Текст книги "В плену"

Часть 7
Алиса. Сейчас

Остаток вечера приходится изображать из себя счастливых новобрачных, хотя между нами так и звенит напряжение – прикоснись, убьет! Настолько осязаемое, что я невольно подрагиваю при каждом его прикосновении. А Марк вежлив до чертиков, улыбается и обнимает по-хозяйски. Катя на меня даже не смотрит, а вот Крис одаривает странным взглядом, от которого рука Марка, лежащая на моей талии, каменеет.

И уже после, когда Марк ведет меня по коридору, его хватка не ослабевает. Но Марк не выпускает, а, наоборот, прижимает крепче, будто боится, что сбегу. Была мысль, но как вырваться из его цепких пальцев? Я пытаюсь вывернуться на лестнице, чтобы хоть немного вздохнуть свободнее, но Марк бегло смотрит на меня. Равнодушно, и в его глазах непроглядная тьма. И от этого взгляда хочется завыть в голос. Больше я не сопротивляюсь, иду рядом, ощущая его тяжелое дыхание. И только стук трости эхом разносится по коридору.

Еще пара шагов, и мы оказываемся в совершенно незнакомой мне комнате. Светлая, она кажется огромной из-за больших, от потолка до пола, окон. Стены выкрашены в теплый «шампань», пол застлан мягким, в тон стенам, ковром. Удивительные цвета для черно-белого мира поместья. Марк усаживает меня на кожаный диван, сам подхватывает стул, ставит напротив меня.

Он садится верхом на стул, с трудом сдерживая собственную боль. Я вижу это по его напряженному лицу и сжатым в тонкую полосу побледневшим губам. Он смотрит пристально, будто пытается заглянуть в самую душу. По коже разбегаются мурашки: колкие, тянущие за собой непонятный страх. А он молчит. И это молчание угнетает, давит на плечи многотонным прессом, и еще немного, я буду ощущать себя как старая тачка на свалке – грудой металлолома. Страх ускоряет пульс, болью стучит в затылке, барабанит в висках. Я не знаю, чего ожидать от такого Марка.

А он просто наблюдает за мной. И сейчас от него пахнет яростью. Она искрится в вязкой тишине, готовая прорваться наружу… вот только чем? Очередной показательной казнью? Невольно передергиваю плечами, вспоминая, как Марк у меня на глазах пристрелил собаку, к которой я успела привязаться в этом чуждом доме.

Его звали Джун. Золотистый ретривер. Пес с большим сердцем. Он стал мне другом с первых дней. Встречал радостно, грустил, когда я уезжала по каким-то очередным делам, а по ночам прокрадывался в мою спальню, забирался под одеяло и обнимал своей тяжеленной лапищей, тычась в шею мокрым носом. А как он любил купаться в пенной ванне, просто словами не передать. Правда, после таких купаний приходилось выдраивать спальню, в то время как Джун устраивался на постели и с очень умным видом выслушивал все мои ругательства по поводу его безалаберности и наглости.

