Текст книги "Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней"

Помимо философских раздумий, она получает радостную новость от друзей из Москвы: в издательстве «Зерна» вышел сборник стихов «Весенний салон поэтов» (1918), собравший под одной обложкой многих известных поэтов разных возрастов и художественных направлений. В этом сборнике были опубликованы и ее четыре стихотворения из «Руфи».

Смена боевых доспехов эмансипированной поэтессы на подвенечный наряд окончательно закрыла книгу ее эсеровской политической деятельности. Блоковский Христос в венчике из роз оказался в действительности в терновом и кровавом венце революции; гуманизм без Бога, душевная и творческая истощенность, самообман, на который пошел ее кумир Блок, если не отрезвили окончательно, то сильно встряхнули Елизавету Юрьевну. Каким-то подсознательным чутьем она поняла, что только на пути восстановления христианской совести, чести и истинного добра – можно восстать из грязи и дьявольского наваждения большевизма.

«Богочеловечество было безнадежно предано. И можно только в свете сегодняшнего дня благословлять русский XIX век за то, что он порознь не предал ни божественного начала, ни человеческого», – напишет она в своей статье. «Где-то на дне церковного ковчега блюлась неприкосновенно полнота божественной истины. А на своих безбожных путях человечество обосновалось и утверждало свою человеческую свободу, свободу творческой индивидуальности, свободу человеческого лица. <…> Итак, “великий октябрь”. Гибель старого мира. Воистину гибель, поскольку задание октября может быть воплощено, а воплощение может быть окончательным. Мистический лик большевизма характеризуется не тем, что он безбожен. Безбожным по существу был весь гуманизм. Начиная с конца Средних веков на Западе мы имеем безбожную светскую культуру, так удачно и плодотворно привитую России Петром.

Все человеческие утопии последнего времени, заражавшие собой Россию, почти все человеческое творчество – было безбожно, было вне Бога. Но даже не это характеризует большевизм! Основное в нем, что он противобожен! Впервые не игнорируют Бога, а идут против Бога. Впервые противобожие проповедуется с пламенным пафосом»[114]114
  Очерк Е. Ю. Скобцовой «В поисках синтеза» (1929).


[Закрыть].

Этот отрывок красноречиво говорит о многом, и вплоть до сегодняшнего дня социализм с человеческим лицом, «равенство и счастье» без Бога, до сих пор подогревает мировые идеологии. «Любовь к народу» в XX веке обернулась на практике его истреблением не только в России, но и во всех коммунистических странах. Елизавета Юрьевна Скобцова в эти годы четко поняла, что любовь к ближнему и дальнему лежит в совсем другой сфере, что «в революции – тем более в гражданской войне, – самое страшное, что за лесом лозунгов и этикеток мы все разучаемся видеть деревья – отдельных людей».

Осенью 1919 года она ждала рождения ребенка и жила в Джемете. О раздорах в Раде ей рассказывал Скобцов, который приезжал из Екатеринодара. 22 ноября, после очередного «переворота», он был избран председателем Краевой рады. Драматическое противостояние красных и белых, борьба за власть привели к окончательному поражению казачества в целом. А. Шустов описывает эти события так: «Звезда “черноморцев” на некоторое время закатилась, Кубань перестала мыслить себя в отрыве от России. За это президиум Рады получил от самостийников (“черноморцев”) презрительную кличку – “президиум генерала Покровского”. И все же, несмотря на разгром Рады, Деникину так и не удалось заставить кубанцев ополчиться против большевиков. В декабре 1919 г. была восстановлена Законодательная рада, сменившая “ноябрьский президиум”. Вместо Скобцова председателем был избран “самостийник” И. П. Тимошенко. Процесс разложения области и кубанских войск усилился. Кубанцы массами дезертировали из Кавказской армии добровольцев. В спешном порядке, под нажимом главнокомандующего была сформирована новая Кубанская армия, мобилизация в которую, особенно в канун весны, шла очень туго. Эту армию возглавил генерал А. Г. Шкуро.

