Текст книги "Три секунды до"

35

Я крепко держу Тома за плечи, а он шумно выдыхает мне в ухо. Мы в Нью-Йорке, сидим обнаженные на кровати в номере отеля. Мои ноги обхватывают его талию, а его руки – мою спину. Тело плывет и тает, после секса в мышцах растекается слабость. Том пытается перевести дыхание, прижимается сильнее и касается моего лба своим. Я слегка улыбаюсь, поднимая глаза. Внутри меня что-то переворачивается и раз за разом делает это заново, когда он обнимает меня. Близость с ним – настоящее волшебство в этом грязном, поганом мире. Том выдыхает и говорит:

– Я люблю тебя.

Закусив губу, я чувствую, как на лице появляется непроизвольная улыбка. Слышать такое невероятно. Где-то глубоко внутри я не верю в то, что происходит, не верю, что можно искренне любить меня после всех тех ужасных вещей, что я сделала. Невозможно. Такая как я недостойна любви.

Том немного отстраняется, заглядывая мне в лицо. Я прячусь, утыкаясь ему в плечо носом, кончиком чувствуя пульс во впадине ключицы.

– А как ты чувствуешь любовь? – сдавленно спрашиваю.

– В смысле?

– Ну, в прямом. Вот у меня в сердце такое чувство… будто мне больно от того, как сильно приятно. У тебя так же?

– Ты описываешь эрекцию, – коротко отвечает.

– Эрекцию? – поднимаю на Тома глаза.

– Да, я такое чувствую у себя в штанах, – усмехается он, бегая по моему лицу глазами.

– Что, получается, у моего сердца эрекция?

– Сердечная эрекция, – говорит он, и я хихикаю.

Том тоже смеется. Он приподнимает меня, пересаживая на кровать. Откинувшись на подушки, я наблюдаю, как Том скидывает на пол использованный презерватив. Потом раздвигает мои ноги, нависая сверху и медленно целуя.

Том спокойный и теплый, немного уставший, и его медленные томные ласки захлестывают сладкой нежностью. Я обнимаю его, и Том в ответ тоже. Он заглядывает мне в глаза и проводит рукой по щеке. Я чувствую себя в его руках такой маленькой и хрупкой. Ни в чьих объятиях я не была настолько хрупка. И Том держит меня, словно действительно боится навредить. Приблизившись к моему лицу, он шепотом говорит:

– Ты словно хрустальная, Белинда… Нет в этом мире ничего прекраснее тебя, но как же тебя легко разбить.

Он гладит меня по подбородку, а я прикрываю глаза.

– Том… – говорю.

– Что? – спрашивает.

– Том… Том, Том, Том.

Слышу, как он ухмыляется. Подняв глаза, продолжаю:

– Том, у тебя такое имя. Как у кота…

– Кота?

– Ну, знаешь, «Том и Джерри».

– Вот оно что, – улыбается, – а ты мышь тогда. Вечно от меня убегаешь.

Я смеюсь.

– Это ты просто плохо ловишь.

– Вообще-то я скорее пес, не кот, – подмечает Том, проводя рукой по моим волосам.

Я улыбаюсь, глажу его по щеке. Мы целуемся, а потом он приподнимается надо мной и медленно проводит пальцами от подбородка до лобка, следуя за ладонью взглядом.

Я волнуюсь от того, как он рассматривает мое тело. Том очерчивает пальцами бугорки тазовых косточек и родинки на бедрах. Ниже на ляжках перевязочные пластыри, которые мне приклеили, когда сняли швы. Том их не трогает. Знает, что они до сих пор болят. Он поднимается рукой вверх, вдоль талии и груди. Дыхание срывается от той любви, что захлестывает меня горячей волной.

Том говорит:

– Хочу, чтобы ты кое-что послушала.

– Послушала? – переспрашиваю, не понимая.

– Да. – Том поднимается с кровати, оставляя меня лежать обнаженной перед ним, сам надевает штаны. – Вставай.

Я сажусь, говорю:

– Дай мне одежду.

Том подбирает с пола свою футболку и протягивает мне. Он остается с голым торсом, и я с трудом отрываю взгляд от его красивого тела. Быстро натянув одежду, я следую за ним в гостиную.

– Я так и не поняла, что ты хочешь, – говорю.

Наш номер относительно небольшой, но зато с панорамными окнами и видом на Манхэттен. Около них стоит белый рояль, за который Том неожиданно садится.

