Текст книги "Кольцов. Часть 1"

Глава 4
1921 год. Конец мая, начало июня. Коктебель

– Андрей, где ты так долго пропадал? – Сашка радостно встретил Кольцова возле порога.

В его руках был старинный фолиант с кожаным корешком.

– Смотри, что я здесь нашел! «Сифилис внутренних органов» Блюменау, «Брюшной тиф» Бронарди и еще какого-то француза в переводе Лавровской. И кучу еще всякой полезной литературы. У Макса такая шикарная библиотека. Здесь есть полное собрание сочинений французских символистов. Уникальная вещь! Пойдем, я тебе покажу, – тараторил Миллер. – А вот, кстати! Есть еще «Введение в гинекологию». Тебе не надо? – Сашка рассмеялся.

– Не говори пошлостей, Миллер. Тебе не идет, – рассеянно отвечал Андрей и, стараясь быть незамеченным, проскользнул в спальню. – Позже, все позже. Я устал.

– Какие сентенции, доктор Кольцов! Это с каких это пор гинекология стала для вас пошлостью? – рассмеялся Миллер. – Да, чую, карие глаза произвели-таки фундаментальный переворот в сознании доктора Кольцова.

Разомлевший от жары и немного расстроенный, он не стал пикироваться с Александром, а упал на кровать и тут же отключился.

Его не разбудили к обеду. Пожалели. Он проспал почти до самого ужина. А проснулся от звуков ее смеха. Боже, она снова здесь! Пришла…

После сна у Андрея немного ныл затылок. Но он почти не ощущал боли. Лишь сердце предательски стучало в груди. Нет, оно не стучало, оно бухало так, будто хотело выпрыгнуть из тела.

«Она там. Сидит среди всех. Смеется… Надо встать и умыться. Причесаться и надеть чистую рубашку. Доктор Кольцов, ты сходишь с ума? Зачем тебе это все? Зачем тебе вновь эти мучения? Она ведь обычная баба. Чуть красивее многих и что?»

Когда он вышел в гостиную, то увидел, какую-то общую суету. В доме Волошиных любили ставить спектакли и веселиться от души. Посередине комнаты стоял лохматый Макс, обернутый в широкую белую простынь. В его руках был самодельный трезубец, окрашенный желтой охрой. Похоже, его изготовили из поломанных вил. Как позднее понял Кольцов, все готовились к спектаклю на какую-то тему из греческой мифологии. Макс играл Зевса. А Пра, две незнакомые девушки и Светлана, играли нимф. Пра изображала из себя Иду, воспитательницу Зевса, девушки играли ореаду и дриаду. А Светлане отвели роль наяды. На ее полуобнаженном теле в области плеч были завязаны две голубые занавески, утянутые возле талии тоненьким шнурком, отчего ее задница снова торчала так, что от нее было трудно отвести глаза. Впрочем, весьма четко выделялись и спелые груди. Она стояла на некоем подобии маленького табурета и крутила по сторонам узкой талией. От этого ее локоны, подвитые на концах, разлетались по плечам. Карие, миндалевидные глаза, подведенные сурьмой, казались огромными и сияющими. На губах блестела розовая театральная помада.

«Боже, как она красива! – подумал Андрей. – И она ведь знает об этом. Все ведь пялятся только на нее. Она привыкла к мужскому вниманию. Даже Миллер. Эх, а обещал…»

Андрей стоял в стороне и наблюдал за общими приготовлениями.

– Пойди, поешь. Я оставила тебе кусок пирога и чаю. Ты же с утра ничего почти не ел, – услышал он рядом с собой тихий голос Елены Оттобальдовны.

– Спасибо, я не голоден…

– Иди, говорю. Еще успеешь до начала спектакля, – она легонечко толкнула Андрея в спину. – Иди, одной любовью сыт не будешь.

Андрей послушно вернулся на террасу. Там, под салфеткой, действительно лежал еще теплый ломоть пирога, овсяная каша и миска соленой хамсы. В кружке был налит остывший травяной чай, рядом поблескивал кусочек колотого сахара. Только сейчас Андрей почувствовал, как проголодался. Он с жадностью проглотил пирог и выпил весь чай. К рыбе он не притронулся.

