Текст книги "Три секунды до"

20

Как только самолет поднимается в воздух, я начинаю пить. Мы летим на частном судне, арендованном специально для Тома и его поездки. Помимо нас, тут еще несколько человек: менеджер «Нитл Граспер» Аарон, стюардесса и два пилота, которые любезно поздоровались и пожелали нам приятного полета, как только мы ступили на трап.

Бортпроводница сразу предложила что-нибудь выпить, и я, конечно же, не отказалась. Она принесла белое вино, и вот первая порция алкоголя уже в моем желудке.

– Ну и дерьмо, – плюется Том, когда ему дают кофе. Он сидит у окна, а я – по его правую руку.

– Вы сами это пробовали? – обращается он к стюардессе. – Нет? Ну вот попробуйте и переделайте, это не кофе, а размешанная в кружке грязь.

Он всучивает чашку девушке в руки, а я, не в силах сдержаться, говорю:

– Ты знаешь, что есть кофе, который и правда делают из дерьма?

– Знаю, – раздраженно говорит Том, – и я его пробовал. Но то особое дерьмо, а это…

– Особое дерьмо, – киваю, – ясно.

Пару секунд мы с ним смотрим друг на друга, а потом я принимаюсь смеяться. Неожиданно, но Том тоже прыскает. От его улыбки в груди приятно ноет. Я чувствую, как щеки и уши горят. Мне до дрожи приятно смеяться с ним и разговаривать, но тошнит от лицемерия и попыток сделать вид, что никакого поцелуя между нами не было. Том отворачивается к окну и подпирает подбородок рукой, а я заказываю еще один бокал вина.

До Лос-Анджелеса лететь всего час, но к моменту нашей посадки я успеваю накидаться. В аэропорту Аарон всучает мне темные очки, чтобы скрыть желтые следы от синяков под глазами. На выходе из терминала Тома снимают папарацци, и я догадываюсь, что девочке с разбитым лицом никаким образом нельзя появляться с ним рядом.

Около машины нас встречает охрана и водитель. Когда мы садимся внутрь, я отдаленно начинаю понимать, зачем Тому нужно было в Лос-Анджелес.

– Смотри, сейчас мы едем в отель, там нас уже ждет Джуди, – объясняет Аарон.

– Зачем нам Джуди сегодня? – хмурится Том.

– Она приведет тебя в порядок, потому что потом мы едем в офис «Роллинг Стоун» где у вас с Лиамом интервью и фотосессия…

– Стоп, – останавливает его Том, – интервью сегодня? Когда все успело измениться?

– Мы поменяли запись и интервью местами, иначе не получалось состыковать ваши расписания.

– Черт, хочешь сказать, что мы сначала даем интервью, а потом пишем трек?

– Да, получается так.

– Ну и говно… – вздыхает Том, – и как я буду рассказывать о треке, который мы еще не записали?

Аарон закатывает глаза:

– Что, так сложно наговорить какой-нибудь фигни? Ты всегда так делаешь, а сейчас не сможешь?

– Что ты несешь? – возмущается Том.

Они начинают спорить, и я пропускаю все остальное мимо ушей, оглядывая салон машины в поисках спиртного. Не нахожу ничего кроме воды. Решив немного отвлечь Тома и Аарона от их перепалки, я спрашиваю:

– Том, а папа будет?

– Понятия не имею, – отвечает он и переводит взгляд на Аарона.

Тот говорит:

– Должен прилететь завтра.

Я киваю и закусываю губу.

– А где он сейчас? – говорю.

– В Италии вроде бы. Короче, до сих пор в Европе.

Вот как, значит. Пока я избитая матерью валялась под капельницами, мой отец отжигал в Европе. Я почти уверена, что как только я появилась с окровавленным лицом у Тома на пороге, он рассказал отцу. Не мог не рассказать. Что ж, завтра я посмотрю ему в глаза и… как обычно ничего не скажу. И как обычно ничего не произойдет.