В то утро я встречалась с Антоном, и он предложил мне побег. Он пообещал все уладить: достать деньги, чтобы расплатиться с Марком (по условиям контракта в случае разрыва брака в одностороннем порядке я должна выплатить кругленькую сумму денег в качестве неустойки), и перевезти отца в безопасное место. Я сомневалась, но днем Антон передал сообщение с адресом клиники, куда ему удалось перевезти папу, и номером его лечащего врача. И я разговаривала с папой, и он говорил, что Антон навещал его, и врачи ему нравились. А вечером ко мне пришел Марк и пригласил на прогулку. Мы гуляли по парку в полной тишине. Впрочем, к его молчанию я успела привыкнуть. В тот вечер мои мысли занимал побег. Я сомневалась. Сбежать – значит подставить Марка, ведь для него важен этот контракт. И он помог с папой тогда, когда никого не оказалось рядом. Но я представляла новую жизнь с Антоном. Любовь и долгожданное счастье. Марку ничего не стоит найти мне замену и заключить новый контракт. Кто заметит, что жена немного иначе выглядит? В сомнениях я не заметила, как мы вышли к площадке, где тренировали Джуна. Никогда раньше здесь не была: вышки, тоннели, барьеры и еще куча всяких приспособлений на огромной территории. И Джун, внимательный, сосредоточенный, пролетевший через кольцо. Завидев нас, Джун проигнорировал очередную команду инструктора и рванул ко мне. Я отступила назад, приготовившись к его объятиям, как громкий выстрел взорвал окружающую тишину. Визг, скуление, голоса птиц и мой крик смешались воедино. Джун упал к моим ногам, и по его золотистой шерсти растеклось бурое пятно. Я рванулась было к нему, но сильная рука удержала на месте. Я медленно повернула голову к Марку. Он смотрел на Джуна без толики жалости. На лице – маска непроницаемости. Во взгляде – пустота. В опущенной руке – пистолет. А в голосе – лед.

– Такова цена предательства.

И боль, разламывающая на части, не дающая дышать. Он так и не дал мне попрощаться с Джуном. А ночью я сбежала…

И сейчас у Марка такой же взгляд – не человека, монстра, безжалостного и беспощадного. Марк усмехается понимающе, будто мысли читает, а мне неуютно под его взглядом. Хочется забиться куда-нибудь, чтобы не смотрел. Не выдерживаю, опускаю глаза.

– За что ты его так любишь? – спрашивает вкрадчиво, и в ровном голосе слышится разочарование.

– Кого? – переспрашиваю хрипло.

А Марк молчит. И я замечаю, как он вертит в руке пульт.

Марк направляет за спину пульт, и на большом экране вспыхивает фотография. На ней я и Антон, задувающие свечи. Последний наш снимок вдвоем. Мой день рождения полгода назад.

– Его. За что? – он хмурится и между бровей пролегает морщина. А фотография тем временем сменяется следующей: снова я и Антон в парке у фонтана. У Антона мокрые ноги и с волос стекает вода. Улыбаюсь, вспоминая, как он мою туфлю доставал. Смешной такой. Туфли, правда, потом выбросить пришлось, но это была удивительная прогулка. А на этой фотографии наш выпускной. Нас Катька фотографировала, выпустившаяся годом раньше.

– За это? – не дождавшись ответа, вновь спрашивает Марк. А на экране загорается видео. Незнакомая спальня, большая кровать. На ней двое: мужчина и женщина. Лица мужчины не видно – он лежит спиной, двигается, а блондинка под ним извивается и стонет. Пауза. На стоп-кадре видна армейская татуировка под лопаткой, как у Антона. Я замираю, едва дыша, всматриваюсь в экран. На следующем видео снова мужчина и женщина, голые, поглощенные страстью. Тот же мужчина, похожий на Антона, а женщина другая. И еще одно. Видео мелькают калейдоскопом, в глазах застывают слезы.

– Или за это? – голос Марка едва различим. Все мое внимание в очередном порнокино. Небольшая спаленка, старый диван, скрипящий от малейшего движения, желтые занавески. Я узнаю эту комнату, в которой прожила всего ночь. Но не узнаю себя, седлающую Антона, ускоряющую темп, выгибающуюся и стонущую. Хотя девушка очень похожа. Но я знаю, что в ту единственную ночь после побега у меня ничего не было с Антоном. Ни единого поцелуя. Тогда кто эта девушка?

Горло пересыхает, дыхания не хватает, и слезы катятся по щекам. Марк следил за Антоном? На последнем видео точно он. Но с кем? И что за прежние видео? Кто те девушки? Кто тот мужчина? Тоже Антон? Столько вопросов рвалось наружу, а в горле ком. Не продохнуть.

