Текст книги "Истоки современной политической мысли. Том 2. Эпоха Реформации"

Следующий важный этап в эволюции лютеранской политической теории наступил, когда светские власти во многих немецких городах, а за ними правители Дании, Швеции и Англии приняли и начали распространять ключевой элемент новой политической веры – лютеранский взгляд на Церковь. В результате ряда простых шагов – поразительно похожих друг на друга, хотя и сделанных в разных странах, – лютеранское убеждение в том, что Церковь должна рассматриваться как всего лишь congregatio fidelium, перестало считаться ересью и было принято в качестве основы для новой официальной концепции надлежащих отношений между церковной и политической властью.

Из этого краткого описания следует, что насаждение новой ортодоксии было результатом активных действий властей. В целом все происходило именно так, хотя в некоторых немецких городах учения Реформации сначала принимались жителями, а затем, под их давлением, правителями (Moeller 1972, pp. 60–61). Это хорошо видно на примере балтийских городов Ростока и Штральзунда и ряда южных имперских городов, таких как Страсбург (Dickens 1974, pp. 146–160). Начало Реформации в Страсбурге датируется 1521 г., когда Маттеус Целль, собирая толпы народа, выступал в Кафедральном соборе с проповедями о Евангелиях. В них он защищал учение Лютера и зачитывал фрагменты его трудов (Chrisman 1967, p. 100). В 1523 г. город привлек внимание Мартина Буцера и Вольфганга Капитона, и к концу следующего года евангелисты проповедовали в пяти из главных городских церквей (Chrisman 1967, pp. 108–109, 116–117). Вначале городской совет пытался этому помешать и лишил Целля и Капитона их должностей (Chrisman 1967, pp. 112–113). Однако к 1524 г. Реформация приобрела характер народного движения, и пять из девяти приходов направили в Совет петиции, требуя назначить проповедников-лютеран. Совет, отмечает Крисман, «не располагал ни планом, ни программой действий» перед лицом революции, но стремился сохранить порядок, который начинал трещать по швам из-за конфликта между старой и новой верой. В конце концов им пришлось поддержать Реформацию, заплатив этим за политическую стабильность. После этого они присвоили себе право назначения на должности, восстановили евангелических проповедников и превратили Реформацию в официально признанное движение, и весь город был немедленно обращен в лютеранство (Dickens 1974, pp. 151–152).

Впрочем, не следует преувеличивать различия между народной Реформацией в Германии и ее навязыванием «сверху» в других странах (Moeller 1972, pp. 60–61). Народный характер реформаторского движения был не всегда очевиден в Reichsstädte, свободных имперских городах. Иногда реформаторского движения там просто не было – четырнадцать из этих городов все еще отказывались в конце XVI в. терпеть протестантскую общину в своих стенах (pp. 41, 61). А иногда новая религия принималась в результате официальной политики, как, например, в Магдебурге и Нюрнберге (p. 61). Больше того, в двух тысячах, или около того, Landstädte, городов, находившихся под прямым контролем местных князей, не было почти никаких признаков народного характера реформ. Как подчеркивает Мёллер, там «Реформация проходила с дозволения местных господ», и, таким образом, инициатива исходила от светских правителей (p. 68).