В январе 1920 года в Зимнем театре Екатеринодара состоялось заседание Рады, настроенной враждебно к добровольцам, терпящим поражение от Красной Армии. На это заседание были приглашены представители Дона и Терека. Из трех казачьих войск был образован Верховный Казачий Круг, который собрался в начале января 1920 года 29 января на Круге выступил Деникин. Теперь, в резко изменившихся условиях, он был вынужден изменить тактику: не просто предлагал казакам не рвать связи с добровольцами, но и выдвинул новые лозунги: об Учредительном собрании, о передаче земли тем, кто ее обрабатывает. Но было уже поздно – в недрах Круга нарастали примирительные отношения к большевикам. Казаки понимали, что какая бы власть ни победила, Кубань – это их родина, уходить им некуда, да, пожалуй, и незачем. В феврале уже многие станицы встречали большевиков чуть ли не с хлебом-солью, поскольку считали, что “большевики теперь уже совсем не те, что были. Они оставят нам казачий уклад и не тронут нашего добра”. Как писал позже Деникин, на Екатеринодарском Круге “после горячего спора из предложенной формулы присяги было вовсе изъято упоминание о России. Распятую Россию любить не стоит”. Это тоже был “федерализм”, но уже не “черноморский”, а “казачий”. Кубанское правительство начало активные переговоры с буржуазной Грузией и петлюровской Украиной.

Большевики наступали с севера. Весной 1920 года перед Радой остро встал вопрос: уходить ли из Екатеринодара или начать переговоры с большевиками о перемирии. После долгих прений проголосовали за уход. 16 марта под гром красноармейских пушек Круг принял резолюцию, которая включала и такие пункты: считать соглашение с Деникиным несостоявшимся; изъять войска Дона, Кубани и Терека из подчинения Деникина; немедленно приступить к организации союзной власти “на принципах парламентаризма и широкого народоправства”. Собственно говоря, на этом Круг и прекратил свое существование, а кубанская фракция Круга вошла в состав распылившейся Краевой Рады, последнее заседание которой состоялось также 16 марта»[115]115
  Шустов А. Н. «Даниил Ермолаевич Скобцов: путь от Кубани до Парижа».


[Закрыть].

11 марта (27 февраля) 1920 года у Скобцовых родился сын, названный в честь деда по матери Юрием[116]116
  Дата и место рождения Юрия до сих пор установлены не окончательно.


[Закрыть]. Даниил Ермолаевич понимал, что нужно как можно скорее вывезти семью из сжимающегося кольца. Начались смута и грабежи. В последнем обозе Кубанской рады он успевает отправить из города жену с новорожденным сыном, Гаяной и своей тещей. 17 марта 1920 года Екатеринодар был взят Красной Армией.

«Покинув пределы Кубанской области, деятели Рады и Правительства перестали быть “властью”, они оказались лишь бесправной группой лиц. Всю власть по закону военного времени взяло командование во главе с атаманом Н.А. Букретовым. Армия отходила на юг. Эвакуироваться из Новороссийска в Крым к П. Н. Врангелю кубанцы не хотели, они не собирались далеко отрываться от родных хуторов. С боями (с севера наседали красноармейцы, а в горах активно действовали “зеленые” партизаны) пробивались казаки по побережью в Грузию. Но Грузия не соглашалась пропустить их на свою территорию. Исключение было сделано лишь для кубанского атамана, членов Круга, Рады и Правительства, которые вошли в Грузию в середине апреля.

В Анапе и соседней с ней станице Гастогаевской власть в начале марта оказалась в руках “зеленых”. Неожиданно анапское направление в штабе Деникина приобрело важное стратегическое значение: отступающие от Екатеринодара белые войска решено было направить со ст. Тоннельной в Тамань для переправы их в Керчь»[117]117
  Шустов А. Н. «Даниил Ермолаевич Скобцов: путь от Кубани до Парижа».


[Закрыть].

Но уже 24 марта 1920 года 15-я стрелковая дивизия, входившая в красную Первую конную армию, заняла Анапу, установив в городе советскую власть. Обходными дорогами, с остановками в пути Елизавета Юрьевна с новорожденным малышом, дочерью и Софьей Борисовной добралась до Новороссийска.

