Текст книги "Три секунды до"

15

Когда я оказываюсь в своей комнате, даже не включаю свет. Заваливаюсь на бок на кровати и лежу, не двигаясь. Кровь под носом постепенно засыхает и превращается в корочку, стягивает кожу. Я не плачу, просто смотрю перед собой и пытаюсь осознать произошедшее. Все тело болит. Особенно лицо и голова. Я чувствую, как глаз, по которому прилетел ремень, опухает. Вдохнуть через нос невозможно, я дышу ртом.

Мама, мама, зачем ты так со мной?..

Проходит много времени, наверное, несколько часов, прежде чем я шевелюсь. Сажусь на кровати и вижу в щели дверного проема свет. Значит, мама не спит. Я проверяю карманы толстовки и штанов – там пусто, она вытащила все, что у меня было. Телефон, кредитка и наркота – ничего нет. Тогда я запускаю руку под одежду, ощупываю лифчик. Там пакетик. Остатки, которые я запихнула туда, когда мы со Стейси перешли на алкоголь. Я вытаскиваю наркотик и подхожу к своему письменному столу.

Включаю настольную лампу. Больно и не хочется ни о чем думать. Внутри абсолютная пустота, нет ничего, никаких эмоций. Я знаю, сейчас я перестану испытывать боль – и физическую, и душевную.

Я с трудом вдыхаю. Потом опускаюсь щекой на столешницу. Вот так.

* * *

Целую ночь я не сплю. Утром мать зовет меня завтракать, и это словно сидеть под дулом пистолета.

– Ешь, – коротко говорит она и ставит передо мной горячий омлет.

От его запаха меня сильно мутит, но я все же беру вилку в руку, потому что боюсь, что мама наденет эту тарелку мне на голову.

Она гремит посудой, а потом разворачивается ко мне и говорит:

– Ты едешь в реабилитационную клинику. Я приметила неплохую в Огайо. Подальше отсюда. Я подпишу документы, и ты отправишься на принудительную реабилитацию. Ты слышишь меня, Белинда?

Я киваю. Не хочу в рехаб и не поеду туда, но если скажу об этом вслух – еще одного мордобоя не переживу. Я через силу пихаю еду в рот и пытаюсь жевать.

– До конца лета. А потом пойдешь в колледж. Факультет можешь выбрать сама.

Омлет застревает в горле, и я давлюсь.

– У тебя два месяца на подготовку, – не унимается мать.

– Мама, я не пойду в колледж, я говорила тебе сто раз! – не выдерживаю я.

– Заткнулась! – рявкает она и бьет рукой по столу. Я вздрагиваю, опускаю взгляд.

Нет, только не это, пожалуйста, только не бей меня…

– Ты идешь в колледж, Белинда, – с угрозой говорит она. Я снова киваю.

– Знаешь, что будет в ином случае? Знаешь, что ждет тебя дальше? – спрашивает мать. – Лет двадцать медленного сползания на дно ямы вслед за твоим папашей. Только в отличие от него, у тебя нет никаких способностей к жизни. Ни связей, ни длинного языка. А потом что? – спрашивает она и ждет. – М?

– Что? – тихо говорю я, не поднимая на нее взгляда.

– Смерть. Вот что. И это лучший вариант из возможных.

Она садится за стол напротив меня. Я осторожно поднимаю глаза. О, мама, почему ты так изменилась? Нет, она по-прежнему очень красивая, и мы с ней по-прежнему очень похожи. Только… темные круги, залегшие у нее под глазами, морщины на молодом лице, трясущиеся руки. Из-за этого она выглядит плохо. Я сглатываю, понимаю, что мама видит, как я разглядываю ее.

– Ешь, – говорит она. – Ты просто отвратительно худая, – добавляет.

И я покорно ем. Пытаюсь. Потому что боюсь. Сглатываю рвотный рефлекс вместе с едой. Это омерзительно. Худшее, что когда-либо со мной случалось. Это – пытка.

– Пока не съешь все, не поднимешься из-за стола.

Я не могу. Еще одна попытка проглотить это, и меня вывернет прямо в тарелку.

Мама продолжает:

– Помойся и смени одежду. Выглядишь, как бродяга.

