Текст книги "Три секунды до"

33

Я думаю, что Том мне привиделся, ровно до того момента, как прихожу в себя в его машине. Я лежу на сиденье, за рулем – водитель, а сам Том сидит рядом и смотрит на меня злым взглядом. Кажется, он сказал, что любит меня… Наверное, я все это придумала.

Держась за голову, я медленно сажусь. Меня до сих пор трясет. Бросив на Тома косой взгляд, я хрипло спрашиваю:

– Как ты меня нашел?

– Твоя подруга ответила с твоего телефона, – коротко говорит он, сжигая меня взглядом.

Я тихо ругаюсь. Тупая Стейси, зачем она лезет, куда не просят?!

– Какого черта, Белинда?! – Том сжимает зубы, едва сдерживая злость.

– Не твое сраное дело, – говорю, с угрозой наклоняясь к нему.

Том со свистом выдыхает, а потом резко хватает меня за запястье и задирает рукав толстовки выше локтя. Я теряюсь, от его пальцев больно, а от взгляда страшно. На секунду на его лице проскальзывает испуг, но потом он кричит:

– Что из моих слов «никаких шприцов» тебе было непонятно?!

Потом злость сменяется отчаянием, таким сильным, что становится невозможно на него смотреть.

– Черт возьми, зачем?! – выдавливает Том.

– Чтобы ты спросил, – веду плечами.

– Какая же ты… – он замолкает, но не выдерживает, – идиотка! – И откидывается на сиденье.

Я поджимаю губы, исподлобья глядя на него. Опускаю рукав, скрывая синяки.

– А ты предатель, – говорю. – Ты меня бросил! Ты меня оставил, предал!

Том молчит, взгляд будто стеклянный. Я продолжаю:

– Ты просто кинул меня разбираться со всем одной, хотя мы оба виноваты. Ты даже не попытался что-то сделать и помочь мне!

Я сжимаю зубы, бьюсь спиной о кресло. От ярости все лицо горит, глаза слезятся. Том медленно мотает головой и говорит:

– Остановись и послушай себя. Ты правда думаешь, что я бы так с тобой поступил?

– Я ничего не думаю, просто озвучиваю факты.

– То-то и видно, что ты не думаешь! – взрывается он. – Черт, Белинда, я бы никогда не позволил отправить тебя в психушку! Ссылка в гребаный Огайо… и ты думаешь, я ничего не предпринял?! Да я был в сраном Колумбусе за сутки до того, как там должна была оказаться ты! Только зачем я потратил столько времени и сил, если ты что-то себе придумала и поехала колоться?!

Я сглатываю и чувствую, как на голову валятся тысячи кирпичей. Открываю рот, дабы что-то сказать, но слова пропадают. Повисает пауза, служащая почти физическим доказательством моей глупости. Я опускаю взгляд и спрашиваю:

– Почему ты не сказал мне?

– Кто знал, что ты такое вытворишь?!

Мы снова молчим. Я буквально сгораю заживо от чувства вины и неотвратимости своих поступков. Это просто невыносимое чувство, и я пытаюсь заглушить его, нарушив тишину:

– Я помню, что ты мне сказал… что я проблема для тебя.

– Да, Белинда, ты проблема, – гневно реагирует Том, – ты проблема, которую мне не решить! Не решить, потому что решать ее должен не я, понимаешь? Не я, а ты!

– А я не хочу ничего решать, понятно?! – вспыхиваю. – Меня все устраивает. Если хочешь что-то сделать, то самое время, а если нет – отвали от меня!

– А что я могу сделать?! – Том размахивает руками. – Насильно положить тебя в клинику? Запереть дома, заставить страдать от ломки? Рассказать отцу, что все стало еще серьезнее? Сделав это, я стану твоим врагом номер один. Я пытаюсь быть на твоей стороне, Белинда, но это уже почти невозможно.

– Не надо быть на моей стороне, можешь просто отвалить от меня и жить спокойно.

– Да не могу я от тебя отвалить, понимаешь ты это или нет? Я не могу от тебя отвалить, я люблю тебя и не хочу, чтобы ты сдохла!

Я опускаю голову и чувствую боль в сердце. Том прикрывает глаза и трет их пальцами, скрывая от меня взгляд. Не в силах больше на него нападать, я отворачиваюсь к окну. Он прав, черт возьми. Он во всем всегда прав.

