Текст книги "Три секунды до"

Я допиваю один бокал, беру следующий. Стоять на месте становится холодно – плечи подрагивают. Нос и пальцы ледяные, но я ничего не делаю, чтобы согреться. Холод хоть как-то отвлекает меня от злости.

Я делаю глоток и снова думаю о Марте. О том, какая она идеальная. Настоящее воплощение всех стереотипов. Мы с ней абсолютно разные. Настолько разные, что меня начинает мутить. Наши с Томом отношения кажутся бредом. Иллюзией, которая развеялась, когда мы сюда пришли. Когда он смотрит на нее так же, как смотрел на меня, я думаю, что сошла с ума и все себе придумала. Ну как он может встречаться со мной? Это же просто смешно.

Интересно, если бы Марта не бросила Тома, бросил бы он ее? Конечно нет.

Том подарил Джоуи барабанную установку. Она была очень красивая и дорогая, возможно, даже слишком дорогая для шестилетнего ребенка. Это стало главным событием вечера, и все с замиранием сердца наблюдали, как Джоуи радуется и кидается Тому на шею.

Единственное, о чем думала я, это количество людей, которые любят Тома и которым он нужен. Все они стояли здесь, и их было так много… Как мне не затеряться среди них? Вряд ли я когда-нибудь буду у него на первом месте.

Дело шло к вечеру, когда я вливала в себя очередной бокал вина и вдруг заметила отца. Я двинулась к нему, а он сделал шаг в сторону, и рядом с ним я увидела… маму. Оступившись, я замерла. Колени задрожали, горло словно сжали в кулак. Тело обдало ледяным страхом. Я должна была развернуться и убежать, но онемела и не могла двинуться. Ее глаза бегали по помещению, и друг она наткнулась на меня.

Мама глазами подозвала меня к себе, и я, как послушная собака, пошла.

Это решение было словно рефлекс. Я не могла ему сопротивляться. Понимала, что в моей власти развернуться и уйти со двора, да хоть со всей вечеринки, сесть в такси и послать мать к черту, но не сделала этого. Ее сила надо мной была слишком велика.

– Мы с твоим отцом как раз обсуждали твой последний побег из дома, – усмехнулась она.

– Зачем ты пришла? – спросила я.

– Мне нельзя прийти на день рождения сына своей подруги?

– Вы с Мартой не подруги.

Мама проигнорировала это.

– Ты повела себя как полная свинья, Белинда.

– Ты избила меня! Как, по-твоему, я должна была себя вести?!

– Я не просто так сделала это! – зашипела мать. – Ты наркоманка и была под кайфом! В твоих карманах я нашла наркотики!

Я почувствовала испепеляющий страх и сказала, обратившись к отцу:

– Клянусь тебе, я понятия не имею, о чем она говорит!

– Заткнулись обе! – рявкнул он.

У меня затряслись руки. Я бы снесла ей голову, лишь бы только отец ничего не узнал про наркотики. Я так боялась лишиться тех крупиц любви, что могла получать от отца хотя бы иногда… Я не хотела, чтобы он еще больше отстранялся, чтобы разочаровался во мне.

– Пап, я была пьяна, но не под наркотиками, – тихо сказала я, жалобно глядя на него.

– Ничтожество, – выплюнула мать, – хоть раз в жизни ответь за свои поступки, возьми ответственность!

– Линда, заткнись! – прервал папа. – Прекрати ее оскорблять! Ты за этим сюда пришла, поиздеваться над ней и насладиться этим?

Люди рядом с нами начали оборачиваться. Еще бы, Шнайдеры опять устроили скандал.

– Конечно, как я могла подумать, что ты встанешь на мою сторону и сделаешь для нашей дочери так, как лучше! Это все итог твоего воспитания, Билл, твоего образа жизни!

– Ты опять возводишь все в абсолют, – шикнул отец. – Когда-нибудь ты начнешь замечать проблему в себе? Видеть и белое, и черное?

Я вздохнула с облегчением, понимая, что они ушли от темы. Отец считает мать сумасшедшей, а потому ни за что не поверит ей. Есть только один человек, который мог бы подтвердить ее слова – это Том, но я знаю, что он будет молчать.

– Где ты живешь? – спросила мама, выдергивая меня из размышлений.

Я впадаю в ступор, отец не спешит вмешаться. Молчание затягивается. Решив не врать, я отвечаю:

– У Тома.

