Текст книги "Пожалейте читателя. Как писать хорошо"

Хороший писатель, конечно, способен каждому растолковать что угодно. Вышеприведенный отрывок это подтверждает.

Как я обнаружила, этот отрывок приводится даже на одном из бизнес-сайтов[227]227
  Jonathan Becher, “Gladwell vs Vonnegut on Change Specialists,” Forbes, October 14, 2014, https://www.forbes.com/sites/sap/2014/10/14/gladwell-vs-vonnegut-on-change-specialists/#c445b4d46f7d.


[Закрыть]. Вполне возможно, что освоение и обнародование Воннегутом этих идей через художественный текст позволяет им разойтись шире, чем могла бы когда-либо разойтись книга его наставника!

~

Килгор Траут зашел облегчиться в мужскую уборную в нью-йоркском кино.

‹…›

А на кафеле, около полотенца, карандашом было написано:

[рукописная надпись: «В чем смысл жизни?»]

Траут обшарил карманы, ища карандаш или перо. Он мог ответить на этот вопрос. Но писать ему было нечем, не нашлось даже обгорелой спички. Пришлось ему оставить вопрос без ответа. Но вот что он написал бы, если б было чем писать:

 
Быть
глазами,
ушами
и совестью
Создателя Вселенной,
дурак ты этакий![228]228
  Vonnegut, Breakfast, chap. 7.


[Закрыть]
 

Таков ответ Килгора Траута – придуманного Воннегутом писателя, который вроде бы считается его альтер эго.

Получается, у этого самого создателя нет ни глаз, ни ушей, ни совести. Как замечает другой персонаж Курта, этот самый создатель – «первый лентяй во всей округе»[229]229
  Так говорит Рут, жена главного героя «Рецидивиста».


[Закрыть][230]230
  Vonnegut, Jailbird, chap. 3.


[Закрыть].

Так что, по мнению Воннегута, именно мы должны стать этой совестью.

Особенно если мы – писатели.

~

Вот еще несколько выдержек из воннегутовских романов, подтверждающих эту идею:

– Говард, – сказал он мне, – будущие цивилизации, цивилизации лучшие, чем наша, будут судить о людях по их принадлежности к искусству. Если какой-нибудь будущий археолог обнаружит чудом сохранившиеся на городской свалке наши работы, твои и мои, судить о нас будут по их качеству. Ничто другое не будет иметь значения[231]231
  Vonnegut, Mother Night, chap. 12.


[Закрыть].

– Через десять тысяч лет, – вещал на конгрессе Элиот, – имена полководцев и президентов будут забыты и в памяти людей останется единственный герой нашего времени – автор романа «Бы-Тиль-Небыть».

Так называлась одна из книг Траута. И это название при ближайшем рассмотрении оказывалось началом знаменитого монолога Гамлета[232]232
  Vonnegut, God Bless You, chap. 2.


[Закрыть].

– Собираюсь объявить всеобщую забастовку писателей, пока человечество наконец не одумается. Поддержите меня?

– Разве писатели имеют право бастовать? Это все равно, как если забастуют пожарные или полиция.

– Или профессора университетов.

– Или профессора университетов, – согласился я. И покачал головой. – Нет, мне совесть не позволит поддерживать такую забастовку. Если уж человек стал писателем – значит, он взял на себя священную обязанность: что есть силы творить красоту, нести свет и утешение людям[233]233
  Vonnegut, Cat’s Cradle, chap. 103.


[Закрыть].

Оружия у него не было. Самое опасное, что при нем нашли, был огрызок карандаша[234]234
  Vonnegut, Slaughterhouse-Five, chap. 3.


[Закрыть].

~

Я хочу отправиться куда-нибудь в трущобы, чтобы помогать тем, на кого по-настоящему плюет общество. Нищих не утешишь пьеской или романчиком[235]235
  Carol Kramer, “Kurt’s College Cult Adopts Him as Literary Guru at 48 [Поклонники Курта из числа студентов колледжей назначают его литературным гуру, хотя ему всего 48],” in Conversations, 27.


[Закрыть].

Мэрили, персонаж «Синей бороды», хочет оставить какие-то «следы своего пребывания» в ротонде, которая ей принадлежит:

– Сначала я думала нанять детей и женщин, чтобы они написали здесь фрески с изображением лагерей смерти, бомбежки Хиросимы и закладки мин или, может быть, чего-то из древних времен – как сжигают ведьм на кострах, как христиан бросают на съедение диким зверям. Но решила, что такие картины в конечном счете будут только подстрекать мужчин к еще большей жестокости и разрушениям[236]236
  Vonnegut, Bluebeard, chap. 30.


