Текст книги "Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго»"

Мы умылись, оделись и ждали, пока нас выведут на улицу. Переклички в то утро не было, и мы ждали, сидя на нарах. Буйная приоткрыла дверь барака и посмотрела наружу.

– Ничего, – сказала она, покачав головой.

Потом музыка прекратилась, и в громкоговорителях раздался резкий звук иглы, которую ставят на пластинку, и заиграли гимн. Мы переглянулись, не понимая, вставать нам или нет. Несколько женщин встали, остальные последовали их примеру. Гимн окончился, но мы продолжали стоять. Потом раздался знакомый всем голос Юрия Борисовича Левитана, который произнес: «Сердце мудрого руководителя Коммунистической партии Советского Союза и отца советского народа остановилось».

Трансляция закончилась, и мы знали, что должны заплакать. И все действительно заплакали. Мы рыдали до тех пор, пока не охрипли.

Но ни одна из нас не плакала из-за того, что умер Сталин.

После смерти Сталина мои пять лет заключения срезали до трех. Я буду дома 25 апреля. После смерти вождя выпустили полтора миллиона заключенных. Мне дали прочитать письмо, в котором был обозначен день, когда меня выпустят на свободу. Я вернулась в барак № 11 и посмотрела на свое отражение в осколке зеркала, висевшего в душевой. Мое лицо было таким загорелым, словно я провела в лагере уже много лет. Глаза были такими же синими, но под глазами были мешки, а вокруг них появились морщинки. Ключицы выпирали, ребра можно было легко посчитать, ноги стали тонкими, как спички, а волосы – совершенно безжизненными, и часть переднего зуба отбита из-за камня, который попался мне в супе.

Что Боря скажет или подумает о моем внешнем виде? Я вспомнила, как он однажды сказал мне, что боится увидеть своих сестер, которые много лет назад уехали в Англию. Он говорил, что предпочел бы их и не видеть, чтобы в своих воспоминаниях сохранить их молодыми. А может, Боря не захочет увидеть и меня? А если увидит, то станет ли воспринимать меня как свою жену, с которой он уже давно не спал? Станет ли он сравнивать меня с моей собственной дочерью, которая превратилась в молодую красавицу, пока я сидела и старела в лагере? «Ира стала точной копией своей собственной матери», – писал он мне.

Буйная не попала под амнистию. Она подошла ко мне сзади и ткнула меня лицом в висящий на стене осколок зеркала. Осколки зеркала упали на пол, и я сделала шаг назад. Из раны на лбу капала кровь. Буйная улыбнулась мне, и я, ощущая привкус крови во рту, улыбнулась ей. Она что-то пробормотала и отошла. Больше я Буйную никогда не видела. Потом я узнала, что в лагере было восстание, во время которого сожгли весь лагерь и дачку пахана. Мне кажется, что спичку тогда зажгла именно она.

Анатолий, я села на поезд и приехала в Москву. За три года моего отсутствия город стал больше. В небо поднимались строительные краны. На месте, где были поля, построили фабрики. Рядом со старыми деревянными домами выросли новые жилые здания, на балконах которых были натянуты веревки, где сушилось белье. Сталинские барочные и готические высотки тянулись к небу своими звездными башнями, меняя городской пейзаж и как бы объявляя всему миру, что мы тоже можем строить здания, которые касаются облаков.

Я вернулась в Москву в апреле, когда в городе начиналась весна.

Я приехала как раз к тому времени, когда на клумбах стали появляться тюльпаны. Я представляла себе, как снова пройдусь с Борей по бульварам. Я закрыла глаза, а когда снова открыла их, поезд уже прибыл. Я лихорадочно окинула взглядом людей, стоящих на перроне. Боря писал, что меня встретит.

Глава 6. Витающий в облаках

Борис проснулся. Его первой мыслью была мысль о поезде, движущемся в сторону белокаменной. Лежа под тонким стеганым одеялом, он вытянул ноги и представил себе, как Ольга, прислонившись лбом к стеклу, смотрит из окна поезда. Ему нравилось смотреть на нее, когда она спит. Ему даже нравилось, как она тихо храпит, словно слышится свисток далекого завода.

