Текст книги "Три секунды до"

11

Когда я захожу в клуб, Том распевается в микрофон. Он говорит моему отцу:

– Билл, левый канал подтяни. – И показывает на свое ухо.

Отец в другом конце клуба крутит колесики на пульте. Вот так, когда «Нитл Граспер» оказываются без своей многочисленной профессиональной команды, всех их заменяет мой папа. И охрану, и менеджера, и звукорежиссера, и музыкантов. Ему это нравится. Я знаю, когда-то его мечтой была собственная рок-группа. Мой папа намного старше «Нитл Граспер», и его молодость проходила в те времена, когда самыми нашумевшими исполнителями были Мадонна и «Нирвана». Но что-то не срослось – видимо, умение договариваться со всеми перевесило умение писать песни. Зато талант к дипломатии привел его в музыкальный лейбл.

И вот однажды, лет пятнадцать назад, он познакомился с восемнадцатилетним талантливым Томом, пишущим ту самую музыку и мечтающим запрыгнуть в последний вагон рок-тусовки. Амбиции отца наконец-то были воплощены в жизнь. Могу поспорить, отец видел в Томе себя. До сих пор видит. Так и началась популярность «Нитл Граспер».

Бен прыгает за барабанную установку и начинает бить в нее со всей силы – а силы в нем очень много. Годы игры сделали его мускулистым и крепким. Удары заглушают остальные инструменты, бьют по ушам. Я в это время сажусь за бар, рядом с Джеффом, который почему-то не на сцене. Он крутит в руках стакан с виски.

– Ну что, Джефф, как дела? – спрашиваю я.

– Как обычно, – протягивает он.

– Паршиво, да?

– Как видишь, – показывает он мне стакан и делает глоток. Я оглядываюсь. Где там его девушка? Как ее зовут? Бэтти? Мэри? Не помню.

Ко мне подбегает отец и засовывает в руку камеру. Говорит:

– Снимай все, что будет интересно.

– Жалко, что ты не можешь сделать это сам, – издеваюсь я, но камеру открываю, потому что спорить с отцом по поводу работы – себе дороже. Он ничего не говорит, бежит дальше по своим делам. Я нажимаю на кнопку записи и навожу камеру на Джеффа.

– Что пьешь, Джефф?

– Виски-сауэр.

– Вкусно?

– Вкус забвения.

Я прыскаю. Кажется, ему это не нравится. Хорошо, я встаю и иду снимать ребят на сцене. Том наигрывает песню на гитаре, в такт покачивая головой. Его черные растрепанные волосы трясутся. Я задерживаю на нем камеру… Он замечает. Дальше в кадр попадает Марк. На нем висит длинная леворукая бас-гитара. Он усердно настраивает ее. Бен кривляется, когда я его снимаю.

Ничего особо интересного не происходит. Если только не считать интересным то, как все методично напиваются. Ядерный взрыв или Третья мировая – «Нитл Граспер» будут пить. Но это уже давно никого не удивляет.

* * *

Музыка гремит что есть мочи, а свет мерцает. В клубе очень душно. Я стою у самой сцены, зажатая фанатами, и снимаю концерт на камеру. В глазах плывет. Том передо мной весь мокрый. Клуб набит битком, и с таким количеством человек кондиционеры не справляются.

Том очень пьян. О, как же сильно он напился. Никогда не видела его таким пьяным. Остальные участники тоже косят глазами, но хотя бы не валяются на полу. Они всегда так делают – пьют на маленьких выступлениях, превращая их в хаос. Но чтобы так… Если честно, Том очень смешной. Но кажется мне, что напиваться так сильно – ненормально. Уж я-то знаю, что это такое.

Но все веселятся. Фанаты недалеко ушли – такие уж они. Перенимают невидимые сигналы, проваливаются в хаос вместе с «Нитл Граспер». Те буквально утягивают своих поклонников в ад, а они только рады следовать за своими любимчиками.

Том снял свою гитару, отдал ее папе. Теперь тот играет, а Том сидит на полу на коленях и лихорадочно что-то бормочет в микрофон. Я плохо понимаю его речь. Кислорода настолько мало, что я не могу думать ни о чем, кроме воздуха. Чувствую опасную близость обморока…

Тут вдруг начинается новая песня – и новая волна настроений в толпе. Все прыгают и танцуют. Половина прямо с телефонами в руках. «Нитл Граспер» буквально поджигают пол у нас под ногами. Из-за этого хочется отрываться от него снова и снова.