[Закрыть].

В «Матери Тьме», возможно, самом мрачном из воннегутовских романов (и, на мой взгляд, одном из лучших у него), главный герой – американский двойной агент, бывший драматург. Его шеф, нацистский убийца Геббельс, приказывает ему написать сценарий помпезного представления в честь немецких солдат, погибших при подавлении восстания евреев в варшавском гетто. Правда, «сочинение этого жуткого сценария… не продвинулось дальше предварительного названия: “Всецело и до конца”».

Относительно этого сценария: он имел неожиданный результат. Он привлек внимание самого Геббельса, а затем и самого Гитлера к Геттисбергской речи Авраама Линкольна[237]237
  Геттисбергская речь произнесена Линкольном в 1863 г. на церемонии открытия национального кладбища в Геттисберге, вблизи места, где произошло одно из решающих сражений Гражданской войны в Америке. В ней содержится и линкольновское определение демократии: «правительство народа, из народа, для народа». (Примечание Р. Райт-Ковалевой.) В речи есть фраза «…преисполнимся еще большей решимости посвятить себя той цели, которой павшие отдали себя всецело и до конца».


[Закрыть].

Геббельс спросил меня, откуда я взял предварительное название, и я сделал для него полный перевод Геттисбергской речи.

Он читал, шевеля губами.

– Знаете, это блестящий пример пропаганды. Мы не так современны и не так далеко ушли от прошлого, как нам кажется.

– Это знаменитая речь в моей родной стране. Каждый школьник должен выучить ее наизусть, – сказал я.

‹…›

– Там есть впечатляющие фразы, которые можно прекрасно использовать в надписях на могильных плитах на немецких военных кладбищах. Честно говоря, я совершенно не удовлетворен нашим надгробным красноречием, а это, кажется, как раз то, что я давно ищу. Я бы очень хотел послать эту речь Гитлеру.

– Как прикажете, – сказал я.

‹…›

Через две недели Геттисбергская речь вернулась от Гитлера. Наверху рукой самого der Fuehrer было начертано: «Некоторые места чуть не заставили меня плакать. Все северные народы едины в своих чувствах к своим солдатам. Это, очевидно, связывает нас крепче всего»[238]238
  Vonnegut, Mother Night, chap. 5.


[Закрыть].

Имеет смысл вспомнить и ту историю, которую сам Воннегут рассказывает на первых страницах «Бойни номер пять» (и которая, несомненно, знакома всем его поклонникам):

Все эти годы знакомые меня часто спрашивали, над чем я работаю, и я обычно отвечал, что главная моя работа – книга о Дрездене.

Так я ответил и Гаррисону Старру, кинорежиссеру, а он поднял брови и спросил:

– Книга антивоенная?

– Да, – сказал я, – похоже на то.

– А знаете, что я говорю людям, когда слышу, что они пишут антивоенные книжки?

– Не знаю. Что же вы им говорите, Гаррисон Стар?

– Я им говорю: «А почему бы вам вместо этого не написать антиледниковую книжку?»

Конечно, он хотел сказать, что войны всегда будут и что остановить их так же легко, как остановить ледники. Я тоже так думаю.

И даже если бы войны не надвигались на нас как ледники, все равно осталась бы обыкновенная старушка-смерть.

~

Желание Воннегута сделаться «полезным гражданином» сбылось – все мы это знаем. Но есть очень славная история, которая еще раз это подтверждает. Ее записал Маршалл Смит, владелец Уэлфлитского рынка[239]239
  Уэлфлит – городок в штате Массачусетс, находится неподалеку от Барнстейбла.


[Закрыть] и бостонского книжного магазина Booksmith:

Впервые я услышал о романах Воннегута в 1967 г. – от Ларри С., служащего нашего магазина на площади Гарвард-сквер. Воннегут к тому времени невольно сформировал неплохой контингент приверженцев среди любителей научной фантастики – жанра, который мало интересовал и меня, и нашего весьма высоколобого закупщика. «Эта штука прогремит, вот увидите, – говорил мне Ларри. – Называется “Колыбель для кошки”». ‹…› Мы с Клео, нашим закупщиком, неохотно согласились.

Книга оказалась потрясающая – каковой и остается. Через несколько лет вышла «Бойня номер пять», которая и принесла Воннегуту всеамериканскую известность.

