Текст книги "«Мальчик, который рисовал кошек» и другие истории о вещах странных и примечательных"

Томотада обрил голову, дал буддийский обет и стал странствующим монахом. Он скитался по всем провинциям империи и, посещая в ходе своего паломничества святые места, в каждом возносил молитвы о душе Аояги.

Однажды, странствуя, он очутился в провинции Этидзэн и решил разыскать дом родителей своей любимой. Но, придя в то уединенное место среди холмов, где располагалось их жилище, он обнаружил, что дом исчез. Ничто не указывало, что он здесь когда-то стоял, за исключением трех пней, оставшихся от ивовых деревьев – двух старых и одного молодого. И срубили их задолго до его появления здесь.

Подле этих трех пней он установил надгробие и начертал на нем священные письмена, а потом долго молился, вознося свои молитвы святому Будде за души Аояги и ее родителей.

Сакура шестнадцатого дня

В провинции Иё, в местности под названием Вакэгори, растет дерево – очень древняя и знаменитая на всю округу вишня. Ее называют дзю-року-сакура, то есть Вишневое дерево шестнадцатого дня. Такое имя этой сакуре дали потому, что ее цветение каждый год начинается на шестнадцатый день первого месяца года (по старому японскому лунному календарю) – всегда в один и тот же день. Как известно, цветение сакуры зависит от погоды: когда год выдается холодным, вишневые деревья зацветают позже – они чувствуют, когда весна приходит по-настоящему, и начинают цвести с ее приходом. Но эта сакура живет своей жизнью и начинает цветение всегда в один и тот же день, не обращая внимания на погоду. Потому что в дерево вселилась душа человека.

Этот человек был самураем из Иё. Дерево росло в его саду и цвело в обычное время – то есть примерно в конце марта или в начале апреля. Он играл под этим деревом ребенком. Его родители, родители родителей и их предки многие-многие годы украшали цветущие ветви сакуры хвалебными стихами, начертанными тушью на полосках цветной бумаги. Он и сам постарел и превратился в глубокого старика под сенью этой сакуры. Он пережил своих детей, и не осталось никого в целом мире, ради кого стоило продолжать жить, кроме этого дерева. Но вот однажды – это случилось летом – дерево завяло и умерло!

Старик очень горевал по своему дереву. Тогда добрые соседи отыскали молодое красивое вишневое деревце и посадили его в саду в надежде, что это утешит старика. Он был благодарен и в чужих глазах старался выглядеть умиротворенным и счастливым. Но на самом деле сердце его было переполнено печалью: он так любил старое дерево, что ничто не могло примирить его с потерей и утешить.

Наконец к нему пришла счастливая мысль: он придумал, как можно спасти умирающее дерево. Случилось это на шестнадцатый день первого месяца наступившего года. Он вошел в сад и склонился в глубоком поклоне перед увядшей вишней. А затем, обращаясь к ней, произнес:

– Умоляю вас снизойти и зацвести снова, потому что я собираюсь умереть вместо вас.

Существует поверье: собственную жизнь возможно передать другому человеку, или какому-либо живому существу, или даже дереву, если на то будет воля богов. Для того чтобы она свершилась, необходимо произнести священную формулу: мигавари ни тацу (смысл которой можно передать так: свою жизнь меняю на другую).

После того как заклинание было произнесено, старик расстелил под деревом специальное белое покрывало, которое сверху покрыл другими кусками ткани, сел на него и исполнил харакири – так, как это делают самураи. И душа его вошла в дерево и заставила сакуру зацвести в тот же час.

С этих самых пор каждый год сакура цветет в шестнадцатый день первого месяца, даже если холодно и падает снег.

Сон Акиносукэ

В провинции Ямато, в округе Тончи, давным-давно жил человек по имени Мията Акиносукэ. По рождению он принадлежал к госи[22]22
  Госи — привилегированный класс солдат – свободных земледельцев, существовавший в Японии в эпоху феодализма; отдаленным аналогом могут служить английские йомены периода Средних веков.


[Закрыть].