«Когда-нибудь, когда наконец наступит полный мир, и станет лучше с продовольствием, я снова буду есть одни плоды, – мечтал он. – Я так соскучился по персикам, абрикосам, грушам. Меня уже порядком тошнит от самого вида рыбы и от кислого хлеба с опилками, – думал он. – И жить я буду только там, где есть море, и всегда тепло, как сейчас в этой славной Волошинской Киммерии».

А после все пошли к морю. Именно там, на берегу, разыгрывался новый спектакль. Но Андрей не понял сюжета, не слышал он и смысла сказанных фраз. Ему было стыдно признаться самому себе, что местечковая театральность, которой искренне восторгались гости и сама Светлана, казалась ему чудаковатой и нелепой. Как человек практический, он был далек от всяческой искусственности. Он был уверен, что вся театральная бутафория жалка и неуместна. А актеры? Актеры, по его строгому мнению, всякий раз переигрывали. Кольцов и в столице довольно редко посещал театры. Он любил лишь оперную музыку с хорошим вокалом, старинные романсы, народные песни и выступления оркестров.

Он не вслушивался в ход Волошинской пьесы, придуманной гениальным и безумным Максом. Он лишь смотрел и смотрел на Светлану. На фоне алого заката она мстилась ему не наядой, нет. Она казалась богиней, вышедшей на берег из царства Нептуна. Сквозь русые волосы сияли лучи закатного солнца. Они сливались с тающими искрами, идущими от морской глади. От этого ее волнистые пряди светились россыпью бриллиантов. Пару раз вечерний ветер пытался сорвать с нее нелепую голубую занавеску, обнажая длинное стройное бедро. Оно не было худым. Ее ножки были так приятно полны в ляжках. Что при мыслях о них, у Андрея вновь начинало ломить в затылке.

Когда она стояла спиной к закату, он почти не видел ее глаз. Их закрывала легкая тень. Андрей тщетно пытался разглядеть направление ее взгляда. Но вот солнце довольно быстро, как это бывает на море, утонуло за горизонтом, и вокруг заметно стемнело.

По сценарию, как только солнце уходило за горизонт, Зевс направлял свой трезубец в сторону костра, и тот сам собой вспыхивал ярким пламенем, озаряя всех присутствующих вихрем огненных искр. Костер и вправду разгорелся весьма ярко, но не без помощи Пра и Сашки Миллера.

Теперь Андрей мог лучше видеть ее лицо.

Она что-то серьезно и театрально говорила, шевеля маленькими губами, обращаясь по сценарию то к Иде, то к Зевсу. Поднимала кверху красивые руки. Но он ничего не слышал. Он слышал лишь мелодию ее голоса, идущую к нему прямо в сердце. Ее голос вновь и вновь очаровывал его, как голос сладкоголосой Сирены.

Он смотрел на нее пристальным, чуть вызывающим, откровенно мужским взглядом. Она почувствовала это и запнулась. Смутилась, забыв текст. А после, словно оправившись от девичьей робости, вдруг тоже посмотрела ему прямо в глаза. Это был взгляд отнюдь не тихой семнадцатилетней скромницы. Нет! Это был взгляд молодой киммерийской ведьмы. В нем уже прядали, кружили хоровод маленькие бесы на фоне хрустальной глади озера из пьесы Сен-Санса «Лебедь». Да, это было невероятное и одномоментное слияние непорочности и порока. Через этот взгляд он словно почувствовал собственное будущее. Ее нетронутая чувственность со временем обещала упасть на его голову целым тайфуном безудержной страсти. Вот о чем сказал ему только один ее взгляд.

«Она должна быть только моей, – думал он. – Эта девушка рождена для меня. Создана под меня. И только для меня. Она – равная мне».

В эти минуты он отключался от всего мира и грезил о том, как станет ее ласкать. Грезы прервал шелест аплодисментов в конце пьесы. Послышался смех, чьи-то радостные голоса. Рядом что-то оживленно рассказывал Сашка, кто-то куда-то спешил, собирая на ходу стулья и реквизит. Андрей почти ничего не слышал. Вокруг сгущались сумерки, идущие от прибрежных скал. Андрей замер. Ему показалось, что воздух загустел. Уши заволокло тишиной. Галечный пляж наполнился каким-то нежным сиянием. Сладкое томление и предчувствие безумного счастья окутало пространство вокруг.