– У Тома?! – вскипает она. – Что ты у него забыла?!

– Мы друзья, – говорю, пытаясь справиться с бешеным сердцебиением.

– Да? Ну и насколько близко вы дружите?

– Мама, прекрати!

– У тебя есть свой дом, ты должна жить в собственном доме, а не шляться по мужикам!

Наконец-то встревает отец, делая небольшой шаг и прикрывая меня плечом.

– Линда, прекрати нести чушь! Я куплю ей квартиру, и она будет жить отдельно.

– Купишь квартиру, – передразнивает мать. – Небось и деньги ей будешь давать, чтобы она покупала наркотики?

Почувствовав страх разоблачения перед отцом, я выпалила:

– Я не покупаю наркотики!

– Все, Белинда, иди отсюда, – раздраженно махнул рукой отец. – Нормального разговора у нас не получится.

– Если бы ты хоть раз послушал меня, – начала мать, – может быть, в нашей жизни все было бы по-другому.

Папа мягко подтолкнул меня, и я отошла, расстроенная тем, что вообще подходила. Зачем, если все наши разговоры всегда сводятся к одному – оскорблениям и пустым спорам…

Резко заболела голова, и я вышла на улицу, чтобы проветриться. Дети бегали по траве, неподалеку от них общались взрослые. Я видела, как Марта следит за Джоуи.

Я прошла вглубь двора и встала у фуршетного стола с тортом, свечи на котором Джоуи задувал полчаса назад. Я попробовала съесть кусочек, но аппетита не было. Отставив тарелку, я огляделась и увидела Тома, что-то сказавшего Марте. Она пожала плечами, а он отошел к дивану и взял с него плед. Потом развернул его и опустил ей на плечи, поправив так, чтобы тот не упал. Она улыбнулась ему, а он – ей.

Тело бьет крупная дрожь. Я сжимаю в руках бокал с вином и не моргая смотрю перед собой. Очень злюсь. Ужасно злюсь на Тома за то, что он так поступает. Накрывает Марту пледом, говорит ей комплименты, весь вечер делает вид, что меня не существует… От злости хочется плакать. Я ничего не могу с этим сделать, ведь если он хочет быть с ней – он будет с ней, а не со мной.

– Ты вся дрожишь, – слышится голос над ухом, и я вздрагиваю.

Том кладет руки мне плечи, а я сжимаю челюсти и отворачиваю голову – пытаюсь сдержать гнев и желание на него закричать.

– Тебе холодно? – снова говорит он, пытаясь заглянуть мне в лицо, но я снова отворачиваюсь.

– Белинда?

Я веду плечами, пытаясь освободиться из его рук. Он убирает их, но ненадолго – снимает с себя пиджак и накидывает мне на спину. Я хочу снять его, но Том мешает.

– Эй, что с тобой?

Ничего, хочу ответить я. Ничего, просто ты урод, который забыл обо мне на весь день, а сейчас почему-то вдруг вспомнил. Я в порядке, просто только что ты накрывал пледом Марту, а теперь делаешь то же самое со мной.

– Бельчонок? – взволнованно говорит Том, чем еще сильнее меня раздражает.

Я поднимаю на него злой взгляд, и он настороженно хмурится.

– Давай отойдем и поговорим, – отвечаю.

Он отпускает меня, не понимая, что происходит, но явно чувствуя мою взвинченность.

– Пойдем.

Том берет меня за локоть и ведет за собой. Мы заходим в дом, и там я вижу взгляд матери, которым она следует за нами. Меня это тоже невыносимо раздражает, чего она пялится? Мы идем по темному коридору первого этажа, а потом Том открывает дверь в гостевую спальню, и мы оказываемся внутри.

Закрыв дверь и не включив свет, он спрашивает:

– Что происходит?

– Что происходит? – переспрашиваю. – Что происходит, ты серьезно?! Это я должна спрашивать, какого хрена вообще происходит!

Том скрещивает руки на груди. В темноте я плохо вижу его лицо.

– Так, – глубоко вздыхает он, – или ты говоришь нормально, или я ухожу отсюда.

Его голос за секунду становится твердым. Я пугаюсь, говорю:

– Почему ты… почему… – Слезы душат меня и не дают говорить. – Почему ты так себя ведешь с ней… улыбаешься ей, смотришь на нее, да ты флиртуешь с ней! У меня на глазах!

Том замирает, даже в темноте я вижу его распахнутые глаза.