Я засовываю в рот остаток омлета и делаю вид, что глотаю. Киваю матери и встаю из-за стола. Иду до лестницы на второй этаж, а там, когда скрываюсь из поля ее зрения, срываюсь на бег. К горлу подкатывает. Я забегаю в свою комнату, а оттуда – сразу в туалет. Бросаюсь на колени перед унитазом. Сначала я выплевываю туда всю еду изо рта, а затем меня рвет. Наворачиваются слезы. В желудке не остается буквально ничего, и облегчение приходит только тогда, когда там абсолютная пустота.

Я тяжело дышу. Кладу руку на ободок, а голову сверху. Нет, так не пойдет. Я лучше умру, чем останусь в этом доме, чем позволю матери распоряжаться собой. Я сбегу. Я дождусь подходящего момента и сбегу. Чего бы мне это ни стоило.

* * *

Всю ночь я прислушиваюсь. Мать долго не спит, но под утро все звуки стихают. Не знаю, где она уснула, – в спальне или в какой-то другой комнате, но времени думать нет. Либо ухожу сейчас, либо еду в клинику.

Я меняю запачканную кровью толстовку на белую футболку и выхожу из комнаты. С пустыми руками, ведь мать забрала все мои вещи.

Оглядываюсь. В коридоре пустота, тишина и темнота. Вижу, что дверь в родительскую спальню открыта. Сердце начинает стучать в каждом миллиметре тела, но я не останавливаюсь. На цыпочках пробираюсь до комнаты и заглядываю в нее. Матери там нет. Вот черт…

Я тяжело дышу и пытаюсь выровнять дыхание. Я сейчас сойду с ума… Если она поймает меня на попытке побега, можно будет заказывать гроб. Она убьет меня, и это не оборот речи.

Медленно спускаюсь по лестнице. Я могла бы попробовать вылезти из окна своей спальни, но уже как год оно не открывается. Спасибо маме. Я оказываюсь в зале и вижу ее, спящую на диване. Сердце перехватывает, и на секунду оно замирает. Страшно, но пройти в коридор можно только через гостиную. Медленно, шаг за шагом я пробираюсь ко входной двери. Когда подхожу к ней, аккуратно проворачиваю защелку. Она не поддается. Я нажимаю на ручку, но дверь не открывается. Ну, конечно… мама закрылась на замок. Оглядев коридор, я не нахожу ключей.

Дышу глубоко, но бесшумно. В зале есть окно, но оно прямо напротив дивана. Я должна сделать все очень аккуратно… Меня трясет. Но я подхожу к нему и начинаю открывать. Очень медленно, по миллиметру, я все-таки делаю это. Окно щелкает и отворяется.

Оглядываясь назад, я вижу, как мать ворочается. Желудок скручивает от страха, и я как можно быстрее перелезаю на улицу. Срываюсь до ворот, открываю калитку и выбегаю. Сзади слышится женский голос. Не оглядываясь, бегу вперед. В ушах стучит, а голова сейчас взорвется от боли, но я не могу остановиться. Даже тогда, когда легкие сводит спазм, когда я начинаю кашлять и задыхаться, все равно несусь из последних сил.

В глазах темнеет. Я останавливаюсь и опускаюсь на асфальт. Нельзя сидеть… надо идти… но я не могу… не могу вдохнуть. Легкие будто сжались в комок и не пропускают кислород. Я со свистом вдыхаю, но лучше не становится. Проходит целая вечность перед тем, как меня отпускает. Я наконец-то могу оглянуться и понять, где нахожусь: далеко от дома, но все еще в своем районе. По обе стороны от меня – высоченные дорогие заборы. Как выйти отсюда, я знаю, но смогу ли дойти до города?

А добираться мне до самого центра. Ведь именно там живет Том. Хочется плакать. Я так хочу к нему, я не хочу всего этого, я должна быть там, с ним… а теперь даже не могу ему позвонить. И ключей у меня нет, а если бы и были, мать бы их забрала. С усилием я поднимаюсь и нахожу в себе силы идти до конца. Это все Том… Мысли о нем сильнее любого лекарства. Меня тянет к нему так сильно, будто он – огромный магнит, а я – маленький железный болтик. И никакая боль уже неважна. Главное – он.

* * *

Я дергаю огромную стеклянную дверь на себя, но она не поддается. Все закрыто, я вижу охранника за стеклом и начинаю колотить в него, чтобы тот заметил меня. Он видит это и идет ко входу.

– Ну-ка пошла отсюда! – кричит он, как только открывает дверь. – Ты стекло хочешь выбить?! Давай проваливай!

На секунду я теряюсь от такой грубости, но затем начинаю злиться на него.

