Текст книги "«Ангельская» работёнка"

Глава двенадцатая

Банни шел по коридору, скрипя ботинками по полированному полу. Проходя мимо каждой открытой палаты, он не мог удержаться от того, чтобы не бросать украдкой взгляд внутрь. Палаты были большими – на четыре кровати, разделенных занавесками. В них лежали в основном пожилые люди, глядевшие на него с отсутствующим выражением – под влиянием лекарств, скуки или того и другого вместе. Иногда кто-нибудь сидел в кресле для посетителей, как правило в тишине, – просто сидел, не зная, что сказать.

Банни не любил больницы. И не понимал, как кто-то вообще может их любить.

Следуя указателю, он повернул налево – в секцию С. В этом коридоре атмосфера, казалось, стала иной. Здесь располагались отдельные палаты, где было меньше шума и суеты. Он ловил на себе странные взгляды через открытые двери. Те же пустые глаза тех, кто лежал в больничных халатах, те же потерянные лица посетителей. За деньги нельзя купить ответ, но можно занять палату покомфортнее, которая позволит избегать вопросов.

С43.

Банни остановился и посмотрел в маленькое окошко на двери. Мужчина, которого он искал, полулежал в кровати, переключая каналы телевизора.

Банни постучал.

– Войдите.

Банни толкнул дверь.

– Здравствуй, Донал.

Насмешливое выражение на лице мужчины сменилось теплой улыбкой.

– Боже! Банни Макгэрри, ты ли это?

– Боюсь, что я.

– Господи, глазам своим не верю! Ну входи, входи.

Донал похлопал одной рукой по креслу возле кровати, а другой – выключил телевизор. Банни направился к нему. Прошло, должно быть, лет семь с тех пор, когда он в последний раз видел Донала Картера, и, учитывая его нынешнее состояние, время его явно не пощадило. Цвет лица стал желтушным, а губы выглядели неестественно бледными. Банни не знал медицинских подробностей, за исключением того, что у Донала какие-то проблемы с почками, и проблемы серьезные. Донал всегда был деятельным человеком, переполненным едва сдерживаемой энергией. И даже теперь, когда тело его ослабло, в глазах по-прежнему светилась танцующая живость.

Они пожали друг другу руки, и Банни заметил капельницу, воткнутую в тыльную сторону ладони Донала. Если можно судить о чьем-либо состоянии по числу пикающих рядом аппаратов, то прогноз Донала был более чем неутешителен.

– Как дела? А ведь прошло уже… сколько? Семь или восемь лет?

– Ага, примерно так, – ответил Банни, садясь в кресло. – Если это не сильно дурацкий вопрос… ты как себя чувствуешь?

– Да так, знаешь ли… – Донал махнул рукой, указывая на аппараты. – Проблема с почками всегда была, это что-то генетическое, но, как видишь, усилилась. Но не могу жаловаться. В больнице обо мне заботятся и… ох, простите, где мои манеры! Ты же, конечно, помнишь Эмер?

Банни повернулся, с удивлением обнаружив, что в палате они были не одни. В углу за дверью сидела худощавая женщина со светлыми волосами почти до талии и с учебником в руках. Застенчиво махнув рукой, она едва слышно поздоровалась.

– Ну конечно! Прости, Эмер, я тебя не заметил. Господи, ты выросла в прекрасную девушку.

Донал просиял от гордости.

– Это да! Теперь она учится в Городском университете Дублина, изучает компьютерные премудрости. Первый человек в нашей семье, поступивший в университет.

– Ну разве не здорово! Ты молодчина. – Банни вновь повернулся к Доналу. – Рад за вас обоих.

Эмер снова заговорила, и Банни пришлось напрячься, чтобы ее расслышать. Он разобрал слово «спасибо», произнесенное строго в пол. Когда девушка говорила, ее пальцы нервно теребили волосы.

Донал похлопал Банни по руке.

– Конечно, если бы не ты…

Банни с тревогой заметил, что глаза Донала стали увлажняться.

– Ах, не начинай. Столько лет прошло…

– Неважно.

Банни неловко поерзал.

– Я хотел купить чего-нибудь, но не знал, разрешен ли тебе шоколад или…

– Не забивай голову. Скажу честно, виноград я уже видеть не могу!