Поэтому первые шаги Реформации в большинстве немецких городов мало чем отличались от того, что происходило в Дании, Швеции и Англии. Государство предоставляло видным лютеранам защиту и поощряло деятелей, которых ранее запугивали или вынуждали молчать, к публичному выражению своих взглядов. Примером служит Нюрнберг, где уже на раннем этапе Осиандер был назначен проповедником, а городской совет, пишет Штраус, привел лютеран к «быстрой и решительной победе» над государственной Церковью (Strauss 1966, p. 61). За пределами Германии аналогичные шаги были предприняты, например, в Дании. В 1521 г. Кристиан II пригласил Карлштадта в Копенгаген и одновременно назначил своим капелланом лютеранина Мартина Рейнхарда, обратившего в новую веру нескольких придворных и королеву (Dunkley 1948, pp. 23–24). Этот процесс был продолжен Фредериком I после его восхождения на трон в 1523 г. Новый король разрешил установить в Киле печатный станок для издания датской Библии и в 1526 г. выдал Гансу Таусену охранную грамоту, позволившую ему продолжить проповедование лютеранской веры (pp. 54, 114). В следующем году король отказал херредагу в требовании отозвать грамоту, а в 1529 г. назначил Таусена проповедником в одном из главных храмов Копенгагена (pp. 50, 57). Вскоре такие же шаги были сделаны в Швеции. В 1524 г. Густав Ваза назначил Олауса Петри проповедником в церкви св. Николая в Стокгольме, предоставив тем самым, пишет Робертс, полному энтузиазма лютеранину «самую влиятельную кафедру в Швеции» (Roberts 1968, p. 69). В том же году король ответил отказом на требование консервативного епископа Линчёпинга Браска запретить продажу и чтение лютеранских книг, а два года спустя распорядился остановить печатный станок, использовавшийся Браском для издания антилютеранских трактатов (Bergendof 1928, pp. 11, 23, 27). Наконец, аналогичные шаги были вскоре предприняты в Англии. В 1531 г. была сделана попытка убедить Тиндейла вернуться в Англию и «встать на сторону короля». Вскоре на службу удалось привлечь Барнса и Ковердейла (Mozley 1937, p. 187). Ковердейла как переводчика в 1537 г. официально пригласил Кромвель. Барнс был назначен в 1535 г. королевским капелланом, привлекался к переговорам с континентальными лютеранами, вначале с князьями Шмалькальденской лиги, а четыре года спустя для консультаций по поводу брака с герцогиней Клевской (Tjernagel 1965, pp. 143–144). К тому времени церковные должности получили несколько самых радикальных лютеранских проповедников, в том числе Хью Латимер. В 1520-х гг. его подозревали в ереси, и в 1525 г. епископ Или запретил ему проповедовать (Chester 1954, pp. 25–26). Но к 1530 г. Латимер уже проповедовал при дворе, в 1534 г. ему было поручено читать еженедельные проповеди перед королем, а в 1535 г. Кранмер рукоположил его в епископа Вустерского (Chester 1954, pp. 53–55, 100–104).

Во всех этих странах был сделан и такой весьма важный шаг, как созыв национального собрания, которое правительства в каждом случае использовали для окончательной отмены независимых судебных и юрисдикционных полномочий папства и католической церкви. Реформы в каждом случае легитимировались обращением к лютеранской по своей сути концепции Церкви как чисто духовного тела, единственной обязанностью которого является проповедь слова Божия без притязаний на какие-либо другие полномочия.

