовящемся побеге Е. Ю., причем «при попытке к бегству» ее должны были убить!

Она продолжала жить под надзором без права выезда, ее часто вызывали на допросы. «Особенно много возился с моими показаниями приехавший контрразведчик, кокаинист Крым-Шахмалов. Перед допросом он красочно рассказывал, как казнил известную Ге» и всячески старался запугать «“…у меня такая тактика – как тигр, одним ударом со спины”, и при этом предлагал мне кокаину. Я смеялась, отказывалась и отвечала: “А моя тактика – прямо в лоб” и показывала на его лоб. После этого он держался ближе к делу»[101]101
  Там же.


[Закрыть].

В городе установилась полная апатия и «помимо политических и экономических показателей того, что добровольчество мертво, стала общая моральная инвалидность. Анапа пила так, что в Курзале после благотворительных вечеров несколько дней стоял запах винного перегара. Пили все: контрразведчики и бывшие комиссары, запасные офицеры и дамы беженки, гимназисты и интеллигенты»[102]102
  Там же.


[Закрыть]. Между тем Е. Ю. готовилась к суду, списалась с присяжным поверенным в Екатеринодаре, который перенес ее дело из военно-полевого в военно-окружной суд, где было больше законности и гарантий. Подбирались свидетели защиты. Будзинский в свою очередь не останавливался на полпути, когда до него доходили сведения, что Е. Ю. просила кого-нибудь быть свидетелем, «он к этому человеку отправлялся. Сначала пытаясь убедить его в моем большевизме, а в случае неудачи недвусмысленно угрожал». И многие, даже из близких друзей, – дрогнули! Один из таких был адвокат, близко знавший семью Пиленко и саму Лизу с детства. Она вспоминала: «Он многим был обязан моему отцу, но уклонился довольно демонстративно. Немудрено – был период, когда было неприлично не быть архидобровольцами и контрразведчиками (Белой армии)».

Но при открытии судебного заседания вдруг неожиданно выяснилось, «что свидетели обвинения, кроме Будзинского, почти все отсутствуют… и что по требованию Будзинского меня должны были просто арестовать»[103]103
  Там же.


[Закрыть].

Арест удалось отменить, и повторно заседание суда было назначено на 2 (15) марта 1918 года.

В результате отсрочки удалось собрать толковых свидетелей, и все двинулись в Екатеринодар. Не последнее значение в подготовке суда, подборе защитников и свидетелей со стороны Е. Ю., а также в вопросе о переносе срока и изменение категории суда оказали «старики», в том числе и юристы, помнившие еще отца и деда подсудимой. Защитницей многих осужденных в Анапе выступала и тетушка поэтессы Е. Д. Цейдлер. По делу своей племянницы она специально ездила в Екатеринодар, чтобы «сговориться» там с защитниками. Огромную роль в спасении поэтессы сыграл ее старый друг поэт М.А. Волошин.

По материалам этого дела, которое наделало много шума и стало достоянием подробных исследований, А. Н. Шустов пишет: «Зимой 1919 г. Волошин жил в Одессе. Узнав об аресте Кузьминой-Караваевой и о грозящем ей расстреле, он развернул активную деятельность. Прежде всего он попросил писательницу Н. Тэффи немедленно связаться с генерал-губернатором Одессы А. Н. Гришиным-Алмазовым, который по их просьбе дал срочную “ручательную” телеграмму в Екатеринодар. Сам же Волошин обратился к одесскому митрополиту Платону, бывшему участнику Всероссийского Поместного собора, и “заинтересовал” его. Митрополит также ходатайствовал о смягчении участи подсудимой.

Кроме этого, Волошин встретился в Одессе с известным политическим деятелем В. В. Шульгиным, в свое время принимавшим отречение Николая II, который в это время обосновался в Екатеринодаре. Шульгин редактировал влиятельную газету “Россия” (“Великая Россия”) и пользовался большим авторитетом у добровольческих вождей. По всей вероятности, с Шульгиным было передано в Екатеринодар коллективное письмо группы писателей, живших тогда в Одессе, которое позже, уже после вынесения приговора, было опубликовано в “Одесском листке”: “Невозможно подумать, что даже в пылу гражданской войны сторона государственного порядка способна решиться на истребление русских духовных ценностей, особенно такого веса и подлинности, как Кузьмина-Караваева”. Это письмо подписали: М. Волошин, А. Толстой, В. Инбер, Л. Гроссман, Н. Крандиевская, Н. Тэффи и другие. Об участии Шульгина в защите поэтессы свидетельствуют красноречивые строки из письма к нему Волошина (июнь 1919 г.): “… обращаюсь к Вам снова по делу аналогичному с делом Кузьминой-Караваевой, о которой я Вас просил в Одессе в марте месяце и благоприятный исход которого, конечно, обязан Вашему слову”»[104]104
  А. Н. Шустов. «Дочь России».