‹…›

Воннегут придерживался твердого правила: никогда не устраивать автограф-сессии в книжных. Но меня это не остановило, и я решился написать ему письмо, предложив не подписывать книги, а просто встретиться и поговорить с некоторыми из своих наиболее давних и преданных почитателей – в полночь, на Гарвард-сквер. Ко всеобщему изумлению, он счел, что это очень славная идея. ‹…› Его внешность соответствовала его публичному имиджу: мощные усищи, длинные, немного взлохмаченные волосы, вообще слегка неряшливый вид. Очень милый человек.

‹…›

Мы разместили его близ нашего магазина на Гарвард-сквер, и тысячи его поклонников стекались туда со всего Бостона и окрестностей. Мы поневоле остановили уличное движение – на несколько часов. Он часа два перешучивался со студентами. Они были от него в восторге. Думаю, он отлично провел время.

Почему пришла такая толпа, почти все – студенты? Почему они два часа перешучивались с ним? Потому что «Бойня номер пять» стала своевременной для тех из нас, кто варился в антивоенном движении, а вместе с другими книгами Воннегута – для участников любого тогдашнего движения, направленного на борьбу с доминирующим в обществе порядком (Движение за гражданские права, «контркультура»…). Романы сделали автора настоящим олицетворением гражданственности в ее праведной, критической, протестной ипостаси.

«Много лет спустя, – пишет Маршалл Смит, – мне выпала честь вручать Курту Воннегуту премию “Билль о правах”, ежегодно присуждаемую Массачусетским союзом борьбы за гражданские свободы. За эти годы он совсем не переменился».

Глава 13
Писатели как учителя, или Самая достойная профессия

«Писатель – это в первую очередь учитель», – как-то заметил Воннегут[240]240
  Dan Wakefield, introduction to If This Isn’t Nice, What Is?, by Kurt Vonnegut, ed. Dan Wakefield (New York: Seven Stories, 2014), xiv.


[Закрыть].

~

В наши дни многие писатели дают наставления не только посредством своих текстов – они еще и преподают в аудиториях. Когда в конце 1960-х Воннегут вел занятия в айовской Писательской мастерской, лишь три [американских] университета выдавали дипломы по специальности «писательское мастерство». Их выпускники начали обучать себе подобных. В 1975 г. существовало уже пятнадцать магистерских программ по изящным искусствам, ориентированных на писательское мастерство. Сегодня их более двухсот[241]241
  Моя чудесная фея-крестная подарила мне эти сведения, как раз когда я писала данную главу. Они включены в некролог Джека Леггетта, руководившего айовской Писательской мастерской с 1970 по 1987 г.: Bruce Weber, “Jack Leggett, Who Cultivated Writers in Iowa, Dies at 97,” The New York Times, January 30, 2015.


[Закрыть]. Ассоциация писательских программ (которая включает в себя университеты и колледжи, имеющие программу подготовки писателей) насчитывает более пятисот членов. В наши дни считается, что всякий приличный факультет английского языка и литературы должен не только предоставлять дипломы в области писательского мастерства, но и предлагать курсы по этому предмету, а также позволять студентам избирать такую специальность как основную.

К тому же сейчас существует множество неакадемических школ писательства, бесчисленных курсов, предлагаемых Ассоциацией христианской молодежи, местными общественными центрами, центрами искусств, оздоровительными комплексами, частных занятий, проводящихся писателями у себя дома. На всех этих занятиях писатели учат писать.

Так что тема преподавания имеет отношение и к собственно писательской роли писателей, и к их роли учителей, работающих с учениками.

~

Должен заметить, что при демократии преподавание – самая достойная профессия[242]242
  Vonnegut, If This Isn’t Nice, 29.


[Закрыть].

Но о каких преподавателях идет речь? Все ли учителя одинаково достойны?

Воннегут уточняет, какими именно преподавателями он восхищается.

В «Колыбели для кошки» повествователь расспрашивает одного из персонажей, Филиппа Касла, о Бокононе – неуловимом диктаторе-гуру, правителе крошечного островка Сан-Лоренцо:

– Вы и его знаете?

– Имею счастье. Он был моим учителем, когда я был мальчишкой. – Он с нежностью кивнул на свою мозаику: – Мона тоже его ученица.

– А он был хороший учитель?

– Мы с Моной умеем читать, писать и решать простые задачи, – сказал Касл, – вы ведь об этом спрашиваете?[243]243
  Vonnegut, Cat’s Cradle, chap. 70.


[Закрыть]

Воннегут окольными путями (ему это вообще свойственно) провоцирует нас на вопрос, что же это такое – быть хорошим учителем.

Что для вас «хороший учитель»? Может, речь о том, чтобы передать какое-то умение или навык? Информацию и знания, касающиеся определенного предмета? Может, великий учитель – тот, кто поможет вам сдать те или иные экзамены?