Об «исходе» или, вернее, трагическом «беге» она пишет:

«Люди уже начали брать с боя пароходы. Вся масса народа, связанная с Добровольческой армией, была прижата теперь к узкой полоске земли и с тоской смотрела на глубокую Новороссийскую бухту. Качались у пристани корабли. По ночам английские прожекторы вспахивали белой полосой прибрежные горы. Итальянские пароходы ломились от пассажиров: везде, – на палубе вповалку, в трюме, где раньше люди никогда не находили себе места, – везде сидели, лежали, притыкались к канатам и к каким-то ящикам люди. Все покидали Россию. Все спасались от гибели. И никто не знал: надолго ли это; что ждет их на далеких чужих берегах»[118]118
  Скобцова Е. (Юрий Данилов). Равнина русская: хроника наших дней. 1-е изд. Современные записки, 1924.


[Закрыть].

«Вечная память» и «Со святыми упокой» – шептали губы русских людей, отплывающих на этих кораблях, покидающих навсегда отчизну.

Не знала она, какая судьба ждет их впереди. Со своим мужем она воссоединилась в Константинополе, в самом конце 1920 года, куда он добрался в составе комиссии по охране казачьих знамен и реликвий. В январе 1921 года в Константинополе был организован Объединенный совет казаков Дона, Кубани и Терека, в который вошел и Д. Е. Скобцов как представитель кубанского казачества.

Остановка в Константинополе была недолгой, потом остров Лемнос, на котором сосредоточилась врангелевская армия и остатки казаков. В результате эвакуации более 130 тысяч человек – военных и гражданских – на 126 кораблях покинули берега Крыма, многие тогда не понимали, что прощались с родиной навсегда. В числе вынужденных беженцев были 50 тысяч казаков, часть из которых была вывезена в Грецию, на остров Лемнос, и в район Чаталджи, в 50 км к западу от Константинополя (Донской и Кубанский казачьи корпуса). Большинство из них составляли строевые чины Русской армии.

Острова, на которых расположилась Белая армия, были пустынны и практически лишены растительности. Зимой здесь царил холод и бушевали бури, а летом стояла изнурительная жара. Жизнь в лагерях на Лемносе была тяжелейшей, на грани выживания. Жить приходилось в палатках, которых не хватало, ввиду чего в каждой жило по 14 человек. Вокруг палаток казаки вырыли небольшие ровики для стока воды, выходившие в крупные каналы, протянувшиеся паутиной через весь лагерь. Однако из-за ливневых дождей зимой многие палатки промокали. Спать приходилось на сырой земле или тонкой подстилке из травы.

В начале 1922 года семья Скобцовых, вместе с 11 тысячами казаков перебазировалась в Югославию (в то время – Королевство Сербия, Хорватия и Словения). На этот поистине грандиозный переезд бывший российский посол в США Б. А. Бахметев перевел 400 тысяч долларов, предназначенных для устройства казачьей армии. В город Сремски Карловцы переехал и сам генерал Врангель со своим штабом. Казаки трудились в Югославии на разных работах, а 1-я кавалерийская дивизия (более 3300 человек) была принята на службу в составе корпуса пограничной стражи королевства.

Покидая родину, Елизавета Юрьевна оставляла позади себя первую половину своей жизни. Это было прощанием с любовью земной, народной, с идеалами, с политической борьбой и… могилами предков и близких. В пути ее настигло сообщение, что от тифа 21 апреля скончался штабс-капитан георгиевский кавалер Дмитрий Пиленко, воевавший в составе 3-й батареи Дроздовцев. Его похоронили в Севастополе, о чем Е. Ю. и С. Б. узнали гораздо позже.

В августе 1921 года умер Александр Блок. В последние свои месяцы он уже ясно осознавал, что ошибся, что его иллюзии и активная работа с Советами обернулись для него личностной трагедией. Великий поэт перестал писать! За несколько месяцев до смерти он, как будто предчувствуя свой конец, выступил в феврале 1921 года с речью «О назначении поэта». Вечер в Доме литераторов был посвящен 84-й годовщине смерти А. С. Пушкина. Слова Блока, завершающие статью, прямо говорят о миссии поэта и о его убийцах:

«Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха. Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю, тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл. Любезные чиновники, которые мешали поэту испытывать гармонией сердца, навсегда сохранили за собой кличку черни. Однако испытание сердец поэзией Пушкина во всем ее объеме уже произведено без них… Пускай же остерегутся от худшей клички те чиновники, которые собираются направить поэзию по каким-то собственным руслам, посягая на ее тайную свободу и препятствуя ей выполнять ее таинственное назначение. Мы умираем, а искусство остается…»[119]119
  Блок А. А. О назначении поэта. Речь, произнесенная в Доме литераторов на торжественном собрании, в 84-ю годовщину смерти А. С. Пушкина. «Пушкинская речь» была написана Блоком в феврале 1921 г. и произнесена 11 февраля 1921 г. на торжественном собрании в Доме литераторов в Петрограде.