Он видел, как ОНА пошла, переодеваться в дом. Не давая себе отсчета, а повинуясь лишь древней как мир тяге, он двинулся вслед за ней, в одну и боковых спален. Она напевала какую-то песенку и развязывала шуршащие занавески. Один из узлов на плече оказался крепким. Андрей зашел в комнату и в полумраке увидел ее, барахтающуюся в костюме наяды. Он затворил за собой дверь. К счастью, здесь была щеколда. Обычный металлический крючок на миг отделил их от всего Волошинского дома и его шумных обитателей.

– Я помогу тебе, – шепотом сказал он и быстро подошел к ней.

Он с жадностью обнял ее всю, горячую, гладкую, сильную и в тоже время податливую.

– Андрей… – она, казалось, не удивилась его присутствию.

Он стал с жадностью целовать ее губы. Руки старались прижать ее ближе, теснее. Ладони блуждали от ее пушистой головы, до спины, талии и бедер. Совсем рядом он слышал звонкий стук ее сердца.

– Боже, какая ты красивая, – шептал он.

– Я?

– Ты! Черт побери! И ты это отлично знаешь. Ты хочешь свести меня с ума?

В ответ она обхватила его шею и затылок так, что он чуть не заплакал от восторга. Он мог только мечтать об этом, чтобы ее нежные руки именно так обняли его.

– Светочка, милая, желанная моя, – шептал он.

– Андрюша, сюда могут войти…

– Нет… Иди ко мне.

Он все сильнее прижимал ее к себе.

– Где ты была раньше? – тихо спросил он.

– Не знаю. Наверное, нигде. Меня не было до тебя, и без тебя не было.

– Ты… Откуда ты это знаешь?

– Просто знаю.

Он почувствовал, как кружится его голова. И вместе с этим кружением из сердца будто выскользнула давняя ржавая игла, коловшая его все эти годы. Вместе с этой иглой ушла вся боль. С ней испарились, растаяли горы мертвых солдат, грязь и тяжесть военных дорог, запах пороха, кучи взорванной минами земли, пахнущие гарью и солидолом паровозы, полевые госпиталя, тиф и голод. Вместе с этой иглой словно растаял образ жестокой Ирмы и ее комиссара в кожаной тужурке. Тот образ, который не давал ему спокойно дышать все последние годы. Улетело все. Вся боль ушла в неведомую дыру и осталась в ней навсегда.

Он обнаружил себя сидящим напротив Светланы. Его пальцы крепко, до боли, сжимали ее ладонь. Он словно боялся отпустить ее от себя.

– Света…

– Да, Андрюша?

Она так произнесла его имя, что у него предательски защекотало в горле. Ни одна женщина, ни разу, ТАК не звала его по имени, как делала это она. Как у нее это выходило, он не знал.

– Я не могу развязать узел, – невинно прошептала она.

– Сейчас, – дрожащие пальцы принялись с трудом дергать нескладный узел.

К счастью, узел был развязан. Занавеска бесшумно упала на пол. И он увидел в полумраке ее всю – голую, с тонкой талией и налитой, торчащей сосками грудью. Он прикоснулся руками к ее круглому, словно чаша, животу, под которым выступал пушистый выпуклый лобок.

Он снова притянул ее к себе и принялся нежно целовать. В ответ она едва слышно простонала. Пальцы легли на ее лобок. Он ощутил пружинистую поросль и тугую выпуклость налитых губ… Они не были раскрыты миру сразу. Все тайное, нежное и сладкое находилось внутри. Снаружи ее маленькие дольки были сомкнуты. О, как он любил именно такую форму лобка. Она казалась ему самой правильной. Волоски приятно щекотали ладонь. Он медлил, распаляя ее желание. Он чувствовал, что ей тревожно и любопытно, стыдно и погибельно желанно, чтобы его пальцы проникли именно туда. Хоть самую малость. Он чувствовал, как ее дыхание сделалось учащенным и она, о боги, едва заметно переступила ногами и чуть, совсем немного, поставила их шире. Все инстинкты говорили в ней: потрогай, погладь меня и там.

Это и было счастье. И имя у этого счастья было совсем простое. Похоже, его звали – Светка.

И он погладил. Один палец вошел в горячую сердцевину пушистого сокровища.