В саду Акиносукэ рос огромный и очень старый кедр. Под ним хозяин любил отдохнуть в теплые дни. Однажды после полудня – было довольно жарко – он сидел под своим кедром с двумя друзьями, такими же госи, как и он. Они болтали и пили вино, когда внезапно хозяин почувствовал неодолимую дремоту – причем захотел спать так сильно, что попросил друзей извинить его за то, что он приляжет вздремнуть в их присутствии, лег у подножия дерева и увидел сон.

Ему снилось, что он отдыхает под своим деревом в саду и видит процессию – огромную вереницу слуг, подобную свите сиятельного даймё, спускавшуюся с ближнего холма. Он даже встал, чтобы получше рассмотреть ее. Шествие, которое он наблюдал, было куда внушительнее тех, что ему доводилось видеть прежде, и оно приближалось к его дому. В голове процессии множество молодых людей в хороших одеждах тянули за собой богато изукрашенный лакированный экипаж, щедро задрапированный ярко-синим шелком, – настоящий дворец – прежде их называли госё-гурума. Когда процессия приблизилась к дому, экипаж остановился и из него вышел богато одетый человек, вероятно высокого положения. Он подошел к Акиносукэ, низко поклонился и сказал:

– Благородный господин, перед вами кэрай – вассал Кокуо из Токоё. Мой повелитель, наш король, приказал мне приветствовать вас от его имени. По его указанию я поступаю в полное ваше распоряжение. Он также поручил мне сообщить свое августейшее желание видеть вас у себя во дворце. Будьте так любезны не мешкая взойти в этот благородный экипаж, который он послал специально для вас.

Услышав эти слова, Акиносукэ хотел дать подобающий случаю ответ, но был так удивлен и взволнован, что не смог говорить. В тот же момент воля, казалось, покинула его. Единственное, что он мог делать, – выполнять то, что ему говорил кэрай. Он вошел в экипаж, кэрай занял место подле него, и путешествие началось.

К удивлению Акиносукэ, оно не заняло много времени. Вскоре экипаж остановился перед огромными, в китайском стиле двухэтажными воротами. Никогда прежде таких он не видел. «Я иду объявить о вашем прибытии», – сказал кэрай и ушел. Очень скоро Акиносукэ увидел, что из ворот вышли два человека благородного вида, одетые в пурпурные шелковые одежды. На них были высокие головные уборы, которые указывали на особое положение при дворе. Эти люди с уважением приветствовали его и помогли выйти из экипажа, а затем повели через огромный сад к входу во дворец, фасад которого, как показалось ему, простирается на запад и восток на целую милю. Потом Акиносукэ очутился в зале для приемов, размер и убранство которого поражали. Проводники отвели его на почетное место, а сами скромно присели в стороне, в то время как девушки-служанки в церемониальных костюмах поднесли ему освежающие напитки. Когда Акиносукэ отведал напитков, двое в пурпурных одеждах низко склонились перед ним и обратились со следующими словами, причем в соответствии с дворцовым этикетом каждый из них произносил по очереди лишь часть фразы:

– Теперь наша благородная обязанность известить вас…

– О причине вашего появления здесь…

– Король, наш господин, выразил августейшее желание, чтобы вы стали его зятем…

– Его желание и повеление таково, что вы женитесь сегодня…

– На августейшей принцессе, его юной дочери…

– Мы вскоре введем вас в тронный зал…

– Где его величество уже ожидает вас…

– Но прежде необходимо, чтобы мы вас переодели…

– В соответствующую церемонии одежду.

Закончив свою речь, сопровождающие одновременно поднялись и проследовали к нише, в которой стоял большой позолоченный лакированный ларь. Они открыли его и достали разные одежды, пояса из богатого материала и камури – особый королевский головной убор. Все это они надели на Акиносукэ, отчего тот превратился в настоящего принца. Затем они проводили его в другой зал, где он увидел самого Кокуо из Токоё, восседавшего на дайдза – специальном возвышении, приличном для августейшего правителя. На нем были желтые шелковые одежды. Головной убор был черного цвета, свидетельствовавшего о высоком государственном положении. Перед дайдза, слева и справа от него, во множестве расположились сановники – неподвижные и торжественные, словно статуи в храме. Акиносукэ, пройдя между ними, приветствовал властителя традиционным тройным поклоном. Король милостиво с ним поздоровался и затем произнес:

– Вас уже известили о причине, по которой вы были призваны к нам. Мы решили, что вы должны стать мужем нашей единственной дочери. Сейчас будет проведена свадебная церемония.