– Ты умеешь играть на клавишах? – удивляюсь я.

– Немного, – он открывает крышку, – я написал мелодию. Думаю, из нее может получиться что-то стоящее. Пока еще никто не слышал.

Я замираю, когда из-под его пальцев начинает литься музыка. Я по первой ноте понимаю: да, это невероятно.

Том пару раз ошибается, но это ничуть не умаляет красоты мелодии. Он продолжает, и мое сердце сжимается. Это прекрасно и удивительно, но…

– Ты так больно играешь… – тихо говорю я, чтобы не заглушать музыку.

– Больно? – спрашивает он, глянув на меня и остановившись.

– Да.

– Это о тебе, Белинда.

Я смотрю на него, кусая губы.

– Обо мне?

Том медленно кивает.

– Ты написал обо мне песню?

– Не совсем.

Я молчу, не зная, что сказать. Это его работа, и он делает это постоянно, но мне никто никогда не писал песен. У Тома миллион треков, написанных под впечатлением от разных людей и очень многих девушек. Больше всего песен о Марте. Но чтобы обо мне…

– Больно, значит, – кивает Том.

– Нет, очень красиво, правда, просто…

– Я понял, о чем ты, – перебивает он. – Ладно, я запишу это и скину в чат «Нитл Граспер», что-нибудь придумаем.

Я киваю. Включив запись, Том кладет телефон на рояль и играет снова.

* * *

– А точно все будет нормально, может, все-таки пойдем днем? – спрашиваю я, натягивая на себя уличную одежду.

– Конечно, мы же на Манхэттене, – отвечает уже одевшийся Том.

Я люблю Нью-Йорк, и, прилетев сюда, не погулять было бы огромной ошибкой. Но Том наотрез отказался идти днем, и я долго уговаривала его пройтись хотя бы ночью.

– Я хотела съездить в Гарлем…

– В Гарлем? Ты что, с ума сошла? Там и днем-то опасно, о чем ты!

– Я просто хотела посмотреть. Это всего лишь район, что в нем такого? Не могут же там убивать людей средь бела дня и просто так!

Том исподлобья смотрит на меня, давая понять, что разговор окончен. Мы выходим на улицу – здесь прохладно и немного влажно, повсюду бьющие светом рекламные вывески. Том опять в толстовке и кепке, с натянутым поверх капюшоном, пытается скрыть свое лицо от окружающего мира. На выходе из отеля он сразу сворачивает в переулок.

Я поспеваю за ним, возмущаясь:

– Том! Мы что, будем ходить по подворотням? – Я огибаю огромную кучу мусора на тротуаре и хватаю его за руку.

– А это что, не прогулка?

– Эй, ну а как же Таймс Сквер, Бродвей, Седьмая Авеню?..

– Сходишь завтра без меня.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не взвыть. Я так хотела погулять с ним, так уговаривала его, но все бесполезно. Том не ходит в людные места. Затащить его туда невозможно. Я понимаю, его сразу узнают, и это опасно, но… я все же надеялась на чудо.

Я не спорю с ним. Вижу его страх и тактично не делаю вид, что ничего не понимаю. Просто соглашаюсь – я и так добилась многого. В конце концов, Нью-Йорк – это не только главный проспект и самые популярные места. Мне и так повезло быть в самом центре, тут каждая улица – произведение искусства.

Мы идем вниз, мимо Центрального парка и Рокфеллер-центра. Поднимая голову, я не вижу конца зданий, они сливаются с черным небом. Отовсюду в глаза бросается свет – красный, фиолетовый, желтый. Рассматривая вывески и магазины, я чувствую себя вдохновленной. Если мы заходим в переулки и идем мимо жилых домов, я разглядываю аккуратно подстриженные цветы на крыльцах. Да, на улицах Нью-Йорка очень много мусора, но это огромная часть его атмосферы, и мне это нравится.

Мы ходим долго и почти не говорим. Когда подходим к Чайна-тауну, проходит уже несколько часов и начинает светать. Том предлагает перейти Бруклинский мост и посмотреть на Нью-Йорк оттуда. Я соглашаюсь, но говорю:

– Ну, может, все-таки съездим в Гарлем?

– Белинда, – вздыхает Том, – скажи, ты специально ищешь неприятности?

– Вообще-то нет.

– А мне кажется, что да.