Первым правителем за пределами Германии, сделавшим этот важный шаг, был Фредерик I Датский. В 1527 г. на созванном им риксдаге в Оденсе он пресек попытку епископов защитить традиционные юрисдикции Церкви, позволив знати выразить все свои антиклерикальные настроения (Grimm 1954, p. 238). Такой же шаг почти тогда же был сделан в Швеции. Риксдаг, собравшийся в Вестеросе в 1527 г., принял постановление, которое передавало короне право церковных назначений, отзывало неприкосновенность духовенства и отменяло независимые полномочия церковных судов. Латинским рескриптом, приложенным к постановлению, прекращалась выплата аннатов Риму и отменялось право папства утверждать церковные назначения (Bergendof 1928, p. 37). В начале 1530-х гг. такая кампания была проведена в Англии. Когда в 1529 г. впервые собрался реформационный парламент, в палате общин (помнившей дело Ричарда Ханне) начались стихийные выступления против «непомерных поборов и наглого вымогательства» со стороны духовенства, а также против всей в целом системы «ординариев» (Lehmberg 1970, pp. 81–82). После того как правительство возглавил Томас Кромвель, обвинения превратились в государственную политику. Решительные шаги были сделаны на сессии 1532 г. Кромвель начал с того, что вернул к жизни антиклерикальный манифест, известный как «Супликация общин против ординариев», который он, вероятно, составил сам от имени палаты общин в 1529 г. (Elton 1951, pp. 517, 520). Манифесту был придан статус официальной ремонстрации, и он был представлен королем с требованием к конвокации рассмотреть содержавшиеся в нем жалобы. Последовал эмоциональный «Ответ», в котором церковные деятели защищали свои традиционные юрисдикционные полномочия. «Ответ» был, по всей видимости, составлен Стефаном Гардинером, видным канонистом английской Церкви, который незадолго до этого стал епископом Винчестерским (Lehmberg 1970, p. 150 и прим.). Однако, когда король осудил «Ответ» в своем обращении к палате общин, конвокация неожиданно отступила и приняла в мае 1532 г. эпохальный документ «Подчинение духовенства», в котором отказалась от притязаний на независимую законодательную власть (pp. 151–152). Верно, что эта поразительная капитуляция была одобрена лишь небольшой частью конвокации и никогда не обсуждалась всем составом палаты (Kelly 1965, pp. 116–117). Тем не менее «Подчинение» было немедленно использовано правительством и позднее подтверждено Актом о подчинении духовенства 1534 г. Решение подтвердить «Подчинение» и оформить его в виде Акта само по себе символизировало победу статутного права над каноническим, а содержание Акта свидетельствовало об окончательной утрате Церковью статуса отдельного regnum (Dickens 1964, p. 472). Право конвокации заседать без королевского распоряжения было отменено, ее члены лишились права составлять каноны, а все существующие каноны надлежало представить на рассмотрение назначенной королем комиссии, которая должна была убедиться, что ни один из них «не противен и не враждебен» «обычаям, законам и статутам этого королевства» (Lehmberg 1970, pp. 149–150). Наконец, духовенство должно было признать, что (в формулировке самого Акта) все постановления, «ранее принятые» конвокацией, «наносили серьезный ущерб королевской прерогативе и враждебны законам и статутам этого королевства» (Elton 1960, p. 339).

Это, конечно, не означает, что именно тогда во всех этих странах завершился спор о демаркации regnum и sacerdotium. Можно сказать, по крайней мере в отношении Англии, что до тех пор, пока епископы продолжают заседать в палате лордов, вопрос остается открытым. Проблема вновь обострилась в конце XVI в., и не только из-за враждебности пуритан, но и в результате позиции, занятой рядом антикальвинистски настроенных прелатов, которые заявили, используя «арминианские» аргументы, что, поскольку епископы занимают свои должности iure divino, они должны оставаться в какой-то мере независимыми от светских властей (Tyacke 1973). Тем не менее во время революции 1530-х гг. был создан теоретический базис для политики, которая фактически провозглашала отделение государства от Церкви. Сама политика была предложена лишь два столетия спустя правящей виговской олихаргией, получив одобрение церковного сторонника локковского либерализма Бенджамина Ходли, который поддержал решение правительства, принятое в начале XVIII в., впредь не созывать конвокаций (Sykes 1934, pp. 310–314, 350).

Последним шагом правительств в каждой из этих стран было выведение неизбежного короллария из кампаний, направленных против независимых полномочий Церкви. В каждом случае это происходило через провозглашение главой Церкви короля вместо папы, а все юрисдикционные полномочия, которые прежде исполняла Церковь, передавались короне.

В Дании и Швеции этот шаг был сделан с интервалом в несколько лет. В Англии все произошло практически сразу, главным образом благодаря законотворческому гению Томаса Кромвеля, преамбулы которого к главным статутам, принятым в период схизмы Генриха, представляют собой одно из самых ясных изложений политической теории, сопровождавшей и легитимировавшей этот этап Реформации. Принятие в 1533 г. Акта об ограничении апелляций к Риму послужило сигналом к передаче церковных юрисдикций короне[42]42
  Об особом значении этого статута и роли Кромвеля в его составлении (включая анализ мелких исправлений, которые он вносил в сохранившиеся восемь черновиков), см. реконструкцию Элтона (Elton 1949).