Едва король закончил говорить, заиграла веселая музыка и из-за занавесей вышла процессия красивых придворных дам: они проводили Акиносукэ в комнату, где его ожидала невеста.

Размеры комнаты поражали, но она с трудом могла вместить гостей, собравшихся, чтобы стать свидетелями свадебной церемонии. Все склонились ниц перед Акиносукэ, когда он занял свое место напротив принцессы на приготовленной для него подушке. Невеста была божественно прекрасна, а ее одежды по красоте своей сравнимы с летними небесами. Свадьба прошла весело и радостно. После этого пару проводили в покои, приготовленные для них в другой части дворца. Здесь они принимали поздравления от многих благородных персон и бесчисленные свадебные подарки.

Несколько дней спустя Акиносукэ вновь вызвали в тронный зал. На этот раз его приняли еще любезнее, нежели прежде, и король сказал ему:

– В юго-западной части наших владений есть остров Райсю. Мы назначаем вас правителем этого острова. Обитатели его – люди лояльные и послушные, но законы этого острова не приведены в соответствие с законами Токоё, а местные обычаи не упорядочены должным образом. Мы налагаем на вас обязанность улучшить, насколько это возможно, тамошнее общественное положение и выражаем желание, чтобы вы правили там милостиво и мудро. Все приготовления, необходимые для путешествия к Райсю, уже сделаны.

Так Акиносукэ и его жена покинули дворец Токоё. В сопровождении большой свиты из знати и чиновников они прибыли на побережье, где поднялись на борт судна, которое им предоставил повелитель. Благоприятные ветры доставили их к Райсю, а там встретили лучшие люди острова, собравшиеся на берегу для приветствия.

Акиносукэ сразу приступил к исполнению своих новых обязанностей – они не были слишком трудными. В течение первых трех лет правления он занимался в основном уточнением и улучшением законов. У него были мудрые советники, которые помогали во всем, и поэтому он никогда не полагал свою работу неприятной. Когда с этими делами он разобрался, обязанности его стали еще менее обременительными – они сводились к участию в обрядах и церемониях, предусмотренных древними традициями. Климат этой страны был настолько здоровым, а земли так плодородны, что болезни и нужда здесь были неведомы, а народ был настолько добронравен, что законы не нарушались. Акиносукэ жил и управлял островом еще двадцать три года, и на протяжении их печаль ни разу не омрачила его чело.

Но на двадцать четвертом году его правления пришло к нему большое горе: жена, которая родила ему семерых детей – пять мальчиков и двух девочек, – внезапно заболела и умерла. Похороны прошли с подобающей положению усопшей пышностью. Ее погребли на вершине живописного холма в районе Ханрёко, а на могиле установили роскошный памятник. Но Акиносукэ испытывал такую глубокую скорбь по поводу ее смерти, что больше не хотел жить.

Когда положенный срок траура закончился, на Райсю из королевского дворца прибыл посыльный. Он доставил Акиносукэ августейшее письменное соболезнование и сказал ему:

– Вот слова, которые наш августейший монарх, властитель Токоё, приказал передать вам, и я передаю их дословно: «Теперь мы отсылаем вас назад – в вашу страну к вашему народу. Что касается семерых детей, то, поскольку они являются внуками и внучками монарха, о них будут должным образом заботиться. Поэтому не обременяйте свой разум беспокойством о них».