Я отворачиваюсь к окну и пытаюсь подавить поднявшуюся в груди боль. Без наркотиков мой мозг работает на предельной скорости, прокручивая все воспоминания по кругу снова и снова. С самого рождения и до последней секунды в этой машине. Чувство, будто я схожу с ума, не оставляет меня уже сутки. Хочется орать, плакать, биться в истерике, только бы остановить это безумие.

Внутри я и правда кричу, но снаружи абсолютно спокойна. Машина двигается со скоростью улитки, а в окно я вижу море автомобилей. Это точно не то, чего я хотела, отправившись в Лос-Анджелес, – застрять с Томом, его охранником, водителем и менеджером в пробке, когда голова вот-вот взорвется от перегрева.

Когда мы все-таки оказываемся в номере отеля, я тут же нахожу взглядом мини-бар, ведь в нем обязательно должен быть алкоголь. Джуди и остальные люди из команды стилистов начинают суетиться вокруг Тома. В этой суматохе я тихо пробираюсь к бару и уже почти открываю его, как вдруг вздрагиваю от неожиданности.

– Белинда! – громко зовет меня Джуди. – Как ты выросла, дай я на тебя посмотрю. Не помню, когда мы виделись в последний раз…

Я поворачиваюсь к ней и киваю, выдавливая из себя улыбку. Мы виделись год назад, Джуди, но с тех пор я не сильно изменилась. Только подсела на наркоту.

– Как там Билл? А Линда? Я слышала, они разводятся…

– Все хорошо, Джуди. Они уже давно должны были это сделать, – спокойно говорю я, но внутри все бушует.

– Это хорошо, что все хорошо, – отмахивается она и переключает внимание: – Ну, давай, Том, показывай, что привез.

– Аарон, чемодан, – командует он, и Аарон, словно собака, выполняет.

Пока эти двое вскрывают багаж и копаются в вещах, я наконец-то залезаю в мини-бар и достаю оттуда бутылку пива.

– Ты что, накидал сюда первого попавшегося барахла? – возмущается Джуди. – Черт, Том, что бы ты без меня делал!

– Вообще-то я плачу тебе деньги за твою работу, – говорит он.

– Для тебя я готова делать это и бесплатно…

В разговор вклинивается Аарон:

– Я это запомню. А знаешь, даже запишу.

Все трое заливаются смехом, а мне почему-то становится неприятно. Аккуратно спрятав бутылку за спину, я незаметно пробираюсь в ванную, где быстро опустошаю ее. Я пью и прекрасно понимаю, насколько сейчас отвратительно выгляжу. Мне противно от самой себя, но я не могу ничего сделать. Мне настолько же мерзко чувствовать трезвость и полностью осознавать происходящее, насколько пить и употреблять. Я была бы рада набухаться и умереть от алкогольного отравления, но бутылкой пива такое не осуществить.

Закончив и умывшись, я выхожу наружу. В номере две спальни и гостиная, в которой сейчас развернулись Джуди и несколько ее людей. Когда она замечает меня, то подбегает и говорит:

– Ты куда пропала? У нас мало времени, а мне надо успеть привести тебя в божеский вид.

– Что? Меня? Меня-то зачем?

– Том попросил закрасить тебе лицо, – она с опаской показывает куда-то на уровень моих глаз, – но еще я прихватила кое-что из одежды… Ты бы знала, как я люблю одевать женщин! Но работаю почему-то только с мужиками…

– Я не понимаю, зачем это?..

– Если Том сказал: надо, значит, надо, – говорит Джуди и берет меня за локоть. – Не спорь.

– Ладно, – недоумеваю я, но позволяю ей сделать со мной все, что ее душе угодно.

В итоге визажист наносит мне на лицо маску из тонального крема, рисует стрелки и наклеивает ресницы. Потом расчесывает волосы и укладывает их утюжком. Глядя в зеркало, я понимаю, как же давно не видела себя в приличном виде. Не красилась и не наряжалась. Не ухаживала за собой. Употребляя наркотики, во всем этом просто отпадает необходимость. Зачем, если смысл моей жизни в том, чтобы вдохнуть порошок и выпасть из реальности?