– Том, я… хочу бросить, – стыдливо говорю. – Правда хочу… но я… я понятия не имею, как это сделать, и не знаю, как жить без наркотиков.

Он молчит. Я продолжаю:

– Они огромная часть моей жизни, понимаешь? Единственный способ почувствовать себя счастливой!

Том говорит:

– Тебе не нужны наркотики, чтобы быть счастливой.

В окно я вижу, как мы подъезжаем к дому. Я уже не знаю, что мне нужно. Не понимаю, что я должна и почему вообще что-то должна. Я хочу бросить, но только потому, что этого хочет он. Я хочу быть с ним, но не знаю, чего хочу больше. И, черт возьми, я не могу твердо сказать, что мне важнее – настоящий, живой человек или эфемерная реальность, где все хорошо.

И это ужасно, я знаю. Но я хотя бы себе не вру.

* * *

В какой-то момент кажется, что ломать меня не будет. Я твердо уверяю себя, что не прошло еще достаточно времени, и я просто посижу на отходах пару дней. Любой человек посмеялся бы мне в лицо, но мозг решил успокоить себя так и дать мне фору перед тем, как все начнется.

Я не помню, как засыпаю, но просыпаюсь посреди ночи в своей спальне от боли в желудке и тошноты. Поначалу просто пытаюсь снова заснуть, но потом становится настолько плохо, что игнорировать уже не получается.

Медленно поднявшись, я чувствую, как тошнота подбирается к горлу, и срываюсь в ванную, где меня рвет в раковину. Меня бросает в жар, трясет, я цепляюсь за мрамор пальцами и до боли их сжимаю. Это ужасно, мерзко, отвратительно и противно.

Отдышавшись, я споласкиваю рот и поднимаю голову к зеркалу. То, что я вижу, заставляет задохнуться. Зеленоватая кожа, впалые скулы, на лбу огромные красные прыщи. Темные мешки и глаза, больше не голубые, а блекло-серые. Я как будто стала еще худее, чем была, только теперь это смотрится некрасиво. Мне становится так больно от своего вида, что слезы проливаются из глаз моментально.

Нет, не может быть.

Я не могу выглядеть так ужасно, этого не может быть, это не я.

Как мне все исправить, я не хочу быть такой, я не хочу…

Не выдержав и опустив голову, я начинаю плакать. Какая же я дура, дура, дура, просто идиотка. Я вся трясусь. Мне так ужасно, я не знаю, что делать. Мышцы сводит, я еле переставляю ноги и практически выползаю из комнаты.

С трудом осмотрев второй этаж, я понимаю, что Тома тут нет. Спустившись вниз, я вижу тусклый свет на кухне и его с бутылкой пива в руке. Как только захожу в зал, он разворачивается ко мне и окидывает критическим взглядом. Чувствуя, что идти дальше не смогу, я опираюсь о диван и через всю комнату говорю:

– Меня ломает.

– Конечно, тебя ломает, – будничным тоном говорит Том.

– Нет, ты не понял, – с нажимом отвечаю, – меня реально ломает!

Том делает глоток из бутылки.

– Я вижу.

Сжимаю пальцы, впиваясь ногтями в мягкую спинку. Из-за его безразличия гнев разрывает меня изнутри, но я до последнего сдерживаюсь.

– Сделай что-нибудь, – сквозь зубы умоляю я, не отрывая от него взгляда.

– Что я могу с этим сделать? – качает головой Том.

– Как это что?! – вскрикиваю. – Да что угодно, у тебя есть таблетки, дай мне их!

– Отвали от моих таблеток, – говорит он, опираясь спиной о кухонный гарнитур и засовывая одну руку в карман.

Я зажмуриваюсь от разрядов боли, что пронзают мышцы.

– Ублюдок… – шепчу, не зная, услышал Том или нет.

Злость подпитывает тело силами, и я направляюсь на кухню.

– Тогда я возьму бухло! – угрожаю, но как только подхожу, Том закрывает собой бар и не дает к нему приблизиться.

– Ты ничего из моего бара не возьмешь, – повышает голос.

Щеки вспыхивают от гнева, когда я смотрю на его непроницаемое лицо.