– Я вообще-то живу здесь, придурок! Пропусти!

– Куда тебя пропустить?! Где ты живешь?! Девочка, ты себя видела? – хмыкает он. – Ты из какой подворотни вылезла? Под кайфом, что ли? Иди отсюда, или я тебя силой уберу!

Я чувствую, как обида и отчаяние подбираются к горлу. Вот идиот… идиот, идиот, идиот!

– Я тут живу! Вы должны были меня видеть! Скажите… позвоните Томасу Митчеллу. Вы наверняка можете. Он вам скажет!

– Какому Томасу? Тут нет никакого Томаса, – обрывает меня охранник.

Я готова заскулить от отчаяния… Тяну дверь на себя, но охранник с другой стороны крепко держит ее.

– Что вы мне врете! Он тут живет! Пропустите!

– Все, проваливай! – Охранник окончательно теряет терпение, вылетает из-за двери и хватает меня под локоть.

– Пожалуйста, пожалуйста, прошу вас, я правда тут живу… – Я начинаю плакать, но он непоколебим: протаскивает меня по всей территории дома и отводит куда-то к дороге.

– Еще раз придешь, я вызову полицию, поняла?! Наркоманка хренова, не доставляй мне проблемы!

Он разворачивается и уходит, а я падаю на бордюр и прячу голову в ладони. Вот дерьмо… сейчас я понимаю: по-другому и быть не могло, конечно, этот дом охраняется. Конечно, сюда не пускают кого попало. И конечно, не рассказывают о том, кто тут живет.

В голове судорожно проносятся варианты действий, но все не то. И вдруг… меня осеняет. Я вспоминаю о «Ламборгини», что осталась у Стейси перед домом. Когда мы приехали, кинули ключи где-то в коридоре. В связке была карта, открывающая парковку, через которую я смогу подняться в квартиру. От этой мысли я подскакиваю на ноги. Только где живет Стейси? Когда мы добирались до нее, я была под кайфом… Я знаю Окленд как свои пять пальцев, но могу только предполагать. Ничего, я справлюсь. Выхода все равно нет.

* * *

Поиски дома Стейси успехом не увенчались. Я мотаюсь по западу города, но так и не могу вспомнить нужный путь. Солнце уже почти закатилось за горизонт, точного времени я не знаю, но оно близится к ночи. Среди небольших частных домиков, тишины и сумерек меня охватывает отчаяние. Сколько еще будет этого дерьма? Почему все просто не может быть хорошо?..

Из-за поворота с визгом шин и ревом мотора выруливает машина. Я вглядываюсь в приближающийся силуэт. Моя! Это моя машина! Она едет по пустой дороге со слишком большой скоростью для тихого жилого района. Я понимаю, что если замешкаюсь – она пронесется мимо. Не раздумывая, я выбегаю прямо на проезжую часть. Машина гудит, но я не реагирую, так что она резко тормозит. Прямо передо мной. Я тут же хлопаю рукой по капоту, чувствуя, как в груди нарастает злость.

– Что за херня?! – кричу я и обхожу машину, дергая за дверь. Она не поддается.

– Открывай! – взвизгиваю. Стучу в стекло.

Дверь с другой стороны поднимается вверх, и из нее показывается кудрявая голова Стейси.

– Стейси, какого хрена?!

Она виновато смотрит на меня.

– Белинда, прости… это… мы просто…

– Кто мы?! Кто за рулем?!

Вторая дверь щелкает и поднимается вверх. Из нее выходит какой-то высокий накачанный мужик. Похоже, он злится не меньше меня.

– Ты совсем долбанутая?! А если бы я тебя сбил?!

– То ты бы сел, урод! – кричу я. – Отдай мою машину!

– Твою машину? – Кажется, он озадачен. – Это твоя машина?

– Майк! Отдай ей ключи, это правда ее машина! – Стейси подбегает и встает между нами.

– Это тебя мамаша так разукрасила? – Он заливается смехом. – Не зря мы ей позвонили, да, Стейс?

– Майк, я тебя прошу, просто отдай ей ключи!

– Зачем вы это сделали? – взвываю я, обращаясь к Стейси. – Зачем надо было звонить моей матери?!

– Белинда, прости, я не знала, что будет так… – мямлит она.

– Ты облевала мне пол квартиры, скажи спасибо, что мы не выкинули тебя на улицу, – вмешивается Майк. – Ты бы сдохла!

– Отдай мне ключи! – ору я, делая шаг к нему. Стейси не дает мне приблизиться.