[Закрыть]

Глава 8
С Любовью, Верой и Надеждой… К новой жизни

Сербия, Париж, рождение дочери, «Клим Семенович Барынькин», «Равнина русская», смерть Насти, «Жатва Духа», поездки по Франции, помощь обездоленным…

 
За этот день, за каждый день отвечу, —
За каждую негаданную встречу, —
За мысль и необдуманную речь,
За то, что душу засоряю пылью
И что никак я не расправлю крылья,
Не выпрямлю усталых этих плеч.
 

У нас нет точных данных о, возможно, кратковременном пребывании Скобцовых в Грузии. Вероятнее всего, это был некий транзит. До недавнего времени их путь рисовался так: «От восточного берега Черного моря на Юг, в Грузию; затем на запад в Константинополь; затем в Белград»[120]120
  Прот. Сергий Гаккель. Мать Мария. YMCA-Press, P.,1980.


[Закрыть].

Путь был долгий, Елизавета Юрьевна, чтобы прокормить семью, выполняла самые разные работы: заказы по шитью, вязанию и изготовлению кукол. От большого переутомления она окончательно испортила себе зрение и уже практически никогда не могла обходиться без очков. Перед тем как покинуть родину, на вопрос эмиграционной анкеты «Знание ремесла, дающего возможность получить заработок» она пишет – рисование.

В Сербии им со временем были выданы нансеновские паспорта[121]121
  Нансеновский паспорт – международный документ, который удостоверял личность держателя и впервые начал выдаваться Лигой Наций беженцам без гражданства. Этот документ был разработан в 1922 г. верховным комиссаром Лиги наций по делам беженцев норвежцем Фритьофом Нансеном.


[Закрыть], и Скобцовы поселились в городе Сремские Карловцы на Дунае неподалеку от Белграда. 22 декабря 1922 года их семья увеличилась еще на одного человека – у Елизаветы Юрьевны родилась дочь Настенька.

Никакими средствами семья не обладала, кое-что из ценных предметов и семейных драгоценностей удалось захватить в последний момент, но все это было довольно быстро продано и обменено на еду. Начиная с 1920 года Сербское королевство стало страной-убежищем для русских. В результате революции и Гражданской войны большая часть населения гигантской многонациональной Российской империи эмигрировала в Белград, Берлин, Париж, Прагу, Лондон, на Дальний Восток, в Аргентину, Америку, Австралию… До сих пор нет точных цифр результата этого исхода. Может, потому, что многие умерли по пути, так и не добравшись до нового места?

По некоторым данным, к 1920 году в православной Сербии проживало около 31 000 эмигрантов, а в конце 1921 г. – 42 500 беженцев из России. Эмигрант, независимо от национальной принадлежности, действует более-менее одинаково; его поведение прежде всего определяется незнанием местного языка, обычаев, отсутствием документов и работы. Тем русским, кто имел востребованные специальности, удалось «вжиться» в страну; они нашли работу, адаптировались и счастливо прожили вплоть до 1939 года. Потом началась Вторая мировая война, это была уже следующая страница истории русских в Сербии, которая не закончилась и после 1945 года. Гражданские войны в Югославии, начавшиеся в 1990 году, нарушили единство страны, что привело к трагическим результатам. Но несмотря на эту череду несчастий, выпавших на долю Сербии, вплоть до наших дней русская диаспора в этой стране хранит православную веру, традиции отцов и любовь к России.

