Текст книги "Куманика. Пятый сборник поэзии и прозы"

«Дожди в ладони соберу…»

 
Дожди в ладони соберу,
Ветра накрою тёплым пледом,
Огонь в камине разведу
И заведую с тобой беседу.
Мне расскажи, мой милый друг,
Куда тебя опять носило.
Смотри, как хорошо вокруг,
Зачем в дороге тратить силы?
Ты, не спеша, допьешь свой чай
С янтарной долькой мандарина
И скажешь: « Даже не мечтай
Сандалии снять у пилигрима.
Дороги чёрная строка
Как лист бумаги для поэта:
Ещё не найдены слова
Но в них, поверь, так много света.
Я напишу тебе в письме
Все, что со мною приключится,
И, может быть, когда-нибудь
Смогу обратно возвратиться».
Он шляпу старую надел
И на иконы поклонился,
И песню новую запел,
И на дорогу возвратился.
Туман из лесу наползал,
Дорога белой становилась
И силуэт его пропал,
И песня следом растворилась.
С тех пор прошли не дни – года,
Домой он так и не вернулся.
Прислал на память три письма,
Словно с дороги оглянулся.
 

«Там, где сиреневый закат…»

 
Там, где сиреневый закат
Сомкнулся с водами залива,
В тот самый час, когда назад
Бежит волна с ночным отливом,
Повсюду, как из-под земли,
На берег камни выползают
И собирают угольки тех звёзд,
Что падая сгорают.
В ладонях каменных всю ночь
Мерцают угли словно слёзы,
Пока прилив не набежит волной
На каменные грёзы.
 

«Зашумели ветры в поле…»

 
Зашумели ветры в поле,
Заплескались волны в море,
Заиграла даль.
За туманными брегами,
За горами, за холмами,
Над весёлыми цветами
Заструился Май.
Наполняя ярким светом
И дыханием жарким Лета
Зимнюю печаль.
 

«Миновало бескрайнее Лето…»

 
Миновало бескрайнее Лето
Почернели опавшие листья
И стволы как столбы затвердели
Под дождливыми тучами стоя.
Ей лишь только не видно, что Осень
Превращается в белую Зиму
И повсюду кричат улетая
Перелётные птицы на море.
Остаются лишь те, кто не может
Сбиться вместе в могучую стаю
Чтобы выжить в далёком полёте
О себе каждый день забывая.
И она остаётся сегодня
Освежить оскудевшие силы
Промолчать не сказавши ни слова
Во все дни уходящего Лета
Во все дни Осени уходящей
Во все дни, что зовутся Зимою.
За неё так решил тот мудрейший,
По прозванью «Железная туча»
Потому что звучание гласа
У него как десяток органов
И никто на земле не посмеет
Поперечить ему и поспорить…
 

«Сегодня снова, как вчера…»

 
Сегодня снова, как вчера,
Судьба зашла везде нагадить.
Но, чтобы Господа прославить,
И, прозой скомканную жизнь
Поэзией кой-как расправить
Точу я лезвие пера.
Чтобы из капельки чернил,
Слова выписывая вязью,
Душа заляпанная грязью
Тянулась в сторону добра.
 

«Невозмутимость тишины…»

 
Невозмутимость тишины
Словно застывшая скрижаль
Танцуют летние дожди
Мерцает солнечная даль
Под сенью радуги вокруг
Дороги вьются без конца
В пути теперь всегда мой друг
Как ветер с ним любовь моя.
Нам не вернуться в тишину
Разбита древняя скрижаль
Кто нас с тобою обманул,
Кому свободы было жаль.
Когда ты понял, что назад
Теперь дороги не найти
И потому идёшь вперёд
Хотя уже нет сил идти.
Пусть не окончен разговор
Невозмутима тишина
Мерцает в лунном серебре
Самая поздняя звезда.
 

«Ручьями перечёркнута дорога…»

 
Ручьями перечёркнута дорога,
На проводах качаются скворцы,
И длятся, длятся бесконечно долго
Весенней свежестью проветренные дни.
Что делать дома? Хочется наружу,
Туда, где пробивается трава,
И отражаются, словно в осколках в лужах,
Летящие по ветру облака.
 