– А может, тебе и не нужна эта машина, а? Откуда у наркоманки такая крутая тачка? Может, ты ее украла? – выплевывает Майк.

– Отдай ключи, идиот, – с угрозой говорю я. – Ты пожалеешь об этом!

Он снова смеется.

– Майк, – Стейси смотрит на него, – лучше отдай, правда.

– Наркоманской шлюхе нужны ключи, чтобы отдать своему папочке? Думаешь, я его боюсь?

У меня больше нет сил ему отвечать. Я и так вся в слезах и соплях, какая уже разница? У него получилось меня унизить. Мне всего лишь нужны ключи.

Я опускаюсь прямо на землю. И это, как ни странно, на него действует.

– Лови, дура, – кидает он в меня связку, и я едва успеваю подхватить ее.

– Белинда, прости… – шепчет Стейси, когда я сажусь в машину.

– Иди к черту! – отвечаю я и закрываю двери. Выруливаю и уезжаю прочь.

* * *

Я прислоняю карту к магниту, и он пищит. Лампочка на нем из красной становится зеленой, а гаражная дверь на парковку отъезжает вверх.

– Господи, неужели! – вырывается из меня.

Я въезжаю и сразу теряюсь: понятия не имею, где нужное парковочное место. Опустив стекло и оглянувшись по сторонам, я замечаю местного работника охраны. Скорее подъезжаю к нему, выпрыгиваю из машины и отдаю ключи.

– На место Томаса Митчелла. Припаркуйтесь, пожалуйста.

Он кивает, а я срываюсь к лифту. Пока поднимаюсь, думаю о Томе… думаю, как увижу его и как мне будет хорошо. Что скажу ему, как кинусь обнимать…

Когда звоню в квартиру, подбираю слова. Но, когда дверь открывается, единственное, что я произношу:

– Том… – И слезы брызжут во все стороны.

16

– Где ты была, черт возьми?! – первое, что он выдает, когда видит меня, но потом его тон резко меняется: – Боже, что с тобой случилось?..

Зажмурившись и прогнав слезы, я замечаю, что в одной руке Том держит бутылку пива. Сам он выглядит так, будто она уже не первая.

– Проходи, – запускает он меня в квартиру. – Иди наверх, я сейчас поднимусь к тебе.

Я киваю и отправляюсь на второй этаж. Спальня Тома в самом конце коридора – туда я и направляюсь. Плевать. Вообще на все плевать. Я захожу и прямо в одежде забираюсь под одеяло. Кровать пахнет им. Я вдыхаю как можно глубже, хоть моим разбитым носом это делать тяжело. Беззвучно рыдаю, и подушка намокает от моих слез. Вытираю сопли, задыхаюсь, но успокоиться не могу. Как же больно. Как же, мать его, мне сейчас больно! Вцепляюсь в одеяло пальцами. Сжимаю зубы. Не помогает, все равно болит.

Через какое-то время сил плакать не остается. Я зарываюсь лицом в подушку, думая о том, что на ней еще сегодня спал Том. Скорее бы он пришел… но его нет. Долго. Я уже думаю, что он не появится, как дверь в комнату открывается, и из коридора льется свет. Сердце замирает. Я лежу к двери спиной и могу ориентироваться только на звук. Слышу его шаги… все ближе и ближе.

Он аккуратно садится ко мне и замирает. Я разворачиваюсь и вижу очертания его растрепанных волос в темноте. Вот он. Том. Не его призрачный след в кровати, а сам Том.

– Малышка, что с тобой стряслось? – говорит он, и я чувствую от него сладкий запах алкоголя. – Тебе нужно к доктору.

Я молчу. Том тянется ко мне, запускает руку под одеяло и там находит мою ладонь.

– Бельчонок, надо вызвать тебе врача.

– Том, я – наркоманка? – вдруг спрашиваю.

Спустя несколько секунд молчания он тоже задает вопрос:

– Тебя кто-то так назвал?

Я нерешительно киваю, на что Том вздыхает.

– Послушай… те, кто вешает ярлыки, сами ничего не знают наверняка… Только ты можешь знать, кто и что ты есть, понятно? Будь честна с собой – но не позволяй кому-то ставить на тебе крест.

Я вдруг чувствую, что опять начинаю плакать. Выдернув свою ладонь из его руки, я отворачиваюсь.

– Белинда… – шепчет Том.