[Закрыть]. Знаменитая преамбула Кромвеля, лучшая формулировка его собственного политического кредо, принимает за само собой разумеющееся, что Церковь – ни в коем случае не отдельное regnum в рамках политического тела, а не что иное, как тело верующих. Это «часть указанного политического тела, называемая духовенством и теперь обычно именуемая Английской церковью» (Elton 1960, p. 344). Из этой марсилианской посылки следует, что полномочия короны должны быть серьезно расширены и вобрать в себя как мирские, так и духовные вопросы. В начале преамбулы утверждается, что «государство Англия является империей» и потому «управляется одним высшим главой», который обладает «полной, всецелой и всеохватной властью». Имперские права короля таковы, что он «вершит правосудие и выносит решения в отношении людей всякого звания», и мирян и духовенства, и является последним судьей «во всех делах», мирских и духовных (Elton 1960, p. 344).

В основе всех этих утверждений лежало еретическое положение о короле как главе Церкви. В 1531 г. Генрих VIII пытался принудить конвокацию к признанию этого положения. Духовенство было обвинено в praemunire и должно было просить королевского прощения (Lehmberg 1970, pp. 109–113). В прокламации, которую архиепископ Уорем зачитал ошеломленной конвокации в феврале 1531 г., король сообщал, что его следует считать «единственным защитником и высшим главой Церкви и клира в Англии»[43]43
  См. Elton 1960, pp. 330–331. Лемберг (Lehmberg 1970, p. 112) дает перевод: «единственный защитник и высший глава Англиканской церкви и клира», но это, разумеется, анахронизм и ошибка.


[Закрыть]. Представители конвокации в своем ответе попытались напомнить королю, что это так, «только если допускается законом Божьим»[44]44
  Quantum per legem Dei licet. Лемберг (Lehmberg 1970, p. 114) неправильно переводит это как «насколько слово Божие позволяет», подразумевая Писание, и тем самым дает отказу «лютеранское» толкование, которое конвокация на этом этапе наверняка сочла бы неприемлемым.


[Закрыть]. Но, несмотря на напоминание, в течение следующих двух лет главенство короля принималось в законодательстве за нечто само собой разумеющееся, особенно при принятии Акта 1534 г., который подтверждал наследственные права Елизаветы, дочери Анны Болейн. Признать законной эту линию наследования значило признать развод, который годом ранее был пожалован королю новым архиепископом Кентерберийским Томасом Кранмером. Но признать развод значило согласиться с тем, что (как говорилось в преамбуле к Акту о престолонаследии) полномочия «епископа Рима» «противоречат великим и нерушимым дарам юрисдикций, непосредственно данным Богом императорам, королям и князьям» (Elton 1960, p. 7). А согласиться с утверждением, что все такие юрисдикции «непосредственно» даны королю Богом, значило отречься от независимых полномочий, на которые традиционно притязали папство и Церковь, и тем самым от всего в целом католического взгляда на надлежащие отношения между regnum и sacerdotium. Таким образом, идеологический тезис, который стоял за Актом о престолонаследии, носил эпохальный характер, очевидный для Мора и Фишера. Нет никакого сомнения, что правительство действовало совершенно сознательно. Вначале это проявилось в добавленной к Акту клятве, согласно которой отказ признавать главенство объявлялся государственной изменой, а в следующем году было еще более ясно заявлено в Акте о супрематии, который провозглашал (не вполне следуя истине), что все признают право короля именоваться «высшим главой Церкви Англии» (Elton 1960, p. 355).

Этот последний шаг в провозглашении короля главой Церкви и тем самым в оправдании «имперских» прав светских властей был вскоре сделан в Дании и Швеции. В Дании кампанию завершило заседание риксдага, проведенное в конце гражданской войны в 1536 г. В Рецессе, принятом в конце заседания, прямо заявлялось, что единственными функциями Церкви являются «проповедь слова Божьего и наставление людей в христианской вере» (Dunkley 1948, p. 75). Тем самым открывался путь для провозглашения – в изданной тогда же королевской электоральной хартии – того, что вся гражданская и церковная власть будет теперь «сосредоточена в руках короля и Совета» (Dunkley 1948, pp. 74–75). Наконец, такие же шаги были сделаны в Швеции три года спустя, после назначения Конрада фон Пюхю секретарем королевской канцелярии. Кампания проходила здесь еще быстрее и решительнее. В 1539 г. был созван Совет Церкви под председательством Пюхю, и, когда ему не удалось убедить архиепископа Лаурентиуса Петри в выводах, следовавших из предписания «проповедниками будете, не господами», Совет был просто распущен (Roberts 1968, pp. 114, 116). Король провозгласил себя, «полнотою нашей монаршей власти», главой и «верховным защитником» Церкви, которую затем реорганизовал в совершенно лютеранском духе, взяв под свой контроль все назначения, а также все церковные полномочия и богатства (Martin 1906, p. 456; Roberts 1968, pp. 116, 119).