Том сходит с ума. В какой-то момент запрыгивает на звуковой монитор, а затем отталкивается от него и летит в толпу. Мимо меня, потому что я немного сбоку, но когда фанаты подхватывают его и несут дальше в зал, мне прилетает ногой прямо в лоб. Вот черт. Больно. Словно волной, людей относит вслед за ним. Я вдыхаю побольше, пользуясь моментом, пока они снова не прижмут меня к сцене.

Том умудряется петь даже в таком состоянии. Провод от микрофона у него в руке натягивается, и на помощь приходят охранники. Они вылавливают Тома и возвращают на сцену. Прерывая песню, он кричит:

– Сегодня ночью вы можете… вы должны забыть обо всем на свете! Кто вы и что ждет вас за пределами… за пределами этого места! Просто веселитесь. Больше ничего в этой жизни не стоит так дорого, как веселье.

Он шатается. Продолжает петь. Поднимает с пола недопитую бутылку пива и делает глоток. А потом отдает ее кому-то из зала прямо в руки. Я тоже хочу. Я невыносимо сильно хочу промочить горло.

– Вы знаете эту песню? – пьяно спрашивает. Зал одобрительно гудит.

– Эй, ну-ка еще раз, я не понял, – улыбается он. Обманывает, но люди кричат еще громче.

– Тогда все на сцену, – говорит Том. Реакции нет. Я тоже в замешательстве. То есть как это – на сцену?

– Давайте, давайте! Быстро поднимайтесь сюда! И ты тоже, – говорит он и смотрит прямо на меня. Я тут же вспыхиваю. Щеки загораются. Люди и правда начинают выбираться на сцену, один за другим, и вот я уже не вижу за ними Тома.

Я складываю камеру, еле-еле засовываю ее в задний карман и тоже выскакиваю к нему. Места почти не осталось, стою у самого края. Никого из «Нитл Граспер» не видно, Тома оцепили кругом. Песня продолжает играть. Я пытаюсь рассмотреть, что там происходит, но никто не позволяет мне подобраться ближе. Оглядываясь, я нахожу Джеффа. Стоит спокойно, играет на гитаре. Он мало кого интересует, но это взаимно. Рядом с ним на колонке я вижу бутылку пива. Что ж, вижу цель – иду к ней. Я пробираюсь к Джеффу и заливаю пиво в себя. Словно на топливе, я снова принимаюсь танцевать и подпевать со всеми.

Происходит что-то странное – я чувствую, как кто-то хватает меня сзади. Я так сильно пугаюсь, что путаюсь в ногах и падаю назад, прямо вместе с человеком, который держал меня. Это оказывается Том. О боже. Сердце начинает быстро-быстро стучать.

Я скорее поднимаюсь на ноги, подаю Тому руку, и он встает. Тут же сует мне микрофон и… обнимает. Так тесно и так чувственно. Он прикасается к моей щеке своей, и вместе мы поем песню. Он обнимает меня обеими руками, прислоняется всем телом. Люди толпятся вокруг нас. Повисают на Томе с другой стороны. А потом и ко мне пристраивается какая-то девчонка. Мне хочется, чтобы здесь были только мы вдвоем.

Хоть Том и пьяный, но хватка у него железная. Какие бы усилия ни прикладывали фанаты, чтобы оторвать его от меня – у них не получается. Я повторяю слова песни уже в миллионный раз. Всем плевать. Том зарывается носом мне в волосы, его губы где-то на моей коже. По телу бегут мурашки. Тут-то мы и теряем бдительность – девушка с ярко-красными волосами вклинивается между нами. Но Том снова находит меня, притягивает к себе и целует в висок. Как же это приятно… как же приятно чувствовать, что он не может от меня оторваться. Что из всех людей здесь именно я в его объятиях. Что я нужна ему.

Я обнимаю его так крепко, как могу. Тоже целую куда-то в голову. На секунду проскакивает мысль о другом, настоящем поцелуе, но я не решаюсь. Откидываю это от себя. Страшно даже представить.

Мы проводим с ним в объятиях еще какое-то время. Когда песня все-таки достигает кульминации, все прыгают, сцена трясется. В конце концов мой отец снимает с себя гитару и начинает стягивать поклонников обратно в зал. Мне тоже приходится уйти. Остаток концерта я провожу в абсолютной нирване. Мне просто срывает крышу, я танцую как полоумная и улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь. Тело помнит его руки на теле и губы на волосах. Словно он до сих пор обнимает меня. Как сильно сейчас я люблю себя, его и весь мир вокруг. Значит, так бывает не только из-за наркотиков? Удивительно. Просто потрясающе.