~

Воннегут восхищался учителями еще и потому, что у него самого были потрясающие наставники, оказавшие немалое влияние на его жизнь.

Всем моим убеждениям меня научили в школе, на уроках гражданского права, во времена Великой депрессии[244]244
  Vonnegut, Wampeters, 274.


[Закрыть].

В ту пору многие лишились работы, и некоторые блистательные умы вынуждены были уходить в преподавание. В этом смысле выделялась Шортриджская средняя школа – государственное учебное заведение, которое посещал и Воннегут (поскольку его родители лишились всех своих капиталов и не могли позволить себе отправить его в частную школу, куда иначе непременно отправили бы). Судя по всему, она продолжала блистать и после окончания Депрессии. Приехав в Индианаполис, я специально пошла на нее посмотреть. По всему огромному фасаду разделенные колоннами написаны названия предметов, которые тут стремятся преподать. Вот они: Музыка Поэзия Драма / Образование Культура / Коммерция Промышленность / Философия Этика.

Преподавательский состав там был прямо как в университете. Наши учителя химии были в первую очередь профессиональные химики. Наши учителя физики были в первую очередь профессиональные физики. ‹…› А среди наших учителей английского было очень много серьезных писателей[245]245
  Vonnegut, If This Isn’t Nice, 42.


[Закрыть].

Воннегут впервые попробовал свои силы в качестве писателя, работая в школьной газете. В Шортриджской школе был свой печатный станок, и ученики выпускали ежедневную газету Shortridge Echo, одно из немногих таких изданий в стране. Курт замечал: «Она стала выходить очень давно: в ней работали еще мои родители»[246]246
  Vonnegut, Wampeters, 259.


[Закрыть].

Писатель Дэн Уэйкфилд, составитель «Писем» Воннегута и сборника его речей «Здорово, правда?», тоже стал выпускником Шортриджской школы – правда, несколько позже – и тоже сотрудничал в Shortridge Echo. «Курт очень гордился этой работой, как горжусь ею и я», – сообщил мне Уэйкфилд. Они с Куртом познакомились на званом обеде. Их дружбу скрепили воспоминания об учебе в одной школе и о работе в одной школьной газете.

~

Маргерит Янг, оказавшая большое влияние на язык Воннегута, стала для него настоящим учителем. Впоследствии она «…написала всеобъемлющую биографию уроженца нашей Индианы – Юджина Виктора Дебса, профсоюзного лидера, опиравшегося на средний класс и несколько раз выдвигавшегося от социалистов на пост президента Соединенных Штатов. Он умер в 1926 г., когда мне было четыре года. Миллионы голосовали за Дебса, когда он баллотировался в президенты».

Позже Воннегут использует тему рабочего движения как основу для сюжета своего романа «Рецидивист», где упоминается Пауэрс Хэпгуд – «один человек из Индианаполиса», «профсоюзный деятель», опирающийся на средний класс[247]247
  Vonnegut, If This Isn’t Nice, 42.


[Закрыть].

~

Натуралист Хиллис Хоуи оказался одним из самых необыкновенных учителей Воннегута. С 1926 по 1970 г. Хоуи водил школьников-подростков в двухмесячные походы по неизведанным просторам Дикого Запада[248]248
  [Источник не указан.]


[Закрыть]. В 1938 г. 16-летний Воннегут принял участие в таком походе. Его отец заплатил за путешествие, спроектировав хижины, которые затем построили два индейца навахо: по некоторым сведениям, эти сооружения стоят и по сей день. Воннегут посвятил памяти Хоуи свой роман «Галапагосы»[249]249
  Об этих походах см. здесь: http://www.cottonwoodgulch.org.


[Закрыть].

~

Профессора антропологии, преподававшие в Чикагском университете, прямо-таки взорвали мозг юного Воннегута, только что вернувшегося с войны, идеей культурной относительности. Это понятие станет одним из фундаментальных в мировоззрении К. В. Как-то раз он заметил, что подумывает написать инструкцию для детей, рассказывающую им, на какой планете им довелось жить.

И мне очень хотелось бы рассказать им о культурной относительности ‹…›. Даже первоклассник должен понимать: его культура – это не какое-то сознательное, рациональное изобретение, есть тысячи других культур и все они неплохо работают, притом в основе работы всех культур – вера, а не истина, да и вообще есть множество альтернатив нашему собственному обществу. Во всем этом я по-настоящему убедился, лишь когда стал учиться в магистратуре Чикагского университета. Это было невероятно захватывающе[250]250
  Standish, “Playboy,” 104.