– Если ты не пустишь меня, я уйду отсюда, понятно? Я уйду обратно и буду колоться!

Я цепляюсь Тому за футболку и пытаюсь притянуть к себе, но он сопротивляется и хватает меня за запястья.

– Только посмей отсюда выйти, – сквозь зубы говорит он и отрывает мои ладони от себя.

– И что?! – кричу. – Что будет?! Что ты сделаешь?! Что ты мне сделаешь, ты ничего не можешь! – Я пытаюсь оторвать от себя его руки, толкаю, и Том даже делает шаг назад, но все равно крепко держит меня и не дает продвинуться ни на миллиметр.

– Тогда дай мне ее! – Я прокручиваю руку и хватаю бутылку пива, пытаясь вырвать из его рук.

– Алкоголь тебе не поможет!

Том сопротивляется, но в какой-то момент говорит:

– Да пожалуйста. – И отпускает меня, а я по инерции отшатываюсь. – Забирай.

– Отлично. Прекрасно. Спасибо! – иронизирую и делаю несколько шагов от него.

Том не двигается, только складывает на груди руки. Убедившись, что уходить с кухни он не собирается, я делаю огромный глоток и демонстративно ухожу наверх.

Поднявшись в комнату, я закрываю дверь. Пытаюсь влить в себя все пиво за раз, но сразу понимаю, что это действительно не спасет. Я мечусь по помещению, запускаю пальцы в волосы, тяну их, стараясь хоть как-то отвлечься от боли.

Я оказываюсь в ванной, когда смотрю на бутылку в руке и раковину на фоне, и до меня вдруг доходит, что мне поможет. Ни секунды не раздумывая, я бью стеклом о камень, и бутылка лопается у меня в ладони, с дребезгом разлетаясь в стороны. Я отскакиваю, стряхивая осколки, а потом поднимаю один из них и рассматриваю – острый. Очень острый, и от остроты блестящего конца сердце начинает истерически биться.

Я замираю. Не понимаю, что чувствую. То ли волнующее предвкушение, то ли нервный страх. Не отрывая взгляда от коричневого осколка, я опускаюсь на унитаз. Глубоко вдохнув, приподнимаю шорты и касаюсь ноги стеклом.

Боль расползается по коже вместе с царапиной, и я медленно выдыхаю сквозь дрожащие губы. Я чувствую нездоровое удовлетворение. Я продолжаю, оставляя на себе еще несколько царапин. Из некоторых пунктиром проступает кровь, и все выглядит так, будто это рисунок, а не мое тело.

Закусив губу, я режу себя все сильнее и сильнее, плачу от боли и вида крови, но остановиться не могу. Я вскрикиваю, потому что это очень больно, и подскакиваю, роняя осколок на кафель. По ногам стекают красные струйки, собираются в лужицу на полу.

Раздается стук в дверь.

– Что там у тебя там происходит? – глухо кричит Том и дергает ручку.

– Ничего, – горько всхлипываю я, понимая, что таким ответом сделала только хуже.

Он начинает ломиться в дверь, я зажимаю ногу рукой, сдерживая болезненный вопль.

– Открывай! – требует Том.

– Не открою, оставь меня!

– Открой эту сраную дверь, Белинда!

Пытаясь прогнать слезы, я зажмуриваюсь и хромаю ко входу. Берусь за ручку в надежде, что Том перестанет, но из-за крови ладонь соскальзывает.

– Том, пожалуйста… – хнычу, – я справлюсь сама, все хорошо, пожалуйста, уходи…

– Открывай сейчас же, или я эту дверь нахрен выбью!

– Не выбьешь, – хрипло говорю, теряя равновесие и скатываясь по двери на пол. – Так только в кино бывает… оставь меня в покое…

Становится тихо. Я всхлипываю, отползаю к стене и смотрю на дорожку из красных капель, что оставила за собой. Благодарю бога за то, что Том прекратил. Я не знаю, что делать, голова кружится, а в теле такая легкость, будто я полупрозрачная. В глазах темнеет, и я почти теряю сознание, как вдруг дверь щелкает и открывается.

Я вздрагиваю, оборачиваясь на звук. Том замирает и ошарашенно говорит:

– Что ты наделала?..

Моя попытка ответить оборачивается жалобным плачем.