– Неужели там правда опасно?

– Там правда опасно.

Я вздыхаю. Говорю:

– Ладно, – мысленно поставив себе цель когда-нибудь побывать в Гарлеме.

Мы поднимаемся на пешеходную часть моста, там делаем пару фотографий и отправляемся в путь с Манхэттена до Бруклина.

Видя, что Том какой-то невеселый и загруженный, я говорю:

– Эй, Том?

– М?

– Оцени наш секс по шкале от одного до десяти.

Он прыскает.

– Чего? – спрашивает.

– Что слышал, – отвечаю, улыбаясь ему.

– Боже, – выдыхает он, засовывая руки в карманы.

– Слушай, мне правда интересно. Нет, серьезно, у тебя же было много… секса. Наверняка когда-то был лучше, когда-то хуже. А вот со мной как? Я же ничего не знаю и не умею. Наверное, отстой.

– Отстой – это помои, которые ты льешь изо рта, Белинда, – не задумавшись, отвечает он.

Я замедляю шаг, потому что все внутри проваливается куда-то в ноги. Обычно я не реагирую на его грубость, но в этот раз не могу сделать вид, что ничего не слышала.

– Я всего лишь хотела тебя развеселить, – говорю, смотря ему в спину.

Том продолжает идти, не замечая, что я отстала. Остановившись, я спрашиваю:

– Что-то не так?

Он оборачивается, смотрит на меня.

– Ты что, обиделась? – отвечает.

– Нет, – развожу руками, – просто с тобой что-то не так, и меня это волнует.

– Со мной все нормально.

– Неправда!

– Правда, – Том дергает плечами, – все нормально. Просто нет настроения, со мной такое бывает, ты же знаешь.

Я вздыхаю и сжимаю челюсти, отводя глаза. Да, бывает. Мы стоим в двух метрах друг от друга, но потом Том подходит и обнимает меня за плечо. Говорит:

– Десять.

– Что десять?

– Секс с тобой. Десять из десяти.

Я смеюсь. Том медленно продолжает путь, ведя меня за собой.

– Ты врешь, – отмахиваюсь.

– Нет, не вру. Я же влюблен в тебя, схожу от тебя с ума, постоянно тебя хочу. Так что секс с тобой – самый лучший на свете.

Я улыбаюсь. Том так непринужденно говорит, будто это очевидные вещи.

– Тогда я тоже скажу, – закусываю губу, – секс с тобой самый лучший из всех, что у меня был.

Том смеется.

– У тебя не было секса до меня, – напоминает он.

– Неправда, меня каждый день трахала жизнь.

Я хихикаю, смотрю в его лицо, радуясь оттого, что он улыбается. Мы проходим половину моста, когда я решаю поднять еще одну тему.

– Мне все-таки пришлось воспользоваться тем приемом самообороны.

– Когда? – хмурится Том.

– Недавно, с мамой.

– Она опять что-то с тобой сделала?

Я вздыхаю, вспоминая передрягу, в которую попала после дня рождения.

– Это неважно, – говорю, но осекаюсь: – Точнее, важно не это. Я не хотела вообще никому говорить, но не могу больше…

Мы идем по мосту, ладонь Тома на моем плече, я прижимаюсь к нему. Думаю, что могу доверить ему все что угодно, и это в том числе.

– В общем, я… когда я остановила ее, почувствовала свою силу, власть над ней, и мне… захотелось зайти дальше. Мне хотелось ее ударить. Я понимаю, как ужасно это звучит, но это то, что я чувствовала.

Мы идем, Том задумчиво смотрит перед собой. Мои слова его не напугали и не озадачили, и на душе становится легче.

– Но ведь ты не сделала этого, – говорит он.

– Мне кажется, я бы могла.

– Сомневаюсь в этом.

Я уже вижу Бруклин буквально перед собой.

– Хотеть кого-то избить – нормально, – говорит Том.

– Но не собственную же мать, – отвечаю.

– Думаю, здесь дело не в матери.

– А в чем?

Мы сходим с моста, и Том сворачивает на набережную и обзорную площадку, с которой лучше всего видны небоскребы Нью-Йорка.

– В тебе очень много агрессии, – говорит он. – Обычно ты ее подавляешь или направляешь на себя. А тут она высвободилась по-другому, и ты думала, что если кого-то ударить – станет легче.