[Закрыть].

Джеймс Слоткин, его выдающийся преподаватель, читал блистательные лекции о том, что всякая культура требует перемен и – обязательно – лидера. Чтобы доказать свои утверждения, он сравнивал совершенно различные движения – скажем, религиозное течение «Танец призраков», существовавшее среди американских индейцев, и европейский кубизм.

Выступая в 1994 г. перед выпускниками Чикагского университета (где некогда учился и Слоткин, и он сам), спустя много лет после того, как он сделал Слоткина прототипом персонажа «Синей бороды», а его идеи отобразил в других романах, Воннегут решил воспользоваться возможностью и воздать должное своему наставнику на территории их общей альма-матер. Он изложил представление Слоткина о том, что требуется для преобразования общества (в хорошую или дурную сторону):

1. Харизматичный, одаренный лидер, описавший культурные перемены, которые необходимо провести в жизнь.

2. Как минимум два уважаемых гражданина, засвидетельствовавших, что этот лидер – не сумасшедший, что к нему стоит прислушаться.

3. Красноречивый и обаятельный объяснитель, который изо дня в день рассказывает общественности о планах лидера, о том, почему этот лидер такой замечательный, – и т. п.[251]251
  Vonnegut, If This Isn’t Nice, 94.


[Закрыть].

~

Этот преподаватель, которого К. В. звал своим наставником, в годы учебы Воннегута почти не обращал на него внимания и не вспомнил его, когда Курт позвонил ему много лет спустя[252]252
  Не совсем точно. В «Вербном воскресенье» об этом сказано так: «Мой отвратительный научный руководитель был самым интересным и внимательным преподавателем из всех, что я встречал. На лекциях он читал нам главы из книги по механизмам социальных изменений, которую написал сам и которую, как оказалось, никто не захотел издавать. По окончании университета я взял в привычку навещать его всякий раз, как дела приводили меня в Чикаго. Он не желал меня вспоминать и всякий раз злился – видимо, потому, что я приносил замечательные новости об издании и переиздании моих книг».


[Закрыть][253]253
  Vonnegut, Palm Sunday, chap. 4.


[Закрыть].

~

В художественной прозе Воннегута приводятся великолепные примеры того, как обучают преподаватели.

Мэри Хепберн, наиболее почтенная героиня романа «Галапагосы», «четверть века преподавала биологию в государственной средней школе города Айлиум, штат Нью-Йорк (ныне не существующий)»[254]254
  Kurt Vonnegut, Galápagos (New York: Delacorte Press, 1985), book 1, chap. 6.


[Закрыть]. Ее прототипом как раз и стал Хиллис Хоуи. С помощью этого персонажа Воннегут демонстрирует, каким обаятельным должен быть хороший учитель, как активно он должен пробуждать мысль в своих учениках.

Кульминацией телефильма – как и наиболее ярким моментом лекций об архипелаге, которые читала Мэри Хепберн в айлиумской средней школе, – был рассказ о брачных танцах синелапых олуш[255]255
  Здесь и далее роман «Галапагосы» цитируется в переводе Ю. Здоровова.


[Закрыть][256]256
  Vonnegut, Galápagos, book 1, chap. 19.


[Закрыть].

По мере того, как самец в фильме совершал свои телодвижения, Мэри Хепберн комментировала их от лица самки:

«Чего этому типу может быть от меня нужно? Нет, в самом деле?! Какая дикость!»

Самец задрал одну ярко-синюю лапу и вытянул ее, держа в воздухе, словно бумажный веер.

Мэри Хепберн, опять играя роль самки, при этом говорила: «А это еще что такое? Тоже мне, чудо света! Он что, считает, что только у него на всем острове синие лапы?»

Самец опустил лапу и поднял другую, приблизившись на шаг к самке. Потом снова продемонстрировал ей первую, потом опять вторую, глядя ей прямо в глаза.

Мэри произносила за самку: «Пора мне отсюда убираться». Однако сделать это самка не спешила. Словно приклеенная к лаве, она наблюдала, как самец поочередно показывает ей свои лапы и подходит все ближе.

Теперь уже самка задирала свою синюю лапу – на что Мэри замечала: «Думаешь, только у тебя такие красивые лапы? Если уж тебе хочется увидеть по-настоящему красивую лапу, взгляни-ка вот на эту. У меня и вторая такая есть!»[257]257
  Мы позволили себе привести более развернутую цитату из романа.