Он забирается на кровать, а потом придвигается ближе и обнимает меня со спины. Прижимает к себе. Сердце улетает в пятки и рикошетит в горло. Том дышит мне прямо в шею. Его тело касается моего, и пусть между нами целое одеяло, меня обжигает. Я схожу с ума…

– Милая… ты замечательная. Ты самая лучшая. Ни о чем не переживай, – говорит он, и почти сразу я слышу сопение.

Том засыпает, а я все продолжаю плакать.

* * *

Мне снится Том. Он касается руками моего тела. Его пальцы на моей коже… шершавые, с мозолями от гитарных струн, но такие нежные и ласковые. Он водит ими под футболкой по проступающим ребрам. Мое дыхание заполняет все пространство, а живот покрывается мурашками.

– Милая, ты замечательная. Ты самая лучшая, – говорит он и целует меня.

И это будто бы реально. В груди колет, а ноги словно стали не моими. Так чувствуется любовь? Это странно, но приятно… Сердце стучит в ушах. А еще между ног. Вся любовь из сердца стекает вниз, к паху. Я так его хочу… господи, как же сильно я его хочу!

Том спускается губами к моей шее. Его рука гладит меня по бедрам, а потом перемещается все ниже и ниже… Еще чуть-чуть… еще немного, и…

И все кончается. Я просыпаюсь от того, что захлебываюсь кровью. Из носа течет, и я вдыхаю жидкость, кашляю и задыхаюсь. Подскакиваю в кровати. Кровь начинает капать на одеяло, от кашля красные брызги разлетаются во все стороны.

– Что проис… – доносится со второй половины кровати, – твою мать!

Я спрыгиваю на пол, прислонив руку к лицу, и бегу в ванную. Там встаю над раковиной и смотрю, как она окрашивается моей кровью. Том заходит вслед за мной почти сразу же. Он ничего не говорит – только копается в ящиках в поисках аптечки.

А я тем временем поднимаю глаза на свое отражение. О нет… лучше бы я этого не делала. От моего привычного лица не осталось буквально ничего. На его месте теперь месиво из запекшейся крови, ссадин и гематом. Правый глаз весь синий и заплывший, я почти ничего им не вижу. Глядя на свое лицо, я чувствую, как сильно оно болит.

Грудь пронзает горькая боль, и почти сразу к ней добавляется ужасная обида. Обида на мир, на судьбу, на всех вокруг, кому досталась нормальная семья. Мать, которая не бьет, и отец, который не забывает о тебе. Тут же меня охватывает злость. Я вцепляюсь в раковину руками и опускаю глаза, глядя на то, как красные капли разбиваются о белый мрамор. Да, у кого-то и вовсе может не быть семьи, но разве это облегчает мою участь?

– Белинда… – тихо окликает Том, видимо, заметивший мои стремительно сменяющие друг друга эмоции.

Я набрасываю волосы на лицо и немного отворачиваюсь от него. Киваю, мол, все хорошо. Но нет, ничего не хорошо. Не хочу, чтобы он видел меня такой… Это просто ужасно, и смотреть на такое вряд ли кому-то будет приятно.

– Милая, я знаю, тебе больно, но все будет хорошо… все заживет…

От его слов и этого сочувствия меня накрывает лавина чувств, и сдерживаться я больше не могу. Слезы скатываются по щекам, и медленно, едва касаясь разбитого лица, я стираю их пальцами.

– Все нормально. Все хорошо, – повторяю я, а потом вдруг начинаю говорить: – Моя мать… мне кажется, она никогда меня не любила… и била меня все детство. Но так сильно – никогда.

Том аккуратно делает шаг и кладет руки мне на плечи.

– Я всегда так завидовала другим детям… – Я вновь вытираю слезы. – Мамы их любили, а моя даже не обнимала меня ни разу. Мне было так больно. А потом я подумала… ну что я могу с этим сделать? Я же не могу заставить человека полюбить… И все равно не могу с этим смириться.

Том гладит меня по плечам. Я несколько секунд стою, а потом разворачиваюсь к нему и обнимаю. Потому что не могу. Хочу почувствовать себя любимой, ведь Том всегда обнимает меня в ответ. Так и происходит. Я утыкаюсь ему лицом в грудь.

– Так тебя избила мать? – аккуратно спрашивает он, гладя меня по волосам.

– Так получилось… – сдавленно говорю. – Я была очень пьяная, и она нашла у меня наркотики. Я не думала, но что, если… Возможно, я это заслужила?