Можно было бы показать, что идеологическое значение направленных против Церкви заявлений об «имперских» правах короны серьезно недооценивается рядом современных историков, которые склонны, особенно при обсуждении схизмы Генриха, сосредоточиваться на том несомненном факте, что к концу XV в. корона достигла высокой степени de facto контроля над полномочиями, лишь номинально осуществлявшимися папством в английской церкви. Это позволяет изображать Реформацию Генриха не более чем «плодом средневековых регалий». «Имперские» полномочия короля, о которых говорил Томас Кромвель, называются «совершенно средневековыми», а вся кампания 1530-х гг. трактуется как завершение процесса «неумолимого развития в направлении национальной Церкви», который к началу XVI в. уже превратил ее в «неотъемлемую часть государства» (Harriss 1963, pp. 11, 16–17).

Верно, конечно, что, настаивая на «имперских» правах короны, Кромвель пользовался «языком Средних веков» (Harriss 1963, p. 12). Как мы видели, утверждение, что всякий правитель – sibi princeps, что всякий rex обладает властными полномочиями, которыми обладает imperator в своем regnum, использовалось уже в середине XIV в. Бартоло и его учениками как средство защиты независимых юрисдикций светских властей. Но необходимо помнить о том, что эти понятия в разные эпохи употреблялись в разных смыслах. Когда идея короля как imperator in regno suo высказывалась в Средние века – как, например, в Англии в 1393 г. и вновь в 1399 г., – она употреблялась, как правило, в контексте демаркационных споров с папством о контроле короны над Церковью, иначе говоря, для выражения сомнений в объеме папского права на вмешательство в дела короны. Однако, когда на нее сослался Кромвель в преамбуле к Акту об апелляциях 1533 г., она была использована для заявления о недопустимости таких демаркаций, то есть не для легитимации сокращения папских полномочий, а для легитимации полного отрицания такого рода полномочий.

Поэтому правильнее было бы говорить, как, например, заявляет Элтон, что политика Кромвеля носила революционный характер и что применение, которое он нашел традиционному понятию «имперской» власти короны, представляло собой подлинную новацию (Elton 1956, p. 88). Это не означает, что в то время не было сделано все возможное для того, чтобы затушевать новаторский характер этого понятия. Кромвель дважды помешал королю сформулировать Акт об апелляциях таким образом, чтобы стала видна новизна его идеологических требований, и убеждал читателей преамбулы, что ее аргументы «не раз приводились и выражались» в «подлинных древних историях и хрониках» (Elton 1960, p. 344). Однако принимать эти аргументы за чистую монету значило бы дать себя обмануть тюдоровской пропаганде, к чему в свое время, несомненно, и стремился Кромвель. Несмотря на то, что в Акте используется «язык Средних веков», в двух важнейших пунктах употребление этого языка носит революционный характер. Во-первых, полностью отвергается идея, что английская Церковь – всего лишь ветвь «католической» (то есть вселенской) Церкви, расположенной в Риме: Церковь в Англии становится Церковью Англии. Во-вторых, появляется вполне современное понятие политического обязательства: именно в этот момент, и никак не раньше, светские правители получают возможность легитимировать притязание на то, чтобы считаться единственной юрисдикционной властью на своих землях и тем самым – единственным законным объектом политической лояльности подданных.

Последний и решающий этап в эволюции лютеранства как политической идеологии наступил, когда светские власти, поначалу не проявлявшие большого интереса к этой ереси, потребовали от подданных подчиниться новым церковным порядкам. В Дании и лютеранских районах Германии этого удалось добиться без особых усилий. Как мы видели, Реформация в Германии была в значительной степени движением «снизу», поэтому там не было нужды в специальной кампании принуждения. Реформация в Дании по большей части проводилась «сверху», но, поскольку она пришлась на конец долгой гражданской войны, была принята быстро и с облегчением. Однако в Швеции и Англии, прежде чем был достигнут успех в насаждении новой ортодоксии, правительству пришлось сделать еще два шага: во-первых, заставить замолчать самых непримиримых противников новых порядков; и, во-вторых, убедить население, нередко отличавшееся упрямством и плохо осведомленное о переменах, в необходимости принять и одобрить реформы.