Получив данное предписание, Акиносукэ стал незамедлительно готовиться к отъезду. Когда все дела были завершены, церемония прощания с советниками и доверенными чиновниками состоялась, его с большим почетом проводили в порт. Там он погрузился на посланное за ним судно. Оно вышло в синее море под голубыми небесами, и очертания самого острова Райсю стали синими, затем серыми, а потом навсегда исчезли… А потом Акиносукэ внезапно проснулся под кедровым деревом в собственном саду!

Некоторое время он, ошеломленный, пребывал в оцепенении. Друзья все так же сидели подле него – они пили вино и весело болтали. Он в изумлении посмотрел на них и воскликнул:

– Как странно!

– Акиносукэ, должно быть, приснился сон, – со смехом сказал один из них. – Что такое вы увидели, Акиносукэ, что вас так озадачило?

Тогда Акиносукэ пересказал им свой сон – видение о двадцатитрехлетнем пребывании в государстве Токоё на острове Райсю. Их это очень удивило, потому что в действительности он проспал едва ли дольше нескольких минут. Один из госи сказал:

– Действительно, вам снились странные вещи. Но и мы наблюдали нечто странное, пока вы дремали. Мы видели, как некоторое время над вашим лицом порхала маленькая желтая бабочка. Затем она уселась на землю подле вас. Почти сразу же из отверстия в земле выполз очень большой – просто гигантский – муравей, схватил бабочку и утащил ее к себе в нору. А перед самым вашим пробуждением мы видели, как та же самая бабочка появилась из отверстия в земле и, как прежде, запорхала над вашим лицом. А затем внезапно исчезла – мы не знаем, куда она делась.

– Вероятно, это была душа Акиносукэ, – сказал другой госи. – Мне кажется, я видел, что она залетела ему в рот… Но даже если бабочка – это душа Акиносукэ, сей факт не объясняет его сон.

– Муравьи могут объяснить, – сказал первый из собеседников. – Муравьи – необычные существа. На самом деле они, возможно, гоблины. Как бы там ни было, под этим кедром есть муравейник, а в нем живут те самые большие муравьи.

– Давайте посмотрим! – воскликнул Акиносукэ, весьма взволнованный этим предположением, и отправился за лопатой.

Земля вокруг кедра самым причудливым образом была изрыта ходами и норами огромной колонии муравьев. Внутри ее они отстроили крошечные сооружения из травинок, стеблей и глины, которые напоминали миниатюрные города. В середине муравейника находилось сооружение значительно большее по размеру. Здесь множество мелких муравьев суетились вокруг тела одного очень большого муравья, у которого были желтоватые крылья и большая, удлиненной формы черная голова.

– Это, должно быть, король из моего видения! – вскричал Акиносукэ. – И он во дворце Токоё!.. Поразительно!.. Райсю должен находиться к юго-западу от него – то есть, видимо, слева от того большого корня… Да! Он здесь! Как это странно! Теперь я даже уверен, что смогу отыскать гору Ханрёко и могилу принцессы…

Он пристально вглядывался в разрушенный муравейник и наконец отыскал крошечную насыпь, на вершине которой была установлена отшлифованная водой галька. По форме она напоминала буддийский надгробный памятник. Под ним Акиносукэ обнаружил глиняный саркофаг, а в нем трупик самки муравья.

Рики-Бака

Его звали Рики. Это имя означает «сила», но люди звали его по-другому: Рики-простак или Рики-дурачок, потому что он был рожден, чтобы всю жизнь оставаться ребенком. По этой причине люди были добры к нему – даже когда он поджег дом, поднеся горящую спичку к занавеси, и хлопал в ладоши в восторге от языков пламени. В шестнадцать лет он был высоким, сильным юношей, но разумом оставался счастливым двухгодовалым малышом и поэтому продолжал играть с самыми малыми детьми. Соседские детишки от четырех до семи лет не играли с ним, потому что он не мог запомнить их игры и заучить их песни. Его любимой игрушкой была палка от метлы, которую он использовал как игрушечного коня. Оседлав ее, он часами носился вверх и вниз по склону напротив моего дома, оглашая округу счастливым радостным смехом. Но в конце концов шум от его игр стал мне слишком докучать, и я был вынужден сказать, чтобы он поискал иное место для своей забавы. Рики покорно подчинился и ушел, с грустью волоча за собой палку. Всегда кроткий и совершенно безобидный (если не разрешать ему играть с огнем), он редко давал повод для жалоб. Его участие в жизни улицы было совсем незаметно – едва ли бо́льшим, нежели у местной собаки или кошки, и, когда он однажды исчез, я не вспоминал о нем. Много месяцев прошло, прежде чем я вспомнил о Рики.