Через шесть часов поезд с его любимой подъедет к перрону вокзала. Мать Ольги и ее дети будут приподниматься на цыпочках, чтобы поскорее увидеть, как она выходит из вагона. Через пять часов Борис должен встретиться с членами ее семьи в их квартире в Потаповском переулке, после чего они все вместе поедут на вокзал.

Вот уже три года он не слышал ее голоса. Три года не прикасался к ней. Последний раз они виделись три года назад в сквере рядом с редакцией «Гослитиздата». Они сидели на скамейке и строили планы на вечер. Ольга сказала, что ей кажется, будто сидевший на соседней скамейке мужчина в черной кожанке прислушивается к их разговору. Борис посмотрел на мужчину и решил, что это просто сидящий на скамейке человек. О чем и сказал Ольге.

– Ты в этом уверен? – переспросила она.

Он сдавил ее ладонь.

– Может, ты не поедешь домой, а останешься у меня? – предложила она.

– Я должен работать, любовь моя. Увидимся сегодня вечером в Переделкино. Она на два дня уехала в Москву, – он никогда не произносил в присутствии Ольги имя своей жены. – Отдохнем, поужинаем. И я хотел бы узнать, что ты думаешь о новой главе.

Она согласилась и поцеловала его в щеку. На людях она целовала его именно так. Борису очень не нравилось, когда она его так целовала, потому что от этого ему казалось, будто он – ее дядя или, что еще хуже, отец.

Если бы Борис тогда знал, что им суждено не видеться ближайшие три года, он бы повернул голову и поцеловал ее в губы.

Борис не стал бы торопиться для того, чтобы вернуться домой и приступить к работе. Он бы поверил ее предчувствию того, кем является тот мужчина в кожанке, сидевший на соседней скамейке. Он бы тогда не отпустил ее руку.

В тот вечер на даче Борис долго ждал ее появления. Спустя несколько часов он понял, что произошло что-то страшное. Борис поехал на ее квартиру. Разбитая горем мать сидела с диванной подушкой, распоротой ножом. Когда она смотрела на Бориса, ее глаза были пустыми.

– Мужчины в черном… – отвечала она на его расспросы, – двое, нет, трое… все ее письма и книги… в черном «воронке».

Борис уже понял, откуда приехали эти мужчины и куда они отвезли Ольгу.

– Где дети? – спросил он.

Он вынула из подушки черно-белое гусиное перо и потерла его между подушечками пальцев.

– Они здесь? С ними все в порядке? – спрашивал он.

Мать Ольги так и не ответила, и Борис двинулся к дверям детской и, подойдя ближе, услышал из-за закрытой двери плач Мити и Иры.

Он обернулся и увидел, что за его спиной стоит мать Ольги. Он не успел ей ничего сказать, как та стала забрасывать его вопросами: «Ты же сделаешь все, чтобы ее вернули? Ты потребуешь ее освобождения? Ты сможешь все исправить? – Она махала перышком около его лица. – Это же ты подвел ее под монастырь. Ты должен исправить то, что натворил».

Он обещал матери Ольги, что прямо сейчас поедет на Лубянку и сделает все, что в его силах, для того чтобы ее дочь освободили. Он не сказал ей, что не в силах что-либо изменить. Его репутация самого известного современного поэта России не имела никакого значения, если люди на Лубянке хотели испортить ему жизнь тем, что посадили Ольгу. Если он сам будет излишне настойчив, то они могут посадить и его.

Он не вернулся на дачу в Переделкино, а поехал в свою московскую квартиру, в которой находилась его жена. Зинаида сидела за кухонным столом и играла в карты с друзьями.

– У тебя такой вид, как будто ты увидел привидение, – сказала ему она.

– Я видел много привидений, – ответил Борис. Она узнала выражение на его лице. Это выражение Зинаида неоднократно видела во время чисток в конце 1930-х годов. В то время арестовали десятки тысяч людей, и практически все они исчезли. Среди них были писатели, поэты, художники. Друзья Бориса и Зинаиды. Астрономы, профессора, философы. С тех пор прошло десять лет, но боль потери никуда не делась. Поэтому Зинаида понимала, что лучше не спрашивать у Бориса, что произошло.