Когда с макияжем покончено, Джуди принимается выбирать мне одежду.

– Какой у тебя размер? – спрашивает.

– Тот, что поменьше, – говорю я, думая о том, как сильно похудела за этот год.

– Да, будет сложновато. Но я что-нибудь придумаю.

Я смотрю, как она перебирает вешалки с одеждой и хмурится. Потом достает что-то и говорит:

– Вот, надень пока это, не будем терять время.

Я рассматриваю вещь и понимаю, что это колготки. В крупную сетку. Сглотнув, я оглядываю всех людей, находящихся в комнате: Том, Аарон, двое визажистов и еще один помощник Джуди. Никто не смотрит на меня, все заняты своими делами, но я все равно чувствую себя неловко.

Расстегнув ширинку, я снимаю джинсы и поскорее натягиваю колготки на себя. В этот момент Джуди всучивает мне в руки розовую плиссированную юбку. Я мельком оглядываю ее – это Вивьен Вествуд.

– Сделаем из тебя панка, – говорит Джуди с горящими глазами, – вот еще ремень. – И показывает его.

Я надеваю юбку, но на талии она не держится, сваливается на бедра.

– Джуди, она мне большая… – расстроенно говорю я.

– А ремень я для чего взяла? – ворчит она и принимается затягивать его поверх.

– Вот черт… – ругается, – у тебя не талия, а иголка какая-то, ремень тоже большой… сейчас что-нибудь сделаю, погоди… Аарон! – зовет она.

– Чего тебе? – откликается он из другого угла комнаты.

– Нужна грубая сила. Иди сюда.

Когда он подходит, Джуди продолжает:

– Сделай в ремне дырку. Вот здесь.

– Как я тебе ее сделаю?

– Ну придумай что-нибудь! Ты ведь для этого здесь и нужен.

Аарон чертыхается, но не отказывает и куда-то уходит.

Джуди протягивает мне черную тряпочку, я забираю ее и спрашиваю:

– Это?..

– Это топ. Ну, вообще спортивный лифчик, но тебе подойдет как топ. Смотри, юбка будет высоко на талии, а он чуть выше. Никакой обнаженки, но очень горячо.

– Окей, – говорю я и отворачиваюсь к стене, чтобы переодеться.

Когда Аарон возвращается, Джуди наконец-то затягивает на мне юбку. Потом вешает на шею две цепочки – одну в виде сцепленных наручников, другую в виде колючей проволоки. На руки мне надевают браслеты с шипами. Я смотрю в зеркало и удивляюсь тому, какая я сейчас красивая. Я уже и забыла, какой могу быть, когда просто хорошо одета…

– Знаешь что, вот, – говорит Джуди и достает вешалку с большой кожаной курткой. – Ее здесь прямо не хватает. Вообще это куртка Тома, но тебе будет оверсайз.

Услышав о Томе, я без вопросов накидываю куртку на плечи. Любую другую я бы оставила здесь, все-таки в Лос-Анджелесе сорокаградусная жара, но… носить вещи Тома для меня – это что-то сакральное, поэтому я не отказываюсь.

Я выбираю себе цепь на шею, когда замечаю рядом Тома. Он выглядит просто потрясающе: на голове тщательно уложенный беспорядок; черная рубашка расстегнута на груди, приоткрывая татуировки под ключицами; сверху черный переливающийся на свету пиджак. Сердце стучит быстрее от того, какой Том красивый. Смотря на его губы, я вспоминаю о нашем поцелуе и чувствую, будто в горло насыпали битого стекла. Он отходит, но я все никак не могу оторвать от него взгляд.

– Эй, Белинда! – окликает меня Аарон, заставляя дернуться. – Мы уходим, очнись.

– А, да, уже? – Я мешкаю и оглядываюсь по сторонам. – Мне надо кое-что сделать, подождите пять минут, пожалуйста.