– Он прислал мне это, – шумный вдох, выдох, – видео на электронную почту. В вечер твоего побега. И потребовал денег. Много. Грозил, если не заплачу, вот это, – он нажимает на паузу, и видео застывает на искаженном в экстазе лице Антона, – попадет в Интернет. Следующим письмом прислал номер счета и сумму.

Я смотрю на Марка и не верю. Антон не мог такого делать. Нет. Мотаю головой, ловя на себе осуждающий взгляд. Марк меня осуждает? За что? Это же…

Я отворачиваюсь, резко встаю, но колени подгибаются, перед глазами все плывет. Сильная рука удерживает от падения, прижимает к себе. Утыкаюсь носом в мягкий кашемир водолазки, пахнущий бергамотом и табаком. Пытаюсь вырваться, но Марк сильнее прижимает к себе. Его сердце гулко бьется в груди, мешает думать.

– Нет, – ударяю кулаком его в грудь. Марк отшатывается, выпускает меня из объятий, отступает, опершись на трость. – Я тебе не верю! Слышишь? Не верю! Антон не такой. Он не мог. Не мог изменить мне! Он порядочный. А ты… ты все это выдумал, слышишь?

Говорю и не верю собственным словам. И осознание правды увиденного сжимает сердце в кулак.

– Может, я и его манию к Катерине выдумал? – злится Марк. Снова щелкает пультом. Теперь на экране появляется Катька. На улице, в кафе, с Крисом и в собственной спальне, голая. Я прикрываю рот ладошкой. За ней подглядывали и фотографировали. Кто? Зачем? Марк?

А следом еще одно видео. На нем комната, выдержанная в лаконичном стиле «ничего лишнего». Внутри царит полумрак. Кое-где свечи выхватывают из темноты огромную кровать и тумбочку рядом. Рыжие язычки пламени отражаются в стеклянном потолке, чуть подрагивают. На кровати сидит Антон. Он что-то рассматривает со странным выражением лица.

– Я думаю, ты понимаешь, кто такой Ямпольский, – доносится приглушенный голос из колонок. – И что он с тобой сделает, узнай, что ты следил за его женщиной.

Антон, мой любимый Антон, усмехается зло.

– Да этому уроду начхать на нее, а ее боготворить надо. Она прекрасна, – и любовно гладит то, что держит в руке. И Марк нажимает на паузу, увеличивая стоп-кадр. И я вижу в руках Антона фото Кати. Боль прожигает насквозь.

– Твой порядочный Антон, – Марк кривится на его имени, словно говорит о чем-то мерзком, – зарабатывал на шантаже. Соблазнял жен бизнесменов, снимал видео, а потом деньги требовал. Поражаюсь, как его до сих пор не убили.

На этих словах я бросаю быстрый взгляд на Марка. Мне становится страшно. Он усмехается.

– Было такое желание. Дикое. – Он сжимает набалдашник трости, пальцы белеют. Из-за меня? Из-за того видео? Но ведь на нем вовсе не я. – Но марать руки о такое… – он не договаривает. – Ты сама подсказала ему, как заработать. Рассказала о контракте. Вот он и заработал.

– А Катька при чем? – спрашиваю и не узнаю собственный голос. Он ломается, как лед. И в горле болит от произнесенных слов.

– Она ему отказала, – ухмыляется Марк. – И он вроде бы успокоился, даже прощения просил. И Катя пообещала ничего не рассказывать тебе. Но выносить его общество так и не смогла. Даже с твоего дня рождения сбежала.

Я ошарашенно смотрю на него. Полгода назад. Боже, да я такая счастливая была, что ничего не замечала. А Катька… Она рано тогда уехала. Расстроенная была. Неужели все, что говорит Марк, – правда?

– Я ее тогда забирал, а она злилась, – Марк задумывается.

А у меня перед глазами тот теплый весенний вечер. Черный джип у двора. Статный мужчина в черном, разговаривающий с отцом у калитки. Марк.