– Нет, детка, нет… Такое нельзя заслужить.

Я закрываю глаза и вдыхаю любимый запах. Том… как же сильно я его полюбила. Рядом с ним в душе всегда тепло и хорошо. Даже сейчас, когда детские воспоминания накрыли меня с головой.

Том очень долго протирает ватными дисками мое лицо, говорит, что так надо. Потом мы выходим из ванной, и тут я чувствую неладное. Перед глазами появляются черные точки, а в висках стучит. Том что-то говорит, но я не понимаю его слов.

– Мне что-то плохо, – выдавливаю я, прислоняя руку к виску. В теле появляется такая легкость, что держаться на ногах становится тяжело. Я чувствую руку Тома, которой он придерживает меня. Я изо всех сил стараюсь сохранить сознание и не свалиться в обморок.

Том доводит меня до кровати, и я сажусь. Опускаю голову на руки, а потом следующий кадр – это то, как он встряхивает меня и говорит:

– Ты только что на секунду отключилась.

– Понятно, – шепчу я, чувствуя, что сейчас опять вырублюсь.

– Ложись, – говорит Том и помогает мне.

Когда голова касается подушки, я собираю последние силы:

– Том, не уходи… останься со мной.

А потом все пропадает, и остаются только слова:

– Хорошо, хорошо. Я буду рядом.

17

Том остается. Иначе как бы он смог понять, что меня бросило в сильный жар? Из тех нескольких часов я помню только дикую лихорадку и дрожь, пронзающую все тело. Это похоже на бред. Я пытаюсь прийти в себя, но тело само отключает меня от реальности. Оно больше не может. И я больше не могу. Так что в какой-то момент перестаю сопротивляться и проваливаюсь в темное, блаженное и желанное небытие.

По ощущениям проходят целые сутки перед тем, как я отхожу. Голова и руки такие тяжелые, словно приколочены к кровати. Я с огромным трудом поднимаю себя с подушек и натыкаюсь взглядом на входящего в комнату Тома.

– Тебе нельзя вставать, – реагирует он.

– Почему? – хрипло спрашиваю.

– Доктор сказал лежать в кровати.

– Какой доктор? – хмурюсь я. Перед глазами все расплывается.

– Ты не помнишь? Мне казалось, ты была в сознании. Я вызывал тебе доктора… он поставил капельницу, выписал лекарства. А еще прописал постельный режим.

– Понятия не имею, о чем ты, – говорю я и откидываю одеяло, спускаю ноги на пол. Понимаю, что я в трусах и его футболке.

– Ты можешь хоть раз послушать то, что тебе говорят? – огрызается Том и делает несколько шагов ко мне. Наклоняется к лицу.

– Я просто хочу помыться.

– Сейчас есть вещи поважнее. Ты должна отдохнуть.

Я смотрю в его лицо. Какой же он все-таки красивый. И эти зеленые глаза… с коричневыми крапинками где-то на дне…

– Ложись обратно, ладно? – говорит он и кладет руку мне на плечо.

– Нет, мне надо помыться, – продолжаю твердить я.

Том нервно сжимает челюсти и отворачивается. А потом снова смотрит на меня и спрашивает:

– Ответь честно, ты просто стоишь на своем или правда так сильно хочешь в душ?

– Правда.

Он вздыхает, но говорит:

– Тогда ладно. – И помогает мне дойти до ванной. – Я приоткрою дверь, если что, зови.

Том выходит, оставляя меня одну. Я еле держусь на ногах. Скидываю с себя одежду и набираю воду в ванну. Взгляд падает на ноги. На коленях и голенях яркие фиолетовые синяки. На боку синяя полоса от маминого ремня. На сгибе локтя повязка, сквозь которую виден след крови. Совершенно не помню, как она тут появилась.

Когда забираюсь в ванну, я не только вижу свои синяки, но и «чувствую» их. От горячей воды все тело пронзает боль. Я сжимаю челюсти и обнимаю колени. Чувствую себя мертвой. Удивительно, но, оказывается, смерть можно чувствовать. Я вспоминаю мать, ее лицо и ее ненависть ко мне. А еще то, что вся моя жизнь – это борьба с этой ненавистью. Я никогда не проигрывала. Но сейчас, кажется, готова сдаться.

Интересно, все ли мои поступки вызваны нелюбовью ко мне окружающих? Наверное, да. Тяжело стать нормальным человеком, когда тебя никто никогда не любил.