«Когда уходят те, кого мы любим…»

 
Когда уходят те, кого мы любим
Нам остаются те, кто любит нас.
Мы никогда любимых не забудем,
Мы с ними каждый день и каждый час
В молитве, в мыслях в странствиях по свету
Нас только рядом с теми, кто нас любит, нету.
 

«Хочу, чтоб ночь…»

 
Хочу, чтоб ночь,
Чтоб только тишина,
И рядом белая холодная Луна.
А утром только свет, и белый кит,
И море, что на солнышке блестит.
Днём шумные голодные друзья,
А вечером – ты, книга, горы,
Тёплый чай, и я.
 

«Возможно, это будет ненадолго…»

 
Возможно, это будет ненадолго,
Истает через пару дней мираж.
И не успеют даже кривотолки
Опутать сплетнями исчезнувший пейзаж.
Возможно, что ни ветра дуновение,
Ни падающий в воду пёстрый лист
Не смогут след в душе оставить тонкий,
Бумажный лист всё так же будет чист.
Возможно, даже не заметит близкий
Из тех, кто каждый день с тобой вдвоём
Как промелькнут в глазах зелёных искры,
И мысль прожжёт насквозь всю жизнь огнём.
Я знаю точно, что будет однажды
Наступит день или наступит ночь
Всё переменится, и как – совсем неважно,
Но перемен никто не сможет превозмочь.
 

«Не помню, чтобы мы встречались…»

 
Не помню, чтобы мы встречались,
Чтоб говорили о любви.
Мы в одиночестве молчали,
Мы были как бы, не нужны.
Но время вычерпало ложкой
Две вишни на огромный торт
И стало слишком много света
И слишком громким разговор.
И ваше сладкое дыхание
Налипло в ухе со слюной
И стало разочарованием
Та встреча, что звалась судьбой.
 

«Безмятежное влажное Лето…»

 
Безмятежное влажное Лето
Синева предрассветных полей
Есть на свете, наверное, где-то
Самый радостный из моих дней.
И я как-нибудь вспомню когда-нибудь,
Его тихую нежную грусть
И останется безответною
Та молитва, что с детства молюсь.
Возвратится очарование
Как забытый когда-то сон
И спокойнее станет дыхание
У того, кто в меня влюблён.
 

«Её пальцы касались ветра…»

 
Её пальцы касались ветра,
Приносившего с неба свет,
А душа искала ответа
Есть ли Бог на земле или нет?
Там, где Ангелы за облаками
Есть Святая Святых Любви…
Она слышала, как светит пламя
Самой яркой на небе звезды.
Она пела забытые песни
А-капелла земных руин
И всё время ждала известий
Лишь о том, что Господь един.
Но однажды она устала
Не смогла отворить окно
Тихо на пол сползло одеяло
И не стало на свете её.
 

«Прости легко…»

 
Прости легко,
Без сожаления о том,
Что с болью пережито.
Прости без слов
И без сомнений в том,
Что рассеялась обида.
Прости меня
На всякий случай сегодня,
Потому что «завтра»
Нас может разлучить с тобою
Надолго или безвозвратно.
 

«Смотрю ли в сумрачную даль…»

 
Смотрю ли в сумрачную даль
Или гуляю вдоль реки,
Всё на душе лежит печаль,
Словно печать твоей любви.
Мой сад когда-то был в цветах,
В корзины собраны плоды.
Зачем в моих осенних снах
Живёт предчувствие весны?
Печалью боль не утолить,
Прощанием слёз не осушить.
Ответь же мне, мой милый друг,
Как без тебя на свете жить?
 

«Шершавый снег, ручьи с пригорков…»

 
Шершавый снег, ручьи с пригорков
И небо в пятнах голубых,
Все крыши в ледяных осколках
И верба в почках меховых.
Заря светлее с каждым утром,
Всё ближе к северу закат,
Но воздух пахнет перламутром
И звёзды холодно блестят.
 

«Над изломами веток серебряных…»

 
Над изломами веток серебряных
Над замёрзшей повсюду водой
Расползаясь вечерними тенями
День вчерашний плывёт надо мной.
Его яркие воспоминания,
Как мерцанье далёких огней
Замерзают, словно дыхание
Самой грустной песни моей.
Это утро за занавесками
Никогда обо мне не узнает
Ускользая не шумно, не резко
День вчерашний мой путь завершает.
 