Несколько лет странствий между Константинополем и Белградом остаются для исследователей жизни Е. Ю. лакуной. Можно допустить, что трое детей, бабушка Софья Борисовна, муж и полная нищета – никак не способствовали творческому состоянию Елизаветы Юрьевны. Можно допустить, что и политическая активность сошла на нет: слишком отрезвляющим был исход! Ее окружала смерть, позади лежала разоренная страна, впереди неизвестность, страдания вытеснили народнический гуманизм эсерства, который зиждился на детском христианском равенстве, и истинное христианство заняло место отвлеченных понятий «равенства и справедливости».

Еще раз Елизавете Юрьевне пришлось быть невольным свидетелем исторического церковного события. Первый раз – избрание патриарха Тихона в Москве, а теперь, в сентябре 1922 года, в Сремских Карловцах был образован Архиерейский синод Русской Православной Церкви за границей. В состав РПЦЗ вошли тогда не только епископы-эмигранты, но и те части Российской Церкви, которые оказались вне пределов бывшей Российской империи: многочисленные приходы в Западной Европе, епархия в Америке, две епархии на Дальнем Востоке. Об этом церковном расколе достаточно много написано, но в случае Елизаветы Юрьевны (и ее будущего монашеского пострига) церковное размежевание трех ветвей единой Русской Церкви сыграет особую роль в ее церковной судьбе. Более того, этот раскол догонит ее и после смерти, определит юрисдикцию, совершившую канонизацию матери Марии (Скобцовой). Она станет святой не РПЦЗ и не РПЦ, а Архиепископии русских православных церквей Константинопольского патриархата (в Париже).

Карловацкий собор был своего рода церковной контрреволюцией иерархов, которые в условиях эмиграции решили противостоять безбожному режиму Советов и его гонениям на Церковь. Патриарх Тихон официально поблагодарил сербского патриарха Димитрия за то, что он предоставил убежище русским архиереям, но при этом отрицательно отнесся к новому церковному образованию. Практически 13 сентября 1922 года произошел полный разрыв со Вселенским патриархом, в результате чего митрополит Евлогий уклонился от исполнения указа патриарха Тихона от 5 мая 1922 года (№ 349), что впоследствии послужило ему обоснованием его притязаний на особые полномочия в церковной эмиграции и его позднейших пререканий с Архиерейским синодом РПЦЗ во главе с митр. Антонием (Храповицким).

Собственная интерпретация митр. Евлогия последствий указа сводилась к следующему: «Патриарх Тихон <…> решительно осудил политические притязания Карловацкого Собора, угрожал церковным судом его деятелям, а полноту церковной власти за рубежом вручил мне (Евлогию), назначив меня временно Управляющим православными приходами в Западной Европе, с предписанием немедленно распустить Высшее Церковное управление в Карловцах и выработать новый проект управления церквами»[122]122
  Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. Париж, 1947. (Российское издание: М., 1994).


[Закрыть]. Фактически митрополит Евлогий уклонился от восприятия порученной ему патриархом власти, а переехав в Париж, куда перевел свое управление, стал действовать самостоятельно. С января 1923 года он обосновался в Париже, где храм Св. Александра Невского стал его кафедральным собором.

Вехи будущей судьбы м. Марии определись не только этим расколом, но и еще двумя событиями. Первое: в сентябре 1922 года приказом Ленина из страны была выслана на «философском пароходе» большая группа интеллектуальной элиты России. Ленин боролся с инакомыслием не только расстрелами, террором и подкупом, но и методом разделения и обескровливания нации через высылку за границу.

Пассажирами первого парохода, «Обербургомистр Хакен», отплывшего из Петрограда, были философы Н.А. Бердяев, С. Л. Франк, И. А. Ильин, С.Е. Трубецкой, Б. П. Вышеславцев и многие другие деятели культуры. 30 сентября пароход прибыл в Штеттин. На борту находилось около 30 человек из Москвы и Казани. 16 ноября отплыл второй пароход «Пруссия», на нем в изгнание была отправлена группа во главе с Н. О. Лосским, Л. П. Карсавиным и И. И. Лапшиным. Знаменитая фраза эмигрантки-литератора Нины Берберовой «Мы не в изгнании – мы в послании» на долгие десятилетия стала неким символом предназначения, миссии на чужбине для отверженной Советами русской элиты. Многие из этих великолепных «отщепенцев» составляют теперь золотой фонд мировой культуры, а тогда некоторым из них казалось, что большевизм продержится недолго, «пересидка» на чемоданах, временные трудности – некое недоразумение. Но месяцы вырастали в годы, рождались дети, внуки, СССР укреплялся, и становилось очевидным, что чемоданы пора распаковывать и обосновываться на постоянном месте жительства на Западе.