– Боже, Белинда, – растерянно шепчет Том, падая на колени.

Я стираю слезы ладонью и только потом понимаю, что она была в крови. Том секунду смотрит на мои ляжки, на кровь, а потом быстро снимает футболку и обвязывает ногу, перетягивая самый глубокий порез.

– Больно, Том, – всхлипываю я, чувствуя, как ткань давит на рану.

– Потерпи, – говорит он, – потерпи немного, совсем чуть-чуть.

Том лезет в карман и достает телефон, делая вызов и прижимая трубку плечом. Он берет меня на руки, отчего по ногам проходят новые вспышки боли. Где-то на периферии сознания я слышу тихое: «Служба спасения, здравствуйте».

Служба спасения. Неужели все настолько серьезно, что Том вызывает службу спасения? Он что-то говорит про несчастный случай, а потом называет наш адрес. Параллельно кладет меня на кровать, а я пытаюсь сопротивляться.

– Кровь, – шепчу, – Том, кровь…

– Это неважно. – Он нависает надо мной и отбрасывает телефон в сторону.

Грудь судорожно вздрагивает от рыданий, я смотрю в его испуганные глаза. Закрыв лицо ладонью, я говорю:

– Я себя ненавижу…

И снова плачу, переместив руку на лоб.

– Я сейчас, – быстро говорит Том и отходит.

Я переворачиваюсь на бок, утыкаясь носом в простыни и глуша ими рыдания. Он так сильно испугался из-за меня… Что я за чудовище? Зачем я так себя веду, зачем так с ним поступаю?

– Эй, – Том возвращает меня обратно на спину, – я сейчас все перевяжу, постараюсь как можно аккуратнее…

– Мне так больно, – выдыхаю я, – пожалуйста, сделай что-нибудь!

– Я не могу ничего больше, милая, это все.

Я сжимаю зубы, через силу киваю и говорю:

– Ладно. Ладно, да, я понимаю.

Том возится с моими ногами, а я беззвучно плачу. Больно. Больно и невыносимо стыдно. Когда он заканчивает, мокрым ватным диском протирает мне лицо и руки. Потом касается щеки и говорит:

– Терпи, Белинда, слышишь? Врачи сейчас приедут, они тебе помогут, и все будет хорошо. Только не отключайся, ты поняла?

Я киваю. Том запускает руки мне под спину и прижимает к груди. Я бессильно опускаю ладони ему на плечи.

– Черт, прости меня… прости меня, прости, – шепчет мне на ухо, – это я виноват, я.

– Ты не виноват, – тихо отвечаю.

– Я должен был помочь тебе иначе. И не стоило тебе грубить…

– Том… – я изо всех сил пытаюсь двигать пересохшими губами, – ты тут ни при чем…

Он горько вздыхает. Гладит меня по подбородку. Касается лба губами и несколько раз говорит, что любит. А в моей душе поселяется отчетливое чувство, что я этого недостойна. Недостойна его любви.

34

В комнате полумрак. Единственный источник света – телевизор, на котором крутится детский мультик. Вытянув ноги и подперев щеку кулаком, я безразлично смотрю в экран. Маленькая пучеглазая рыбка на нем говорит: «Привет, я Дори, и у меня проблема с краткосрочной памятью».

Я даже не пыталась включить что-то серьезное, побоявшись наткнуться на триггер. В мультфильме вряд ли кто-то будет пить, или курить, или делать что-то еще, что окунет меня в воспоминания, запустит желание и паническую атаку.

Рыбка снова повторяет: «Привет, я Дори, и у меня проблема с краткосрочной памятью».

Я слегка подгибаю ноги и зажмуриваюсь от боли, которую вызывают даже минимальные движения. Мне наложили четыре шва. Три маленьких стежка на одной ноге и один длинный шов на другой. Из-за исколотых рук сильное обезболивающее мне не дали, так что я глотаю обычный ибупрофен и терплю.

Капельницу ставили прямо в кисть, потому что на сгибах локтей вены найти не смогли. Те несколько часов, которые я провела в больнице, были просто кошмарными. Меня хотели оставить в стационаре на три дня, расценив такие порезы как попытку суицида, но я отказалась, так что мы отправились домой.