[Закрыть].

Главными свидетелями обвинения были Будзинский и двое его служащих, а также представитель общества «Латипак». Все они, кроме Будзинского, чувствовали себя неловко, было очевидно, что их «втянули в дело». Председательствовал полковник Н. С. Кириченко, обвинителем выступал помощник военного прокурора Петров, защитниками – Ю. А. Коробьин и Хинтабидзе. Зал заседания был переполнен. С самого начала Е. Ю. настаивала, чтобы защита ее базировалась на принадлежности к партии эсеров. Ей было трудно поверить, что судили ее по нелепому приказу Кубанского правительства № 10 за подписью Быча и Кулабухова; статья, по которой она проходила, предусматривала смертную казнь или до трех рублей штрафа!

В ответ на предъявленные обвинения Кузьмина-Караваева признала себя виновной в том, что она действительно занимала в Анапе «ответственную и руководящую» должность комиссара народного образования и здравия. Однако с усилением власти большевиков подала в отставку, не считая для себя возможным сотрудничать с ними. Но ее отставка принята не была. Как комиссар она, по существу, играла роль буфера между интеллигенцией Анапы и советской властью. На заседаниях исполкома она отстаивала принцип справедливости и многих спасла от большевистского ареста и обвинений. «Показания свидетелей были очень характерны, так как ярко рисовали ту панику, в которой находились при большевиках анапские обыватели». Один из свидетелей напомнил и подтвердил, что она вошла в Совет «механически», после переименования городской управы в Совет. Подобно другим «интеллигентным труженикам», она работала в совдепе с целью противодействия разрушительной работе большевиков и подрыва советской власти изнутри. На митингах, как убежденная эсерка, она защищала идею повторного созыва Учредительного собрания.

«Прокурор произнес довольно вялую речь. Зато мой защитник разразился целыми декламациями, в которых он противопоставлял две психологии – мою и Будзинского… и выявил склонность Будзинского к доносительству». В результате он был скомпрометирован в суде: его уличили в алчности. Еще до реквизиции санаториев городская дума предложила выкупить их у владельца. Будзинский запросил тогда непомерную сумму – более миллиона рублей. На суде он бросил реплику, что отдача земли казакам – это «красивый жест» со стороны Кузьминой-Караваевой. На что защитник отреагировал: «Да! Красивый жест, но у подсудимой красивая и душа!»[105]105
  «Как я была городским головой».


[Закрыть]

Выступление защиты было ярким и убедительным.

В последнем слове Е. Ю. просила принять во внимание, что, будучи членом партии эсеров, она считала для себя обязательными постановления об исключении из партии всех принимающих активное участие в большевистском строительстве. Более того, она прямо заявила, что здесь ей приходится отвечать за чужие преступления и за чужую идеологию, что же касается конкретных обвинений доктора Будзинского, то она сочла себя виновной в том, что недостаточно скрупулезно оформляла с ним чисто деловые отношения.

В качестве смягчающих вину обстоятельств и сама обвиняемая, и свидетели защиты привели факты ее работы в ЦК ППСР: участие в охране золотого запаса, заведывание паспортным бюро партии эсеров, отправку добровольцев на Восточный фронт.

По выражению Елизаветы Юрьевны, «судьи хлопали глазами», потом совещались два часа и постановили считать ее виновной. Но суд в силу целого ряда «смягчающих обстоятельств приговорил ее к двум неделям ареста. Дело кончилось в два часа ночи».

Адвокаты самых разных направлений считали этот процесс одним из наиболее интересных за время существования Добровольческой армии, особенно важной в этом деле была защита, которая строилась на партийной принадлежности подзащитной. Процесс с подробным отчетом освещали в Советской России московские «Известия» (от 27 апреля 1919 г.), а также многие южные газеты разных направлений. В нескольких номерах, в течении трех дней, о суде над Е. Ю. Кузьминой-Караваевой писала и газета «Утро Юга», но «анапчане были лишены газет, так как Будзинский скупал все номера, где были разоблачения его работы»[106]106
  Екатеринодарская газета «Утро Юга». Одним из организаторов и активнейших сотрудников газеты в 1918–1920 гг. был С. Я. Маршак.