Да! Он почувствовал именно то, что и ожидал. Она была ТАМ настолько влажной, горячей, скользкой и обильной, что он буквально озверел от страсти. Он влез туда двумя пальцами и провел вверх и вниз, нащупывая маленький, едва заметный бугорок. Как он любил вот такие, маленькие клиторы. Почему? Он сам не знал почему.

Кольцов, не смотря на весь аскетизм последних лет, где-то внутри себя, имел очень чёткие предпочтения, касающиеся строения не только женских фигур, но и женских половых органов. Да, черт возьми, он прекрасно знал, что у всех женщин при схожей анатомии, они имели совершенно разное строение и внешний вид. Он не любил худые и плоские лобки и слишком развитые по форме нижние губы и клиторы. Его потаенная эстетика была слишком избирательна и даже капризна. Но именно ее, Светланино строение, было настолько ему по душе, что он внутренне возликовал и сжал девушку еще сильнее.

«Конечно, потом я все это смогу рассмотреть намного пристальней… Тогда, когда она прямо на солнце, раздвинет их для меня. По моей просьбе. По моему приказу».

Когда он думал о ней, то вместе с нежностью, в нем впервые так отчетливо прозвучал голос сильного самца, хозяина, доминанта, могущего не только просить, но и жестко приказывать. Эта женщина будет отдаваться ему всегда. И ровно столько, сколько он этого захочет.

Пока все эти мысли проносились в его голове, он безотчетно толкнул ее к кровати. Она упала, словно подкошенная. Он лег на нее сверху, почти разведя в стороны красивые полные ноги. Он быстро расстегнул брюки. Его тугой член уперся ей прямо в живот. Губы вновь поймали ее нежные губы. Она пыталась что-то говорить и слабо сопротивлялась. Но он не слушал ее. Одна рука крепко держала ее затылок. Другая скользила пальцами внутри лобка, заставляя ее еще шире раздвигать ноги. Она что-то шептала, мотая головой…

И в этот самый момент они услышали за дверью отчетливый голос Елены Оттобальдовны:

– Светик, у тебя там все хорошо? Тебе помочь?

Светлана с трудом пошевелила зацелованными губами, проведя по ним остреньким язычком.

– Все в порядке, Пра! – крикнула она. – Я сейчас. Я переодеваюсь.

– Поторопись, все собрались в мастерской у Макса. Сейчас Павлик будет читать свою новую поэму.

– Иду-уу! – крикнула Светлана. – Я сейчас.

– А ты не видела доктора Кольцова? – спросила Пра из-за двери.

Светлана закрыла рот ладошкой, чтобы не фыркнуть от смеха.

– Нет, не видела, – соврала она.

Кольцов сполз на пол и сел рядом с кроватью.

– Черт бы побрал вашего Павлика с его поэмами, – прошептал он и посмотрел на Светку.

Она уже надевала на себя белые, очень коротенькие, старорежимные, но жутко соблазнительные панталончики в рюшах. В них она смотрелась не менее притягательно. Он вновь потянулся к ней.

– Андрей, это уже будет неприлично, – она быстро отскочила в сторону и стала надевать на себя платье.

– И что же мы будем делать? – спросил он угрюмо.

– Я выйду вперед. А минут через пять появишься ты. Скажешь, что гулял по пляжу.

– Я не об этом, – он сел на смятую кровать.

Она смотрела на него и чуть кокетливо пожимала плечами.

– Здесь можно где-нибудь снять дом? – спросил он.

– Думаю да… До революции здесь сдавалось много меблированных комнат. Сейчас народу меньше. Но все равно есть. Недалеко от нас соседка часто сдает собственную дачу, она на все лето уезжает в Алушту, к своему другу, – в этом месте Светлана хмыкнула. – Ухажер у нее там, работает в рыбачьем поселке. Вот… А дом она сдает курортникам.

– Покажешь мне ее дом?

– Да, через два дома от нашего, синий забор. Найти несложно. Ее зовут тетя Тома. Только, только это, наверное, будет неприлично…

– Что неприлично?

– Пра может обидеться. И все сразу обо всем догадаются. И потом, Андрей… Ты ведь просто так хочешь снять этот дом?

– Пра – взрослая женщина и все давно понимает, – перебил ее Андрей. – Насчет всего остального – мне нет до этого дела, – отчеканил он. – И да, то что я делаю, я всегда делаю лишь по собственной воле.