– Ты про Марту говоришь? Ты совсем с ума сошла?

– Ты до сих пор ее любишь, да?

– О господи, – Том трет глаза рукой, – что ты несешь?..

– Ты ее любишь, – киваю.

– Боже, нет! – рявкает он, и я подпрыгиваю. – Нет, не люблю, какие еще очевидные вещи мне озвучить? Ты прикалываешься или правда ничего не понимаешь?

Я деревенею, не могу сдвинуться.

– Что мне надо понять? – тихо спрашиваю.

– А то, что дело не в Марте, а в Джоуи. – Он вскидывает руки. – Твою мать, Белинда! Я просто пытаюсь вести себя мило, показать ей, что я не псих, что не в бреду и в состоянии нормально общаться!

Злость начинает отступать, и я сглатываю, судорожно дернувшись.

– Я из кожи вон лезу и разыгрываю этот долбаный спектакль, чтобы потом она написала в соцслужбе, что я нормальный и могу видеться с сыном. Чтобы ее сраному мужику, не дай бог, не взбрело в голову взять над Джоуи опеку. Они уже живут вместе, а тебе не понять, что такое, когда твой ребенок живет с чужим человеком!

Я сморкаюсь, прячу от него глаза. Говорю:

– Мне правда не понять, Том, прости…

Повисает пауза. Напряжение ослабевает, я слышу:

– И ты меня прости… Ты правда не должна задумываться о таких вещах, и мне нельзя срываться на тебя из-за этого…

Том тихо подходит ко мне и аккуратно обнимает. Я утыкаюсь носом ему в грудь и несмотря ни на что расслабляюсь, словно почувствовав себя дома.

– Я дура, – коротко говорю.

– Ты не дура, – отрицает Том.

Я просовываю руки в его пиджак, который до сих пор висит на плечах, как бы говоря: «Спасибо, я оценила». Потом обнимаю его за спину. Как хорошо снова знать, что он мой, что он не предавал меня, что у нас все в порядке…

Я смотрю на Тома снизу вверх, потом кладу руки на плечи и приподнимаюсь на носочки. Облизываюсь и влажными губами касаюсь его губ. Как прекрасно после целого дня порознь снова касаться его. Я люблю его до боли в груди и не смогу без него жить. В голову начинают лезть фантазии, меня охватывает возбуждение. А что, если нам заняться этим здесь?

Я провожу рукой по телу Тома от ключиц до ремня. Кладу ладонь между ног и натыкаюсь на каменный стояк. Опешив, я замираю.

– Потерпи до дома, осталось немного, – шепчет он.

– Но у тебя стоит, – глупо говорю я.

– У меня всегда встает, когда ты меня целуешь.

Я закусываю губу и начинаю гладить его рукой. Том прикрывает глаза.

– Не здесь, Белинда…

– Давай я сделаю тебе минет?

Том вздыхает. Я продолжаю:

– Давай же! Я не умею, но ты мне скажешь как, ладно?

– Ладно, – коротко говорит он и нажимает мне на плечи.

Я опускаюсь на колени и расстегиваю его ремень, справляясь не только с пряжкой, но и со своими трясущимися руками. Потом пуговица, ширинка… Я так волнуюсь. Когда на Томе не остается ничего, я поднимаю глаза вверх, как бы спрашивая, что делать дальше.

– Возьми рукой, – направляет Том.

Я делаю, как он говорит. Провожу по всей его длине ладонью, один раз, второй…

– Теперь языком, – слышу сверху.

Медленно касаюсь его члена и облизываю. Начинаю нерешительно, но от громких вздохов Тома быстро понимаю, что делаю все правильно. Мне так нравится слышать его, знать, что он стонет благодаря мне… Я решаю идти дальше и беру его в рот. Все под контролем, я видела это в порно. Надо просто сделать так же, как там.

– Стой, – говорит Том и кладет руку мне на подбородок, отстраняясь. – Не надо так всасывать, ты же не пылесос, – усмехается он, – это неприятно.

Я чувствую стыд и то, как пылают щеки. Он притягивает мою голову обратно и медленно входит. Я сдерживаю тошноту, но мне все нравится. Мне нравится, когда ему приятно, даже если меня от этого тошнит.

Том держит меня за затылок и качается туда-обратно. Я прикрываю глаза, задираю голову, глажу его языком. Слюна стекает изо рта на подбородок. Он так тяжело и громко дышит… меня ужасно это заводит. Я кладу ладони ему на талию, чтобы взять в свои руки немного контроля и ускорить темп.