Как знать, может, так же сложилась бы судьба Александра Блока, не умри он в 1921 году. Прошло всего несколько месяцев после кончины великого поэта, как А. В. Луначарский 9 марта 1921 года написал Н. П. Горбунову[123]123
  Горбунов Николай Петрович (1892–1938) – секретарь Сов наркома РСФСР и личный секретарь Ленина.


[Закрыть]: «Поэт Александр Блок после революции присоединился к левым эсерам. Был арестован во время разгрома левых эсеров после известного восстания в Москве. Очень скоро примирился с судьбой своих недавних друзей; сейчас директор большого Драматического театра, организованного М. Ф. Андреевой под знаком советским, для культивирования героического театра. С тех пор написал несколько вещей, из них блестящую поэму “12”, где изображена революция в весьма мрачных и сентиментальных чертах. Написал, кроме того, книгу о Каталине. Вообще, во всем, что пишет, – есть своеобразный подход к революции: как-то смесь симпатии и ужаса типичнейшего интеллигента. Гораздо более талантлив, чем умен».

* * *

В судьбе эмигранта многое зависит от везения. Так и в жизни Е. Ю. произошло второе событие, которое сыграло решающую роль в определении ее судьбы: в 1922 году была заложена основа Свято-Сергиевского Богословского института в Париже. Семья Скобцовых, перебравшись в январе 1924 года в Париж, проведет в этом городе вторую половину своей жизни, а перед Елизаветой Юрьевной откроются новые горизонты.

По инициативе А. Никитина и Л. Липеровского удалось устроить совещание с крупнейшим деятелем протестантизма и руководителем Всемирной ассоциации христианских студентов Джоном Моттом. В совещании принимали участие русские религиозные деятели, уже прибывшие в Париж после высылки – Карташев и Зеньковский. Вопрос был поставлен о создании высшей церковной школы для русской эмиграции. После совещания Мотт выделил на Богословский институт в Париже 8000 американских долларов. 18 июля 1924 года митрополит Евлогий приобрел владение немецкого протестантского пастора rue de Crimée, 93, с тем чтобы создать там русский приход и богословскую академию. Тогда это было довольно заброшенное место, общими усилиями оно было обустроено. Занятия начались уже в следующем году, тотчас после Пасхи, 30 апреля 1925 года. Этот день принято считать датой начала работы Богословского института. Именно здесь, на окраине Парижа, в очень бедном квартале, где в те времена жило исключительно маргинальное население столицы, продолжилась традиция русской богословской мысли XX века. Гораздо позже это явление получит название Парижской школы богословия. Здесь будут читать лекции и защищать диссертации самые известные люди в истории русской теологии.

Многие из прежних знакомых, обосновавшихся во Франции, зовут семью Скобцовых в Париж, обещают помочь с устройством и работой. Жить без близких по духу людей было трудно, хотелось живого плодотворного общения. Елизавета Юрьевна вопреки всему продолжала писать стихи и хроникальные воспоминания о пережитом за последние годы. Истосковавшись за годы странствий по друзьям, в Париже она наконец встретилась со своими единомышленниками.

Читатель, особенно воцерковленный, невольно задается вопросом: как Елизавета Пиленко, став на путь политический, эсеровский, долгое время пребывая в богеме, вдруг все отринет и устремится в храм?! Ответ на этот вопрос может быть только один – пути Господни неисповедимы! Только Он выбирает, берет за руку и ведет за Собой. Вся дальнейшая дорога Елизаветы Юрьевны, ее путь к монашеству – был тем, о чем она сама скажет: «Это называется “посетил Господь”».