12

В самолете заложило уши. Я принялась громко плакать, потому что испугалась и не понимала, что происходит. Да и с чего бы, мне тогда было всего пять лет.

– Белинда, что случилось? – спросила мама. Она наклонилась ко мне с соседнего сиденья и пересадила к себе на колени.

– Ну же, скажи, что болит, хватит плакать.

Отец, сидевший на третьем сиденье у прохода, шумно вздохнул.

– Белинда, нельзя плакать в общественных местах, ты мешаешь людям, – серьезно сказала она. От ее тона я стала реветь еще сильнее. А уши все также продолжали болеть.

– Эй, Белинда, – послышалось спереди.

Я подняла глаза и увидела Тома. Он свесился со спинки переднего кресла и смотрел на меня.

Тогда он выглядел… как мальчик. Парень. Совсем молодой. Сколько ему было лет? Двадцать? Двадцать два? Точно не помню. Его волосы были зелеными. А взгляд… во взгляде плясали искры. Не то что сейчас – одна усталость.

– Уши болят, да? – спросил он. – Больно? Мне тоже… Возьми конфетку. Бери-бери. Будет легче.

Я перевела взгляд на маму с немым вопросом: «Можно?».

Она кивнула.

– Забирай. – Том отдал мне конфету, и я положила ее в рот, рассасывая и понимая, что становится лучше.

– Класс, да? – спросил он. – Линда, держи, – протянул он моей маме пакет с леденцами. – Если вдруг еще заболит.

Я перекатывала конфету во рту и сама не поняла, как успокоилась.

Это был мой первый в жизни полет на самолете и первый в жизни мировой тур у «Нитл Граспер». Они собирались кататься по всему свету целый год. Мой отец должен был лететь с ними. Он всегда и везде был с «Нитл Граспер», так что это даже не оговаривалось.

Настал момент решать, что же делать с нами – мной и мамой. На свой страх и риск отец взял нас с собой. По его рассказам, у группы почти не было денег, и кормить нас в туре было дорого. Это сейчас они могут позволить себе возить с собой хоть целое семейство, а тогда все было по-другому. Ни у кого, кроме отца, в те годы не было семьи, так что все решилось – мы поехали.

Я почти ничего не помню, да и к тому же все пошло не по плану. Через полгода в Европе началась зима, и я, не привыкшая к такому климату, сильно заболела. Нам пришлось улететь, а мне – еще неделю лежать в реанимации с пневмонией.

По примеру моего отца, «Нитл Граспер» всегда возили с собой в туры девушек, жен, а потом и детей. Так уж повелось. Но наличие семьи под боком никогда не мешало им жить жизнью рок-звезд.

– Том, прошу тебя! Прошу! Умоляю! – кричала Марта.

От ее крика у меня леденело сердце. Мы все были в холле отеля и наблюдали то ли веселую, то ли страшную картину: Том стоял на извилистой лестнице и собирался прыгнуть на огромную люстру, свисавшую со второго этажа. Вокруг носились администраторы и работники отеля, но ничего не делали. Бен преграждал Марте дорогу, смеялся и удерживал ее, не давая пройти на лестницу.

Она опять закричала:

– Том!

– Со мной все в порядке, – как заведенный повторял он. – У меня все замечательно. Не надо за меня переживать.

Но никакие крики его не остановили. Том прыгнул, зацепился за люстру и принялся раскачиваться. В какой-то момент она не выдержала и рухнула. Стоящий на «подстраховке» Марк не сумел его поймать. Так что когда Том поднялся, из его носа хлестала кровь, заливая губы и подбородок. А он лишь улыбался и смотрел на все происходящее в гостинице безумным сверкающим взглядом.

Сколько мне тогда было? Лет десять. А воспоминания такие яркие, будто Том вытворял этот беспредел на пике мании совсем недавно.

В двенадцать я первый раз побывала на настоящей вечеринке. Под злобным взглядом мамы отец разрешил мне спустится в отельный бар, где тусовались «Нитл Граспер». Я была до визга рада, потому что меня всегда интересовало, как же на самом деле происходят их тусовки.