Аарон хмыкает и говорит:

– Пять минут, не больше. Потом мы уедем.

– Поняла.

Когда в номере не остается никого, я открываю свой чемодан и достаю из него пачку сигарет. Я купила ее перед вылетом в аэропорту, снова почувствовав желание курить. Тогда у меня не было возможности уединиться, но сейчас я все-таки надеюсь найти на сигареты время.

Потом я снова открываю мини-бар. Из его дверцы на меня смотрит бутылка коньяка. Ненавижу коньяк, просто мерзость, но ничего другого здесь нет. Немного подумав, я открываю ее и делаю глоток. Горло обжигает, я зажмуриваюсь, а потом скорее закручиваю крышку и засовываю бутылку в глубокий карман куртки.

Прополоскав рот, я выхожу из номера. Спускаюсь в холл отеля, а оттуда сажусь в машину, чтобы поехать вместе с Томом навстречу его важным делам.

21

Том записывает совместный трек с Лиамом Смешером. Понятия не имею, слышала ли я когда-нибудь его песни, но имя знакомое. После полуторачасовой поездки наша машина паркуется у редакции «Роллинг Стоун», где нас встречают специальные люди и провожают до места.

Проходя по коридору за Томом и Аароном, я разглядываю стены, увешанные обложками журнала с самыми разными группами и исполнителями. Эд Ширан и Ариана Гранде вперемешку с «Грин Дэй» и «Нирвана». Я замечаю обложку, на которой Пол Маккартни и Тейлор Свифт позируют вместе, и даже останавливаюсь убедиться, что глаза меня не обманывают.

Догнав Тома и остальных, я оказываюсь в большой светлой студии с выставленными камерами и светом. Из-за суматохи и шума я чувствую себя неуютно. Подойдя поближе к Тому, я замечаю рядом с ним незнакомого мужчину. Они здороваются, а потом незнакомец говорит:

– А тебя я не знаю, – обращаясь ко мне.

– Это дочь Билла Шнайдера, – поясняет Том, – Белинда. А это Лиам, – говорит мне.

– А Том моя нянька, если что, – язвлю я, протягивая Лиаму руку.

– Дорогая у тебя нянька, – пожимает он мою ладонь.

– Какая и должна быть у дочери Билла Шнайдера, – кривлюсь я, потому что ненавижу, когда меня так называют.

Тома и Лиама кто-то зовет, и они отходят. Я остаюсь одна и следующий час провожу в шатании туда-сюда по помещению и коридору. Когда разглядывание картинок на стене надоедает, я спускаюсь на улицу и выхожу с черного хода. Там оказывается небольшой двор, окруженный соседними зданиями. Из кармана куртки достаю сигареты и поджигаю одну, поднося ко рту и вдыхая.

Эта куртка – не Тома, вот что я поняла. Я знаю, как пахнет его одежда. Эта куртка не пахнет ничем. Может, она новая и только предназначалась ему, а может, ее постирали. Но кто бы стал стирать кожаные вещи? Может, Джуди и стала бы, не знаю.

Я прислоняюсь к стене и достаю из кармана коньяк. Мне не нравится быть наедине с собой и своими мыслями. Мне мерзко от себя, хочется сделать себе больно. Хочется взять нож и полоснуть по телу. Отвлечься от повторяющихся гадких мыслей, испытать облегчение. Я боюсь этого желания, а потому глотаю алкоголь и сползаю на землю. В таком состоянии мне абсолютно плевать на макияж, что мне сделали, и на одежду, что на меня надели.

Когда ты ребенок и чего-то сильно хочешь, но не получаешь, – ты начинаешь плакать. Я так сильно хочу успокоить свой мозг, так сильно хочу наркотиков, что готова взреветь. Я снова пью, снова затягиваюсь, а потом вздрагиваю, потому что кто-то вдруг опускается на корточки рядом со мной.

Сердце ломает грудную клетку и чуть не вырывается наружу. Это Том. Мне даже не надо поднимать глаза, чтобы понять: это он. От удивления из меня вылетает:

– Что ты тут делаешь?