Личность Елизаветы Юрьевны настолько связана с эпохой, в которой она воспитывалась и росла, что нельзя о ней сказать, что она «человек на все времена», которому и теперь можно подражать во всем. Мы можем только восхищаться ее силой духа, смелостью и даже безрассудностью, с которой она кидалась навстречу неизвестности ради нахождения истинного решения. Ее внутренний огонь опалял окружающих, а многие говорили, что когда она входила в комнату, то будто заполняла собой все пространство. Так и в деле помощи ближнему, в милосердии, в будущем строительстве домов для бедных и больных, открытии храмов – сила ее и вера в то, что она сумеет довести начатое до конца, заражала ее помощников. Она все делала своими руками для своих приютов – и полы мыла, и стены возводила, и храмы расписывала, и пищу готовила… Судьба матери Марии во многом сходна с судьбой России XX века. Революция расколола страну и выбросила лучших ее сынов и дочерей. Мать Мария в этой безнадежности душ и отчаянии сердец нашла силы спасать людей и словом и делом.

Не будем забывать, что, попав в Париж, она могла прибиться к тем же эсерам, пойти по пути светскому, войти в политические кружки или ассоциации, которыми изобиловала эмиграция, пытавшаяся почти зеркально отражать Россию: были совсем простые и малообразованные люди, была аристократия, были интеллектуалы, писатели, художники, артисты, духовенство, были меньшевики, эсеры и монархисты. Но все эти слои в своей массе находились в бедственном материальном положении. Люди бежали от пули, от большевистских расстрелов, пересекали границы (Сербия, Турция, Чехия, Германия, Франция…). Если и удавалось что-либо сохранить из сбережений и ценных вещей – все по дороге тратилось и продавалось. Редко кто из прибывающих на Запад мог заработать на жизнь своей настоящей специальностью, если таковая была. Большинство из тех, кто знал иностранные языки (а в среде интеллигенции и аристократии их было большинство), устраивались или гувернерами в богатые дома, или манекенщицами в дома мод, снимались в кино, мужчины шли во французскую армию (в Иностранный легион), поступали в Сорбонну получали французские дипломы. «Приток эмигрантов еще продолжался вплоть до 1928–1929 гг. Потом если кому-нибудь и удавалось уехать из СССР, то чрезвычайно редко и трудно: понемногу выросла “стена из чертополоха” (Краснов), и какое бы то ни было общение с Россией на долгие годы совсем прекратилось. Вот эта полная оторванность от страны, от того, что там делается, стала с годами одной из основных черт жизни и психологии первой волны людей, вынужденных стать эмигрантами. Да и главная задача была у всех – выжить, хоть как-то расселиться, зарабатывать и, наконец, узаконить свое существование. Можно сказать, что к 1930 г. этот процесс завершился, – кто сел за руль, так уж и остался за ним; дамы, ставшие манекенщицами или продавщицами в знаменитых домах парижского “couture”, тоже надолго там застряли. Еще более оторванными от России оказались те, кто попал в Балканские страны; правда, там к ним относились с благожелательной симпатией, и социальное положение там было иным, так что следы русских рук надолго остались и в Югославии, и в Болгарии, и даже, пожалуй, в Чехии»[124]124
  Н.А. Кривошеина, воспоминания «Четыре трети нашей жизни». Книга издана дважды в серии А. И. Солженицына «Наше недавнее», YMCA-Пресс, Париж -1984 г, в России – «Русский путь», М, 1999 г., по-французски^ Nina Krivocheine. «Les Quatre Tiers d’Une Vie». 1987. Ed. «Albin Michel». Книга легла в основу сценария фильма «Восток-Запад», режиссер Режи Варнье (1999, Россия-Франция). Одного из главных героев играет Сергей Бодров (мл.).


[Закрыть].

Эмигрантская действительность расставила свои акценты и у Скобцовых: о том, чтобы прокормиться рисованием, не могло быть и речи. При большой семье с тремя детьми Елизавета Юрьевна бралась за любую работу. Она стала заниматься росписью тканей в технике пошуар, этим было охвачено в то время много русских дам, которые, как и Е. Ю., пребывали в большой нужде; так что и здесь ее подстерегала конкуренция. Появилась возможность получать заказы по вышивке и разнообразному рукоделию, оплата за этот тонкий и изнурительный труд была мизерной. У Даниила Ермолаевича была «специальность» политического лидера казачества – профессией это назвать трудно, но тем не менее он активно включился в общественную деятельность в среде казаков-эмигрантов Парижа. А для того чтобы прокормить семью, он сдал экзамены и получил разрешение на работу шофером. Кроме того, еще в Сербии он начал писать воспоминания о революции и Гражданской войне на Кубани, о трагедии Краевой рады, участником которой ему довелось быть: «Его очерк увидел свет в 1926 г. в “Голосе минувшего на чужой стороне”, а позже вышла отдельная книжка, представляющая и сегодня исторический интерес. В последующие годы Д. Е. Скобцов опубликовал еще несколько статей и даже роман под фамилией Скобцов-Кондратьев»[125]125
  См. в разделе «Из архивов».