Я смотрю под ноги. Не знаю, что чувствую, ведь он говорит очевидные вещи, но сама я их не понимаю.

– На самом деле от этого напряжения можно избавиться по-другому.

Я кусаю губы, думая, как же много Том знает того, чего не знаю я.

– В этом что-то есть, – соглашаюсь, – и что с этим делать? Пойти на бокс? Начать бить грушу?

– Нет, от этого будет только хуже, – хмурится он, – сам не знаю. Иногда так хочется кому-нибудь вмазать.

Я смеюсь. Том улыбается. Мы подходим к ограждению, я облокачиваюсь на него. Вид потрясающий: пролив и противоположный берег, на котором возвышаются блестящие небоскребы.

– Вечером тут, наверное, очень красиво, – вздыхаю я.

Уже полностью рассвело и подсветку отключили, но мне все равно очень нравится. Том пристраивается ко мне, обнимая за талию.

– Я бы хотела тут жить, – смотрю на него, – мне кажется, этот город особенный.

– Обычный, – отвечает он, щурясь от света, который отражается от стекол зданий. – Я много таких видел. Они все похожи. Я хочу жить дома, люблю Окленд.

Я с досадой поджимаю губы. Я только представила, как начинаю новую жизнь, и мы с Томом уезжаем в Нью-Йорк, заводим собаку и гуляем с ней каждое утро по тропам Центрального парка. Но это глупо, знаю. В Окленде у него звукозаписывающая студия, группа, семья.

– Ладно, так уж и быть, ради тебя я готова жить в Окленде, – шутливо говорю.

Том смеется. Тянется к моему лицу, убирает за уши волосы, которые раздувает ветер.

– Постоишь тут, я отойду ненадолго?

– Ссать захотелось? – иронизирую я.

– Если бы я хотел ссать, я бы так и сказал, – посмеиваясь, говорит он и отходит.

Я снова смотрю на Манхэттен. В утреннем свете небоскребы тусклые и размытые, и в груди поднимается тревога и тоска.

Горло сдавливает отвращением, как будто я стою в болоте, полном гадкого, вонючего дерьма, и не могу выбраться. Я мотаю головой, пытаясь избавиться от этого наваждения. Хочется удариться об ограждение лбом, только бы не чувствовать этого.

С ухода Тома не прошло и минуты, а меня уже с головой захлестнула паника. Я опять думаю о наркотиках. Лучше бы я никогда не пробовала их, чтобы теперь так не мучиться.

Возможно, Том все-таки был прав. Возможно, мне и правда стоит пройти реабилитацию. Я могу сорваться и понимаю это. Окей, сейчас мы в Нью-Йорке, и здесь мне не достать наркотики, но что будет, когда я окажусь в Окленде? Иногда терпеть настолько невыносимо, что не принять дозу невозможно.

– Эй, – окликает меня Том.

Я разворачиваюсь и не могу сдержать улыбки. В руке у него два рожка с мороженым.

– Если ты не съешь его, я буду кричать, – говорит он и отдает мне один.

– Боже… – шепчу я, – Том, ты такой…

Он заглядывает мне в лицо.

– Какой?

– Слушай, я знаю, прозвучит тупо, но я тебя недостойна.

– Это всего лишь мороженое, малышка, – усмехается он.

Я отворачиваюсь к ограждению и опираюсь на него. Том делает так же.

– Нет, правда… – говорю, – я не заслуживаю такого отношения. Я ужасно себя веду, совсем не ценю то, что ты делаешь. Могу представить, как хреново тебе влюбиться в такую суку, как я, да это же просто проклятие.

– Белинда, – вздыхает Том, – самое время заткнуть рот.

– Нет, я это все говорю не для того, чтобы ты убеждал меня в обратном, – продолжаю. – Я чувствую вину из-за того, что в ответ ничего не могу тебе дать. И просто хочу, чтобы ты знал: я это понимаю.

Том подступает ко мне и притягивает к груди. Я отвожу руку с мороженым, чтобы не запачкать его, смотрю в глаза снизу вверх.

– Хватит говорить херню, – прерывает он, прижимая меня сильнее.

Обняв Тома, я чувствую щекотливое спокойствие. Вот что мне по-настоящему нужно, вот чего я на самом деле хочу. Склонившись ко мне, он касается моих губ своими. Поцелуй сладкий и теплый, со всей нежностью, на которую мы только способны. Оторвавшись от Тома, я вдруг чувствую острое желание напакостить. Прокручиваю рожок с мороженым в руке и мажу им Тому по носу, а потом быстро слизываю.