Введение монаршей супрематии в Швеции натолкнулось на противодействие ближайших советников короля. Главные сомнения высказали в 1539 г. канцлер Ларс Андреэ, а также некоторые видные представители Церкви, в том числе Олаус Петри. Более опасной угрозой два года спустя стало вспыхнувшее в отдаленной южной провинции Смоланд восстание во главе с Нильсом Дакке. Протесты были жестоко подавлены. Сомнения, которые выразили Андреэ и Петри, привели к слушанию их дела в начале 1540 г. сенатским трибуналом, который приговорил их к смерти за государственную измену. Впрочем, позднее приговор были заменен штрафами и тюремным заключением (Martin 1906, pp. 459–460). Подавить мятеж в Смоланде было труднее, но к 1543 г. армия наемников, собранная Дакке, была разгромлена, его самого казнили вместе с семьей, а несколько сотен крестьян, участвовавших в восстании, депортировали в Финляндию (Roberts 1968, p. 136).

Аналогичные протесты и репрессии происходили на этом этапе Реформации в Англии. Элтон высказал недавно мнение, что называть их «безжалостным преследованием» было бы неправильно (Elton 1972, p. 399). Конечно, можно спорить о том, что следует считать настоящей безжалостностью, но поразительным фактом остается то, что если в Швеции вожаков оппозиции по большей части сажали в тюрьму или депортировали, то в Англии им, как правило, приходилось расплачиваться жизнью. Как и в Швеции, в Англии правительство сталкивалось с двумя типами недовольства. Примером первого может служить народное восстание во главе с Робертом Аском, известное как Благодатное паломничество, которое вспыхнуло в отдаленных северных районах, в частности в Йоркшире. Мятеж казался опасным зимой 1536 г., но уже в начале следующего года был быстро и эффективно подавлен. Правительство и даже ближайшее окружение королевской семьи не покидали сомнения в монаршей супрематии. Речь шла о родственниках Генриха из семьи сэра Ричарда Поула. В правительстве оппозиционеры группировались вокруг лорда-канцлера сэра Томаса Мора, взгляды которого разделяли некоторые видные церковные деятели, прежде всего епископ Уинчестерский Стефан Гардинер[45]45
  Как мы видели, Гардинер уже пытался бросить вызов правительству, возглавив контрнаступление конвокации на реформы его злейшего врага Кромвеля. Гардинеру, явно после серьезной внутренней борьбы, удалось заключить в 1530-х гг. мир с кромвелевским правительством. Однако в конце правления Генриха он возглавил католическую реакцию, избавился от Кромвеля, а в правление Марии стал лидером католического возрождения. См. ниже, с. 139–141.


[Закрыть] и епископ Рочестерский Джон Фишер.

Позиция Мора и Фишера вылилась в знаменитое героическое противостояние и важна также тем, что поставила серьезные теоретические проблемы. Но, по-видимому, более опасной правительство считало семью Поула. Речь шла не только о возможной угрозе для трона со стороны Йорков[46]46
  Это было полной выдумкой, поводом для которой, впрочем, послужило то, что вдова сэра Ричарда Поула не только принадлежала к Плантагенетам, будучи дочерью герцога Кларенса, но и была настроена решительно против женитьбы короля на Анне Болейн, оставаясь лояльной Екатерине Арагонской: ее дочери Марии она помогала получить образование в 1520-х гг. Помимо того, что Поулы были связаны с самим Делателем королей, они имели родственные связи с королем, поскольку сэр Ричард Поул был кузеном отца Генриха VIII.