– Можно я кончу тебе в рот? – сквозь вздохи спрашивает Том.

Я секунду смущаюсь, но потом слегка киваю. От долгого стояния на полу болят колени, и я думаю, что сейчас все закончится, но в этот момент происходит что-то совершенно из ряда вон выходящее.

Открывается дверь. Из коридора на нас проливается свет.

30

Я отскакиваю от Тома как ошпаренная, от шока не помню, как поднимаюсь на ноги. Он отворачивается и пытается застегнуть штаны. Вытерев рот рукой, я смотрю в дверной проем – там стоит мать, а из-за ее плеча я вижу отца.

Сердце проваливается в пятки. Вот черт. Дерьмо.

– Я все объясню, – хрипло говорю я и вскидываю руки.

Повисает тишина. Я смотрю на родителей, в не моргающие глаза отца. На лицо матери, на котором шок за секунду сменяется злостью. Ее ноздри раздуваются, руки сжимаются в кулаки. Я хочу как-нибудь оправдаться, но она подлетает ко мне и замахивается. Я не успеваю увернуться, и ладонь прилетает мне по уху.

– Что ты собралась объяснять, а? Думаешь, мне что-то непонятно?!

– Прекрати ее бить! – рявкает Том, закрывая меня собой и хватая маму за руки.

Она пытается вырваться и орет:

– Нашелся, защитник! Ты гребаный педофил, убери от меня руки!

– Он не педофил, мама! – срываю голос. – Мне восемнадцать!

– Опусти меня! – кричит мать, а потом обращается к отцу: – Что ты стоишь как истукан, сделай что-нибудь!

Я смотрю на папу, но его взгляд абсолютно стеклянный, словно неживой.

– Прекрати орать, Линда, – со злостью говорит Том и встряхивает мою мать. – Твоя дочь – взрослый человек, она может делать все, что захочет.

– Извращенец! – кричит она и бьет Тома ногой по лодыжке, от чего тот чертыхается и выпускает ее из рук.

Она тут же вцепляется в меня и тащит вперед; я упираюсь, но проскальзываю по полу.

– А я тебе говорила, – обращается она к отцу. – Я тебе говорила, Билл! Это все твоя вина! Твою дочь оттрахал твой же друг, и ты это допустил!

– Мама, не говори так! – кричу я, чувствуя, как тяжело становится держаться на ногах.

– А ты вообще молчи! – Она впивается в мою кожу ногтями и вновь тащит за собой. – Мы идем домой, а потом ты отправишься в клинику, подальше от своего папаши и этого урода.

– Нет, нет, нет! – дрожащим голосом повторяю я, сопротивляюсь, цепляюсь за Тома, а он пытается удержать меня, и все превращается в какую-то сплошную кашу из криков, рук, боли и слез.

– Что здесь происходит? – слышу голос из коридора. – Что за шум?

Я смотрю в проход: это Марта.

– Твою мать, – выдыхает Том и отпускает меня, срываясь из комнаты.

– Твой бывший муж – чертов педофил! – кричит мама.

Том пытается увести Марту прочь и говорит:

– Это не то, что ты думаешь.

Она хмурится и уходить не собирается.

– Что вы здесь делали? – спрашивает.

Мама тащит меня из комнаты; я вижу отца, который пятится назад и до сих пор не может ничего сказать.

– Папа, – скулю я, – пожалуйста, пап… Она меня убьет, просто убьет!

Слезы катятся по щекам, мне вдруг становится до дрожи страшно от того, что она со мной сделает, если мы окажемся один на один в закрытом помещении.

– Папа! – еще раз пытаюсь я, и он наконец приходит в себя и бросается к нам.

– Она поедет со мной! – Он вырывает меня из рук матери. – И будет жить со мной, с тобой никуда не пойдет!

– Ты чего-то не понял, Билл? – Мама тоже ударяется в слезы. – Она трахалась с твоим другом! – показывает пальцем на Тома. – Она! С ним!

Я смотрю в ту сторону, куда показывает мама. Марта и Том выясняют отношения. Отец берет меня за предплечье и выводит из коридора во двор. Я начинаю рыдать от облегчения и едва замечаю, как все присутствующие на нас смотрят. Отец выходит за ворота, слышится звук сигнализации.