– Андрей, я пошла? – спросила она немного виноватым и испуганным голосом.

Светлана стояла возле двери. На ней красовалось новое лиловое платье в талию. На ногах были надеты туфельки на каблуке. Она тряхнула волосами, оправляя пышные локоны. Помедлила с минуту и выскользнула за дверь.

– Мещанка… – не зло обронил он ей вслед.

Андрей поднялся в мастерскую к Максу минут через пятнадцать. Павлик уже заканчивал читать свою заунывную, сентиментальную поэму. Когда он читал ее, то время от времени выразительно поглядывал на Светку.

«Дырку от бублика ты получишь, а не эту нежную татарочку. Отчего он впервые так ее назвал? Хотя, бог знает, татарка ли она? И что за кровь течет в ее жилах? Она, верно, и есть самая настоящая правнучка киммерийцев. Азиатка с персидскими глазами… Хотя, родилась-то она в Москве. Как все запутано. Надо будет спросить у нее, кто она? Татарка или еврейка? Но Быкова? Черт знает, что за девка! Перемешала ему все мозги, а сама стоит и делает вид, будто его нет в комнате».

Андрей впервые оказался в знаменитой мастерской Макса. Он осмотрелся. Это было довольно уютное помещение, в котором царил удивительный дух творчества. На стенах висели акварели мастера, тут же были полки с книгами – целое море уникальных книг. На стеллажах располагались орудия труда: кисти, краски, сосуды с растворителями, молотки, рубанки и другие предметы. Были здесь и портреты самого Максимилиана. Самотканые половички покрывали теплый пол и стены этой удивительной комнаты. Андрей успел заметить на полках великое множество ракушек и камней Карадага. Взгляд притягивала какая-то совершенно мистическая скульптура египетской царицы Таиах.

После читал свои стихи сам Макс. Он читал их, поднимая кверху могучую грудь. И голос его звучал местами пафосно и дерзко, местами трагично и тонко. Все дружно хлопали и с искренним восторгом хвалили поэтов.

Потом пили чай. Разошлись все за полночь, перепутав все планы Кольцова. Он долго ждал, чтобы пойти ее провожать. Но вдруг к Елене Оттобальдовне пришла мать Светланы, за какой-то пряностью. И забрала Светку домой. Та лишь кинула чуть разочарованный взгляд на Андрея.

Он подивился тому, как русоволосая женщина со светлыми глазами и русской внешностью, невысокая и почти худенькая, оказалась мамой Светланы. Значит, она похожа на отца, решил Андрей. Если, конечно, эту девочку не подбросили им в люльке беглые татары.

«Тьфу, что за чушь лезет мне в голову? – думал он. – Я, конечно, весьма уважаю ее маму, но она спутала сейчас все мои планы. Будто что-то подозревала. А может, так оно и есть?»

* * *

С утра, еще до завтрака, он пошел искать дом «рыбачки». Нашел он его действительно быстро. За невысоким синим забором росли бордовые мальвы и наливался соком еще зеленый виноград, разросшийся довольно густо по целому пассажу из деревянных арок.

«Эх, сюда бы приехать к сбору урожая, – мечтательно подумал он. – К середине лета здесь и персиков будет много и абрикос. Черешня, верно, есть у кого-то… Рай».

Он постучался в калитку. Через некоторое время к нему вышла довольно миловидная женщина, хохлушка, средних лет. И пригласила его в дом.

* * *

Кольцов сам удивился, насколько быстро и легко ему удалось сговориться с хозяйкой. А когда он приплатил ей несколько тысяч сверху, она щедрым жестом отворила ему подвал и показала бочонки с вином:

– Вот, можете пить со своими друзьями или с кралей вашей. Мне не жалко. Все не выпьете. Вы же не пьяница? – она засмеялась. – У меня каждый год большой урожай винограда. К зиме уже молодое вино будет.

– Я не пьяница, а врач, – улыбнулся Андрей. – На моей работе нельзя пить вообще. Да, и потом я не любитель. Предпочитаю ясность ума.

– Ой, вы лекарь? Как я уважаю лекарей. Но, вы не думайте, я здорова, слава богу. Не хвораю.

– Ну, вот и хорошо, – улыбнулся Андрей.

– А вино у меня полезное и не сильно хмельное. Хоть немного, но все же попробуйте. Гостей угостите.