[Закрыть], но и о важном теоретическом труде Реджинальда Поула, в котором приводились ортодоксальные аргументы против притязаний короля на главенство в Церкви. Несмотря на то что Поул покровительствовал ряду радикальных гуманистов, включая Томаса Старки и Ричарда Морисона, он был непоколебимо верен Церкви и в начале правления Марии был назначен на пост архиепископа Кентерберийского, став последним римско-католическим примасом английской Церкви (Schenk 1950, p. 144). Критика монаршей супрематии была первоначально изложена им в личном письме Генриху VIII в 1536 г., в котором Поул ответил на несколько вопросов о властных полномочиях папы, заданных королем двумя годами ранее через Томаса Старки (pp. 62–65, 67). В 1539 г. письмо было издано в виде латинского трактата под названием «Защита церковного единства», состоявшего из четырех «книг». Последняя книга представляет собой молитву о Генрихе VIII и исправлении его путей. Этому предпослана пространная критика лично короля, называемого «главой Церкви сатаны» (Pole 1967, p. 229). Старки называл эту критику «бешеной», и даже советники Поула считали ее слишком суровой, чтобы принести хоть какую-то пользу (Schenk 1950, p. 72). Впрочем, в первых двух книгах Поул со знанием дела защищал тезис о том, что «совершенно невозможно для короля быть главой Церкви» (Pole 1967, p. 205). Аргументация развернута в форме ответа на труд Ричарда Сампсона в защиту королевской супрематии, который он опубликовал в 1535 г. Книга I использует один из главных принципов схоластической политической мысли. Король не может быть главой Церкви, поскольку Церковь есть дар Божий, в то время как regnum – всего лишь творение самих граждан, которые «добровольно подчиняют себя» власти, устанавливаемой ими для собственных нужд (pp. 91, 93). В книге II это различение подкрепляется критикой утверждения Сампсона, что папа всего лишь епископ Рима (p. 116). Поул приводит множество авторитетов в пользу постоянно повторяемого им утверждения, согласно которому, поскольку ключи от Церкви были первоначально вручены Христом св. Петру, они должны оставаться на попечении преемника св. Петра, то есть папы (pp. 138–139, 145–148).

Английскому правительству так и не удалось схватить Поула или заставить его замолчать, несмотря на то, что, как сообщалось, Кромвель обещал, что Поул «съест собственное сердце» за свою «Защиту», а король потребовал, чтобы он был «связан, доставлен» в Англию и ответил за свои взгляды (Schenk 1950, pp. 79, 88). Однако угрозы ни к чему не привели: когда Поул в 1532 г. в первый раз поссорился с королем по поводу развода, он благоразумно испросил дозволения посетить Италию, где затем и жил в относительной безопасности (p. 29). Но ему, как он сам признавал, повезло. Мора и Фишера, выражавших практически те же сомнения, заключили в Тауэр в 1534 г., а в середине следующего года казнили как изменников (Reynolds 1955, pp. 281, 286). Вскоре несколько родственников Поула были заподозрены в сочувствии к его взглядам. Брата Поула Джефри арестовали в 1538 г. и силой вырвали из него показания, позволившие обвинить в измене остальных членов семьи. Это привело к аресту другого брата, кузена и матери, и к 1541 г. все они, кроме одного, были казнены (Schenk 1950, pp. 82–84).

Поула, Фишера и Мора обычно характеризуют как «консерваторов»[47]47
  См. об этом, напр., Baumer 1940, p. 63; Elton 1960, p. 231.


[Закрыть]. Элтон добавляет, что в случае Мора консерватизм заключался в его твердой приверженности «концепции универсального христианского закона, которому должен соответствовать закон людской», в то время как Томас Кромвель сознательно освобождал власть статута от всех ограничений такого рода (Elton 1955, p. 167). Но это, возможно, следствие неправильного понимания теоретических оснований непреклонной позиции Мора и Фишера. Их сопротивление было вызвано не тем, что законодательная программа Кромвеля казалась им нелепой попыткой поставить статут на чисто позитивистский фундамент, а тем, что она влекла за собой отмену особых прав и привилегий, традиционно принадлежавших английской Церкви.