Ольга должна была приехать в Москву спустя четыре дня после того, как вышла из ворот лагеря. Из Потьмы она шла пешком до станции, ехала сначала на одном поезде, а потом пересела на другой.

Борис встал, надел свежую белую рубашку и штаны из домотканой ткани с подтяжками. Осторожно, чтобы не разбудить спящую жену, спустился по лестнице, вставил ступни в резиновые сапоги и вышел через боковую калитку.

Солнце показалось над кронами молодых березок, на ветках которых набухали почки, и Борис двинулся по лесной тропе. В ветвях деревьев бойко переговаривались две сороки, и он остановился, чтобы их рассмотреть, но так и не смог увидеть. Тропинка шла к ручейку, в котором из-за недавно растаявшего снега было гораздо больше воды, чем обычно. Он остановился на деревянном мостике через ручей и сделал глубокий вдох. Ему всегда нравился запах холодной текущей воды.

Судя по высоте солнца, было около шести часов утра. Вместо того чтобы пройти через кладбище и вдоль загородной резиденции московских патриархов к дому отдыха литераторов, как Борис обычно ходил, он двинулся по главной дороге назад к даче. Ему хотелось час-другой поработать до отъезда в Москву для встречи с семьей Ольги.

Подойдя к дому, он увидел, что на кухне горит свет. Зинаида готовила обычный завтрак Бориса: яичницу из двух яиц, посыпанную укропом. Несмотря на то, что было довольно прохладно, он разделся и окунулся в стоящую на улице ванну. И хотя на даче есть современная ванная комната и горячая вода, он предпочитал умываться холодной. Холодная вода его приятно стимулировала.

Он вытерся слегка закисшим полотенцем, а его старая собака слизала несколько капель воды с его худых и длинных ног. Борис погладил Тобика и поругал полуслепую дворняжку за то, что собака в очередной раз не захотела идти с ним на утреннюю прогулку.

Борис вошел в дом, и по ушам ударил громкий звук телевизора. Зинаида настояла на установке телевизора. Они спорили по этому поводу несколько месяцев, но потом Борис сдался, поскольку жена пригрозила, что перестанет готовить ему еду. Телевизор есть далеко не у всех. В СССР тогда было три государственных канала, и в тот момент в очередной раз показывали похороны Сталина. Борис посмотрел на экран, где показывали близкие планы скорбящих лиц в толпе.

С недовольным видом он выключил телевизор.

– Зачем ты это сделал? – послышался с кухни голос Зинаиды.

– Доброе утро, – ответил ей Борис. Он не был голоден, но все равно сел за стол. Зинаида поставила перед ним тарелку и чашку чая. Она не села завтракать вместе с мужем, а повернулась к раковине, закурила и начала мыть сковородку. Пепел она стряхивала прямо в раковину.

– Ты можешь открыть окно? – попросил ее Борис. Он ненавидит запах сигарет, а Зинаида так и не стала курить меньше, хотя и обещала. Она вздохнула, потушила сигарету и закончила мыть посуду. Борис посмотрел на свою жену в раннем солнечном свете, падавшем из окна над раковиной. На какое-то мгновение морщины на ее лбу и складки жира на шее исчезли, и он увидел ту женщину, на которой женился двадцать лет назад. У него промелькнула мысль о том, чтобы сказать жене, что она выглядит прекрасно, но его остановил укол вины за то, что он вскоре увидит Ольгу.

Часы в коридоре пробили семь. Поезд Ольги должен был прибыть через четыре часа. Он заставил себя доесть завтрак. Борис доел остатки яйца и отодвинулся от стола.

– Пошел писать? – спросила Зинаида.

Услышав этот вопрос, Борис начал подозревать, что его жена уже знает о его планах.

– Да, как всегда, – ответил он, – но на час, не больше. У меня дела в городе.

– Но ты же там был буквально вчера?

– Нет, это было два дня назад, дорогая, – он замолчал, потому что отвык врать своей жене. – Я встречаюсь с редактором «Литературной Москвы». Ему нужны новые переводы.

– Может быть, мне поехать с тобой? – размышляет она вслух. – Мне надо кое-что купить.