– Хорошо. Благодарю вас.

– А вы живите у меня до самой осени, а? Скоро черешня поспеет. Через недельку уже. Она у меня сочная, скороспелая. Я только приеду через пару недель, соберу немного, а после снова уеду. А вы кушайте, сколько хотите. А в июле у меня абрикосы, персики.

– Спасибо большое за гостеприимство. Только в июле я уже должен быть в Феодосии. У меня командировка туда.

– Ну, ладно. Возьмите ключи. А я завтра тогда съеду рано утром. Как раз баркас завтра отчаливает. Это удачно, что вы сейчас ко мне зашли.

– Договорились, – кивнул Кольцов, внутренне досадуя, что не сможет привести Светку сюда уже сегодня.

Когда он шел назад, то во дворе добротного, кирпичного дома Быковых он увидел объект своей пылкой страсти. Его королева восседала в самодельном, плетеном из лозы шезлонге, в кокетливой соломенной шляпке и зеленом сарафане с довольно низким декольте. Прекрасные босые ноги лежали на длинной поверхности шезлонга. Казалось, она не видит его. Она читала книгу.

Андрей, словно завороженный встал напротив их двора и уставился на Светлану.

– Мещанка… – тихо прошептал он.

А про себя подумал:

«Боже, как она красива. Грудь, талия… нежный животик. Ножки… Боже, с каким наслаждением я раздвину ей эти прекрасные ножки. Они такие полненькие в ляжках. Зато ступни – узкие и легкие. Пальцы… Я буду их целовать – один за другим… Как она хороша! Чертовка! И она будет моей!»

Он переступил ногами – под ним треснула ветка. Она молниеносно посмотрела в его сторону. Покраснела и отложила книгу. Обе ноги она спустила с шезлонга и надела легкие светлые тапочки.

– Доброе утро, Светлана Георгиевна, – галантно поздоровался он. – Как ваше здоровье?

– Спасибо, Андрей Николаевич, я здорова, – с улыбкой крикнула она. – Проходите в дом. У нас скоро завтрак будет. Я вас познакомлю с мамой.

– Простите великодушно, – отчего-то заробел Андрей. – У меня с утра дела. Как-нибудь в следующий раз.

Она обескуражено развела руками.

– Так что, вы даже не зайдете?

– Нет, право. Меня ждут. Приходите лучше вы к Волошиным после обеда.

– Хорошо, я постараюсь, – кокетливо ответила она и зачем-то сняла шляпку, обнажив свою прелестную русую голову. В этот раз ее волосы были заплетены в короткую косу.

А после она как-то грациозно, совсем по-кошачьи потянулась, оттопырив круглую попу, наклонилась за книгой и снова выпрямилась.

«Да, она постоянно кокетничает со мной, – с негодованием подумал он, ощущая знакомую тяжесть в паху. – Эх, я б ее прямо на этом шезлонге… Раздвинул ноги по обеим сторонам этой легкомысленной буржуазной лежанки, стиснул крепко и засадил бы по самые яйца… Чтобы задохнулась и вскрикнула… Только… Стоп. Надо остановиться. Я так сойду с ума…»

Он быстро отошел от калитки, небрежно помахав Светлане на прощанье, и свернул к пляжу, чтобы немного отойти от жуткого угара, в который каждый раз вводила его эта несносная девица.

Как прошел день, он почти не помнил. После обеда он зашел на кухню к Елене Оттобальдовне, сел напротив и посмотрел на нее честными глазами:

– Елена Оттобальдовна, я хотел вам кое в чем признаться, – смущенно произнес он.

– Так, признавайся, обормот, в чем нагрешил? – пряча улыбку, отвечала ему Пра.

– Да и не нагрешил еще толком.

– Так в чем признаться хочешь, сын мой? – театрально спросила Пра, придав телу академическую позу.

– Все вам здесь смешно.

– Помилуй, а что плакать что ли? Уже наплакались. Еще не знаем, как год этот переживем. Как бы птиц и собак жрать не пришлось, – Пра опустила седую голову. – Видишь, никто пока не едет к нам. И в столицах дела плохи. Знаю, что голод, тиф лютует. Кое-кого из наших обормотов арестовали. Макс устал пороги реввоенсоветов обивать, письма писать, спасать многих. Тошно, жутко. Дрянь дело. Только на вас глядючи, сердце и радуется. Сразу заметила, что влюбился ты в нашу красавицу – Светланку. Хорошая она девочка, из хорошей семьи. Воспитана, образована. Женой хорошей тебе будет. Ты же не женат, каналья?