Банни улыбнулся.

– Помню, в свое время мы немало выдули виски у тебя на кухне, но подумал, сейчас это будет неуместным.

– Наверняка. Но идея хорошая. Лора Коул из дома напротив принесла на прошлой неделе брошюрки, решив, что мне будет полезно помечтать о поездке за границу. Я ведь только раз покидал страну. Ездил смотреть игру «Манчестер Юнайтед», и, представь, они проиграли!

Банни покачал головой.

– Что ж, если желаешь следить за всеми этими чужеземными видами спорта…

– Ха, не начинай опять, а? Ты до сих пор увлечен своей миссионерской деятельностью? Пытаешься обратить нас, язычников Дублина, в святую веру ГАА[41]41
  ГАА, или Гэльская атлетическая ассоциация, – ирландская международная общественная организация, занимающаяся развитием и продвижением гэльских видов спорта и ирландской культуры в целом.


[Закрыть]?

– Конечно, – ответил Банни. – Я даже организовал собственный детский хёрлинг-клуб.

– Уже слышал. Ты молодец.

В разговоре возникла пауза. Оба мужчины тревожно оглядели комнату.

– Молодец, – повторил Донал, взглянув на Эмер, сидевшую в углу. – Эмер, милая, ты не могла бы сходить вниз и принести мне бутылочку «Лакозейда»[42]42
  «Лакозейд» (англ. Lucozade) – британский бренд безалкогольных напитков, в настоящее время производимый японской компанией Suntory. До середины 1980-х позиционировался как энергетический напиток для больных и продавался в основном в аптеках.


[Закрыть]? – Он посмотрел на Банни. – Хочешь чего-нибудь?

– Не стоит беспокоиться, большое спасибо.

Эмер встала, и в этот момент Банни заметил, что под своим мешковатым кардиганом она выглядит болезненно худой. Девушка тщательно застегнулась, затем улыбнулась застенчиво и, что-то пробормотав, ушла.

– Замечательная, – сказал Банни.

– Ага, – ответил Донал, не скрывая гордости. – Кое-что мне в жизни удалось.

– Это точно. Растить одному двоих детей очень непросто.

Однажды, когда они были еще близкими друзьями, Донал рассказал Банни, как он потерял мать Эмер. Она умерла во время родов. Ее предупреждали о риске, но она не хотела ничего слышать. На кладбище в Гласневине[43]43
  Гласневин – жилой район Дублина, знаменит своими зелеными парковыми зонами. Прим. ред.


[Закрыть] жена Донала и ребенок, которого она пыталась родить, теперь лежали вместе. Большинство мужчин бы не оправились после такого. Но Донал Картер не походил на большинство мужчин, и ни одно клише, приписываемое отцам-одиночкам, к нему не относилось.

– Да, замечательная девушка, – повторил Донал, после чего в палате повисла еще одна долгая пауза.

Мужчины одновременно посмотрели друг на друга.

– Итак, как я понимаю, это не светский визит, да?

Банни опустил голову.

– Боюсь, что нет. Я… хотел поговорить с тобой… откровенно о…

– Томми.

– Ага.

Донал кивнул.

– Ты знаешь, что он…

Донал нервно поерзал на кровати.

– Я не собираюсь давать…

– О нет, – перебил Банни. – Это не допрос. Официально меня здесь нет, если можно так сказать. Но… – Банни посмотрел прямо в глаза Доналу, – ты знаешь, кем он стал?

– Я знаю, что он хорошо заботится о нашей общине… и обо мне. – Донал обвел рукой вокруг. – На пенсию водителя автобуса не устроишься в отдельную палату, поверь мне. Миссис Грейнджер из дома напротив лежит в палате дальше по коридору: ни одна вдова не сможет позволить себе такого самостоятельно.

– Это все хорошо, но, Донал… Ты знаешь, откуда у него деньги?

– Он управляет прачечной самообслуживания, а еще у него доли в нескольких компаниях.

Было ясно, что Донал и сам не верит в это, даже несмотря на прозвучавший в его голосе вызов. Снова воцарилось неловкое молчание.

Оглядевшись, Банни заметил у изножья кровати воскресную газету. Он взял ее и указал на фотографию на первой странице.