Отец отвел меня вниз и присматривал, ни разу не упустив из виду, но на самом деле в этом не было необходимости: мне не понравилось, и почти сразу я захотела обратно в номер.

Папа отпустил меня, и я, выйдя из бара, остановилась, оглянувшись, чтобы в последний раз рассмотреть происходящее. Я до сих пор считаю это судьбоносной случайностью. Иначе как все могло совпасть таким образом?

Из бара вылетела Марта, оставляя после себя шлейф сладкого, дорого парфюма.

– Ты опять нажрался! – кричала она кому-то сзади, но не оборачивалась.

Выбежал Том – он держал в руке бутылку пива.

– А ты опять трахаешь мне мозги!

Марта резко развернулась, и Том остановился – прямо рядом со мной.

– Ты не ляжешь ко мне в кровать сегодня, понятно?! Я устала быть с пьяной свиньей, Том, я устала от тебя! Я завтра же уеду домой!

Она стремительно направилась к лифту.

– Марта! – закричал Том на весь холл отеля.

Он уже было бросился за ней, но потом остановился, глянув на бутылку в руке. Потом увидел меня и сказал:

– Подержи-ка. – И засунул пиво мне в руку.

Я опешила и взяла ее.

– Только не пей это! – крикнул он, удаляясь. – Тебе еще нельзя!

Случившееся застало меня врасплох, и пару секунд я глупо смотрела ему вслед. Потом подняла горлышко к носу – запах был неприятным.

Том сказал: «Не пей это», и мое желание прикоснуться к чему-то секретному сразу подскочило до небес. Я долго взвешивала все «за» и «против», глупо уставившись на бутылку. Не знала, стоит ли мне это делать, боялась, что кто-то узнает и расскажет моей матери.

Я знала, что такое алкоголь, знала отношение к нему моей мамы. Если бы она узнала, мне бы не поздоровилось.

– Что ты делаешь? – услышала я ледяной голос над ухом.

Все внутренности сжались, губы задрожали. Я сжала бутылку так сильно, что мне казалось, она лопнет.

– Что ты делаешь? – отчеканила мать.

Я не смотрела на нее. Щеки запылали, глаза заслезились, и я еле сдерживалась, чтобы не расплакаться.

– Откуда это у тебя?! – Мама схватилась за бутылку. – Ты пила, да? Ты пила!

– Я этого не делала! – закричала я. – Мама, правда, поверь мне, я это не трогала!

Она притянула меня к себе.

– Помнишь, что я говорила тебе про алкоголь? – прошипела она.

– Да, мама, да, я помню! Я не стала бы пить, клянусь!

Мать развернулась и потащила меня за собой. Животный страх заставлял меня биться в конвульсиях и сопротивляться. Я истерично разревелась и закричала:

– Мама, пожалуйста, поверь мне! Я его не трогала! Это случайность, клянусь!

Но она не слушала. Бутылка упала к моим ногам и разлетелась в стороны, из-за слез я не поняла, как это случилось.

– Ты запомнишь это, Белинда. Поверь, ты запомнишь это навсегда.

Мои истошные крики до сих пор стоят у меня в ушах. Тот момент, когда мама притащила меня в номер, и то, как сильно избила меня, я предпочла забыть. Стереть из памяти получилось все, кроме чувств: с того вечера я помню только бесконечные боль и страх.

* * *

Том сидит напротив меня, в одной руке держит кофе, другой прислоняет телефон к уху. Мы в ресторане отеля. Он говорит в трубку:

– Не, я пас, ага, давай. – И вешает ее.

Я смотрю на его лицо, половину которого не видно из-за солнцезащитных очков. Спрашиваю:

– Почему пас?

– Бен звонил, позвал на улицу Красных фонарей.

– Собирается трахать шлюх?

Я не вижу, но готова поспорить, Том смотрит мне прямо в глаза. Я снова спрашиваю:

– Папа тоже там?

Он молчит. Меня передергивает. Ладно. Я перевожу тему:

– А тебе не нравится трахать шлюх, я помню.

– Мне не нравится покупать секс.

– Ой, какой ты принципиальный, аж противно, – иронизирую.

– А ты-то? – спрашивает он.

– А что я?

– Почему в восемнадцать лет девственница?

От его вопроса у меня кровь отливает от всего тела и устремляется в пятки. Как удар исподтишка. По самому больному.

– И что, что я девственница? Тебе какое дело?

– Абсолютно никакого, – говорит Том и делает глоток кофе. Утыкается в телефон.