– Нет, я холост, – устыдившись, поспешно отвечал Кольцов.

– Ты только не крути. Если двоеженцем хочешь стать, то даже не мечтай. Я знаю, там комуняки какой-то декрет издали об общности жен… Коллонтай старается, Брики не отстают. Да и сам Макс в этот же замес чуть не угодил тогда с Маргаритой. Слыхал, поди? Жена его бывшая, Марго Сабашникова? В кругу богемы все звали ее Аморя. Она дочь богатого чаеторговца. Как вырвалась из-под опеки папеньки, так подавай ей свободу во всех ее проявлениях. Страстями грезила. Картины писала тоже недурно. Любил он ее сильно. Ты же видел у нас египетскую скульптуру? Это он из-за нее приволок ее сюда, в Коктебель. Каменная египетская царевна Таиах улыбается загадочной Амориной улыбкой. Всюду одна Аморя с ее шаманским бубном. Гордилась, что ее прадед был бурятским шаманом. А она? Все туда же… Не принимала она Макса всерьез. Все-то он ей ряженным казался. А что Макс? Он больше ведь дурачился. Ты видел его, каков он – необычный, свободный от предрассудков, на деле он только валял дурака или бродил по горам со своим мольбертом. Из Петербурга ему писали, что, дескать, времена нынче не те. Что символисты строят новую человеческую общину, где Эрос якобы входит в плоть и кровь. В общем, решили мои молодожены ехать в Петербург. Поселились на Таврической, дом 25. А этажом выше жил модный поэт Вячеслав Ива́нов со своей женой Лидией. Стали общаться. Макс всё пейзажи рисовал, да стихи декламировал, а Аморя втихомолку вела интимные разговоры с Ива́новым. И что ты думаешь? Сама Лидия пригласила нашу бурятку быть в их семье третьей. А Макс оказался лишним. Каково? Они так и сказали ему: катись в свой Коктебель. Он и уехал. Виду не показывал, как ему тошно. А мне все говорил: «Мама, разве я урод? За что так со мной?» – Елена Оттобальдовна смахнула рукой непрошенную слезу.

Андрей слушал ее, затаив дыхание. Он и не знал, какие страсти разгорались под жарким солнцем Коктебеля.

– Семьи нового типа у Маргариты с Ива́новым так и не вышло. Там вскоре подросла дочь Лидии. Она и заняла место мамочки. А сама Лидия вскоре умерла. Амори же наша осталась ни с чем. Все только этюды писала, да печальные стихи. Макс, правда, тоже недолго горевал. Были и у него романы. Были. Я, Андрей, все это к чему тебе рассказала? Вся жизнь сейчас с ног на голову поставлена. С начала двадцатого века вся эта чехарда пошла. Однополые браки, тройные союзы. Время свободного Эроса, так они все это называют. Экзальтанты нового времени! И Брики туда же. Володю с пути сбили. А Мережковский с Гиппиус? Их близкое общение с Философовым. И разве только с ним? Зинаида обожала гомосексуалистов, женщин и обычных мужчин. У них была целая философия о том, что, дескать, старые формы брака уже отмирают. И что новое общество будет построено по законам «тройственного устройства мира» Царства Третьего Завета, которое придет на смену христианству. Чудаки, – хриплым голосом, не без тени презрения, усмехнулась Пра. – А Блок с Менделеевой? Его жена была «Прекрасной дамой», идеалом вечной женственности, поэтому отношения с ней могли быть только платоническими. Брак был для него священной мистерией, сакральным союзом. Ты спросишь, а как же плотское? Удовлетворению плотских желаний служили проститутки, да актриски.

– Я немного знаком с этими слухами, но никогда, Елена Оттобальдовна, меня сии вольности творческой богемы особо не интересовали. Я хирург и устроен, верно, намного проще. – А вот это-то, как раз, друг мой, и прекрасно. Я полагаю, что не ошиблась в тебе. Ты хороший парень. Поверь, вся эта чехарда с «общностью жен» и свободным Эросом скоро уляжется. Но она не для таких, как Светлана. Светлана – девушка правильная. Она не из новых комсомолок, которые каждому рабочему подставляют. И если удастся тебе ее сосватать у Быкова, то совет вам, да любовь. Береги ее тогда и люби по-настоящему.