«За далью мгла, синея, почернеет…»

 
За далью мгла, синея, почернеет
И превратятся в горы облака
И день ненастный быстро свечереет
И ветер сложит крылья до утра.
И дым струясь в зазвёздные пространства
И свет лампады в кружевном окне
И Мир с его пустым не постоянством
Вдруг оживёт в моём глубоком сне.
А я беспечно затворю ресницы
И позабуду свой счастливый час,
Я никому рассказывать не буду
О том, что думаю и думаю о Вас.
 

ПРОЗА

СЕРЕБРЯНЫЙ РУЧЕЙ

рассказ-сказка

 
Едва заметными струями
В долину полз между камней
Ручей, усыпанный цветами
В тиши ночей и в шуме дней.
Его прохлада привлекала
К себе зверей и певчих птиц
И людям жажду утоляла,
Смывала пыль с уставших лиц.
Его журчание лесное
Покоем веяло и сном,
И знали все, что под Луною
Вода сверкает серебром.
И тот, кто ночью не боялся
К ручью приблизиться один,
Тот мог серебряные струи
Собрать хоть в тысячи корзин.
Но надо было только горстку
Отдать вдове и сироте,
Иначе всё богатство просто
Растаяло б в траве.
Нет, никому не удавалось
Жадность свою перебороть,
Никак рука не поднималась
Вдове и сироте помочь.
Никто из жителей долины
Богатым не был никогда,
И продолжала с гор спускаться
В деревню талая вода.
 

В народе говорят, что каждый человек приходит в этот Мир справиться только с одним искушением. И если ему это удаётся, то все остальные испытания в жизни преодолеваются сами собой.

Однажды прочитала я в старинной книге, что в прежние времена к святым местам ходили паломники пешочком. Благоговейно и непрестанно молясь, достигали они какой-нибудь святой обители. Брали благословение у отца игумена на ночёвку, а с утра, после службы, продолжали свой путь дальше. И, конечно, на постое встречались очень разные люди. И обители на дороге стояли разные. Одни победнее, другие побогаче. Но нигде и никогда не было отказа странникам. Всегда и везде находилось людям место для ночлега.

Так вот и пришли однажды два паломничка в святую обитель на ночевание. А обитель та, уж и не припомню, как называлась. Но между собою прозвали её люди «Вдовьими слезами».

Когда закончилась вечеря, паломников разместили в гостевых комнатах. По двое разошлись они на ночлег. Тут один у другого про название монастыря спросил.

– Врать не буду, брат, а только слышал я, что монастырь сей построили вдовицы из одной местной деревни. И строили они его вместе со священником, который служил сегодня на вечери. Заметил ты, что он на лицо молодой, а весь седой, как старик.

– Я слышал, брат, деньги на строительство они удивительно как-то получили. Да сколько не спрашивал, никто ничего толком сказать не может.

– Вот и я ничего из рассказов не понял. А ведь не первый год прохожу через эту обитель. Но тайну эту здесь блюдут строго. Спи, брат, раз есть тайна, то это и не нашего ума дело.

– Ну не скажи, святое место, а тайну имеет! Одно в каждом месте Таинство: как Святой Бог в виде вина и хлеба не брезгует с нами грешными совмещаться. А другие тайны нам ни к чему на этом свете.

– Спи, брат, не думай о человеческом – здоровее будешь.

И совершив вечернее правило оба уснули.

С утра один из паломничков пошёл дальше, а другой решил остаться и выведать о таинственном строительстве святой обители. Сказал настоятелю, что неможется ему, и испросил благословение остаться на неделю, мол, чтоб в дороге не разболеться. Настоятель посмотрел ему внимательно в глаза, вздохнул и благословил.

Паломник тот прозывался Мокием. Так вот Мокий этот развил бурную деятельность в монастыре. То на скотном дворе помогал, то бежал в поле полоть, после воду таскал, посуду в трапезной мыл, полы драил, туалеты чистил. На службе стоял тихо, как тень от свечки, не смея глаз поднять на распятого Христа. И всюду у монашек тихонечко пытался хоть что-нибудь выведать о истории возникновения монастыря. Но они все как одна отвечали, что великой милости Божией удостоились.