[Закрыть]

‹…›

Мэри Хепберн обычно ставила повышенную оценку тем из своих учеников, кто посвящал брачному танцу птиц небольшое сочинение в прозе или стихах. Почти каждый второй писал что-нибудь, и примерно половина написавших видела в птичьем танце доказательство того, что животные поклоняются Богу. Остальные сочиняли кто во что горазд. Один ученик принес стихотворение, которое Мэри помнила до конца своих дней…

 
Да, люблю, конечно, —
Так родим того,
Кто скажет, что творили
Родители его.
Да, люблю, конечно, —
Так родим того,
Кто скажет, что творили
Родители его.
Да, люблю, конечно, —
Так родим того,
Кто скажет, что творили
Родители его —
 

и так далее.

Ноубл Клэггетт

(1947–1966)

Некоторые ученики просили разрешения написать о каком-либо ином представителе галапагосской фауны, и Мэри, будучи хорошим педагогом, разумеется, соглашалась.

Мэри завершает свою лекцию, возвращаясь к главному вопросу, волнующего ее создателя (т. е. Воннегута), к дарвинистской загадке:

– ‹…› Здесь самое время вернуться к брачным танцам синелапых олуш, которые, по всей видимости, не имеют ни малейшего отношения к факторам выживания, гнездовки или рыбного промысла олуш. С чем же они тогда связаны? Позволительно ли будет назвать это «религией»? Или, коли у нас не хватит смелости на первое, то можем ли мы назвать это по крайней мере «искусством»? Ваши соображения, пожалуйста[258]258
  Vonnegut, Galápagos, book 1, chap. 20.


[Закрыть].

~

Выдающийся наставник занимает центральное место в предпоследнем романе Воннегута «Фокус-покус». Повествователь и главный герой Юджин Хартке преподает в тюрьме. Он так объясняет свою педагогическую методику:

Я не отлынивал. Я люблю учить.

Многих заключенных, из тех, кто поумнее, я вызывал на спор, заставлял их доказывать мне, что Земля – круглая, объяснять, в чем разница между шумом и музыкой, рассказывать, как передаются по наследству физические признаки, как измерить высоту сторожевой вышки, не влезая на нее… и прочее.

Я им показал таблицу, составленную проповедником-фундаменталистом из центра города Сципиона, которую он как-то дал таркингтоновским студентам после занятий, в Павильоне. Я предложил им отыскать в этой таблице примеры фактов, подогнанных под определенную идею.

‹…›

Самые неспособные… использовали меня как ходячую Книгу рекордов Гиннесса. Они меня спрашивали, кто самый старый человек в мире, кто самый богатый, у какой женщины было больше всего детей и так далее[259]259
  Vonnegut, Hocus Pocus, chap. 34.


[Закрыть].

Когда Брюс учился у меня слушать музыку, я поставил запись увертюры «1812 год» Чайковского. Я объяснил классу, что увертюра написана по поводу действительных событий, а именно – поражения Наполеона в России. Я предложил ученикам вспомнить какое-нибудь значительное событие в своей жизни и подумать, какая музыка могла бы это наилучшим образом выразить. Я им дал неделю на размышление. Мне хотелось, чтобы у них в голове, как в скороварке, мозги хорошенько пропитались музыкой[260]260
  Vonnegut, Hocus Pocus, chap. 21.


[Закрыть].

У него возникают неприятности с попечителями из-за некоторых сексуальных приключений, и он вынужден оправдываться перед попечительским советом:

Я возражал… что долг учителя – откровенно беседовать со студентами высшего учебного заведения обо всех проблемах и заботах человечества, а не только учить их предмету, как предусмотрено в программе.

– Только так мы можем завоевать их доверие, чтобы им тоже захотелось высказаться, – добавил я, – и чтобы они поняли, что знания не разложены по полочкам, а неразрывно связаны между собой, что одно вытекает из другого и неотделимо от единственной великой науки, которую мы должны изучать, раз уж нас послали на Землю, – от самой жизни[261]261
  Vonnegut, Hocus Pocus, chap. 18.


[Закрыть].

Воннегут выражает эту точку зрения устами еще одного персонажа романа – доктора Элен Доул. Она хочет устроиться на работу в ту же тюрьму и проходит собеседование у попечителей.

Но доктор Доул вместо этого накричала на Попечительский Совет. Они просили ее дать слово, что она ни при каких обстоятельствах, ни на занятиях, ни во внеурочное время не станет обсуждать со студентами политические, исторические, экономические или социальные проблемы. Она должна была предоставить это тем лицам, которые соответственно владели этими специальностями.

– Я просто в потолок врезалась, – сказала она мне.