– Видел? Кто-то ограбил инкассаторский броневик на Набережных.

– Я читал, – ответил Донал. – Банк потерял немного денег, в этом нет никакой беды.

– Ага, обычное робингудство. Только… если преступники с оружием бегают где попало, в конце концов страдают люди. Невинные люди.

Донал ощетинился.

– Серьезно? Я не слышал ни о каких жертвах.

– У одного из полицейских, сидевших в машине сопровождения, небольшие проблемы с сердцем. Приклеенная к лобовому стеклу граната спокойствию не содействует. Теперь он лежит где-то здесь, недалеко от тебя.

– Такая уж нервная работа.

– А еще эти налетчики угрожали ребенку одного из охранников в фургоне. Обычный Джо из Рэнелэ[44]44
  Рэнелэ (англ. Ranelagh) – поселок городского типа южнее Дублина.


[Закрыть] увидел через окно пистолет и фотографию своей маленькой дочки.

Донал ничего не ответил, только отвернулся.

– Образ Робин Гуда прекрасен, но что есть, то есть: люди с оружием забирают что хотят. Другими словами, они только и делают, что грабят.

Банни посмотрел на Донала. Он ждал хоть какого-нибудь проблеска осознания, но его не последовало. Банни готов был поставить жизнь на то, что пристрастие Томми к наркотикам станет ужасным сюрпризом для его отца. Против воли он ощутил облегчение: необходимость хранить информацию в секрете значит, что не он станет первым, кто расскажет Доналу. Ведь это, без сомнения, разобьет ему сердце.

– Ничего об этом не знаю, – ответил Донал. – Сын не обсуждает со мной свои дела. – Лицо его омрачилось тревогой, и он вновь указал на газету. – Я не хочу сказать, что это его рук дело.

Банни отложил газету в сторону.

– Донал, мы давно знакомы. Нас многое связывает.

– Это правда и… ты знаешь, как я благодарен тебе за то, что…

– Давай забудем…

– Нет, – перебил Донал. – Ты выломал дверь и побежал в огонь, когда эти твари пытались сжечь моих детей прямо в постелях. Я никогда этого не забуду. Благодаря тебе у меня есть семья. Ты герой.

Банни вздохнул.

– Никакой я не герой, Донал. Это моя работа. И если придется кого-нибудь арестовать и надолго засадить в тюрьму, это тоже будет моей работой. – Он встал. – Я лишь… просто хотел сказать тебе это лично, потому что мы прошли долгий путь.

Они обменялись грустными улыбками.

– Оставлю тебя в покое. Желаю удачи со всей этой…

Банни посмотрел на медицинские аппараты и не смог подобрать слов. Затем он кивнул и пошел к двери.

– Банни?

Банни оглянулся на изможденного человека, прикованного к постели.

– Он не тот, за кого ты его принимаешь.

Банни открыл дверь.

– Я бы мог сказать тебе то же самое.

Глава тринадцатая

– Герберт У. Армстронг, – сказал Гринго.

Банни продолжал смотреть в окно машины. Они стояли на улице Кроссан-роуд напротив дома 17, в самом центре квартала Кланавейл, с половины восьмого утра. По обе стороны улицы тянулись почти одинаковые ряды муниципальных таунхаусов, будто специально спроектированных без воображения. Большинство домов были белыми, как яичная скорлупа, за исключением случайных проблесков индивидуальности. Например, дом номер 24 выкрасили в розовый цвет. Можно было представить себе, какие споры вызвало это решение. В домах 3 и 10 кухонную бытовую технику вынесли в придомовые садики, и было невозможно угадать, кто у кого украл идею этого странного архитектурного новшества.

Банни снова посмотрел на дом номер 17, попытавшись вспомнить, как это место выглядело в ту роковую ночь. Дом вовсю пылал, когда он вышиб дверь ногой, пробежал сквозь пламя и спас Томми Картера и его сестру Эмер. Все, что он тогда сделал, было его работой. Что он должен чувствовать сейчас? Гордость?

На самом деле он ничего не чувствовал. Так было всегда. Все добрые дела, казалось, принадлежали кому-то другому. И только ошибки были по-настоящему его.