А я сижу, словно меня окунули головой в дерьмо. Придурок, знает, куда давить, и делает это. Неожиданно мне становится очень больно. Я тоже достаю телефон, пытаюсь отвлечься, но первой публикацией в ленте «Инстаграма» выпадает репост Тома.

Как же он меня бесит. На экране мобильника видео – кто-то из зала снял вчерашнюю феерию на сцене, а Том с подписями благодарности отправил это к себе на страничку. На видео все дрожит, шумит, музыка такая, словно «Нитл Граспер» играют на кастрюлях. Среди месива из людей я вижу себя – в верхнем краю квадратика хлещу пиво Джеффа. О боже, кто мог подумать, что я была так пьяна? Я же шатаюсь на ровном месте.

Теперь я вижу, как все было: Том вырывается из оцепления фанатов и налетает на меня, а когда (почти сразу) понимает это, то хватает поперек живота и тянет к себе. На этом моменте мы падаем, утягивая за собой еще пару-тройку людей рядом.

Я листаю дальше, потому что первое видео кончается. На следующем мы уже обнимаемся. Меня простреливает, руки начинают дрожать. Почему это так… волнительно? Что это значит? Я смотрю на Тома. Сердце взрывается. Не могу сказать, что мне приятно, но… хочется снова обнимать его так, как на этом чертовом видео.

Не могу сидеть и просто молчать. Я захожу в профиль Тома и открываю личные сообщения. Отправляю:

Девственности не существует. У девушек тоже.

Я знаю.

Просто ты слишком на этом зациклилась.

Ну допустим.

И что мне делать?

Том со стуком кладет телефон на стол и говорит:

– Ну его нахрен. Я слишком старый для того, чтобы переписываться за одним столом.

Я неловко убираю мобильник. О таком мне проще говорить в сообщениях.

– Знаешь эти байки о том, как у парней падает член во время первого секса?

Я слегка киваю.

– Короче это моя история. – Том заглядывает к себе в кружку, делает последний глоток, а потом останавливает официанта. Говорит:

– Американо с медом повторите, пожалуйста.

Я с нетерпением смотрю на него. Он продолжает:

– Все как обычно. Я очень переживал, что сделаю что-то неправильно, и возбуждение пропало. А потом накатила паника из-за обмякшего члена, и он упал окончательно. И больше не встал. Вот так я облажался в свой первый раз. Смешно, да?

Кажется, у меня загорелись щеки и уши. Том совершенно ничего не стесняется. Смотрит на меня как ни в чем не бывало.

– Ну ты и лох, – говорю я, надеясь, что он не заметит моего смущения.

– Я имею в виду, что ты ничего не сможешь с этим сделать. Только пережить и все. Может, подумать над тем, почему девственность так сильно тебя волнует?

Я не знаю, что ответить, и опускаю взгляд. Том вдруг тянется ко мне и касается руки. Он переворачивает ее тыльной стороной и гладит пальцами по синякам выше запястья.

– Это тебя так вчера? – спрашивает.

– Ага. У меня еще один огромный на груди. У тебя на боку тоже, кстати, гигантский синяк.

– Да? – удивленно спрашивает Том и задирает футболку. Смотрит на живот, на грудь. Потом осматривает бока. За соседним столом два мужика в строгих костюмах с открытыми ртами разглядывают нас. М-да, ну и картина.

Сегодня после пробуждения я видела Тома, обнаженного по пояс, стоящего над раковиной и чистящего зубы, там и заметила огромное синее пятно на ребрах. Я сделала вид, что ничего не произошло, потому что не знала, как вести себя после вчерашнего. Но Том все определил – сделал вид, будто ничего не было. И я сделала так же. Это оказалось намного легче, чем я думала.

– Том, слушай… – говорю я и почему-то тоже трогаю его за запястье. Я сразу понимаю, что это странно, но не убираю руку. И он не убирает.

– Папа не хочет, чтобы я жила у тебя.

– Я знаю, – подтверждает он.

– Он думает, что я буду тебе мешать.

Лицо Тома непроницаемо, я бы хотела увидеть его глаза, но темные очки скрывают их.

– Я подумала и поняла, что это правда так. Я это делаю: доставляю тебе проблемы и вынуждаю решать их.

– Малышка… – Том сжимает мою руку, – слушай… я думаю, что если кто-то из близких упал, надо помочь ему подняться, а не проходить мимо. Твой отец… не знает о тебе того, что знаю я.