– Ой, – говорю и начинаю смеяться.

Том морщится, но улыбается.

– Вот видишь, я ужасная, – сквозь смех подтверждаю я, стирая остаток мороженого рукой.

– И как тебя не любить?.. – шепчет Том, снова затягивая меня в поцелуй.

Мы целуемся так, будто ничего плохого между нами не было, будто я – не я, а он – не он. Будто мы никогда не ссорились и никогда не посылали друг друга. Будто он не говорил, что бросит меня, если я не брошу наркотики. Будто я не доводила его до отчаяния своим безрассудством. Все плохое вмиг уходит, и в этот момент я отчетливо понимаю, насколько сильно мы с ним влюблены.

36

Схватив Тома за руку, я протискиваюсь сквозь толпу вслед за ним. Он выдергивает ладонь и разворачивается, крича:

– Не трогай меня, тут куча людей!

Я окидываю взглядом бар. Да, тут и правда много народу, и перед тем как пойти сюда, Том говорил, что мы должны соблюдать дистанцию. Да, я все это понимаю и помню слова отца, но… я всего лишь не хотела потерять его среди людей. Не ответив, я иду к барной стойке.

Сюда Тома позвал знакомый. Это какой-то известный и крутой нью-йоркский панк-бар, о котором я, конечно же, не слышала. Людей – тьма, а интерьер самый обычный, так что я не понимаю, почему это круто.

Том с кем-то здоровается, представляет меня, но я не слышу имен – очень громко играет музыка. Довольно агрессивный и старый панк-рок, который создает не очень дружелюбную атмосферу. Я живо представляю, как кто-нибудь сходит с ума от этой музыки и начинает драться. Становится тревожно.

Том берет пиво, я тоже. Общаться мы не можем, ничего не слышно, так что я просто киваю, когда он что-то кричит. Ночь в самом разгаре, моя голова кружится от духоты, шума и выпитого алкоголя. К Тому подходят две девушки, и он наклоняется к одной, чтобы услышать ее. Она говорит ему в ухо и стучит пальцем по телефону, а Том с улыбкой кивает и делает с ними фотографии.

Я глотаю пиво, а когда девушки начинают с ним обниматься, отворачиваюсь. Все фанаты хотят обнять своего кумира, это нормально. Я бы тоже кинулась обнимать Лил Пипа, будь он жив. Я пытаюсь себя успокоить, но это не помогает, я до трясучки не хочу, чтобы Тома так трогали.

Выпив, я оглядываю бар. Внимание привлекает парень, стоящий поблизости. Я изучаю его и не понимаю, почему остановилась на нем. Он симпатичный, но мне это не интересно – вернее, интересно не это. Заглянув ему в лицо, я кое-что понимаю.

Его челюсти сжаты и ходят туда-сюда, руки трясутся, а огромные зрачки бегают по помещению. Совсем незаметно, никто и не поймет, но я… наркоманка и вижу, что он под кайфом. Я задыхаюсь и чувствую, как сердце простреливает болью. Повернувшись к бару, я ставлю на него бутылку и опираюсь руками. Перед глазами вспыхивают звезды, воздуха все меньше и нормально вдохнуть не получается. Меня охватывает паника. Сердце болит, дышать не могу…

Схватившись за грудь, я срываюсь с места и бегу к выходу из бара. Мне нужно на воздух, господи, у меня что-то с сердцем, я сейчас задохнусь! Я пропихиваюсь через толпу, Том нагоняет меня, пытаясь остановить. Кричит:

– Ты куда?!

Я глотаю воздух ртом, пытаясь что-то сказать, но не могу и начинаю плакать. Том настороженно смотрит, а потом хватает меня за руку и тащит за собой. Через минуту мы оказываемся на улице. Я опираюсь на стену, пытаясь хоть немного выровнять дыхание.

– Тебе плохо? – наклоняется ко мне Том.

– Сердце… – выдавливаю я, чувствуя, как оно бешено бьется и сжимается.

– Эй, это не сердце, – Том обнимает меня за плечо, – тебе надо подышать. Восстановить дыхание. Все нормально, Белинда, слышишь?