Мы садимся в машину, и он резко выезжает на дорогу. Я прислоняюсь виском к окну, закрываю лицо ладонями. До ужаса стыдно, просто обжигающе и невыносимо стыдно, но я так рада, что отец забрал меня из этого ада…

Мы несемся по пустым дорогам с бешеной скоростью, выезжаем на Бэй-Бридж и покидаем Окленд.

– Ты теперь живешь в Сан-Франциско? – тихо спрашиваю.

– Да, – говорит отец.

Мы проезжаем мост и оказываемся в другом городе. Я заламываю пальцы, долго решаюсь, но говорю:

– Пап, прости… мы хотели тебе сказать, правда…

Отец сжимает руль, но молчит. Я знаю, он всегда так делает: пытается успокоиться, а потом уже разбирается. Но я так не могу, не могу сидеть с ним рядом и не понимать, о чем он думает.

– Все не так, как сказала мама! – всхлипываю. – Я его люблю, мы встречаемся…

– Господи! – рявкает отец, ударив по тормозам. Я еле успеваю выставить перед собой руку, чтобы не впечататься в приборную панель.

– Твою мать! – кричит он и бьет ладонями в руль. – Черт! Замолчи, Белинда! Закрой свой рот! Ничего мне об этом не говори! Ничего, ни слова, иначе поедешь к матери!

Я вжимаюсь в кресло. Пытаюсь усмирить дрожь в теле. Мы стоим прямо посреди дороги, отец не съезжал на обочину. Он громко дышит, приглаживает волосы, закрывает глаза. Когда успокаивается, снова набирает скорость. Оставшуюся поездку до его дома я не произношу ни слова.

* * *

В кармане пиджака Тома я нахожу пачку сигарет. Она полупустая, с зажигалкой внутри. Открыв окно в спальне, в которой отец сказал ложиться, я курю. Окна его квартиры выходят на одну из главных улиц Сан-Франциско. Ночь, я смотрю на трамвайные пути и темную дорогу, уходящую по холму высоко вверх.

Завернувшись в пиджак, я засыпаю. Запах Тома успокаивает, укутывает теплом. Я почти спокойна. Я не у матери, меня не избили. Отец не отправит меня в лечебницу, и я смогу вернуться в Окленд.

Утром выяснятся, что папа не собирается отпускать меня на свободу. Он закрывает квартиру на ключ и уходит. Сначала я безуспешно пытаюсь выбраться, а потом начинаю злиться.

На кой черт надо было увозить меня от матери, чтобы потом все равно закрыть?! Почему они вечно хотят меня контролировать?! Я была уверена, что так поступит мама, но не папа…

От злости я начинаю метаться по квартире. Хочется что-нибудь разбить, как-то насолить ему. Но такие вещи моего отца не трогают. Зайдя на кухню, я замечаю бар. Вот это уже интересно.

Я внимательно осматриваю содержимое, а потом вытаскиваю оттуда бутылку с самым старым виски. На этикетке стоит две тысячи третий год. Отлично, просто замечательно. Я беру стакан и иду в гостиную. Как будто я буду сидеть паинькой, если он запрет меня на замок. Как будто не смогу устроить неприятности в закрытом помещении. Плюхнувшись на диван, я вскрываю бутылку и наливаю. Потом пробую – такое же отвратительное дерьмо, как и все остальное виски.

Выпив несколько стаканов, я чувствую тревогу. Опьянение словно щелкает переключателем у меня в голове, и в мыслях остаются только наркотики. Где-то в солнечном сплетении возникает желание, а во рту скапливается слюна. Я встаю и поднимаюсь на второй этаж, а там иду в отцовскую спальню. Начинаю рыскать по ней, а потом плавно перехожу в ванную.

Ну должно же у него быть хоть что-нибудь, хотя бы обычный ибупрофен! Я запью пять таблеток виски и отключусь.

В шкафчике над раковиной я нахожу аптечку. Ибупрофен в ней есть, но меня привлекают другие таблетки. Вижу знакомую оранжевую баночку. Понятия не имею, что это и как действует, но хорошо помню, что доктор Хаус сидел на них. Недолго думая, я проглатываю одну таблетку, затем вторую. Аккуратно возвращаю аптечку обратно и спускаюсь в гостиную.