– Ничего особенного они не просили, – сказала она, – только чтобы я перестала быть живым человеком[262]262
  Vonnegut, Hocus Pocus, chap. 37.


[Закрыть].

~

По своей природе художественная проза «учит»: она показывает, что люди чувствуют и думают, как они откликаются на происходящее, чем отличаются друг от друга и как обстоятельства влияют на них; каким образом их мозг, черты личности, окружение, культура заставляют их вести себя именно так, как они себя ведут. Почему одно и то же переживание действует на одного человека так, а на другого – иначе. Что человек испытывает в глубине души и как это соотносится с тем, как он себя ведет и как его воспринимают другие. И так далее.

Всякий текст, даже плохой, чему-то учит, то есть что-то о чем-то сообщает. Так что если вы пишете – вы тем самым учите. Тут уж никуда не денешься.

Но бывает и намеренное, целенаправленное преподавание посредством текстов.

~

Давайте-ка проголосуем, если вы не против. Кто из вас не знал о каком-то факте до того, как прочел Курта Воннегута? Или, скажем, благодаря этому чтению узнал что-нибудь из истории? Сколько тут таких, кто вынес из его текстов какую-то идею, мнение, что-то подобное?

Быстренько составьте список всего этого. Повернитесь к кому-нибудь из товарищей и расскажите, что вам удалось узнать. Лицом к лицу. (Если это невозможно проделать сию минуту – дождитесь первого же удобного момента.) Курту бы это очень понравилось.

А теперь выложите результаты в Facebook. (Простите меня, Курт!)

~

Воннегут учит целенаправленно.

Пусть он и не написал ту книжку для детей (хотя придумал для нее заглавие – «Добро пожаловать на Землю»), но он снова и снова внушает своим читателям-подросткам и читателям-взрослым идею культурной относительности, «то, что мне очень хотелось бы им рассказать». Это подтекст всего, что он когда-либо написал.

Помимо преподавания исподволь, с помощью фабулы и персонажей, Воннегут иногда учит в открытую. Он постоянно информирует читателя о тех исторических событиях и фигурах, которые его волнуют и которые, как он полагает, должны волновать других.

Вы ведь слыхали про Сакко и Ванцетти? Неужели нет? Что ж, в «Рецидивисте» он использует свой немалый талант рассказчика (действующий по принципу «морковка на веревочке»), чтобы побудить вас захотеть узнать, кто они были такие. Или чтобы напомнить вам о них, если вы уже знаете.

Воннегут откровенно просвещает, но заодно еще и заманивает читателя (по К. В., такое заманивание – самое важное умение рассказчика, см. главу «Сюжет»), вовремя показывая «морковки» и ловко вплетая их в основную сюжетную линию, чтобы вы не переставали с неослабевающим любопытством глотать текст.

В прологе он упоминает Сакко и Ванцетти на с. 5, 9, 11 и 12 [издания, указанного в библиографии], всякий раз давая общие сведения о героической роли, которую они играли в рабочем движении, и об их трагической и несправедливой участи. В самом конце пролога, перед тем как взяться за вымышленный сюжет, он приводит выдержку из письма Сакко сыну. Письмо написано за три дня до казни Сакко.

В первой главе повествователь, Уолтер Ф. Старбак, размышляет о времени, а также о деле Сакко и Ванцетти:

Подумалось мне о Сакко и Ванцетти. Я, когда молодой был, верил: их страдания ну просто мир встрепенуться заставят, всеми овладеет неодолимая, маниакальная жажда справедливости, чтобы простой человек мог правды добиться.

Семнадцать глав спустя Старбак снова размышляет над этим:

Недавно спрашиваю… бывшего ночного портье ‹…›: вы про Сакко и Ванцетти слыхали? Ну как же, говорит, бандиты эти из чикагских богачей, изобретательные были убийцы. Он их с Леопольдом и Лёбом спутал[263]263
  Натан Леопольд и Ричард Лёб совершили в 1924 г. одно из самых громких преступлений в США – похитили 14-летнего Роберта Фрэнкса, сына богатых родителей, и тут же убили его, что не помешало им требовать за него выкуп. В том же году приговорены к пожизненному заключению. Лёб был зарезан сокамерником в 1936 г. Леопольд условно-досрочно освобожден в 1958 г.


[Закрыть].

Почему у меня это пробуждает грустные чувства? В молодости мне казалось: историю Сакко и Ванцетти будут часто вспоминать со слезами на глазах, никогда о них не забудут и сделаются они со временем такими же всем известными, как Иисус Христос[264]264
  Vonnegut, Jailbird, chap. 18.


[Закрыть].