«Это очень несчастный и одинокий мальчик, девочка, – отцовские слова звучат в памяти так ясно, словно он и сейчас стоит передо мной, обнимая за плечи. – Очень несчастный и одинокий».

Выходит, это папа о Марке говорил тогда? Об этом холодном, чужом мужчине, как о близком и родном?

– Он обещал… – тихо всхлипываю, подхожу совсем близко к экрану, смотрю в глаза Антону. – Клялся… я поверила… Простила… Я… я… И папа…

– С твоим отцом все в порядке, – перебивает Марк, – он в лучшей немецкой клинике. Я же говорил, что он в безопасности. Ты же звонила ему, сама знаешь. Ни один врач никуда его не отпустит, пока не будет уверен, что тот выздоровел. К тому же его никто не может забрать, кроме тебя. А ты…ты можешь слетать к нему в любое время. Можешь позвонить. Я договорюсь о видеосвязи, – от его слов веет теплом и заботой.

Встряхиваюсь. Ему нельзя верить. Он монстр и чудовище. Он украл у меня любовь. Разрушил все, во что я верила. Выжег душу и даже пепла не оставил.

Я смотрю на экран, и все внутри меня каменеет от боли. Я поверила Антону. Поверила! Рискнула жизнью папы. А он говорил, что все хорошо. Что с папой все теперь хорошо. И что Марк не узнает, где он. Врал? Зачем? Ради денег? Все врут. Я разворачиваюсь, слегка пошатываясь, подхожу к Марку. В его черных глазах – мрак. Вязкий, тягучий, как смола. И вырваться бы из него, но нет сил.

– Ты – монстр, – говорю глухо.

– Нет, пташка, – усмешка кривит его губы. Он впервые не соглашается. И усталость сквозит в его тихом голосе. – Монстры не церемонятся с бестолковыми девчонками. Не ищут их, рискуя собственной репутацией. Не возвращают обратно. Им чужда жалость, как и чувства в принципе. Монстры, пташка, выполняют условия контракта. И по ним – твой отец мог быть уже мертвым.

– Как ты живешь с этим? – спрашиваю, чувствуя, как озноб сковывает тело.

Возвращаюсь к экрану, всматриваясь в лицо мужчины, который был самым близким и родным. И который предал, растоптал. Снова. И безысходность душит.

А Марк смотрит на меня. Спиной чувствую его обжигающий взгляд. Я не знаю, как себя вести, что делать дальше. Наверное, я должна позвонить отцу, убедиться, что с ним все в порядке. А может, спросить, что Марк сделал с Антоном? Я ведь так и не узнала. Или объяснить, что на последнем видео – другая женщина, но не я. Горькая улыбка касается губ, вытираю тыльной стороной ладони слезы и спрашиваю совершенно о другом, потому что боль сжимает сердце. Потому что это единственное, что дико, нелепо и не имеет смысла.

– Зачем ты убил Джуна?

Но мой голос разбивается о тишину пустой комнаты. Марк ушел.

Часть 8
Марк. Сейчас

Сентябрь злится за окном, горстями швыряет на землю колючий дождь. Обожженные ели клонятся под натиском ветра, стучатся в окна. И Марку отчаянно хочется избавиться от этого стонущего скрежета, рвущего барабанные перепонки, вынимающего душу. Он сминает в пепельнице окурок и выходит из кабинета. Дом встречает его сонной тишиной. И только снизу, из гостиной, доносится музыка. Марк останавливается, прислушивается. Скрипка. Ее мелодия заполняет каждый уголок, скользит по коридору, ластится, будто кошка. Марку трудно дышать. Воспоминания вихрем врезаются в память. Яркие, красочные.

– …Папа, ты опять подслушивал? – звонкий голос заставляет вздрогнуть.

Марк оборачивается и видит перед собой маленькую девочку. Она хмурится, уперев ручки в бока. В одной сжат смычок.

– Это же был сюрприз, – обиженно протягивает она, и ее голубые глаза наливаются слезами.

Марк подхватывает дочь на руки, целует в нос.