Прошла неделя, и настоятель благословил Мокия в путь. Мокий молча собрался и вышел из обители на дорогу. Но пошёл не туда, куда собирался, а свернул и полем вышел к ближайшей деревне. Деревня была почти вся с заколоченными домами. И только в одном доме дымила печная труба. Мокий вошёл на двор, поискал хозяев, постучал в дверь, но никто ему не ответил. Попил воды из колодца и решил идти в другую деревню.

К вечеру добрался и до другой деревни. Но и тут все дома были заколочены. И ни на одном дворе не видно было жизни. Не стал он ночевать в брошенных домах, мало ли отчего люди исчезли, может эпидемия какая. Пошёл он в лес. Срубил еловых веток, наломал молодых берёзок, соорудил шалаш и залёг на ночёвку. А проснулся он не утром, а в полночь от того, что Луна полная светила ему прямо в лицо.

Открыл глаза и видит, в долине тропинка, словно серебром блестит, да так ярко, приметно, что залюбуешься. Присмотрелся получше, а ведь и точно – серебро светится. Протёр глаза, думал – спит, укусил себя за палец – больно. Так, думает, прогуляюсь, что ли к тропинке этой серебряной.

И прогулялся на свою голову.

Спускался по склону почти бегом – и чего торопился?

А сердце так и стучит. Подходит к тропочке, а это и не тропочка вовсе, а ручеёк. Он вчера здесь шагал, а ручья даже не заметил. Так вот, бежит водичка и вся серебром светится. Опустил он руки в ручей и почувствовал, что в ладони твердеет серебро. Вытащил и положил блинчик серебряный на траву. Потом ещё и ещё стал руки в воду опускать, и, пока не рассвело, трудился, вытаскивая из воды серебряные блинчики. Утром сморила его усталость, свалился здесь же спать. А когда через пару часов очнулся, видит рядом кучу серебра. Ой, думает, не приснилось! Снял рубаху и давай туда серебро складывать. А поднять тяжко, да и рубаху жаль – порвётся. Ладно, думает, спрячу в траве. Спрятал, камушек поставил приметный, забрал, сколько смог и потащил в шалаш. Потом вернулся за остальным. Сидит в шалаше и смотрит на своё нечаянное богатство. И поесть забыл и попить. Обалдел мужичок. И сколько так сидел и любовался – не помнит.

Ночью спать не стал, ждал, пока луна взойдёт. Дай, думает, проверю: всякую ли ночь такое чудо бывает или мне случайно повезло. И проверил. Луна вышла, и ручеёк снова превратился в серебро. Мокий бегом кинулся бежать и снова собирал и собирал серебряные струи. Таскал затвердевшее серебро в шалаш, а днём сидел, как безумный, и смотрел на кучу серебра. Опомнился он только, когда Луна на ущерб пошла и вода перестала серебриться.

А у Мокия в лесу стояло четыре шалаша до верху набитых серебряными лепешками. Стал Мокий думать, как бы ему сокровище своё спрятать да утаить. А то, не ровен час, прознает кто и, наверняка, отнимет, хорошо если за богатство не прибьёт ещё. Решил в земле схоронить. Помчался в заброшенную деревню за лопатой. Нашёл ржавую лопату за сараями, сбил сгнивший черенок, выправил камнем края и помчался к шалашам. По дороге берёзку сломал, заострил с одного края и лопату приладил. Вернулся, вроде как всё на месте. Выбрал, где земля помягче, и стал копать. Потом снёс всё серебро в яму, оставив себе, сколько в котомку поместилось. Поставил четыре камушка, мхом да травой прикрыл и пошёл в обитель.

…

Много лет прошло с тех пор, как умер муж у Клавдии, осталось она одна. И осталась доживать в том селе, куда муж её после свадьбы привёз. Село было богатое. У всех и скотинка водилась, и поля свои были. Что говорить, и детей можно было родить и вырастить не впроголоть.

Мужик исправный ей достался – работал от зори до зори. Она с детьми да со скотинкой управлялась. Сама деревенская, ко всему с измальства приучена. Так и жили. По воскресеньям в церкву ходили Бога благодарить да о дождике просить. Но приключилась однажды напасть.

Прознали мужики про серебряный ручей. Кто-то углядел, что в полнолуние вода наполняется серебром. И ринулись все к ручью за добычей.