Я смотрю в его очки. Том ведь и правда теперь посвящен в мою жизнь больше, чем кто бы то ни было.

– Я тебя понимаю, – говорит он, – и вижу, как тебе нужна помощь. Я не мать Тереза и сопли тебе подтирать не буду, но я сам знаю, каково это, когда нет дома и некуда идти.

– Я хочу остаться у тебя, – тихо говорю я.

– Оставайся.

Я сглатываю. Вот так просто? Это странно, но мне плевать.

– Отец сказал, что будет «решать вопрос с моим жильем».

– Ну вот, можешь жить со мной до того времени, пока он там чего-нибудь не нарешает.

Я пытаюсь сдержать улыбку, но не получается. Каково же мое удивление, когда в ответ Том тоже улыбается…

– Мы думаем уехать отсюда в Италию, – говорит Том, когда нам приносят еду. – Все уже знают, что мы в Амстердаме, выйти невозможно…

– Идея – супер! – отвечаю я и хватаюсь за салат, неожиданно обнаруживая в себе желание поесть.

– Можно прямо завтра вылететь. Будем сегодня покупать билеты.

Я качаю головой с набитым ртом. На наркоте почти не хочется есть, так что сейчас, когда я не употребляла ничего тяжелого уже долгое время, голод просто зверский.

Мы едим, перебрасываемся редкими фразами. Под конец нашего завтрака-обеда у Тома звонит телефон. На экране я вижу имя и фото – это Марта. На удивление, он отвечает, не выходя из-за стола.

– Алло, – говорит, делая глоток уже третьего по счету американо.

Он слушает, с чем-то соглашается, на что-то отвечает. Понять из этих фраз смысл их разговора невозможно. Я изо всех сил делаю вид, что мне не интересно.

– Что?! – вдруг рявкает Том так громко, что я дергаюсь. С опаской смотрю на него.

– Марта, ты издеваешься надо мной?! Я в Европе!

Он сжимает в кулак свободную от телефона руку.

– Если ты знаешь, то зачем назначила прием на завтра?!

Я продолжаю запихивать в рот еду, смотря на него.

– Я не знаю! Твою мать, Марта! Ты специально?!

Том вдруг становится таким потерянным, что я пугаюсь. Он прислоняет руку к лицу и трет глаза. Потом еще немного ругается и вешает трубку.

– Черт, – шипит он, – мне надо в обратно Америку.

– Что… а как же…

– Марта! Она назначила семейный прием у психотерапевта на завтра!

– Подожди, то есть как?..

– Вот так!

– А перенести что, нельзя?

Том вздыхает. Ему не нравится этот разговор.

– Если я пропущу и не отмечусь, у опеки будет повод запретить мне видеться с Джоуи. – Он сжимает челюсти. – Марта знает, что мне некуда деваться, и вертит мной, как ей вздумается.

Он опускает голову на руки. Я молчу буквально пару секунд, а потом говорю:

– Я с тобой.

– Чего? – Том поднимает на меня взгляд. – А Италия?

– Я там уже была.

Он смотрит на меня как-то… с подозрением. Или непониманием.

– Возьми мне билет, – прошу я.

Он кивает. И добавляет:

– Как хочешь.

* * *

После четырнадцати часов полета я вываливаюсь из самолета, словно из темной норы. Глаза режет свет. Как жаль, что у меня нет с собой очков как у Тома! Мы стоим у трапа и ждем машину в терминал, и Том снова разговаривает по телефону. В Окленде десять утра. Я знаю, домой я поеду одна, потому что Том сразу отправляется к врачу. Пока он расхаживает в нескольких метрах от меня и о чем-то говорит, мне тоже приходит звонок.

Номер незнакомый. Обычно я никогда не беру их, но сейчас чутье подсказывает мне, что сделать это нужно.

– Алло? – тихо спрашиваю.

– Белинда? Детка, это ты?

Я тут же выкрикиваю:

– Алиса?!

– Это я. Пришлось сменить номер. У тебя что-то случилось? Было много пропущенных от тебя… – Ее голос мягкий и вкрадчивый, будто она не понимает, что со мной случилось.

– Да, у меня… случилось. Надо встретиться. Например, завтра? Что скажешь?

– У меня много дел, – она какое-то время думает, – послезавтра можешь?

– Да, да, могу!

– Ну вот и отлично. Значит, договорились.

– Ага. Увидимся. До встречи!