– Не плачь, принцесса моя, я ни за что не расскажу маме, какую прекрасную мелодию ты сочинила.

– Правда? – она шмыгает носом.

Марк улыбается.

– Конечно. Разве я когда-нибудь тебя обманывал?

Она мотает головой, юлой выворачивается из его объятий, хватает за руку и тянет за собой. Садится на ковер посреди гостиной, усаживает его рядом. И играет. Сперва неуверенно, знакомясь, потом насыщенней, сильнее, прикрыв глаза, едва касаясь смычком струн. И каждое движение, каждый взмах рождает дивные звуки, сливающиеся в нежную и трогательную мелодию…

И вдруг музыка обрывается резким падением, свистом рвущейся струны, тонет в тишине дома. Марк стряхивает воспоминания и заглядывает в гостиную. Алиса сидит на полу, не сводя глаз с экрана телевизора. У ее ног старая скрипка с порванной струной. Забытая на подоконнике семь лет назад. Марк и не думал, что она лежит на месте. А Алиса нашла и даже играла.

Марк прислоняется спиной к стене, тяжело дыша, сдерживая разрывающую надвое тоску. Так хочется кричать. До хрипоты срывая голос. Чтобы хоть немного заглушить ту дикую боль, затянуть гноящийся нарыв, так умело расковырянный печальной мелодией скрипки.

Марк выдыхает, спускается в гараж. На полках куча инструмента: молотки, пилы, гвозди, – все не то. В самом углу находит бензопилу, заводит. Та рычит, подрагивая. Выключает.

На улице вспыхивает молния, гром эхом раскатывается над ночным парком. На ходу Марк натягивает плащ, висящий тут же, на крючке у ворот, выходит под ледяной дождь. Прохлада приносит облегчение, мгновение Марк наслаждается дождем, стягивает с лица маску. Так легче дышать. Вдыхает полной грудью, переступает с ноги на ногу – судороги отступили. Марк знает – лекарство будет действовать еще несколько часов. Ему хватит.

Снова заводит пилу. Та радостно вздрагивает, с охотой вгрызается в сухое дерево. Во все стороны летят щепки. В нос ударяет запах гари. В этих деревьях больше нет ничего живого. Мертвое нужно удалять. И он спиливает, не замечая, как вскрывает собственные нарывы. Как сочится гноем его почерневшая душа. Как лопаются шрамы, струйками крови стекая по залатанной коже. Он чувствует лишь облегчение. И когда на землю падает черный ствол ели, Марк не сдерживает крика. Он кричит, выдавливая из себя боль и тоску. И гром принимает его крик, впитывает в себя и смывает колким дождем. Марк улыбается. Откладывает в сторону пилу. Приваливается плечом к каменной стене, подкуривает. Руки дрожат, и огонек то и дело гаснет. Прикрывает глаза, наслаждаясь такой странной и пьянящей легкостью.

Телефон звонит неожиданно громко – сигарета выпадает из длинных пальцев, прочертив короткую дугу из рыжих искр. Красный огонек вспыхивает в темноте и гаснет, упав на мокрую дорожку. Марк чертыхается, выуживая телефон.

– Что случилось, мартышка? – беспокойство серой крысой прокрадывается в мозг, вынуждает напрячься.

– Марк, я так больше не могу, – вздыхает в трубке Катерина и тут же спохватывается. Марк усмехается, представив, как сейчас округляются ее глаза и приоткрывается рот. – Как ты меня сейчас назвал?

– Мартышка.

– Как в детстве, – он слышит, как она улыбается. – Ты уже сто лет меня так не называл.

– Да ладно, дня два как…

– Нет, – нетерпеливо перебивает она, и Марк знает, что сейчас она всунет ноги в свои смешные тапочки и поплетется на кухню, где усядется на окно и будет курить. – Ты вообще как? – в голосе проскальзывает тревога. – Чего запыхавшийся такой? – в трубке щелкает зажигалка.