В главах 18 и 19, подразнив вас на протяжении всего текста туманными заявлениями о важности их трагедии, повествователь впервые представляет вам ужасные подробности – в виде постскриптума: это признание реального преступника в убийствах, в которых обвинили Сакко и Ванцетти и за которые их казнили. Только после этого рассказывается вся история случившегося с Сакко и Ванцетти – как своего рода история страстей Христовых.

Стоит это прочесть, поверьте. Есть в этом что-то очень знакомое. Как будто написано про наши времена.

~

Надо признаться, раньше я никогда толком не была уверена, что же с ними случилось, как если бы меня не было на уроке, когда это проходили (так всегда говорит один мой приятель, когда его ловят на незнании того, что полагалось бы знать). Но это попросту не относилось к истории моего поколения.

~

Так Воннегут обращается к теме рабочего движения и воскрешает его героев, которые были так важны для него и для всей страны в годы его юности.

В моем понимании святой – это такой человек, который и в непорядочном обществе остается порядочным человеком[265]265
  Здесь и далее «Времетрясение» цитируется в переводе Т. Покидаевой.


[Закрыть][266]266
  Kurt Vonnegut, Timequake (New York: G. P. Putnam’s Sons, 1997), chap. 42.


[Закрыть].

Однажды вечером я посмотрела фильм «Сельма»[267]267
  «Сельма» (2014) – исторический фильм американского режиссера Авы Дюверней о марше 1965 г., проходившем в городах Сельма и Монтгомери (штат Алабама) в рамках движения за гражданские права темнокожего населения США (особое внимание при этом уделялось избирательным правам).


[Закрыть]. В 1965 г., в то самое время, когда происходит действие картины, я как раз была в Сельме и вообще на Юге, принимала участие в знаменитом марше, показанном в этой ленте (я шла от Арканзасского университета). Это и устрашало, и вдохновляло. Эти события преподали мне очень серьезные уроки и оказали на меня неизгладимое воздействие.

Я опасалась смотреть этот фильм. Однако, мне кажется (если не считать ошибочного изображения президента Линдона Джонсона как препятствия на пути Мартина Лютера Кинга и Движения за гражданские права в целом, а не как человека, распахнувшего им ворота, – вопиющее голливудское упрощение!), в этой картине хорошо уловлена ненасильственность этого движения, дух времени и поднимавшихся тогда проблем – настолько хорошо, насколько это вообще доступно кинематографу.

Зло, с которым мы тогда боролись, теперь вроде бы побеждено, так что – ура! Но нам необходимо и сегодня знать, что это была за борьба и что за зло. И какое зло пришло ему на смену. И какая борьба с этим нынешним злом теперь идет.

Нам показали наших тогдашних святых. Им воздали должное, так что – ура! Знать, чего стоит преодоление общественных проблем, – необходимо.

~

Преподавание – штука взаимная. Как говорится, это улица с двусторонним движением.

Когда вы учите, вы одновременно учитесь. Мне казалось, что это какое-то волшебство: я стала лучше писать во многом благодаря тому, что разобрала множество романов, рассказов, стихотворений и очерков, дабы указать своим студентам на таящиеся в этих текстах сокровища (и по части содержания, и по части писательского мастерства как такового).

То же самое происходит, когда вы «учите» читателя в ваших текстах. Со мной это случилось буквально только что. Чтобы объяснить, как Курт использует историю Сакко и Ванцетти, я несколько раз перечитала его версию событий, изложенную в «Рецидивисте», составила ее резюме, перечитала его и почти все вычеркнула. Теперь история Сакко и Ванцетти отлично врезалась мне в мозг и в сердце. Таково мастерство Воннегута.

Вэнс Бурджейли, близкий друг Воннегута и его спутник по многим путешествиям, двадцать два года преподававший в той же айовской мастерской, отмечал: «Просто поразительно, как многому меня за эти годы научили студенты мастерской. Я частенько вспоминал, что в аппалачском английском[268]268
  Как и в русском.


[Закрыть] глагол “учить” действует в обе стороны: слова “Она учила” могут относиться и к ее преподавательской деятельности, и к изучению ею какого-то предмета»[269]269
  Vance Bourjaily, “Dear Hualing,” in A Community of Writers: Paul Engle and the Iowa Writers’ Workshop, ed. Robert Dana (Iowa City: University of Iowa Press, 1999).


[Закрыть].

Мне представляется, что Курт имел в виду эту неоднозначность, когда подарил мне экземпляр «Бойни номер пять» с таким автографом: «Сьюзен – хорошей ученице, хорошему учителю».