– Давай в следующий раз, Зина? Можем даже на полдня. Прогуляемся и понюхаем почки на яблонях.

Зинаида кивнула, забрала его тарелку и вымыла ее.

Борис сидит за своим рабочим столом. Из плетеной корзины на полу он достает страницы, которые написал вчера. Борис морщится и перьевой ручкой вычеркивает сначала предложение, потом целый параграф, а потом и целую страницу. Он вынимает новый лист бумаги и начинает все переписывать. Стол, за которым он сидит, принадлежал прекрасному грузинскому поэту и близкому другу Тициану Табидзе. Однажды осенним днем в самый разгар чисток Тициана увели из дома. Его жена Нина босиком бежала за машиной, в которой его увозили. Тициана обвинили в антисоветской деятельности и расстреляли. Своим сообщником на допросах Тициан назвал его любимого грузинского поэта Бесики, который уже давно умер[5]5
  Настоящее имя Виссарион Захарьевич Габашвили, 1750–1791 гг.


[Закрыть].

Борис много раз представлял себе, что произошло с Тицианом после того, как его увез «воронок», полагая, что если не будет представлять себе судьбу друга, то получится, что Тициан будет страдать один. Иногда он говорит сам себе, что есть минимальный шанс того, что Тициан жив, но Нина уже давно в это не верит. Когда она подарила ему этот стол, то сказала, что хочет, чтобы Борис продолжал работу мужа.

– Напиши великий роман, который ты мечтал написать, – сказала она ему. Борис принял этот подарок, хотя не считал, что достоин его.

Тициан был не единственным другом Бориса, исчезнувшем в той мясорубке. Он часто думает о них по ночам, когда у него бессонница. Он представляет себе судьбы каждого. Вот Осип, которого бьет озноб в пересыльном лагере, и он знает, что его конец близок. Вот Паоло поднялся по ступенькам дома Союза писателей и на секунду замер перед тем, как поднести пистолет к виску. И вот Марина завязала на шее петлю и перебросила веревку через потолочную балку.

Все знали, что Сталину нравились стихи Бориса. И что бы могло значить то, что такой человек находит родство в своих словах? Что привлекло в его стихах красного царя? Как только его слова выходили в печатном виде, Борис тут же терял над ними власть. Любой человек мог прочитать их и полюбить. Это мог сделать даже сумасшедший. Борис знал, что Сталин вычеркнул его фамилию из расстрельного списка.

Сумасшедший сказал своим подчиненным, чтобы они оставили в покое Святого дурака, Человека, витающего в облаках.

Борис слышит, как на первом этаже часы пробивают восемь часов. Поезд Ольги приезжает через три часа, а он так и не написал ни слова. Сцена, которая вчера казалась такой яркой и законченной, отказывалась появляться перед мысленным взором.

Он начал писать «Доктора Живаго» почти десять лет назад, и, хотя он написал уже довольно много, ему все еще хочется вернуться в те дни, когда роман впервые появился в голове, в те времена, когда он чувствовал, что новые идеи бьют из него как из неиссякаемого фонтана, который находится внутри его самого. Это было чувство схожее с тем, когда встречаешь новую любовь, когда думаешь и бредишь только одной ею. Его герои приходили к нему во сне, его сердце немело от каждого нового открытия, каждого предложения, от каждой сцены. Иногда Борису казалось, что это единственное, что держит его в жизни.

Незадолго до ареста Ольги приказали уничтожить двадцать пять тысяч отпечатанных томов Пастернака «Избранное».

Когда у него была бессонница, Борис представлял себе, как его слова растворяются в молочном тумане.

Ужесточение цензуры, а также арест любовницы подталкивали Бориса к тому, чтобы быстрее закончить роман «Доктор Живаго». Он уехал в Переделкино для того, чтобы писать, но не смог себя заставить. Отсутствие вдохновения стало причиной волнений, которые он ощущал покалыванием иголочек в груди. Через некоторое время иголочки превратились в ножи, после чего он лег в больницу. У него случился сердечный приступ, он лежал на больничной койке, подсоединенный к каким-то аппаратам, а под койкой стояло судно. В те дни Борис размышлял о том, кому достанется его рабочий стол, который подарила ему Нина. Перейдет ли стол одному из сыновей Тициана? Или другому писателю? Или, быть может, кто-то возьмет топор и разрубит его, чтобы согреть его вдову и детей, потому что сам Борис не смог обеспечить им нормальную жизнь? Тогда в огонь бросят и его незаконченный роман.