Там меня ждал новый кошмар: залитая кровью спальня и ванная. Почему-то мне казалось, что крови было не слишком много, но на деле она забрызгала даже стены. Том просто закрыл туда дверь и сказал, что разберется позже, но в сознании эта картина осталась надолго.

Я слышу на лестнице шаги. В полной темноте Том спускается со второго этажа и подходит ко мне, присаживаясь на журнальный столик и закрывая собой телевизор. Найдя пульт рукой, я ставлю фильм на паузу.

– Как ты? – спрашивает он.

– Нормально, – киваю, не желая говорить правду и опять доставлять ему дискомфорт.

Том оглядывает мои перевязанные ляжки, где на бинтах немного проступила кровь. В темноте она выглядит совсем черной. Я говорю:

– Все нормально, почти не болит.

У Тома такое печальное лицо, что у меня щемит в груди. Он мне не верит. С такими швами не может быть не больно, и он это понимает. Но у него как будто нет ни капли сил, чтобы подыграть мне, и у меня разрывается сердце. Он такой усталый из-за меня. Я довела его.

– А ты как? – спрашиваю.

Том игнорирует вопрос и говорит:

– Слушай, Белинда, мне надо тебе кое-что сказать.

Меня сжимает страх, но я пересиливаю его:

– Да, конечно, что именно?

– Я люблю тебя, – признается, не отводя глаз, – ты и сама это понимаешь… Я люблю тебя, и мне правда очень тяжело смотреть на то, как ты себя убиваешь. – Том делает паузу, ему тяжело говорить. – Я не властен над тобой и не могу тебе что-то запретить или на чем-то настоять. Но я могу попросить тебя сделать выбор и, надеюсь, ты меня поймешь.

– Ага… – хмурюсь, – ну… давай.

– Выбирай: либо я, либо наркотики.

– Это ультиматум, а не выбор, – говорю, опешив.

– Пусть так. Но если ты меня правда любишь, то приложишь все усилия, чтобы бросить. А если тебе так нужны наркотики, что ты даже не готова бороться, то это без меня.

Я сглатываю. Горло сжимается в спазме, так сильно, что я не могу говорить. Еле выдавливаю:

– То есть, – голос срывается, – ты бросишь меня, если я ничего с этим не сделаю и продолжу употреблять?

Том сжимает челюсти и смотрит на меня исподлобья.

– Я не хочу с тобой расставаться, но по-другому не могу.

Я смотрю на бинты на ногах. В голове адский шум, к лицу приливает кровь, и я пытаюсь не моргать, чтобы в который раз не заплакать.

– Я пойму любой твой выбор, – вымученно продолжает он.

– Полная чушь, – отмахиваюсь, – неужели ты правда считаешь, что я могу выбрать наркотики? – поднимаю на него глаза.

– Я считаю, что тебе надо хорошо подумать, – пожимает плечами. – Тебе придется решить, хочешь ли ты вылечиться.

Я не пытаюсь спорить, потому что понимаю: до такого ситуацию довела я сама. Если Том вынужден сделать ультиматум, значит, я уже почти безнадежна.

– Это очевидно, конечно, я выбираю тебя, – говорю.

Том хмурится. Отвечает:

– Это должны быть не просто слова, ты же понимаешь.

– Да, я прекрасно понимаю. Справляться с зависимостью и все такое… но с чего-то же это должно начинаться.

Мы молчим. Мне страшно: я не помню, как это – не употреблять наркотики. Я боюсь ощущения неукротимого желания, но еще больше боюсь остаться без Тома. Или я боюсь этого одинаково, не знаю… Но выбрать наркотики – это значит расписаться в своей слабости. Это неправильно и не приведет ни к чему хорошему.

Встретившись с ним глазами, говорю:

– Я выбираю тебя, я уже сказала.

– Хорошо, – кивает Том и держит паузу. – Белинда… я знаю, сейчас ты не захочешь меня слушать, но очень прошу тебя сделать это.

Какое-то время он молчит, подбирая слова.

– Все зашло слишком далеко… все слишком серьезно. Если раньше я еще верил, что ты справишься сама, то сейчас… после уколов… – Он зажмуривается, словно ему больно. – Возможно, и правда стоит лечь в клинику, где тебе помогут профессионалы.