Поводом к тому стала встреча со старым лесорубом, который снабжал всю нашу округу дровами. Я увидел его и припомнил, что Рики частенько помогал ему подносить вязанки хвороста. Я спросил:

– Что приключилось с Рики?

– С Рики-Бака? – переспросил старик. – А… Рики умер, бедолага… Да… Он умер с год тому назад, и совершенно внезапно. Доктора сказали, что у него была какая-то болезнь в голове. А теперь с этим несчастным Рики приключилась необычная история. Когда он умер, – продолжал старик, – его мать написала у него на левой ладони «РИКИ-БАКА» – его имя. «РИКИ» написала иероглифом на китайский манер, а «БАКА» – по-японски, на кана[23]23
  В японском языке используются три основные системы письма: кандзи – иероглифы китайского происхождения и две слоговые азбуки, созданные в Японии: хирагана и катакана (кана). То есть текст был написан в соответствии со слоговой системой письма.


[Закрыть]. А затем много молилась за него – очень просила, чтобы он родился заново и это рождение было счастливее прежнего.

И вот не так давно – три месяца, может, тому назад – в Кодзимати, в резиденции благородного Нанигаси-сама, родился мальчик. И на ладони левой руки у него иероглифы – тут не ошибешься, они легко читаются: «РИКИ-БАКА».

Люди из того дома знали, что рождение это случилось в ответ на чью-то молитву, и принялись повсюду расспрашивать об этом. Наконец один торговец овощами дал им зацепку – он сказал, что в квартале Исигомэ жил парнишка по имени Рики-Бака, а прошлой осенью умер. Они послали двух слуг разыскать мать Рики.

Слуги нашли женщину и рассказали ей о том, что произошло. Она была рада известию: ведь дом Нанигаси очень уважаемый и богатый. Но слуги сказали, что семья Нанигаси-сама разгневана словом «Бака» на ладони ребенка. «Где похоронен ваш Рики?» – спросили они. «Его похоронили на кладбище Дзэндодзи, – ответила мать. «Разрешите нам взять немного глины с его могилы», – попросили слуги. Тогда она пошла с ними к храму Дзэндодзи, показала им могилу Рики, и они взяли с нее немного глины, завернули ее в фуросики[24]24
  Фуросики (фуроси) – лоскут шерстяной ткани, обычно квадратной формы. Используется в качестве обертки для переноски предметов небольшого размера.


[Закрыть] и дали матери Рики денег – десять иен…[25]25
  Значительная по тем временам сумма денег.


[Закрыть]

– Но зачем им понадобилась эта глина? – удивился я.

– Ну, – отвечал старик, – это нужно для того, чтобы ребенок не рос с этим именем на ладони. И в таком случае, как этот, нет вернее средства: чтобы вывести иероглифы, нужно тереть кожу глиной, взятой с могилы, где помещается тело, в котором душа обитала в своей прошлой жизни…

Подсолнух

На склоне лесистого холма за нашим домом мы с Робертом ищем ведьмины круги. Роберту уже восемь. Он благоволит мне и очень умный. Мне едва минуло семь, и я обожаю Роберта. Августовский день – погожий и прозрачный; теплый воздух наполнен сладковато-острым ароматом сосновой смолы.

Мы не нашли ведьминых кругов – только великое множество сосновых шишек в высокой траве… Я рассказываю Роберту старую ирландскую легенду, в которой один человек беспечно улегся спать на землю, не подозревая, что находится внутри такого круга, и заснул на целых семь лет. А когда друзья все-таки расколдовали его, не мог ни есть, ни говорить.

– Да они только с острие иголки, – говорит Роберт.