Борис оправился после инфаркта как раз к концу целой эпохи. Сталин умер, и Ольга возвращается домой. Все будет как раньше.

Борис подходит к высокому рабочему столу, за которым надо стоять. Он надеется на то, что изменение позы повлияет на движение пера. Но ничего не вышло. Он бросает взгляд в окно. По наклону солнечных лучей, падающих в сад, он догадывается, что поезд Ольги прибудет через два часа. Он должен выехать в течение часа, чтобы успеть в Потаповский. Он смотрит, как птицы садятся на свежеперекопанную землю на участке и ищут в ней червей.

Три года, пока Ольга была в Потьме, он совсем не обращал внимания на сад. В первую весну после ареста Ольги прополоть сад перед посадкой решила Зинаида. Она начала этим заниматься, когда Борис вышел на утреннюю прогулку. Вернувшись, он увидел, что она срезает высокие сорняки садовыми ножницами. Борис крикнул Зинаиде, чтобы она этого не делала, но жена сделала вид, что его не услышала. Он открыл калитку и вошел в сад. «Не надо», – произнес он и взял из ее рук садовые ножницы.

Она упала на колени.

– Мир не остановился, – воскликнула она, – жизнь продолжается! – С этими словами она вырвала с корнем несколько сорняков и бросила к его ногам.

Зинаида больше не трогала сорняки, она даже отказывалась смотреть на них, когда проходила мимо. Вскоре сад так сильно зарос, что было сложно понять, где находились грядки.

Но потом он получил открытку от Ольги, на которой было написано «25 апреля». В тот день Борис провел много часов в саду, перекапывая землю лопатой. На следующий день он сжег старые листья и перевез в тачке камни. Землю на клумбах он удобрил, зарыв в нее несколько небольших рыбин. Он починил деревянную скамейку. Потом, впервые за три года сидя на этой скамейке, он планировал, что и где посадит. Вот здесь – красную капусту и шпинат. Потом укроп, клубнику, огурцы. Здесь – кусты крыжовника и смородины. Картошку, редис и кабачки. Лук-севок. Продумав, как он засадит огород, Борис начал размышлять о том, как изменится его жизнь после возвращения Ольги.

Тремя годами ранее он был не в состоянии представить, как сможет жить без нее. И хотя не было и дня, что бы он о ней не вспоминал, со временем страсть постепенно стала затихать, и ему даже начало нравиться то, что его жизнь стала такой простой. Не было никакой необходимости врать жене, бояться того, что кто-то из его знакомых случайно при ней проговорится, а также думать о том, что Зинаида знает об его изменах, но молчит. Он перестал напрягаться от постоянных изменений настроения у Зинаиды и корить себя за то, что не в состоянии дать ей всего того, что она хочет.

Несколько дней он обдумывал все «за» и «против» продолжения отношений с Ольгой.

Без нее он не сможет испытать прежние периоды вдохновения и полета фантазии, которые испытывал, находясь с ней, но при этом будет избавлен от периодов депрессии и упадка. Борис уже не будет испытывать то чувство страсти, но будет свободен от перепадов настроения, угроз и истерик.

Борис перечитал «Евгения Онегина» и написал на листке бумаги цитату:

 
Мой идеал теперь – хозяйка,
Мои желания – покой,
Да щей горшок, да сам большой.
 

В течение нескольких дней он периодически смотрел на эти строчки и размышлял о том, стоит ли использовать такую цитату в своем романе.

В конце концов, он принял решение использовать эту цитату в романе и разорвать отношения с Ольгой. За неделю до ее приезда Борис попросил Иру встретиться с ним на Пушкинской площади, где семь лет назад у него было первое свидание с ее матерью.