Сердце бьется мучительно сильно, будто работает из последних сил. Оно отдается во всем теле, особенно в ушах и глазах. Дышать тяжело, но понемногу становится легче. В зале у отца стоит виниловый проигрыватель и коллекция пластинок. Из всего старья, что он коллекционирует, я выбираю сборник хитов Дэвида Боуи. Ставлю иглу, запускается первая песня.

Потом снова валюсь на диван и принимаюсь курить сигареты Тома. Одну за одной, даже не замечаю, как скуриваю все. Чувствую спокойствие и расслабление… словно я вот-вот растаю, и от меня останется одна одежда.

Откидываю голову на спинку дивана и слушаю песню. Дэвид спрашивает, есть ли жизнь на марсе. Да, есть, и, кажется, именно там я сейчас нахожусь. Ведь если жизнь на марсе – то только такая. Хоть где-то в этой вселенной должно же быть хорошо.

Я вздрагиваю от непонятного громкого звука. Понимаю, что пластинка закончилась и “Life on mars” играла в моей голове. Я присматриваюсь и понимаю, что пришел отец и это был хлопок двери.

– Почему так накурено? – спрашивает, проходя в зал.

Я хихикаю и пожимаю плечами, разглядывая окурки на полу и столе.

– Ты что, бухая?

Я смотрю на него снизу вверх. Усмехаюсь и отвечаю:

– Да, я бухая. Выжрала твое дорогущее бухло! – Вытягиваю ногу и касаюсь бутылки, стоящей на столе. Она звонко падает и выплескивается.

– Что ты здесь устроила, черт возьми?! – сердится отец.

– А на что похоже? Набухалась, и что ты мне сделаешь? Побьешь меня, как мама? Я не боюсь, можешь хоть убить меня, плевать!

– Ты совсем охренела?! – кричит отец. – Совсем охренела такое вытворять?! Ты хоть помнишь, о чем мы с тобой говорили, как ты клялась мне не пить?

– А зачем ты меня запер? – говорю и тут же начинаю плакать. – Зачем ты ведешь себя, как мама? Ты знаешь, как я это ненавижу, и все равно делаешь!

– Потому что, Белинда, я твой отец! Я здесь решаю, остаешься ты дома или идешь на улицу!

– Просто жесть… – шепчу я и всхлипываю, прикрывая глаза ладонью.

– Хватит плакать! Прекрати манипулировать слезами, думаешь, я идиот?!

Я сразу же прекращаю и сжимаю зубы. Смотрю на него с вызовом, спрашиваю:

– Ты уже говорил с Томом?

– Нет, еще не говорил.

– Хорошо, тогда скажу я: мы с ним трахались, понятно? Слышишь, пап? Том меня трахнул, а я ему позволила. Мы трахались!

Папа с отвращением смотрит на меня. Я вижу, как он свирепеет, но у моего отца хорошая выдержка, так что я добавляю, переходя на крик:

– Вставил в меня свой член без резинки и трахнул. Мне понравилось. Мы трахались, трахались, трахались!

– Замолчи! – рявкает отец и бьет по столу. – Шлюха!

Я улыбаюсь. Говорю:

– А вот и нет. Он у меня первый. Было немного больно.

– Ты отвратительна, Белинда… Ты просто отвратительна, копия своей матери!

– Правда? Уверен? А мама говорит, что я твоя копия…

Мы смотрим друг на друга так, будто готовы убить.

– Я общался с твоей матерью, – говорит он. – Она хочет отправить тебя в реабилитационную клинику в Огайо.

От того, как тупо это звучит, я начинаю смеяться. Невозможная тупость. Просто невероятная.

– Я был против, но сейчас вижу, что ты абсолютно невменяема! – продолжает он. – Знаешь что? Поедешь в долбаный Колумбус на полгода!

– Чего? – не понимаю я. – Ты прикалываешься, пап, какой нафиг Колумбус?!

– Такой Колумбус, Белинда, тот, что в штате Огайо на востоке страны. Будешь вставать там в шесть утра и весь день драить толчки. Я все сказал!

Он резко разворачивается и уходит наверх, а я кричу ему в след:

– Ну и пожалуйста! Да плевать мне, что вы хотите сделать! Мне насрать!

И все же начинаю дрожать. От таких слов мне становится страшно. Я не верю в это. Нет, папа так не поступит, никогда…

Я до ужаса боюсь оказаться в психушке. Я продам душу дьяволу, лишь бы не оказаться там. Так что я убеждаю себя, что отец блефовал. Так становится легче.