– Да так, – Марк тоже подкуривает новую сигарету, – дровосеком подрабатывал.

– Дровосеком? – фыркает весело Катерина. – В три часа ночи?

– Я сегодня Лизу вспомнил… – произносит и притихает, прислушиваясь к себе. Ничего. Ни единого отголоска боли, только глухая тоска и неистребимое чувство вины. Впервые так. И Марк кивает, будто убеждая самого себя, что так и должно быть.

– И?.. – напрягается Катерина – по голосу слышит.

– Алиса на скрипке играла, и как-то вспомнилось, – спокойно отвечает, выдыхая клубок дыма.

– Веселая у вас ночка, однако, – не зацикливается на теме, и Марк благодарен ей, что не задает больше вопросов. А ее слова сопровождаются грохотом и скулением, переходящим в вой.

– Да я смотрю, ты тоже не скучаешь, – хмыкает Марк, поражаясь, как легко ей удается справляться с опьянением и спровадить Криса.

– Да ну тебя, – в трубку. – Джун, убью, засранец! – где-то далеко. Марк не вслушивается, как она ругается отборным матом. А с виду интеллигентная женщина.

– Марк, – злится, – забери своего пса, Богом прошу. А то я за себя не ручаюсь.

– Что? Неужели он сгрыз твои тапки? – посмеивается Марк. Странное у него настроение. Самому страшно.

– Хуже. Он ничего не жрет и постоянно воет. Днем и ночью. Соседи уже полицию вызывали. Жалко его, – вздыхает Катерина, – сдохнет же от тоски.

– Ладно. Через час буду. Готовь чай и свои коронные кексы. Хотя нет, чая будет достаточно.

Катерина на прощание радостно взвизгивает – ну точно та смешная девчонка, его маленькая сестренка.

Марк выбрасывает сигарету и возвращается в дом. На ходу стягивает плащ, поднимается в спальню. Наспех принимает душ, смывая кровь. Обрабатывает засочившиеся шрамы, одевается. Подхватывает трость – снова судороги подкрадываются. Спускается в гостиную. Алиса все так же сидит на полу. На экране мелькают фотографии. Она раскачивается вперед-назад. Марк выключает телевизор. Она вздрагивает и смотрит на него полными слез глазами. И сердце сжимается в кулак от этого взгляда.

– Вставай, пташка, поехали, – говорит неожиданно сорвавшимся голосом. Алиса вытирает упавшую на щеку слезу, и только сейчас Марк замечает багровую полосу на пальцах. Взгляд невольно падает на скрипку с порванной струной. Тихо ругается, приседая рядом. Перехватывает ее руку. Пташка пытается выдернуть, но Марк держит крепко, осматривает внимательно. Достает из кармана белоснежный платок, осторожно отирает не успевшую засохнуть кровь. Пташка шипит, закусывая губу.

– У мишки заболи, у собачки заболи, – шепчет Марк тихо, вновь вспоминая дочь с ее вечно разбитыми коленками и содранными в кровь ладонями. Она хотела быть скрипачкой, а вела себя как хулиганка, – а у пташки заживи.

Прячет платок.

– По-хорошему обработать надо, – встает, старательно не смотря на пташку. Не хочет видеть ее глаз. Чувствует – плохо закончится, если заглянет. Нельзя ему. – Но в целом до свадьбы заживет. А скрипку Регину покажи. Он мастер.

На мгновение воцаряется молчание. Всего несколько ударов сердца в полной тишине. Марк слышит шорох шагов. Алиса подходит к окну.

– Хватит страдать, пташка. Поехали, – повторяет он.

– Куда? – равнодушный тон, сгорбленная спина. Она руками обхватывает себя за плечи, дрожит. Марк подавляет желание ее обнять, согреть своим теплом. Стискивает набалдашник трости до боли в пальцах.

– Ты спрашивала о Джуне, – бросает он уже на пороге. – Поехали.