А принесло это всем одно только горе. Серебро набрать мог каждый, хоть лопатой греби, но вот сохранить никому не удалось, потому как был секрет у этого серебра. Если от всего собранного богатства не уделить хоть одной горсти вдове или сироте, то таяло серебро прямо на глазах, превращаясь снова в воду!

Вот так и сгинули в деревне постепенно все люди, сначала мужья, после сыновья, а там и девки с бабами. Никому не удавалось справиться с жадностью и отдать малую толику нищему человеку.

Так Клавдия осталась одна одинёшенька в заброшенном селе. К ручью ходила с младшеньким сыном последний раз, умоляла его оставить серебряное дело. Не послушался, сошёл с ума и пропал сынок.

Но вот однажды пришёл в село монах. Молодой молитвенник решил восстановить заброшенный храм, и даже со временем монастырь здесь поставить. Он знал про серебряную лихорадку и хотел справиться с Божьей помощью со своей человеческой жадностью и, преодолев её, устроить Дом Божий на вырученные средства.

Однако промучился он со своей страстью без малого тридцать лет. И когда уже в округе осталось десять вдов на десять деревень, ему это удалось. Вот тогда и воздвигли вместо старого ветхого деревянного храма новокаменные стены женского монастыря, и вся утварь в нём была из серебра, и оклады на иконах серебряные, и иконостас посеребренный, и купол, и купель, и колокола, и кресты, и посуда в трапезной – абсолютно всё было из серебра. И принимала та обитель у себя всех без разбору вдов и сирот, всем уделяла питание и давала подъёмные ссуды на восстановление хозяйства.

Настоятель один раз в год уходил в лес к ручью, и по утру сестры медленно приносили в обитель корзины с серебром. И текла дальше монашеская жизнь как прежде.

Мокий достиг деревни к вечеру, постучался в домик у дороги. Клавдия впустила странника в дом. Накормила, постелила за печкой на лавке.

Мокий лёг спать. Утром засобирался было идти дальше, но Клавдия сказала:

– Постой, мил человек, ты у меня ел и пил, и ночь ночевал, а за добро добром отплатить не хочешь? Я вдова, живу одна, тяжко одной-то хозяйствовать. Подай, что Бог послал, сколько не жалко! – она вытерла руки об полотенце и протянула к нему ладонь.

Мокий улыбнулся и сказал:

– А и нет у меня ничего, прости за ради Христа, благослови тебя Господь на многая лета! Где не пройду, всюду в церквах о здравии тебя помяну! – и в тот же миг почувствовал Мокий, что хлынула у него из котомки вода, и вся спина намокла так, что хоть отжимай!

Увидела это вдова, всплеснула руками:

– Эх ты, божий человек! А того не знаешь, что, если хоть горсти серебра вдове и сироте не подать, то любое богатство рано или поздно исчезнет! – покачала она головой и ушла в избу.

Мокий сам не свой бросился в лес к тайнику. И что же. Увидел, как из-под земли просочилась вода и образовалась огромная лужа, медленно сверкая на солнце серебряными бликами.

Он не хотел верить такому несчастью. Остался ждать, пока лужа высохнет. Копал, копал да ничего не нашёл.

Посидел, поплакал. Вспомнил своё голодное детство, не устроенную молодость, и представил приближающуюся старость. И так ему стало горько, что и не рассказать.

Ну что ж, подумал он после, раз всё дело в милостыньке. Так ведь я же не знал об этом! Попытаюсь ещё раз.

И попытался.

Прожил в лесу месяц до следующего полнолуния, питался грибами да ягодами, рыбу в реке ловил. На заброшенной Пасеке даже раздобыл мёду. Срубил себе в лесу избёнку, из заброшенной деревни принёс кирпича, печку сложил и очень неплохо устроился на житьё! И терпеливо ждал полнолуния.

Время подошло, и Луна засверкала серебром в водах лесного ручья. Мокий взял корзину и отправился к ручью. Решил не жадничать. Спокойно набрать сколько сможет унести и вернуться домой. Но не тут-то было: захватило его за самое сердце серебряная ловля, и к утру вокруг него валялось так много серебряных самородков, что глаза разбегались.

К вечеру Мокий перенёс богатство в избу. Спрятал в подпол. Уснул. Когда проснулся, стал думать. «Как бы ни было жалко, а надо, чтобы остальное сохранить – с вдовою поделиться. Ой, да кто она такая, чтобы мне ей своё серебро отдавать! Почему именно ей, может, я лучше сиротку найду, да ребёнку подам, чем бабе этой непонятной!».