Донал Картер, будучи Доналом Картером, восстановил дом в точности таким, каким он был до пожара.

– Ты меня вообще слушаешь? – спросил Гринго.

– Не уверен.

– Герберт У. Армстронг, – повторил он.

Банни вздохнул.

– Тот парень, который живет в доме 32 с розовыми кустами?

– Да нет же. Я об американском чуваке, который предсказал, что в 1936 году наступит конец света.

– Да ладно! – ответил Банни, наблюдая через зеркало заднего вида, как молодая женщина из дома 4 выталкивает из проема входной двери детскую коляску.

Старший брат обитателя коляски возбужденно бегал вокруг. Он был плотно упакован в одну из тех пуховых курток с капюшонами, которые делают совершенно невозможным определение пола ребенка.

– А потом он предсказывал концы света в 1943, 1972 и 1975 годах. Ты можешь себе представить?

Теперь мать шла по тротуару по направлению к ним, прижав к уху мобильный телефон. Малыш бежал впереди, будто один из самых бесхитростных заключенных в «Большом побеге»[45]45
  «Большой побег» (англ. The Great Escape) – американский фильм 1963 года о побеге союзнических военнопленных из немецкого лагеря во время Второй мировой войны.


[Закрыть].

– Бог любит упертых, – заметил Банни.

– Да, но после того, как ты ошибся три раза – серьезно, заметь, ошибся, – кто сможет сказать: «Окей, парни, я знаю, что раньше был неправ, но в этот раз я действительно постиг истину». Это какой уверенностью в себе надо обладать?

Банни не ответил, поскольку наблюдал за ребенком. А еще за матерью, не глядевшей в сторону сына, и грузовиком с углем, только что выехавшим из-за угла.

– Хочу сказать, это впечатляет, да? Даже если просто задуматься…

Банни прервал Гринго тем, что открыл дверь и вылез из машины.

Затем он наклонился и остановил ребенка вытянутой рукой.

– Эй, не так быстро, тигр.

На лице мальчика, полуприкрытом капюшоном, отразился внезапный угрюмый испуг.

За спиной пронесся грузовик, из открытого окна которого долетел обрывок энергичной песни.

– Какого хуя ты себе позволяешь?

Подняв глаза, Банни увидел спешащую к нему мать.

– Убрал руки от моего ребенка, педофил!

– Расслабься, дорогая. Я просто остановил его, чтобы он случайно не выскочил под грузовик. Я гард.

– Это хуже педофила!

Она ухватила ребенка за руку и пошла дальше, толкнув Банни и обдав его чрезмерно сладким, до приторности, ароматом духов.

Банни вздохнул и сел обратно в машину, захлопнув за собой дверь.

– Теперь мы хуже педофилов.

– Конец света близок, амиго, говорю тебе.

– Ну вот правда: чтобы завести собаку, требуется получать лицензию, а детей рожают все кому не лень.

– Ты удивишься, – ответил Гринго, – но именно так я подписал свою открытку на прошлый День матери.

Банни поерзал на сиденье.

– Кстати, как поживает мама?

Гринго отвернулся к окну.

– По-разному.

– Наверное, этого следовало ожидать, учитывая спутанность сознания и все такое.

– Так-то да, но… ее и до Альцгеймера нельзя было назвать позитивной женщиной. А теперь, когда я к ней прихожу, я совершенно точно вижу, что персонал приюта ее ненавидит. Она всегда обращалась с людьми так, будто все вокруг обслуга. Представь, как она ведет себя с теми, кто ее реально обслуживает.

– Представляю.