[Закрыть].

В 1925 году Николай Бердяев возглавил в парижском Свято-Сергиевском Богословском институте кафедру догматического богословия. Его выступления привлекали слушателей и вызывали огромный интерес, часто возникали споры, обсуждения. Елизавета Юрьевна была знакома с Н. Бердяевым еще по Петербургу и как только узнала, что он читает лекции, сразу записалась вольнослушательницей Богословского института. В том же 1925 году состоялось освящение храма Сергиевского подворья. Атмосфера Богословского института, в которую она окунулась, совершенно ее преобразила, на мучившие ее вопросы стали находиться ответы. Душа постепенно оттаивала, свои первые благодарственные молитвы на чужбине она возносила Богу на службах в Свято-Сергиевском храме; будто новую жизнь она начала, сблизившись с чутким наставником и ставшим ее духовником о. Сергием Булгаковым. Она высоко ценила Булгакова-богослова, но сейчас она еще больше оценила Булгакова-священника. В те годы статьи и философские размышления, написанные Е. Ю., были пронизаны идеями отца Сергия. Он остался на всю жизнь ее наставником. «Отец Сергий – мой духовный отец, я ему всем обязана. Через сто лет его будут почитать как отца Церкви», – говорит она К. Мочульскому.

В Париже началась вторая духовная жизнь Е. Ю., первая служила для нее фундаментом и богатым, неисчерпаемым источником. В «плавильной печи» открывающихся горизонтов сжигались страницы прошлого, но не так, чтобы все забыть, а наоборот – так, чтобы придать пережитому огласку и бесстрашно отдать себя на суд читателя.

Изгнанническая Россия издавала немало газет и толстых журналов. Наиболее укоренившимися, ставшими впоследствии знаменитыми, превратившимися в хранилище интеллектуальных памятников эмиграции были «Современные записки», «Путь», «Дни», «Сатирикон», «Возрождение», «Новый журнал», «Иллюстрированная Россия». Страницы этих журналов превращались в летопись русской культуры, авторы самых разных политических взглядов и направлений свободно высказывались на страницах новой периодики. В ноябре 1920 года в Париже вышел первый номер толстого журнала «Современные записки», которому было суждено стать самым значительным литературным изданием первой волны русской эмиграции. Основанный при деятельном участии А. Ф. Керенского журналистами и публицистами эсеровских взглядов, он должен был способствовать уяснению причин «катастрофы и крушения русской демократии». Но при этом создатели не собирались ограничиваться политическими дискуссиями. Сохраняя в имени своего детища память о двух крупнейших русских журналах XIX века (идея принадлежала историку Тихону Полнеру) – о «Современнике» и «Отечественных записках», – они стремились наследовать не только их импульс, но и литературные и художественные традиции. Известность, если не сказать – славу принес «Современным запискам» литературный раздел. Здесь печатались философы Н. А. Бердяев, о. Сергий Булгаков, Б. П. Вышеславцев, Ф. А. Степун… Постоянными авторами были Лев Шестов, историк и культуролог Г. П. Федотов, живший в Софии литературовед П. М. Бицилли, Д. Мережковский, З. Гиппиус, М. Алданов. Основное внимание редакции уделялось прозе (история, богословие и проч.), меньше – поэзии, о чем неоднократно писала Марина Цветаева. Но будем справедливы к «Запискам», за время существования журнала вплоть до 1940 года в нем широко печаталась поэзия К.Д. Бальмонта, В. И. Иванова, В. Ф. Ходасевича, Г. В. Адамовича, Г. В. Иванова, Б. Ю. Поплавского.