Я зажмуриваюсь, чувствую слезы. Дышать. Дышать ровно. Нет, это невозможно, я сейчас умру. Том кладет мою руку себе на грудь и говорит:

– Вот, чувствуешь, как я дышу? Дыши также. Давай. Глубоко, как я.

Под моей ладонью его грудь вздымается. Том говорит «вдох, выдох», – и я почти сразу подстраиваюсь под его дыхание.

– Молодец, сосредоточься на этом, – слышу я.

Я концентрируюсь, воздухом будто заполняя то место, где было больно и страшно. И расслабляюсь, но перестать дышать боюсь – кажется, что все может вернуться в любой момент.

– Принести воды? – спрашивает Том.

– Нет, не уходи, – останавливаю, цепляясь за его шею и обнимая.

Голова теперь будто набита ватой, а тело потряхивает от слабости.

– Сердце болело, – говорю ему в шею, – я чуть не задохнулась, боже…

Том кладет руки мне на спину.

– Малышка, это не сердце, а паническая атака.

Нахмурившись, я качаю головой.

– Нет, не может быть, сердце болело по-настоящему…

Я оглядываюсь, вижу, что мы около черного хода в переулке между двумя зданиями. Вокруг нас мусорные баки и пара курящих людей. Я прижимаюсь к Тому сильнее, думая о том, что нас могут увидеть.

– Бельчонок, – говорит Том, мягко отстраняя меня, – давай не здесь.

Я поджимаю губы, отпуская его. Том просит подождать и отходит, чтобы попросить у рядом стоящего парня сигарету, завязывает дружескую беседу. В виске стреляет, и я тру его пальцами. Том возвращается, от запаха сигарет меня передергивает.

– Поедем в отель? – спрашивает он, выдыхая дым.

– Нет, нет, нет, – мотаю головой, – все нормально. Сейчас, немного постою… и пойдем обратно.

– Уверена? Вдруг снова начнется.

– Все нормально.

Том курит, а я думаю о том, что не могу портить ему вечер своими проблемами. Он хотел сюда, ему здесь нравится, и уезжать из-за того, что у меня закололо сердце, очень тупо. Сколько еще он будет страдать из-за моих проблем? Хватит.

– Все хорошо, правда, – улыбаюсь, – пойдем на танцпол? Мы еще не танцевали сегодня.

Том тушит сигарету и кидает ее в мусорный бак.

– Если станет плохо, сразу говори.

Я киваю.

Мы заходим обратно в бар, играют «Рамонес»[6]6
  Ramones – американская панк-рок-группа.


[Закрыть]. Я стараюсь не смотреть людям в лица, боюсь снова увидеть кого-то под кайфом. Пытаюсь расслабиться и не отводить взгляд от Тома. Выпиваю еще пива, и после мы начинаем танцевать.

Толпа вокруг просто бешеная. Все прыгают, толкаются локтями и врезаются друг в друга. Параллельно подпевают слова песен. Том берет меня за плечо и ведет в самый центр тусовки. Мы двигаемся под музыку, тоже всех толкаем – мне даже начинает это нравиться, можно немного выпустить пар и оторваться.

Всеобщее безумие – это классно. Никто не будет смотреть на то, как странно ты танцуешь и поешь. Люди пришли сюда, потому что любят эту музыку, и они танцуют под нее, несмотря ни на что. Такое единение толпы чувствуется совершенно по-особенному. Возможно, только в этом мире, в который привел меня Том.

Он толкает кого-то, его толкают в ответ. Он улыбается, я тоже. Мне хочется обнять Тома, но долго думать об этом не получается – мне прилетает по затылку. Я почти ничего не чувствую, хотя голова кружится. Том тянет меня на себя, меняя нас местами и закрывая своей спиной. Я беру его за руки. Песня переключается на медленную, толпа успокаивается. Поднявшись пальцами по его рукам, я встаю на носочки и говорю в ухо:

– Пойдем в туалет.

Я отстраняюсь, Том смотрит на меня, прищурившись. Улыбаюсь и сквозь толпу иду к уборной. Не вижу, но чувствую, что он где-то позади.

Я захожу в туалет и прикрываю дверь, почти сразу Том заходит за мной и закрывает дверь на замок. Во мне мгновенно поднимается возбуждение, я делаю к нему шаг и обнимаю, впившись в губы поцелуем. Он крепко прижимает меня к себе. Том такой горячий, его губы и язык обжигают, но мне это нравится.