Я зажмуриваюсь, пытаясь справиться с эмоциями. Сжимаю колени пальцами. Я никогда не хотела жить, но и целенаправленно умереть не пыталась. Все, что я делала, – разрушала себя, пытаясь заглушить невыносимую боль. И я всегда это понимала, но ничего не пробовала изменить.

– То-о-ом! – зову я так громко, как только могу.

– Что? – отвечает он из комнаты.

– Зайди через пять минут, – говорю и после опрокидываю полбанки геля для душа в воду, чтобы появилась пена.

Смотрю на то, как вода пенится. Мне до боли хочется, чтобы меня кто-то любил. Все то хорошее, что я чувствую, – это Том. Окей, я люблю его. А он?

– Могу зайти?

– Да, – отвечаю я и сгребаю руками пену поближе к себе. Он медленно проходит к ванне и опускается передо мной на корточки.

– У тебя все хорошо? – вдруг спрашиваю я.

На его лице появляются улыбка и непонимание.

– Все как обычно… Что за странный вопрос?

Я кладу руки на бортик ванной, а сверху голову. Смотрю на него. В животе приятно тянет. Сердце сильно стучит.

– Не знаю, – говорю, – просто захотелось узнать, что у тебя все хорошо. Ты же меня спрашиваешь.

– Со мной все в порядке, малышка… а вот с тобой совсем нет.

– Нет… у тебя все хорошо, а значит, и у меня все хорошо.

Том усмехается. Протягивает ко мне руку и касается виска. Гладит его большим пальцем. Убирает волосы за ухо. Он такой нежный… Как же я его люблю. Дрожащей ладонью я касаюсь его руки и закусываю губу от удовольствия. Совсем невесомое касание, от которого так сильно кружится голова и искрится в груди. Я делаю над собой усилие и подаюсь вперед, обвивая его шею руками. Том обнимает меня в ответ и касается обнаженной мокрой спины пальцами. Они такие шершавые и грубые. Вот-вот оцарапают мою тонкую кожу.

– Том… – бормочу ему в шею.

– М-м-м? – откликается он.

– Почему ты со мной таскаешься?

Я поднимаю голову и смотрю ему в глаза. Его лицо в нескольких сантиметрах от моего.

– Хм… – он скользит по мне взглядом, – не знаю. Наверное, потому что вижу в тебе себя.

Я мотаю головой и протестую:

– Мы совершенно разные!

– Нет. Просто я старше и умело скрываю свою сущность.

– Я тебе не верю, – выдыхаю я и опускаюсь щекой ему на плечо.

– Ты меня совсем не знаешь, Белинда, – тихо говорит Том. Эти слова выбивают из меня весь воздух.

– Как мне тебя узнать? – шепчу. – Я хочу тебя узнать.

Том замолкает. Потом осторожно говорит:

– Детка, честно… я не думаю, что тебе это нужно.

– Почему? – вскидываю голову, чтобы посмотреть ему в глаза. – Почему ты решаешь за меня?

– Потому что я не тот человек, которого ты себе придумала. Правда, я не такой.

– Нет, Том, – отрицаю я, – ты самый лучший… ты самый-самый-самый лучший… и я… я… я люблю тебя!

– Я тоже люблю тебя, Бельчонок, – перебивает он беспорядочный поток моих слов.

– Нет, ты не понял, я не просто люблю тебя, я люблю тебя как…

Том вдруг прикладывает палец мне к губам. Сердце проваливается куда-то вниз.

– Нет, Белинда, я все понял. Тихо. Молчи, ничего не говори…

Глаза в одночасье наполняются слезами. Том отвергает меня. Прекращает то, что даже еще не началось.

– Я тоже люблю тебя, слышишь? Ты – дочь человека, с которым я иду рука об руку почти полжизни, я не могу тебя не любить… но это все, Белинда. Это все.

Он говорит, а меня словно бьют битой по голове. Перед глазами мелькают яркие беспорядочные звездочки, воздуха не хватает. Хочется закричать, но я молчу.

– Я люблю тебя, – тихо повторяю я.

Том закрывает глаза, шумно вздыхает. А потом отпускает меня и пытается отойти, но я мертвой хваткой цепляюсь за его футболку.

– Нет, Том, не уходи, прошу… Я не смогу без тебя, я люблю тебя…

– Малышка, тебе сейчас очень плохо, ты не в себе и тебе надо отойти от произошедшего, – тихо говорит он и накрывает мои сжатые ладони своими.