[Закрыть]. Антибольшевистская деятельность поэтессы обросла выдумками и легендами: она «приняла совершенно гипертрофические размеры, будто бы я похищала у большевиков золотой фонд для Колчака. Советское радио говорило так: суд приговорил ее к двухнедельному аресту; как же иначе мог приговорить добрармейский (Добровольческий) суд своего лакея»[107]107
  «Как я была городским головой».


[Закрыть].

На самом деле, несмотря на партийные разборки, угрозы, которые закончились для Е. Ю. не расстрелом и не штрафом в три рубля, а «детской отсидкой», она стала жертвой предательства и злопамятства близкого человека. «Стоя на почве защиты человека, стремясь только к этой цели и отметая все остальное, я смогла найти “человеков” и среди партийных, и среди принципиальных врагов»… а рядом, практически в собственной семье – получила удар в спину. Елизавета Юрьевна заканчивает свою повесть словами: «в революции – тем более в гражданской войне, – самое страшное, что за лесом лозунгов и этикеток мы все разучаемся видеть деревья – отдельных людей»[108]108
  Там же.


[Закрыть].

Вот некоторые страницы из биографии Будзинского[109]109
  О личности этого человека достаточно откровенно написано самой м. Марией в ее воспоминаниях «Как я была городским головой». О семейных и политических качаниях Будзинского писал исследователь казачества А. Н. Шустов в своих статьях о Д. Е. Скобцове.


[Закрыть], которые широко приводятся в различных монографиях: жена В. А. Будзинского умерла еще до переезда семьи в Анапу, оставив Владимиру Адольфовичу сына и дочь. В Анапе у него сложился роман с Людмилой Васильевной Пиленко. Муж ее, Владимир Илларионович Пиленко (который спасся от большевиков, выпрыгнув через окно), «смотрел сквозь пальцы на связи своей жены». В 1918 году санатории национализируются, но В.А. Будзинский остается в них работать. Историки отмечают, что во время революции Владимир Адольфович смог найти контакт с новыми властями, а после разгрома Белой армии жизнь главного обвинителя Елизаветы Юрьевны продолжилась в Краснодаре, куда он был отозван в 1920 году для управления курортами Кубани и Черноморья. После повторного установления в Анапе советской власти он сотрудничал с Н.А. Семашко. В 1922 году активно организует борьбу с инфекционными заболеваниями (сыпной тиф, холера, дизентерия) в 1921-м был направлен в Ейск для восстановления и организации там курорта, где, спустя два года, 20 июля 1923 года, он скоропостижно умер от диабета.

* * *

В жизни Елизаветы Юрьевны произошла еще одна судьбоносная встреча. Во время процесса в Екатеринодаре через своего защитника, присяжного поверенного Коробьина, она познакомилась с Даниилом Ермолаевичем Скобцовым. С его стороны это была любовь с первого взгляда. Можно допустить, что для Е.Ю. появление в ее одинокой жизни бравого кубанского офицера, который без памяти в нее влюбился – было неким отвлечением от тяжелейшей и опаснейшей ситуации; по мере развития событий, через своего друга и соратника Коробьина Даниил Ермолаевич принял самое активное участие в организации защиты Е. Ю., постоянно поддерживал морально и материально Софью Борисовну, Дмитрия и маленькую Гаяну. Он, что называется, прикипел душой к этой семье. Сложилась странная картина, зеркально повторяющая чувства Елизаветы к А. Блоку. Строки из ее хроникальной повести явно относятся к ней самой и помогают понять их отношения со Скобцовым: «…я очень устала, и мне любовь совсем сейчас не нужна. Мне хочется чего-то другого, мне это другое, нужное (Он) дает. Мы с ним большие друзья. Только о любви у нас не было сказано никогда ни слова». Даниил Скобцов при подготовке к суду поднял все возможные и невозможные связи среди казаков и белых офицеров, помогал в подборе защитников и свидетелей, сам присутствовал на заседании. Многие летописцы жизни м. М. сходятся в том, что если бы не он, то все могло бы пойти по вполне предсказуемому сценарию и она не избежала бы казни.

Коробьин и Скобцов еще с осени 1918 года были избраны депутатами Краевой рады (Скобцов от «линейцев», а Коробьин от «иногородних»). Ко времени знакомства с Елизаветой Юрьевной, Скобцов был членом Кубанского правительства в ранге министра земледелия. В период, когда Екатеринодар находился в руках большевиков, он воевал в составе окрестных казачьих отрядов и был участником первого (Ледяного) похода генерала Л. Г. Корнилова. После занятия Екатеринодара белыми (август 1918 года) состоялось общее собрание Добровольческой армии и Кубанского правительства[110]110
  О личности Д. Е. Скобцова и его деятельности см. в разделе «Из архивов» статью А. Н. Шустова «Даниил Ермолаевич Скобцов: путь от Кубани до Парижа».