– У меня перерыв.

Он заглядывает мне в лицо, и я закрываю глаза. Представляю, как сейчас выгляжу.

– Сигареты твои? – спрашивает.

Я едва заметно киваю.

– Давай сюда.

Поставив бутылку рядом с собой и чуть не опрокинув ее, я достаю пачку и отдаю Тому. Он закуривает, а я смотрю на его руку. На пальцах вытатуировано «PUNK».

Потом он шумно вздыхает и свободной ладонью тянется к моему лицу.

– У тебя на щеке пепел, – говорит и аккуратно касается моей скулы. Я закусываю губу, потому что тело откликается желанием даже на такие невинные прикосновения.

– Малышка, когда ты успела напиться?.. – тихо говорит Том и заправляет мои выбившиеся волосы за уши.

Я таю от его нежности, закрываю глаза и против воли улыбаюсь. Сил хватает только на то, чтобы пожать в ответ плечами. Когда он убирает руку, я тянусь к бутылке и снова пью. Том перехватывает коньяк и пробует.

– Пьешь на работе? – усмехаюсь я, наблюдая за этим.

– Это ты пьешь на моей работе. Отвратительный коньяк, – кривится он и крутит в руке бутылку, рассматривая этикетку, – не пей это.

– Я не могу не пить.

– Почему?

– Я схожу с ума…

Между нами повисает тишина.

– Знаю, это звучит глупо… – говорю, – но по-другому я не могу сказать.

– Ну почему глупо?.. Я тебе верю.

Том затягивается и выпускает изо рта дым. Это выглядит настолько сексуально, что на секунду дыхание перехватывает.

– Тебе же нельзя курить, – говорю я, прочистив горло.

– А тебе пить, и что?

Я грустно улыбаюсь. Выкидываю истлевший бычок в сторону и поджимаю к себе колени, садясь на землю. Том говорит:

– Знаешь, это тоже будет глупо, но я тебя понимаю. Понимаю, что такое сходить с ума.

Он зажимает сигарету в зубах и закрывает бутылку, оставляя ее подальше от нас.

– Но мы же здесь не для того, чтобы обмениваться дежурными фразами, правда? – продолжает, бросая на меня взгляд и затягиваясь. – В девятнадцать лет у меня случилась первая серьезная мания. Я написал наш первый альбом за пару дней, неделями не спал, тусовался, умудрялся работать по тринадцать часов в сутки, а вечером отыграть на концерте где-нибудь на окраине города. Тогда мы с «Нитл Граспер» сделали невозможное, мы записали альбом, который прославил нас на весь мир. Я на самом деле начал считать себя гением и до сих пор поражаюсь, что смог сделать это в девятнадцать. Но, знаешь, во время мании всегда так, чувствуешь себя богом, словно ходишь по звездам и продеваешь руки в кольца планет… Сумасшедшее определение, но точнее я не могу описать. Никакие наркотики не дают такого эффекта. Я все пробовал, ничего похожего нет.

Том замолкает и тушит окурок об асфальт, а потом облокачивается спиной о стену рядом со мной. Он продолжает:

– Я думал, что так будет всегда. Точнее, я не мог представить, что это когда-нибудь закончится. Но за манию всегда приходится платить депрессией, всегда… Так что в один момент меня перемкнуло, и я пошел на дно. Депрессия – это не просто грусть, и даже не скорбь, это полное отсутствие чувств, невыносимая пустота. А еще это изнуряет до смерти. И такое состояние никому не объяснить. Невозможно понять со слов, насколько это тяжело.

Я приподнимаюсь и разворачиваюсь к Тому, бегая по его лицу глазами.

– Я понимаю, – говорю, – понимаю это не со слов.