Гринго редко рассказывал о своей семье – какой бы она ни была, – а Банни не любил расспрашивать. До тринадцати лет Гринго жил в шикарном районе, но был немедленно сплавлен в интернат, как только это стало возможно. Маме не нравилось, что он занимает целую комнату. Диана Спейн была той еще штучкой. В тот единственный раз, когда Банни с ней общался, он заметил, что когда-то она, вероятно, была хорошенькой – до того, как жизнь переменилась и на ее лице навсегда застыло холодное, неодобрительное выражение. Папочка Спейн, со своей стороны, был успешным бухгалтером и финансовым консультантом. Он вращался среди знаменитостей, спортсменов и тренеров лошадей; в 1970-е он вел бухгалтерию для многих крупнейших звезд ирландского небосвода. А потом – совершенно неожиданно – ему предъявили обвинения в растрате. Папочка Спейн заверил весь мир, что это полнейшее недоразумение, а потом пошел в гараж и «поцеловал» на прощание охотничье ружье. Напившись однажды, Гринго выложил подробности Банни, который знал теперь больше, чем ему хотелось бы. Например, тот факт, что из-за длины ружья отец Гринго нажимал на спусковой крючок большим пальцем ноги. Или что единственный его сын, который тогда приехал из школы-интерната на каникулы, первым прибежал на выстрел. Как рассказывал Гринго, он не запомнил ни крови, ни чего бы то ни было в этом роде – только начищенный до невыносимого блеска ботинок и одну босую ногу.

Мать настаивала, что отец стал жертвой трагического несчастного случая при чистке ружья. Потом было много тихих разговоров. В конце концов они переехали из большого усадебного дома в георгианском стиле в сырую квартиру с двумя спальнями на Парнелл-сквер, арендную плату за которую неохотно вносил ее брат. Мать не смогла найти то, что считала «приличной работой», поэтому стала безвылазно сидеть дома, маринуя себя в джине и горькой обиде на всех друзей, которые, как она считала, «предали ее в трудную минуту». Маленького Тимоти забрали из престижной школы – несмотря на то что францисканцы были готовы отказаться от платы, если он продолжит учиться без проживания. Но миссис Спейн «не нуждалась в подачках». Вместо этого Тима определили в городскую школу Христианских братьев, которая, по уверениям дяди, «воспитает в мальчике характер». С его аристократическим акцентом и умением спрягать латинские глаголы этот опыт стал отнюдь не легким. Именно там родился Гринго, сыплющий испанскими фразами и завоевывающий людей веселым нравом. Его личный ребрендинг стал средством выживания и в конечном счете превратился во вторую натуру. Гринго был равным среди парней, в то время как Тимоти – тем, кого парни дразнили. Мальчик вырос в мужчину, который говорил теперь без какого-либо заметного акцента и легко ладил почти со всеми.

Несмотря на то что жизнь единственного сына была глубоко безразлична Диане Спейн, она требовала, чтобы он непременно стал юристом. Тогда он сможет засудить всех и вернуть отнятые у них деньги. Гринго послал мать подальше тем, что поступил на службу в полицию. Деятельность детектива была не совсем той областью права, о которой грезилось миссис Спейн. И все же, когда у нее развилась ранняя деменция, он забрал мать к себе. Это стоило ему брака – или, по крайней мере, приблизило его конец, – но он был единственным ребенком и не мог поступить иначе. Теперь он поселил ее в дорогое учреждение для пожилых в Малахайде[46]46
  Малахайд – поселок городского типа в Ирландии, находится в шестнадцати километрах к северу от Дублина.


[Закрыть] и навещал каждую неделю. Ему приходилось стискивать зубы под широкой улыбкой всякий раз, когда мать говорила медсестрам, что он адвокат высшей категории.

– Как долго мы тут сидим? – спросил Банни.

– Чуть больше двух часов.

– А сколько еще предстоит сидеть?

– Недели, если не месяцы.

– Мне уже скучно, я хочу, чтобы что-нибудь случилось.

В этот момент входная дверь дома Картера отворилась и на пороге появился он сам.

Гринго посмотрел на Банни в притворном изумлении.

– На твоем месте я бы использовал следующее желание на кого-нибудь посимпатичнее. – Затем он взял рацию. – База, это альфа двадцать девять. Главная цель покинула дом и уходит пешком. Начинаю сопровождение.

– Вас понял.

– Даже не посмотрел в нашу сторону, – вздохнул Гринго. – Обидно. Ненавижу, когда меня игнорируют.

Банни завел машину.

– Что ж, давай глянем, куда направился мальчик Томми в это прекрасное утро.