[Закрыть].

После завершения судебного процесса Елизавета Юрьевна уезжает в Анапу; в это время в Екатеринодаре начинается повальная эпидемия тифа.

Несмотря на пережитые опасности, Е. Ю. опять решается пересечь линию фронта и поехать в Москву на заседание IX совета ППСР (18–20 июня). В эти дни Красная армия начинает массированное наступление и наносит удар по Сибирской Белой армии под Челябинском. Разногласия с Кубанским правительством Деникин с полным основанием считал одной из серьезных причин неудачи Белого движения на юге. Увлеченные идеей своего суверенитета, кубанцы активно не поддерживали ни белых, ни тем более красных, посильно сопротивляясь против тех и других. Прав был Деникин: «Борьба кубанских правителей на два фронта – против большевиков и Добровольческой армии – являлась заведомо непосильной и потому безумной. Она губила и их и нас». В марте 1918 года был расстрелян красными матросами министр внутренних дел Кубанского правительства Кондрат Бардиж вместе со своими сыновьями. А следующий удар по «самостийникам» был нанесен деникинцам и в июле 1919 года, когда был убит председатель Краевой рады Николай Рябовол. На Южнорусской конференции он резко раскритиковал Добровольческую армию. На следующий день Рябовол был убит двумя выстрелами из револьвера. Рада выступила тогда с воззванием: «Враги народа устраняют со своего пути борцов за народоправство!» К октябрю положение на Кубани запуталось окончательно, а Белая армия понесла тяжелейшее поражение под Орлом и на северо-западе, под Петроградом. Практически ситуация на фронтах Гражданской войны приближалась к неутешительным результатам. В осенние месяцы 1919 года окончательно решится исход первой фазы этой братоубийственной бойни.

На июньском IX совете правых эсеров в Москве было принято решение «прекратить в данный момент вооруженную борьбу против большевистской власти и заменить ее обычной политической борьбой, перенеся центр своей борьбы на территорию Колчака, Деникина и др., подрывая их дело изнутри…»[111]111
  Из резолюции IX совета партии эсеров «О прекращении вооруженной борьбы против большевиков» (июнь 1919 г.)


[Закрыть], что привело к расколу теперь уже и среди самих правых эсеров.

На совете присутствовало 33 делегата с решающим голосом и 14 – с совещательным. По основному вопросу повестки дня – об отношении партии эсеров к советской власти – на совете выявились различные точки зрения. В. К. Вольский высказался за соглашение с большевиками. Близко к этой точке зрения стоял Н.И. Ракитников, предлагавший прекратить вооруженную борьбу против большевиков и со своей платформой войти в советы. Однако IX совет принял резолюцию своего ЦК, возглавляемого В. М. Черновым. Резолюция объявляла борьбу на два фронта – против реакции и против коммунистов. В отличие от VIII совета эсеров, открыто вставшего на позицию вооруженной борьбы против советской власти, резолюция IX совета провозгласила временный отказ от вооруженной борьбы против большевиков, подчеркнув, что этот отказ должен рассматриваться не как признание советской власти, а как тактическое решение, продиктованное реальным положением вещей. Совет вынес решение о слиянии с меньшевиками, а также высказался в своей резолюции против III Интернационала.

Этот «тактический маневр» воспринимался рядовыми членами партии как изменение политического курса ее руководителями и вызывал у многих партийцев чувство горечи и разочарования. Выходило так, что все жертвы, принесенные ими в борьбе, оказывались напрасными. Может быть, именно тогда и пришла в голову Елизавете Юрьевне мысль о «негодяях-организаторах», играющих судьбами людей, посылая их на бессмысленные террористические акты.

Можно смело предположить, что антибольшевисткий настрой Е. Ю. целиком совпадал со взглядами ее партийного товарища Ильи Исидоровича Фундаминского[112]112
  Фондаминский (Фундаминский) Илья Исидорович, литературный псевдоним Бунаков; 1880–1942) – российский революционер, религиозный деятель. В 1907–1917 гг. и с 1919 г. в эмиграции. В 1941 г. принял Православие. Погиб в Освенциме. Канонизирован в 2004 г. Константинопольским Патриархатом.


[Закрыть]. О нем рассказ впереди, тем более, что он, как и мать Мария, станет жертвой нацизма: в 1942 году погибнет в газовой камере, а в 2004-м будет канонизирован во Франции вместе с четырьмя православными страстотерпцами.