Я замираю от страха. Он думает, что у меня больше нет шансов справиться. Он думает, что я не смогу сделать этого сама. А если Том думает так, то, скорее всего, это правда. Но я не хочу в это верить, я не хочу знать, что безнадежна. Нет, все намного легче, чем выглядит со стороны, я это знаю, я уверена в этом, я уверена…

– Ты знаешь, я не буду заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь, – говорит он. – Но я прошу тебя подумать об этом, Белинда. Тебе будет очень сложно. Я буду рядом, но по большей части ничем не смогу тебе помочь.

Лечь в рехаб для меня – это признаться самой себе, что я слабая, что не справилась. Признаться себе и всем вокруг в том, что я отброс общества, низшая его прослойка. А еще папа узнает. А я не могу этого допустить.

– Том, я смогу сама, клянусь тебе. Я справлюсь. Мне не нужна реабилитация, правда… прошу, поверь мне, дай последний шанс!

Звучит так, будто я клею свои обещания на сопли, и они вот-вот отвалятся. Думаю, Том тоже понимает, как жалко это звучит. Он тяжело кивает, будто заранее знал мой ответ. Он даже не пытается скрыть, что не верит.

– Хорошо, – коротко говорит.

Я притягиваю к груди диванную подушку и обнимаю ее, пока Том садится на диван рядом. Я чувствую ужасную обиду. Он и правда сказал мне это, и правда поставил ультиматум. Это правильно, и я приняла правила игры, но чувство унижения обжигает легкие.

– Что смотришь? – спрашивает Том, даже не повернувшись ко мне.

– «В поисках Дори», – отвечаю в подушку и нажимаю на пульте «play».

– Я посижу с тобой?

– Конечно, сиди.

Мы почти не шевелимся, не касаемся друг друга. На экране мелькает голубая картинка с веселыми рыбами и красочным подземным миром. Мы сидим и пялимся в телевизор, никак не контактируя друг с другом.

* * *

Через день приходит отец. После трех капельниц мне уже значительно лучше, но я все равно выгляжу как кусок дерьма. Самое стремное, что Том не предупреждает меня об отцовском визите, и я как дура в последний момент шарюсь по гардеробной в поисках одежды, которая скроет мои синяки и увечья.

Надев толстовку и через боль натянув штаны, я в страхе замираю, потому что думаю о предстоящей ссоре. Выдохнув, спускаюсь на первый этаж, в это время Том как раз открывает отцу дверь.

– Привет, пап, – здороваюсь.

Он смотрит на меня, поджав губы, и громко вздыхает. Словно говорит мне: «Я в тебе разочарован, Белинда». Сглатываю, чувствуя, как сердце покалывает. Пытаюсь натянуть рукава толстовки до пальцев, чтобы отец не видел мой тремор. Они с Томом о чем-то тихо переговариваются, а я сжимаюсь в страхе. Вдруг Том ему рассказал?

Отец проходит вглубь гостиной, я неловко следую за ним. Тишина затягивается, и я не выдерживаю:

– Может, тебе чай? Кофе?

Папа сводит брови. Говорит:

– Нет, спасибо.

Я киваю. Он продолжает:

– Боже, Белинда, иногда твои поступки просто не укладываются у меня в голове!

– Пап, ну а что еще мне оставалось делать?

– Помолчи, – он поднимает руку, – может, мы неправильно сделали, когда насильно решили увезти тебя, но какого черта ты решила, что можешь просто взять и убежать?! Ты понимаешь, что никто не стал бы закрывать тебя там, если с тобой все в порядке? Ты просто треплешь всем нервы своим поведением!

Я закатываю глаза, но молчу.

– Давайте сядем, – говорит Том.

Он садится в кресло, папа в такое же напротив, а я на диван.

– Я так устал, Белинда, от тебя и тех проблем, которые ты доставляешь!

– Пап, хватит так говорить, – потупив взгляд, прошу я.

– А как еще говорить? Пытаться что-то с тобой сделать – невозможно! Теперь это, – отец тыкает в меня пальцем, сам смотрит на Тома, – твоя ответственность!

– Я сама несу за себя ответственность, – тихо говорю.

– Хорошо, что ты это понимаешь, только толку от этого никакого, – ругается папа.

Мы погружаемся в тишину. Я поднимаю глаза на Тома, он тоже кидает на меня напряженный взгляд.