Они поехали за ним следом со скоростью пешехода. Томми Картер ни разу не оглянулся. Он шел не спеша, будто на прогулке, приветствуя встречных прохожих. Одет он был соответствующе: аккуратно отглаженные брюки, подогнанный по фигуре твидовый пиджак и очочки с чуть заметным оранжевым оттенком линз – явно для постоянного ношения. Волосы были туго уложены, а баки идеально и модно подбриты. В целом он больше походил на парня, управляющего модным питейным заведением, а не преступной бандой.

Как оказалось, он действительно направлялся в паб – в «Прыгающую форель», если быть точным, через две улицы от его дома, – в единственное лицензированное заведение квартала Кланавейл. Забегаловка была выкрашена в стильный, но уже порядком облупившийся фиолетовый цвет, стоянка блестела осколками битого стекла, а на окнах темнели решетки. Вывески – достаточно большие, чтобы их можно было увидеть из космоса, – уверяли всех неравнодушных, что тут можно посмотреть в прямом эфире любые футбольные матчи, какие только можно пожелать. Слева от входа стоял нелепый уличный столик под большим зонтом. Томми сел за него, и буквально через несколько секунд изнутри вышел мужчина средних лет с большим животом, свисающим с ремня. Мужчина поставил перед Томми маленькую чашку кофе и положил пару широкоформатных газет.

Банни припарковал машину напротив, и они принялись смотреть, как Томми попивает кофе.

– Ты только глянь! – сказал Гринго. – Как по-континентальному. Чисто хозяин поместья.

– Кажется, его совсем не волнует наше присутствие.

– Он ни разу даже не взглянул в нашу сторону. Может, не заметил?

Толстый мужчина появился вновь – в этот раз с тарелкой выпечки в руке. Он поставил тарелку на стол, после чего, наклонившись, выслушал от Томми несколько слов. Затем мужчина посмотрел на машину и опять на Томми.

– А может, и заметил…

Мужчина еще раз кивнул и пошел прямо к ним.

– Господи, – сказал Банни, – у них что, есть сервис быстрого обслуживания автомобилистов?

Мужчина остановился со стороны Гринго и подождал, пока тот откроет окно.

– Мистер Картер приглашает разделить с ним завтрак.

– Серьезно? – удивился Гринго. – Это так приятно…

Мужчина указал на Банни.

– Только его. Вас – нет.

– О.

Банни похлопал Гринго по колену.

– Не бери в голову. Уверен, у тебя еще остались бутерброды.

Банни вылез из машины и пошел через дорогу.

– Если у него будут круассаны с шоколадом, – раздался сзади голос Гринго, – захвати для меня один.

Томми Картер оторвал взгляд от газеты только тогда, когда Банни остановился возле столика. Несмотря на то что он пригласил его лично, Томми разыграл легкое удивление.

– О, офицер Макгэрри, рад видеть. Пожалуйста, присаживайтесь.

– Вообще-то я детектив.

– Неужели?

Банни занял стул напротив.

– Я тоже рад тебя видеть, Томми. Боже, как ты вырос! Я помню тебя размером с кузнечика, а теперь – только глянь! – вооруженный грабитель, вор и сволочь.

Томми аккуратно сложил газету и прищелкнул языком.

– А вы все так же прямолинейны. Я помню, как вы с отцом напивались у нас на кухне.

– А я помню, как ты рыдал, когда я вытаскивал твою жопу из горящего дома.

Томми бросил на Банни неприятно долгий взгляд, после чего покачал головой.

– Я рад за вас, Банни, что вы получили свою минуту славы и все такое, но мы оба знаем, что вы ворвались в наш дом, когда мы с сестрой были в полном порядке.

Банни поднял брови.

– Серьезно?

Посмотрев на мужчину, он вспомнил испуганного маленького мальчика, забившегося под туалетный столик с младшей сестренкой на руках. Затравленные глаза, красные от слез, застыли в абсолютном ужасе. Банни пришлось разжимать детскую ручонку, вцепившуюся в деревянную ножку стола, а потом вытаскивать его – брыкающегося и кричащего.

– Абсолютно, – ответил Томми. – Я бы вытащил сестру сам. Я как раз успокаивал ее, когда вы ввалились.

Рассмеявшись, Банни заметил раздражение, мелькнувшее на лице собеседника.

– Понятно. Верь в то, во что хочется верить.