Борис пришел первым. Он сел на скамейку и смотрел, как старик кидает семечки голубям. Когда они закончились, старик начал бросать на землю обрывки газетного кулька, надеясь на то, что птицам все равно и они еще некоторое время не будут от него улетать. Но голуби не ели газету и быстро разлетелись.

Из-за угла вышла Ирина. Она увидела Бориса, улыбнулась и помахала ему рукой.

Когда Борис познакомился с Ириной, она была еще девочкой в розовом платье и белых башмачках. Он помнил, как впервые увидел Иру и Митю в Ольгиной квартире. Как вначале их разговор не клеился, а потом он стал забрасывать их вопросами: «Вам нравится школа? Вы знаете какие-нибудь песни? Вы любите кошек? Где вам больше нравится – в городе или в деревне? Вы любите стихи?»

– Да, – ответила Ира на его последний вопрос, – я пишу стихи.

– Может быть, прочитаешь мне что-нибудь?

Ира прочитала стихотворение об игрушечной лошади, которая ожила и галопом неслась по улицам Москвы, а потом упала в прорубь замерзшей Москвы-реки. Она прочитала этот стих по памяти и поразила его своей страстью.

Теперь Ирине исполнилось пятнадцать лет, и на встречу она пришла в маминой шелковой шали. Он наслаждался ее красотой, подсознательно стыдясь того, что чувствует в ее присутствии знакомую страсть, которую испытал, увидев ее мать в редакции «Нового мира».

– Давай пройдемся, – предложила Ира, взяв его под руку. Она часто говорила Борису, что относится к нему почти как к отцу. Этот комплимент одновременно радовал и настораживал его. – Какой прекрасный день, – Ира принялась рассказывать ему о том, как их семья готовится к приезду мамы, о том, как бабушка начала готовиться к ее встрече, и сосед дал им две бутылки коньяка. – И ты будешь у нас почетным гостем. Мы пытаемся найти шоколад с фундуком, который тебе нравится.

– Скорее всего, я не смогу прийти, – сказал он.

Она остановилась и внимательно посмотрела на него.

– То есть как?

– Я не уверен, что смогу подняться по лестнице, – он положил руку на сердце. – Я все еще плохо себя чувствую.

– Мы с Митей поможем тебе подняться. Мы по два раза в день помогаем бабушке подняться и спуститься по лестнице.

– Кроме этого, у меня сейчас очень плотный график. Я говорю о романе. И я взял новый перевод. У меня нет времени, чтобы причесаться, – он прикоснулся к своим седым волосам, но Ирина не рассмеялась. Она помрачнела и спросила его, что может быть важнее возвращения мамы, в особенности после всего того, что ей пришлось пережить.

– Я никогда не брошу твою мать, – произнес он, – и не брошу вас с Митей. Но между мной и твоей мамой все кончено.

– Прошло всего несколько лет, и твое сердце остыло?

– Надо приспосабливаться к новым реальностям. Скажи своей маме, что мы останемся с ней друзьями, но не больше. После болезни я понял, что должен остаться со своей семьей.

– Но ты же мне говорил. И говорил Мите. И бабушке. Говорил то, что вы с мамой и есть семья.

– Да, но…

– Почему ты говоришь все это мне, а не моей матери?

– Мне нужна твоя помощь для того, чтобы убедить ее в том, что все эти изменения к лучшему. Для всех нас.

– Я бы дала матери возможность самой решать, что для нее лучше, – произнесла Ирина.

– Пожалуйста, пойми…

– Я этого никогда не пойму, – она высвободила свою руку, – никогда.

– Я не хочу, чтобы мы так расстались.

– Тогда ты поедешь вместе с нами на вокзал. Обнимешь ее. Ты обязан это сделать после всего того, что она пережила ради тебя. И только потом ты ей сам все можешь сказать.

Борис согласился, и они попрощались. Он смотрел вслед Ире и думал о том, что ее затылок очень похож на затылок ее матери. Ему хотелось остановить Иру, сказать ей, что он был неправ и не имел в виду того, что только что сказал, и все вернется на круги своя. А как могло бы быть иначе?