Мнение о том, что именно это лежало в основе протеста Мора и Фишера, подтверждается характером вопросов, которые стали для них камнем преткновения. Мор подал в отставку с поста лорда-канцлера после того, как в 1532 г. был принят документ «Подчинение духовенства» (Chambers 1935, p. 241). Причиной осуждения его и Фишера стал отказ принести клятву, сопровождавшую Акт о престолонаследии 1534 г. (p. 287). Проблема заключалась в том, что эти законодательные документы противоречили традиционному статусу Церкви как regnum, стоящего на одном уровне со светскими властями, а не подчиненного им. Разумеется, Мор был готов признать право короля-в-парламенте на повиновение подданных во всех мирских делах и даже признать Елизавету наследницей престола, как того требовал Акт о престолонаследии, хотя и считал ее незаконнорожденной (p. 291). Однако ему было ясно, что «Подчинение» 1532 г. угрожало юрисдикционным правам Церкви, а клятва 1534 г. предполагала право короля не подчиняться власти папы. Таким образом, камнем преткновения для Мора и Фишера стало их религиозное и политическое мировоззрение. Для них Церковь была неприкосновенна: их консерватизм состоял в том, что они были католиками в полном смысле этого слова.

Государственные кампании по насаждению Реформации в Европе завершались, как правило, отречением от Рима, присвоением светскими властями церковных полномочий и силовым подавлением любой оппозиции новым порядкам. Впрочем, Реформация Генриха в Англии содержала еще один момент, особенно важный для историка политической мысли. Он состоял в попытке добиться признания церковного урегулирования с помощью не только репрессий, но и пропагандистской кампании, которая, впервые в истории в Англии, велась с использованием печатного станка.

Организация этой кампании была преимущественно заслугой Томаса Кромвеля. В период его пребывания на посту первого министра в защиту схизмы Генриха вышло почти пятьдесят книг, напечатанных по большей части королевским типографом Бертелетом (Baumer 1940, pp. 211–224)[48]48
  Лучшее современное исследование кампании Кромвеля содержат работы Элтона (Elton 1972; Elton 1973). Мой собственный анализ во многом основан на этих ценных книгах.


[Закрыть]. Было бы, конечно, преувеличением полагать, что все они были написаны по инициативе правительства (Elton 1972, p. 171–172). Но нет никаких сомнений, что спланированная и организованная пропагандистская кампания финансировалась Кромвелем и его агентами. Иногда даже высказывается мнение, что тщательный анализ отношений между Кромвелем и нанятыми им пропагандистами привел бы к выводу, что он не только издавал книги, но часто сам подсказывал аргументы (Elton 1973, pp. 38, 52).

В кампании Кромвеля можно выделить два аспекта, или, точнее, две следующие друг за другом фазы. Сначала он привлек ведущих канонистов для написания трудов в защиту новых порядков, в частности, законности королевской супрематии в Церкви. Это само по себе составляло переворот, ибо именно каноническое право – с его акцентом на независимые юрисдикционные полномочия папства – служило самой надежной теоретической опорой для оппонентов правительства. В результате искренность авторов, которых привлекал Кромвель, часто ставилась под сомнение (см., напр., Hughes 1950–1954, I, 342). Впрочем, недавно Дикенс заявил, что они действительно занимали «совершенно роялистскую позицию» и «верили» в то, о чем писали (Dickens 1964, p. 243). Но вполне вероятно, что в некоторых случаях это позволяло сделать стремительную церковную карьеру. Речь идет прежде всего об Эдварде Фоксе (ок. 1496–1538) и Ричарде Сампсоне (ум. 1554), которые получили епископские посты, как только написали труды в защиту схизмы. Фокс, служивший подателем королевской милостыни, был назначен епископом Херефорда в 1535 г.; Сампсону, настоятелю Королевской часовни, была в следующем году пожалована епархия Чичестера (Elton 1972, p. 182). На некоторых, возможно, оказывалось давление. Это относится, в частности, к Стефану Гардинеру (1483–1555), которого правительство ставило особенно высоко из-за его репутации видного канониста. Король говорил, что подозревает его в «подлом двурушничестве», и ходили слухи, что труд Гардинера в защиту новых порядков был написан под угрозой тюремного заключения и даже смерти (Muller 1926, p. 65; Smith 1953, p. 184).