– Я знаю, – кивает Том, – вижу тебя насквозь. Так вот… та депрессия продолжалась несколько месяцев, но потом мне стало легче. Знаешь, я совсем не придал этому значения, потому что и так всю жизнь страдал скачками настроения. Тогда я подумал, что так на меня повлияла вся эта новая жизнь рок-звезды. Но через год все повторилось. А потом повторялось еще и еще, но каждый раз все сильнее и сильнее. Я годами мучил всех вокруг такими перепадами, но мне вообще было плевать, я думал только о себе.

Том останавливается и вздыхает.

– Мне было двадцать девять лет, когда я оказался у врача. Десять лет прошло перед тем, как все поняли: со мной что-то не так. У меня была депрессия уже год, Джоуи тогда только родился, а я не просыхая бухал и не появлялся дома. Марта и твой отец поговорили и записали меня к врачу. Я согласился.

Он снова замолкает – кажется, на целую вечность. От нетерпения я касаюсь его плеча и говорю:

– Том, ну продолжай, что ты молчишь?..

Закусив губу, я смотрю на него. Уже забыла, к чему он все это говорит, зачем мне это, просто хочу узнать все до конца.

– Ну вот, тогда врач поставил мне диагноз «биполярное расстройство». Сказал, что моя болезнь будто списана с учебника. Что мне надо принимать лекарства. Что через месяц мне станет лучше, а через два я стану «обычным человеком». Знаешь, я бы разозлился, если бы не депрессия, которая за год измучила меня настолько, что я думал, как убить себя. И я начал пить эти долбаные таблетки. Но все оказалось не так просто. Меня несколько недель рвало, я не мог сосредоточиться, стал плохо видеть, шатался из стороны в сторону. Пальцы дрожали, и я не мог играть на гитаре. Понимаешь? – спрашивает Том и смотрит мне в глаза. – Я не мог делать то, ради чего жил… но постепенно становилось лучше. Побочки уменьшались, сознание прояснялось. Депрессия ушла, и я подумал: неужели мне это надо? Теперь я буду жить так? Распрощавшись с полетами сознания и своей гениальностью, как с болезнью? Все вокруг мне говорили, что теперь я такой же, как они, – обычный человек. Они думали, что я буду рад стать нормальным, что легко приму обычную жизнь, – он с горечью усмехается, – но я необычный человек. Я родился таким, «необычным», и не мог смириться с тем, что мне приходится существовать на земле, а не летать над облаками. Что теперь мне надо спать восемь часов, а не три. Что я не смогу писать ту музыку, которую все от меня ждут. Что я больше не увижу во всем тайный смысл и не буду таким остроумным, как раньше. Я зависел от своих приступов эйфории и не хотел от них отказываться… даже несмотря на все эти депрессии, когда мне хотелось умереть.

Я сглатываю и, кажется, начинаю понимать.

– Ты меня еще слушаешь? – вдруг спрашивает Том.

– Конечно, слушаю! Как я могу тебя не слушать?!

– Ладно. Ближе к сути. Короче, я бросил пить лекарства, потому что решил: справлюсь и без них. Решил, что я не болен, что на самом деле я просто особенный и со мной все будет хорошо. Буквально за несколько недель у меня началась мания, и именно этого я хотел. И все, у меня сорвало крышу. Я вообще не спал, не ел и вечно где-то пропадал. Мои мысли так быстро летели, что когда я заканчивал фразу, уже не помнил ее начала. В какой-то момент я перестал себя понимать. Фразы распадались на обрывки, на отдельные слова, а потом на звуки. Знаешь, я отчетливо помню тот момент, когда по-настоящему осознал, что я больной. Я был на какой-то вечеринке в доме на берегу залива, стоял у окна, смотрел на океан и вдруг увидел на воде сцену и услышал, как дребезжит гитара. Потом на сцене появился человек, и он лупил по струнам со всей силы. Я присмотрелся и увидел себя. Я так испугался, что не мог вдохнуть. Боже, как же мне тогда стало страшно!

Я не шевелясь слушаю его, от шока не в силах издать ни звука.