Томми перевернул газету и провел по ней рукой, разглаживая складки, видимые только ему одному.

– Похоже, твоему отцу совсем нехорошо?

Томми пожал плечами.

– Судя по всему, да. Я слышал, вы нанесли ему визит. Хотите его втянуть?

Настала очередь Банни пожать плечами.

– Как ты верно заметил, мы старые друзья. Он не виновен в том, что ты стал тем, кем стал.

– Да, – ответил Томми. – Я человек, который сделал себя сам.

– Ну, можно сказать и так.

Томми откинулся на спинку стула.

– Как бы то ни было, я подумал: не обговорить ли нам некоторые правила ведения боевых действий?

Банни поднял брови.

– Например?

– Моя сестра Эмер не имеет к этому отношения. Я бы хотел, чтобы ее не вмешивали.

– А ты в том положении, чтобы выдвигать требования, Томми?

Томми замолчал и пристально посмотрел на Банни.

– Считайте это дружеской просьбой.

– А я и не знал, что мы друзья.

– Я более чем готов мириться с преследованием, которое решил организовать против меня детектив-инспектор О’Рурк. Оно меня нисколько не беспокоит. Однако я всегда плохо относился к тем, кто расстраивает нашу Эмер.

Банни вспомнил фотографию мальчика в информационных материалах, которому разъяренный пятнадцатилетний Томми Картер сломал обе руки.

– Если она не замешана, ее не тронут.

Томми кивнул, затем взял рогалик и стал нарезать его ломтиками.

– Если бы вы могли передать коллегам мои чувства, которые я испытываю по отношению к сестре…

– Угрожай им сам. Я тебе не связной.

Томми вновь пожал плечами.

– Вы понимаете, что ваше присутствие в нашем районе нежелательно? Гарди здесь не требуется.

– Да ладно?

– «Цивис романус сум». Вы знаете, что означает это выражение, офицер Макгэрри?

Так уж случилось, что он знал, но не стал подавать вида.

– Я простой детектив. Почему бы меня не просветить?

– «Я гражданин Рима». Эта фраза гарантировала, что любой римлянин мог ходить по земле в полной безопасности, поскольку все знали, что если с ним случится что-то плохое, то месть будет стремительна и ужасна. Здесь то же самое. Люди знают, что защищены, и отнюдь не полицией. Вы, мальчики, существуете только для того, чтобы охранять большие дома у моря.

– Я охраняю всех, кто остается в рамках закона.

Томми коротко рассмеялся.

– А вы не задумывались, почему вы следите за мной?

– О, для нас провели довольно подробный инструктаж о твоих внеклассных занятиях, малыш Томми.

– Да, но почему именно я? – вновь спросил Томми, подавшись вдруг вперед. – Я о том, что в этот город каждый месяц поступают миллионы фунтов наркотиков… миллионы! Задумайтесь о том, что происходит, и задайтесь вопросом: почему ваше внимание приковано лишь ко мне?

– Мы охотимся и за остальными дилерами. Да, это займет некоторое время, но и они получат свое.

Томми рассмеялся.

– Ага, как те, кто поджег мой дом. Скажите, вы их уже взяли?

– Ну, тот пожар, по-видимому, был не слишком сильным, раз с ним справился бы и десятилетний мальчик.

Банни заметил, как на лице Томми мелькнуло раздражение. Непоколебимый фасад дал трещину.

– Десятилетний мальчик не смог бы добиться справедливости, но мужчина сможет.

– Во дела! – воскликнул Банни. – Умоляю, скажи, как он собирается это сделать?

Томми развернул газету, давая понять, что разговор окончен.

– Было приятно вас увидеть.

– Аналогично. Захочешь поболтать еще – ты знаешь, где меня найти.

– Конечно.

Банни встал и пошел прочь.

– Ах да, мистер Макгэрри!

Банни посмотрел на Гринго, наблюдавшего за ними из машины.

– Детектив.

Банни развернулся к Томми.

– Нас, конечно, связывают добрые воспоминания и все такое, но, как вы понимаете, дела зашли слишком далеко.

Они пристально посмотрели друг другу в глаза.

– Похоже на то.

Томми вновь уставился в газету.

– Еще увидимся.

– О, на это ты можешь рассчитывать.