После Февраля, в апреле 1917 года, он вернулся из Франции в Москву. Летом 1917 года И. И. Фундаминский познакомился с Е. Ю., а на III съезде эсеров он был избран членом Центрального комитета партии и стал товарищем председателя исполнительного комитета Всероссийского совета крестьянских депутатов, осенью того же года был назначен генеральным комиссаром на Черноморском флоте от партии эсеров. Он славился блестящими ораторскими способностями, умел вдохновлять слушателей и прекрасно составлял манифесты. После Октябрьской революции и разгона в январе 1918 года Учредительного собрания Фундаминский был сторонником широкой антибольшевистской коалиции. С Елизаветой Юрьевной они встретились на июньском заседании IX совета партии. Резолюции этого собрания совершенно шли вразрез с его убеждениями. Весной 1919 года И. И. Фундаминский эмигрировал и поселился в Париже.

Не только участие в эсеровском съезде влекло Е. Ю., в Москву. Безусловно, ей хотелось пообщаться со старыми друзьями, которых революция раскидала по свету. Их московская встреча будет последней, следующая состоится в Париже; во время съезда он поведал ей много нового, и особенно о Блоке… О, как она рвалась к берегам Невы! Может быть, этот порыв был желанием поставить окончательную точку после затянувшихся на годы многоточий? Фундаминский рассказал ей, что поэт очень плохо себя чувствует, болеет, началась астма, психическая неуравновешенность, но более всего он страдает оттого, что его против воли вводят в различные советы, организации и назначают на должности. Блок описывал свое состояние того периода словами «меня выпили». Этим же, возможно, и объясняется творческое молчание поэта. В одном из частных писем он горько сокрушается: «Почти год как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах…» «Как я устал от государства, от его бедных перспектив, от этого отбывания воинской повинности в разных видах. Неужели долго или уже никогда не вернуться к искусству?»

Его поэма «Двенадцать» наделала много шума. Это был эпатаж, выпад, многие не могли понять, как такой «гений и мессия» упал до блатных частушек (у В. Шкловского это определено как «блатной стиль»). В марте 1918 года он упросил свою жену, актрису Любовь Дмитриевну, читать поэму со сцены. Причем Блок рассказывал ей, в какой «бытовой, эксцентричной и провокационной манере» следует декламировать эти стихи, то есть в совсем другой, не похожей на символическую блоковскую манеру, которая поразила когда-то воображение юной Лизы Пиленко.

Поездка в Петроград не состоялась, она вернулась из Москвы и объявила близким о своем венчании с Даниилом Скобцовым. Неожиданность этого решения вполне соответствовала характеру Елизаветы Юрьевны. Точно так же безрассудно, в одночасье, она вышла замуж за Дмитрия Кузьмина-Караваева. Как знать, может, поездка в Москву стала окончательным концом ее изнуряющей любви к поэту? А может, и полным осознанием бессмысленности «революционного гуманизма»?

Венчание состоялось в Екатеринодаре, в соборе Св. Александра Невского. Софья Борисовна была чрезвычайна рада этому браку, а Даниил Ермолаевич на всю жизнь остался верным и надежным помощником семьи Пиленко.

 
Мне надоела я. К чему забота
О собственном глухонемом уме?
О, слышу я, вокруг гудит охота
И всадники сшибаются во тьме
 
 
Вот крепко в сердце замыкаю тяжесть.
Вот связываю крылья за спиной.
Пусть, если надо, их Господь развяжет…
И отягчит меня еще виной.
 

«Руфь». «Покаяние»

* * *

Можно допустить, что события последних месяцев никак не способствовали творческому настрою Е. Ю., но, несмотря ни на что, она вела дневниковые записи, которые послужили в дальнейшем прекрасным материалом для ее биографических повестей. На ее глазах происходила гибель страны. Революция и Гражданская война перевернули ее представления о народе, взращенные на гуманизме серебряного века, зиждившиеся на фундаменте уважения «общечеловеческих прав», с негативным отношением к «войне, несправедливости и бедности». Этот новый «гуманизм» абсолютно исключал Бога. Соблазнительная тема «революция как религия», а следовательно, большевизм как «вера», подменившая истинную веру в Бога, взбудоражила почти всех интеллигентов ее круга, что привело в итоге к Февральской революции. Но это она осознает позже, а тогда в ней оставалась надежда на справедливость и «все человеческие утопии последнего времени, заражавшие собою Россию»[113]113
  Мать Мария.


[Закрыть].