– Потом океан окрасился кровью. Отчего-то я точно знал, что это именно кровь. Лязг гитары становился все громче и громче, и в какой-то момент из-под пальцев того меня за окном брызнула кровь. Прямо на стекло. И тогда я так сильно закричал, что до сих пор это вспоминаю с ужасом. Я никому не мог объяснить, что происходит. Сам не понял.

– Какая жесть, – тихо говорю я.

– В общем, это была галлюцинация… Знаешь, я не хочу рассказывать то, что было дальше… да я и не помню почти ничего. У меня был настоящий психоз. Я пришел в себя уже в психушке. Не помнил, как там оказался. Ничего не понимал. И после всего этого… после этого все покатилось в пропасть. Марта решила разводиться. Наверное, она давно об этом думала, просто этот момент стал последней каплей. Не знаю… она не пустила меня на порог дома, когда меня выписали.

– Мне так жаль, – шепчу я, когда Том делает паузу.

– Брось, Белинда, я все это заслужил… Я совсем не думал ни о ком вокруг, а Марта устала со мной таскаться и ничего не получать взамен. Она испугалась и хотела защитить Джоуи, это можно понять. Любая мать поступила бы так же, – говорит он и стискивает зубы. – Из-за меня «Нитл Граспер» провалили все дедлайны и условия по нашему контракту. Мы должны были кучу денег. Все хотели уйти, думали, как спасать свои задницы и куда бежать. Короче, группа почти развалилась. Я был в таком отчаянии… и даже не мог ничего не сделать, потому меня закрыли в больнице. Твой отец тогда очень помог мне. Если бы не он, я даже не знаю, чем все это могло обернуться… Он договорился с нашим лейблом, убедил ребят, что мы сможем из этого выбраться. Спас «Нитл Граспер». Он общался с Мартой, вымаливал у нее прощение за меня. Конечно, это не сработало, мы долго со всем этим разбирались, но мне хотя бы удалось доказать, что я не псих и могу видеться с сыном. Я принял свою болезнь и стал пить лекарства, но было поздно. Больше всего на свете я жалею, что был таким эгоистом и довел ситуацию до крайности. Бельчонок… – обращается он ко мне и берет мою ладонь в свою.

– Да? – с трепетом отвечаю я и сжимаю его руку сильнее.

– Я потерял жену и сына. Чуть не потерял группу. Я понял, насколько это важно, только когда потерял. Я вижу, с тобой происходит что-то похожее… Слушай, я не могу рассказать тебе ничего, кроме как о себе и о своем опыте. Сказать, что я тебя понимаю. Я знаю, что это ничего не стоит, просто сотрясание воздуха. Но, может, ты попробуешь меня услышать.

– Я слышу тебя, – тихо говорю я, ошарашенно смотря на него. – Я слышу, Том, правда… я просто… просто в шоке. Я совсем не предполагала, что с тобой было такое…

– Все нормально. Со мной все в порядке. Сейчас-то уж точно. Мы говорим о тебе.

– Том, я стараюсь держаться. Правда стараюсь и буду стараться дальше… Что еще мне сказать? Разве слово наркомана что-то значит?

Он пристально смотрит на меня, и я вдруг замечаю, насколько мы близко друг к другу. Меня сразу начинает колотить, хочется коснуться его губ своими и утешить поцелуем, показать свое сожаление. Но сердце все еще помнит ту боль, что Том причинил мне, когда поцеловал и оттолкнул. Я смотрю на его губы, а потом медленно отвожу взгляд и отворачиваюсь.

– Лиам устраивает вечеринку вечером, – говорит Том. – Давай сходим и напьемся там… только не таким дерьмом, – кивает он взглядом на коньяк, – чем-нибудь нормальным. Хочу текилу. Или абсент. Да что угодно.

– Хорошо, – говорю я и выдавливаю из себя улыбку, не поднимая на Тома взгляд.

– Ладно, мой перерыв закончился пять минут назад, так что я скорее должен возвращаться. Пойдем.

Он поднимается и тянет меня за руку. Я не сопротивляюсь и ухожу вместе с ним, захваченная мыслями о его рассказе.