– Кто? – спрашиваю я.

– Гоблины, – отвечает Роберт.

Это откровение наполняет все мое существо немым удивлением и погружает в глубокое благоговение.

– Смотри-ка, арфист! Он идет к дому!

И с холма мы бежим вниз, чтобы послушать арфиста. Но боже! Что же это за арфист! Он совсем не похож на сказителей из книжки с картинками. Какой-то бродяга: смуглый, крепкий, неопрятный, с черными спутанными волосами, глаза хмуро сверкают из-под густых черных бровей. Он скорее похож на странствующего каменщика, нежели на барда.

– Интересно, он будет петь на валлийском? – бормочет Роберт.

Я слишком обескуражен, чтобы что-то сказать в ответ. Между тем бродячий сказитель пристраивает свою арфу – изрядной величины инструмент – на пороге нашего дома и с размаху ударяет по его струнам своими грязными пальцами, с сердитым рычанием прочищает голос и начинает песню:

 
Поверь, я не могу представить, что эта красота
Обречена растаять, исчезнув без следа…
 

Все в этом человеке – и акцент, и манеры, и голос – буквально заставило меня задохнуться от возмущения! Все в нем было по́шло и неправильно!

Мне захотелось закричать: «Ты не имеешь права петь эту песню!»

Поскольку я слышал ее из уст самого дорогого и чудесного в моем маленьком мире человека, то не понимал, как этот грубый и неопрятный бродяга может петь ее. Мне чудилась в этом насмешка – она приводила в бешенство! Но едва отзвучал первый куплет, мое возмущение улетучилось. Голос певца поразительным образом переменился и зазвучал глубоко, свободно, мелодично, и у меня перехватило горло от восторга. Что за волшебством он владел? Что за секрет он знал – этот хмурый бродяга? О! Да сыщется ли в целом свете еще кто-то, кто бы мог спеть так же? И фигура певца, и очертания предметов вокруг – дома, лужайки – размываются, подрагивают и плывут передо мной. Но инстинктивно я боюсь этого человека – я почти ненавижу его и чувствую, что весь пылаю гневом и стыдом за то, что он сумел сделать со мной…

– Он заставил тебя плакать, – с сочувствием произносит Роберт, и его замечание повергает меня в еще большее смятение чувств.

Тем временем бард, став богаче на шесть пенсов, уже уходит со двора. Он даже спасибо не сказал за деньги.

– Все-таки он, должно быть, цыган, – продолжает Роберт. – Цыгане – плохие люди. Они колдуны. Давай вернемся в лес.

Мы снова лезем на холм, возвращаемся к соснам, сидим в высокой траве, пронизанной солнечными бликами. Но играть уже не хочется: магия звуков пения еще владеет нами…

– А может быть, он гоблин? – наконец отваживаюсь я спросить. – Или эльф?

– Нет, – отвечает Роберт, – всего лишь цыган. Но они ничем не лучше. Ты знаешь, они ведь крадут маленьких детей…

– А что нам делать, если он поднимется сюда, к нам? – Мне страшно – место пустынное.

– Нет, не посмеет, – отвечает Роберт. – Днем такого они не делают, ты знаешь…

[Только вчера рядом с деревней Таката я заметил цветок, который японцы называют «химавари» – подсолнух. «И, как подсолнух…» – даже через бездну сорока прошедших лет меня вновь настигает волшебный голос бродячего барда:

 
И, как подсолнух, что цветком вослед земному движется светилу,
Она, не отрывая глаз, следит за божеством своим…
 

И вновь я вижу блики солнца на том далеком холме в Уэльсе; и Роберт снова стоит подле меня – у него нежная девичья кожа и золотистые локоны. Мы искали ведьмины круги… Роберт с тех пор, должно быть, сильно изменился. Его одаренная натура расцвела и явила нечто яркое, значительное, необычное – мне и не узнать его теперь… Я люблю его, как и прежде: жизнь бы за него отдал… А ведь в том и есть высшее проявление любви – когда жертвуешь жизнью за друга…]