– Удастся сосватать? – Андрей нервно усмехнулся. – А что, может и не отдать отец ее мне в жены? У него, наверное, на примете другие женихи?

– Может, если ты не глянешься ему. Насчет других не знаю. В душу ему не лезу. Он такой – сам себе на уме. Злой часто, с виду хмурый. Но дядька он порядочный и не жадный. Умный и талантливый. А жена его, та вообще женщина добрая – последнее отдаст. Думаю, дело в ином. Они считают Светку ребенком. Что, дескать, учиться ей еще надо, а не замуж выходить.

Глаза Андрея погрустнели.

– Да ты-то не отступай, – наклонив большую голову, зашептала Пра. – Что мне тебя учить? Она тоже, по-моему, влюбилась в тебя.

– Да? – синие глаза Кольцова засветились надеждой.

– Да, обормот, – губы Пра растянулись в улыбке. – Смотри, что ни день, она новое платье надевает, кокетничает, волосы, туфельки. Давно я ее такой не видела. И все – ради тебя, дуралея. Вот и бери быка за рога!

– Пра, я снял дом, – признался Андрей.

– У, парень, какой ты резвый, – Пра вытаращила глаза. – Надо бы посвататься сначала.

– Нет, я не могу ждать, – настырно заявил он.

– Ну, гляди… Не по-людски это. Надо бы по чину. А ты в обход.

– Да чую, что так надо. Выхода тогда иного не будет. И отдадут ее за меня.

– Недооценила я тебя, – Пра качала седой гривой. – Ты хоть у кого дом-то снял? Надеюсь, не у нашей соседки, не у Дейша-Сионицкой?

– Нет, а кто это?

– Местная знаменитость. Певичка из Большого. У нас с ней контры. Мы ее, видите ли, эпатируем свободой своих нравов. Она даже в полицию на нас жаловалась, подписи против нас у местных собирала.

– Вот как? Нет, не у нее, – усмехнулся Андрей.

– Ладно, парень, я тебе не судья. Надеюсь, знаешь, что делаешь. Об одном прошу: Светланку нашу не обижай.

* * *

Вечером Андрей рассказал о своем намерении Александру.

– Саня, я хотел тебя обрадовать.

– Да? И чем это?

– Скоро вся комната будет в твоем распоряжении. Я съеду завтра утром на другую квартиру.

– По-оо-оо-нял, – с хитрющей улыбкой процедил Миллер. – Ну, ты и шустрый, Андрюха! Не ожидал. А когда ее отец-то возвращается? Ты еще не забыл, зачем мы сюда приехали?

– Мы ехали к мастеру Быкову, Сань. Я все прекрасно помню.

– То-то и оно, – усмехнулся Сашка. – Ловко ты к этому Быкову-то подъедешь. Ох, и ловко! Смотри, как бы он потом твою флейту и вовсе не растоптал.

– Не растопчет, – неуверенно произнес Андрей. – Отец ее, да… Вроде, на днях уже приехать должен. Черт, я и забыл совсем. Сань, ну хватит пугать. Самому страшно.

– Тебе-то страшно? Нет, Кольцов, страшно в глаза твои смотреть, когда ты на Светку смотришь. Вот это страшно. Ты же, как волк становишься или тигр. Я иногда даже рык твой слышу.

– Да ну тебя. Скажешь тоже.

– Серьезно! Ты во сне сегодня рычал.

Они оба рассмеялись и устроили друг с другом небольшую шуточную потасовку – одну из тех потасовок, которыми так часто обмениваются меж собой молодые мужчины в период крепкой дружбы. А после Миллера позвал к себе Макс, и он поднялся в его мастерскую. Андрей еще долго улыбался, сидя на кровати, вспоминая шутки своего друга.

Вечером были танцы. Макс достал граммофон с пластинками, и вся честная компания стала дурачиться под звуки аргентинского танго. Светланы долго не было. Андрей уже извелся, ожидая на дорожке ее знакомый силуэт. Он сидел на лавке возле дома и старался делать вид, что смотрит на красивый закат над морем.