– Я признаюсь тебе в любви, а ты говоришь мне, что я не в себе… – шепчу, пытаясь не выдать дрожь в голосе.

– Я не знаю, что тебе ответить, Белинда…

Я зажмуриваюсь, чтобы отогнать слезы. Сильнее сжимаю его футболку.

– Умоляю, скажи хоть что-нибудь! Пожалуйста, прошу тебя, Том, – жалобно скулю я, где-то на краю сознания понимая, к чему все идет.

– Послушай меня, Белинда, – он кладет руку мне на щеку, – у тебя сейчас очень сложный период в жизни…

– Что за херню ты несешь, – перебиваю я, но Том снова затыкает меня.

– Слушай. И я, наверное, единственный взрослый человек, который тебя поддерживает… тебе просто больше некого любить, понимаешь? Но это ничего не значит, малышка, вообще ничего. В твоей жизни будет много людей, к которым тебя будет тянуть. Но иногда такие чувства разрушительны. И ни к чему не приводят.

Внутри меня вскипает кровь от злости и обиды. Я еле сдерживаюсь, сжимаю челюсти и говорю:

– Поверить не могу, как ты обесценил мои чувства…

– Ты заблуждаешься в своих чувствах.

– Нет, это ты заблуждаешься! – вскрикиваю. – Я люблю тебя!

Его футболка все еще в моих руках. Я думаю секунду, а потом рывком притягиваю Тома к себе. И это словно спрыгнуть с водопада. До этого момента я и сама не знала, как поступлю. Наши губы сталкиваются. По животу пробегает дрожь и устремляется куда-то между ног. Я чувствую, какие его губы теплые и мягкие, чувствую его горячее дыхание. Ощущаю отросшую щетину на коже. Я хочу целовать Тома долго и глубоко, но как только касаюсь его языком, он отворачивается от меня и говорит:

– Прекрати. Белинда, стой. Не надо.

А потом с силой отстраняет меня и встает, оставляя после себя холодный порыв воздуха. А еще звенящее одиночество. И боль. Боль, которую позже сменяет стыд и осознание того, что я натворила.

Меня парализует. Сердце бьется так, что, кажется, сотрясается все тело, в ушах звенит. Холодная лавина паники накрывает с головой, из-за нее я забываю, как дышать. Я смотрю на дверь в ванную.

Том выходит, но колеблется. В проеме он разворачивается и говорит:

– Тебе надо успокоиться. Слышишь? Мойся, суши волосы, смажь синяки – мазь в ящике над раковиной – и ложись спать. Завтра утром поговорим.

После этого он оставляет меня. Просто выходит, будто ничего и было. Завтра утром поговорим. Мне хочется спросить: «О чем, Том?».

О чем нам с тобой разговаривать? О том, что я глупая дура, которая не понимает, что творит? О том, как я только что разрушила наши с тобой отношения? Нашу дружбу и привязанность?

Я начинаю плакать. Захлебываться слезами – ну, потому что так глупо я себя еще никогда не вела. На что я рассчитывала? Я опять ни о чем не подумала.

Ненавижу. Как можно с таким упорством разрушать все вокруг? Прокручивать через мясорубку себя и всех, кто оказывается рядом. Том тут ни при чем… Он вообще ничего мне не должен, он не должен страдать из-за меня.

Все кончено. С этими мыслями я поднимаюсь из ванны и начинаю судорожно вытираться. Натягиваю одежду, а потом залетаю в свою комнату и хватаю дорожную сумку. Все мои немногочисленные вещи летят в нее, я только успеваю между делом смахивать слезы.

Тело трясется. Какая же я дура… бездомная наркоманка, лишенная мозгов. Моя мать во всем права. Может, мне стоит вернуться домой и правда лечь в психушку?

Я переодеваюсь и пулей спускаюсь на первый этаж. Ничего вокруг не замечаю, мне больше ничего не важно, я только хочу поскорее уйти отсюда и обо всем забыть. Позвонить Алисе и решиться на укол. Почувствовать то, что чувствует она. Больше ничего не остается.

Я оказываюсь в коридоре и берусь на ручку двери. В этот же момент неведомая сила хватает меня за руку и дергает обратно в квартиру. За долю секунды разворачивает к себе.

– Куда собралась? – ледяным голосом спрашивает Том.

– Тебя это не касается, – выдавливаю я, тут же сталкиваясь с его гневным взглядом.