Я очень сильно его люблю, не знаю, любил ли кто-нибудь на земле так же сильно. Мне никогда не будет его достаточно, я хочу слиться с ним воедино и никогда не расставаться. Хочу плакать от любви к нему. Интересно, Том чувствует то же самое?..

Я резко отрываюсь от него и отступаю на пару шагов назад. Том смотрит на меня затуманенным возбуждением взглядом, будто готов меня съесть. Закусив губу, я медленно поднимаю вверх футболку и показываю ему грудь. Провожу пальцем по губам, а потом говорю:

– Потрогай меня.

Он ухмыляется и подступает ближе.

– Если ты приказываешь.

Одной рукой он обнимает меня за талию, а другой сжимает грудь. Наклоняется и припадает губами к соску, облизывая и посасывая. Сзади меня унитаз, в который я упираюсь ногами, а слева стена, за которую держусь рукой. Том спускается губами к моим ребрам, а затем падает на колени, целуя живот.

Я ошеломленно вздыхаю. Непривычно смотреть на него сверху, видеть его ниже себя. Том целует мне живот, и я чувствую его дыхание на коже.

– Том… – постанываю, – я хочу тебя…

Он смотрит мне в глаза. Расстегивает мою ширинку и аккуратно снимает штаны, стараясь не задеть порезы. Потом поднимается и говорит:

– Разворачивайся.

Я повинуюсь, опускаю крышку туалета и ставлю на нее колено, спускаю трусы на бедра. Я так сильно хочу его, что готова завыть от ожидания, это почти невозможно терпеть. Том берет меня рукой за талию и говорит:

– У меня нет презервативов.

– Ладно, – отвечаю и чувствую, как он входит в меня.

Я громко вздыхаю. Господи, как это приятно! Том медленно двигается, а я кладу локти на бочок, чтобы удержаться на месте.

– Быстрее, – прошу я, и когда он ускоряется, говорю: – Да, вот так…

Я кусаю губы до крови, чувствую, как Том водит руками по моей спине.

– Можешь еще… еще быстрее? – слегка развернувшись, спрашиваю.

Том может. Он без слов делает, что я прошу, и я вдруг понимаю: хочу жестче. Хочу очень жестко – мне нужно просто об этом попросить.

– Том… – я прерываюсь от его толчков, – а можешь… можешь взять меня за волосы?

Он без промедлений запускает в них ладонь, но держит так аккуратно, что я этого даже не чувствую.

– Тяни сильнее, – говорю.

– Тебе не больно? – спрашивает сквозь тяжелое дыхание.

– Нет, мне… мне приятно…

Он сжимает мои волосы в кулак, тянет на себя. Вколачивается так, что я еле держусь на ногах. Мне хорошо, мне нравится небольшая боль, но я хочу еще…

– Ударь меня, – говорю и пугаюсь от собственных слов.

Он не воспринимает это как что-то ужасное и просто шлепает по заднице. Я молчу, потому что имела в виду другой удар, но решаю не говорить об этом.

– Еще раз, сильнее, – прошу.

Том опять шлепает меня, натягивая волосы на затылке, потом еще и еще, но силу почти не увеличивает. Еще сильнее я не прошу, потому что понимаю: это будет странно, и я уверена, что он не будет меня бить. Вдруг происходит то, чего я не ожидаю: он резко отпускает меня, и я бьюсь лицом прямо о туалетный бочок, не успев притормозить. Удар приходится на нижнюю губу, и вот это по-настоящему больно.

Приподнявшись, я вижу, что Том вышел из меня и кончил.

– Черт, прости, – говорит, отматывая туалетную бумагу и вытираясь, – ты ударилась?

– Немного, – тихо отвечаю и натягиваю штаны, садясь на крышку унитаза.

Том моет руки, а потом садится передо мной на корточки.

– Я бы кончил прямо в тебя, если бы не отпустил.

Я касаюсь того места, где ударилась. Губа немного припухла и болит.

– Тогда это небольшая плата за то, что ты успел, – шучу, пытаясь подавить эмоции.

– Поехали в отель, продолжим там, – предлагает он.

Я смотрю в его расслабленное лицо. Да, я хочу продолжить, но… мои желания меня пугают.

– Поехали, – соглашаюсь и встаю, выходя из туалета и направляясь на улицу.

Том выходит чуть позже, и мы уезжаем в отель.