Как решил, так и сделал. Сложил в котомку самородки и отправился в обитель. Только из лесу вышел навстречу ему мальчонка. Сам босой, еле одет, глазёнки голодные. Смотрит по сторонам, где ягодка, увидит и стоит бедняга скорее в рот её собирает, да не жуя так и проглатывает.

Остановился Мокий и спрашивает:

– Чей ты сын? С какой деревни будешь?

– Тутошний я, дяденька. Мамка с батькой у ручья серебряного сгинули. Корова убежала. Один я остался. Никого в нашей деревне нет. В обитель иду, не могу один прокормиться.

– А и ты в обитель. Ну, попутчиками будем. Пошли хотя вместе?!

И пошли. Мокий всю дорогу думал, что надо бы мальчонке-то из своего серебра помочь. А с другой стороны обитель богатая, не обеднеет сиротку накормить раз другой.

К вечеру дошли до монастыря, постучали.

– Кого Господь привёл, – спрашивают из-за закрытых ворот.

– Из деревни тут мальчёнка голодный, накормите за ради Христа! – ответил за ребёнка Мокий.

– А сам чего же, человек Божий, не накормил его? – ответили громко из-за закрытых ворот.

– Так ведь у меня ничего за душою нет, как Бог свят! – перекрестился Мокий. И в тот же миг почувствовал знакомый мокрый след на спине. Мальчёнка посмотрел Мокию под ноги: тот стоял в луже по щиколотку. Ребёнок истошно завопил и бросился бежать, куда глаза глядят.

А Мокий, что было силы, помчался к себе в избушку.

В темноте падал, плакал, ругался, злился. Так и добежал, наконец, до домика. Влетел в горницу, открыл подпол, а там стоит вода и мерцает в свете лампады серебряными искрами.

Утром вычерпал Мокий воду из погреба. Присел на траве и задумался: «И для чего ж ты мне Господи даёшь такое испытание непосильное. Свинья я невозможная, мало – жадина, так ведь ещё и врун! Вот ведь столько лет жил и не знал, какая же я свинья! Это ж надо, ребёнку пожалел на еду дать! Господи, прости меня окаянного!».

На следующий день пошёл Мокий к заутрени. Решил исповедоваться в жадности, трусости и лживости. И исповедался.

Когда служба закончилась, он наелся в трапезной, потом присел на крыльце. Закрыл глаза и сидел на солнышке, отдыхал. Рядом с ним присел настоятель.

– Ну что, Мокий. Я смотрю, и ты мокрый от нашего ручья ходишь.

– Да, отче, ваша правда – и я мокрый хожу.

– Ещё счастье попытаешь, или сдался уже?

– Попытаю, однако. Не часто в жизни я чудеса видал. Да, что говорить, такое чудо со мною впервые происходит. Не может быть, чтобы случайно!

– А и не случайно, Мокий, не случайно. Хочешь дам тебе один совет.

– Помогите батюшка, посоветуйте.

– Ты весь месяц до полнолуния ведь не в обители живёшь на милостыньке, ты, я смотрю, избу поставил, печь сложил, грибы да ягоды, да травы собираешь, да рыбу ловишь. Значит, мог бы своим трудом кормиться?

– Мог бы, батюшка, конечно. Пока ещё силёнка есть самому себя кормить.

– Так вот давай-ка я тебе помогу. Дам серебра на обустройство. Семена купишь, картошки, луку, скотинку какую, птицу разную, лошадку. Селись в любой деревне. Живи, как человек. И сначала научись от того, что сам делаешь отделять, хоть горсть, вдове и сироте. А когда привыкнешь ежемесячно милосердствовать, тогда через годик, не ранее, пойди опять к ручью и попробуй, набрав серебра, и им поделиться.

Встал Мокий, испросил благословение у настоятеля и пошёл к себе в лес в избу. Собрал там свои вещички и переехал в деревню, в которой вдова жила. Выбрал себе домик покрепче. Починил крышу, подладил забор. Поменял полы. Печку почистил. Навозил из лесу дров. На следующей неделе сходил на ярмарку. Купил лошадь и козу, да кур с петухом. Да десять мешков с картошкой. Да рожь на озимые.