Вместо этого он вернулся на скамейку, на которой сидел, и увидел, что на месте кормившего голубей семечками старика появился другой пожилой мужчина. Борис задумался о том, сколько лет осталось до того, как он сам с полными карманами семечек будет сидеть на месте этих стариков.

Ольга уже наверняка проснулась. Борис думает о том, как она выглядит. Сохранила ли она свою прежнюю красоту? Или она исчезла из-за лишений лагерной жизни? Что подумает о нем Ольга, когда его увидит? Он похудел, у него стало меньше волос, и впервые в своей жизни его самочувствие соответствовало его возрасту. За время отсутствия Ольги он вставил себе зубы. Это было единственным положительным изменением за все эти годы.

Но даже с новыми зубами, смотрясь в зеркало, он видел в нем уставшего старика со слабым сердцем.

Борис отгоняет неприятные мысли и пытается сосредоточиться на работе. Наконец, он находит нужное предложение, после чего слова потекли рекой. Он исписывает страницу, бросает ее в плетеную корзину, достает новый лист. Борис понимает, что ему надо идти, но все равно продолжает писать.

Когда он отрывается от работы, то видит, что в комнате потемнело, и из кухни на первом этаже доносится запах жареной курицы. Он дергает за ниточку, висящую под абажуром настольной лампы, и лампочка загорается. Он продолжает писать.

Когда наконец Борис спускается к обеду, Зинаида улыбается ему. Она тушит сигарету и зажигает две свечки на столе. Зинаида ничего не говорит Борису о его поездке в Москву, и он тоже не касается этой темы. Они молча едят, и Борис чувствует, что сковавшее его плечи напряжение, о котором он раньше и не думал, начинает спадать. Он думает, что именно так должен проводить свои дни до самой смерти. Надо писать, продуктивно работать, есть вместе с женой. Он просит вина, и Зинаида наливает ему бокал.

Он говорит себе, что не стоит думать о том, чем сейчас занимается Ольга. Обедает ли она в кругу семьи или потеряла аппетит? Хорошо ли будет ей спаться сегодня ночью? Борис пытается не думать о том, какое выражение было на ее лице, когда она увидела свою мать и детей, и как изменилось это выражение, когда она поняла, что он не пришел ее встречать.

Борис просыпается. На улице еще темно. Он одевается и тихо, чтобы не разбудить жену, выходит на свою утреннюю прогулку. Проходя мимо клумб, он замечает, что из земли вылезли молодые зеленые ростки. Борис сходит вниз по склону пригорка, проходит ручей, идет через кладбище, проходит через деревню и оказывается на платформе, с которой поезда идут в Москву.

Только оказавшись в Потаповском переулке, он принимает решение все-таки ее увидеть. Держась рукой за перила, Борис медленно поднимается по лестнице на пятый этаж. Он отдыхает на каждом этаже и говорит себе, что увидит Ольгу лишь ненадолго, для того чтобы сказать ей то, что уже ранее сказал Ире. Подойдя к двери ее квартиры, он говорит себе, что обязан лично сообщить Ольге о своем решении. Он пытается успокоиться и прижимает ладонь к груди в том месте, где бьется сердце. Он делает глубокий вдох, поднимает руку, чтобы постучать, но Ольга открывает входную дверь до того, как его костяшки кулака ударяют в деревянную панель. С момента их первой встречи прошло семь лет. Он не видел ее три года. Она сильно постарела за эти годы: ее светлые волосы, частично закрытые платком, выглядят безжизненно и висят, как солома, ее формы уже не такие женственные, как раньше, на лбу, вокруг глаз и рта появились морщинки, на коже видны темные пигментные пятна от солнечных лучей и незнакомые родинки.

Тем не менее он падает на колени. Она еще прекрасней, чем была ранее.

Он уже не сомневается в том, что должен сделать. Он поднимается с колен и целует ее. Она позволяет себя поцеловать, но вскоре делает шаг назад в коридор квартиры. Дверь остается открытой. Он входит внутрь и протягивает руки, чтобы ее обнять. Она поднимает руку, чтобы его остановить.

– Никогда больше, – говорит она.

– Никогда больше? – переспрашивает он.

– Никогда больше ты не заставишь меня ждать.

– Никогда, – соглашается он, – больше никогда.