– Так, ладно, – вздыхает отец, – мы уже обсуждали это с Томом, теперь скажу тебе. Вы оба взрослые люди, я прав, Белинда?

– Да, – напряженно отвечаю.

– И можете делать что хотите. Я не буду запрещать вам то, что нужно было предотвращать.

Я удивленно смотрю на отца. Не верю в то, что он говорит.

– Нет в этом никакого смысла, – отец прикрывает глаза рукой, – но если хочешь знать, что я об этом думаю, – смотрит на меня, – то я думаю, что это полная херня, и мне это не нравится.

Я немного выпрямляюсь, почувствовав облегчение. Смотрю на Тома, на отца, пытаюсь уложить в голове то, что он не против наших отношений.

– И я никогда не пойму, зачем тебе это надо, – обращается он к Тому, – но ладно, я давно уже не понимаю, что у тебя в голове.

Мне становится обидно. Он просто любит меня, вот и все, а любовь никогда не поддается объяснению.

– В общем, мне плевать, что у вас там происходит, но, – папа делает паузу, смотрит на меня, прищурившись, – но ни одна живая душа не должна об этом знать, понятно? Если хоть кто-то узнает, если хоть что-то просочится в интернет, тогда будем решать все по-другому.

Я хмурюсь, возмущаясь:

– И в чем смысл? Какая разница? Все равно рано или поздно все узнают!

– Будем надеяться, что рано или поздно у вас все закончится. Лучше раньше, конечно.

Я задыхаюсь от его слов. Становится так горько и обидно, что я не могу ничего сказать. Такого поворота я совсем не ожидала.

В разговор вмешивается Том, пытаясь успокоить меня:

– Слушай, так надо. По крайней мере пока. Потом мы решим это, но сейчас и правда нужно быть аккуратными.

Закусив губу, я говорю ему взглядом: «От тебя я такого не ожидала».

Отец, поняв это, раздраженно говорит:

– Ты действительно не понимаешь, что будет, если эта тема поднимется? Если общественность узнает, что он спит с малолеткой?

– Я не малолетка!

– Малолетка! Тебе восемнадцать, ему тридцать три. Это ненормально, и люди больше не закрывают на такое глаза. Все, что мы делали пятнадцать лет, пойдет крахом из-за твоей дурацкой прихоти? Нет, Белинда, либо ты играешь по таким правилам, либо вообще не играешь.

Я утыкаюсь взглядом в колени. Да, я понимаю, о чем он говорит. Культура отмены и все такое. Мне хочется закричать, какого черта мы вообще должны думать о том, что скажут люди, но… но в этом смысл их работы. Быть хорошими для тех, кому можно себя продать. Я ненавижу это дерьмо и не понимаю, как можно выбрать такую жизнь, но что я могу, кроме как смириться и принять это?

– Ладно, – говорю отцу, – хорошо. Я все понимаю, понимаю, что это ваша работа. Если так надо, мы будем делать так. Будем осторожными.

Отец расслабляется. Еще какое-то время читает нотации, о чем-то говорит с Томом, а потом уходит, сославшись на занятость. Я чувствую себя ужасно, отец опять ограничил часть моей жизни, и на этот раз я не могу просто взять и убежать. И Том, бессильный перед обстоятельствами, стал для меня открытием.

– Не расстраивайся так сильно, – говорит Том и садится на диван рядом со мной.

– Меня просто бесит, что мы не можем делать то, что хотим.

– Мы и так нигде не светимся, по сути ведь ничего не изменится, – обнимает он меня за плечо и смотрит в глаза.

– Все равно мне не нравится, что мы себе не принадлежим.

Том гладит меня по руке и поджимает губы.

– Знаешь, я подумал, мы можем куда-нибудь съездить. Было бы неплохо отвлечься от всего, что происходит.

Я чувствую, как страх отказа от наркотиков захлестывает меня. Нет, нет, нет… мне это не нужно. Мне это не нужно, мне нужна трезвая жизнь.

– Какой твой любимый город? – спрашивает Том.

– Ты будешь издеваться, – усмехаюсь я.

– Я не буду так делать.

– Ладно, не будешь. Нью-Йорк. Мне больше всего нравится Нью-Йорк.

– Хорошо, – кивает Том, – тогда полетим в Нью-Йорк.