Текст книги "Как живется вам без СССР?"

Вскоре Володя увидел свое сообщение в печати и вихрем ворвался в редакцию.

– Кто переводил? – с порога уже взвыл он. – Это же грубейший ляп! Это ошибка…

Местный редактор взял в руки газету.

– Где ты увидел ошибку? – спокойно спросил он. – Так и у тебя написано. Все верно.

– Верно? – наступал на редактора собкор. – Я написал, что на полосе гуляет лосенок. Понимаешь, лосенок…

– Ну и что?

– Ты же перевел, что верблюжонок. Но в Сибири нет верблюдов.

– А у нас нет лосей, – спокойно возразил африканский редактор. – Наши люди не понимают, что такое лосенок. А верблюжонок… гуляет на полосе около самолета… это понятно нашему читателю, это смешно…

Друзья Хади, окунувшиеся было в мир печальных известий, повеселели.

– Ты когда-нибудь видела автомат? – обернувшись к девушке, спросил Рахман: – И как из него стреляют?

– Нет, – ответила Анна, удивившись вопросу.

– Вот почему советскому человеку трудно представить себе жизнь в нашей стране, – объяснил Рахман землякам и повернулся к гостье:

– Ты была когда-нибудь в саванне и знаешь, что там происходит?

– Конечно, нет…

– Представь себе…

Граница страны. Раскаленные горы, колодец, верблюды. Возле них караванщики. А в пещерах под брезентом мешки.

– Когда поднимешь брезент, что там увидишь? Детей, – с горькой ухмылкой добавил Рахман. – Десяти-двенадцати лет. Украденных. Кто-то из них плачет, кто-то стонет, иной ребенок просто умирает. В мешках. Это контрабанда живого товара, это невольничьи караваны из Черной Африки на Арабский Восток. Рабство на земле еще не кончилось! Хотя об этом в газетах почти не пишут. Но как только появляется в печати такой материал, журналиста убивают. А мы такую информацию все-таки даем! Потом опрометью убираемся из страны, чтобы выжить.

– В наше время? – испугалась девушка.

– Да, в наше время. И двадцатый век, к сожалению, мало чем отличается от средневековья. Правды добиться можно только сменой системы. Чтоб была она такой же, как в Советском Союзе. Вашим людям она кажется строгой, но они не пересекали Африку в детстве в рабовладельческих мешках.

Из истории Анна вспомнила, что английский фельдмаршал Китченер, в 1914 году – граф Хартумский, который руководил подавлением восстания махдистов в Судане, как-то признался, что мораль для английских войск кончается за Суэцем. И за Суэцем тогда шел страшный грабеж народов, которых англичане презрительно называли туземным населением.

– У нас серьезные революции, Анна! Помочь на африканской земле каждому, воспитать правильное сознание, аккуратно ввести человека в современный мир, превратить Африку в континент высокой цивилизации – это и есть наши задачи, задачи чернокожих коммунистов, – объяснял девушке Рахман.

За стенкой тихо звучала безмятежная мелодия вальса.

– А мир как вулкан, – взволнованно продолжал он, – кипит, выстреливает. Сейчас метнуло в нашей стране. Возможно, в эти дни мы не досчитаемся некоторых своих товарищей. Лет через десять-пятнадцать не досчитаемся многих. Но без дальнейшей борьбы за нормальную жизнь африканца наш мир – не реален.

Слова Рахмана встревожили Анну до смерти, а как еще не хотелось взрослеть, как не хотелось лишаться своей безмятежности! Но избавиться ли мгновенно от невозмутимости, если в собственной стране много лет ничего не происходит: цены в магазинах, будто игрушки из «Детского мира», всегда одни и те же? Дороги и тротуары никто не минирует, поезда не взрывают, самолеты летят по расписанию даже на самый дальний Восток. Лишь контролер иногда покрикивает в автобусе на безбилетников, да пьяно и дурно орет в каком-нибудь подъезде подгулявший мужик.

В этой небольшой комнатке Анна впервые поняла, что жить на земле иногда очень страшно.

– Только бы не пришли к власти исламисты, – размышлял вслух Рахман, – Только бы не они…

В ответ взорвался Халим:

– Чем тебе мешает религия? Люди охотно слушают муллу, никто зря не возьмет в руки автомат. В стране будет покой… Религия – вечна…

– О, ты больше мусульманин, чем сам Аллах?

– Никогда при исламистах не будет покоя, – возразил молчавший до этого философ Фарук. – Слушать муллу? За две тысячи лет религия что-нибудь решила в жизни людей? Хоть одну войну остановила? Построила ли заводы, фабрики, жилье?

– Как ты смеешь критиковать религию? Тебя на том свете за это накажут.

– Лучше жить на этом свете, чем на том, – отчеканил твердо Фарук. – В Советском Союзе не молились, ученым было некогда отбивать поклоны пять раз в день, они много работали и первыми запустили человека в космос! А где в это время был наш мусульманский мир? В мечетях. Мы даже детей своих в сандалии не обули. Много учится наших женщин?

К плечу Фарука доверчиво прильнула русская девушка Рая. Румянец во всю щеку, легкая прическа из густых русых волос… С каким обожанием глядела она на своего парня! За версту видно, что этих людей сблизили только чувства…

– Но ислам… это очень ценно, это достижения веков! – упорствовал Халим.

– Возможно, и ценно. Но почему верующий мусульманин лучше других, почему только он верный и только он имеет право на жизнь в целой Вселенной? Вот я стою под солнцем, оно меня больше обогревает, потому что я мусульманин? А от Раи к вечеру убегает, потому что она христианка? – вновь заговорил Фарук.

– Ах, ты вспомнил о солнце? – взбеленился Халим, покосившись на Анну, Раю, затараторил дальше. – Пусть эти белые знают, что нас солнце действительно больше любит, потому и кожа у нас черная. Нам не надо обогревать жилища. У нас вкуснее плоды. Мы живем почти в раю…

– И в Африке дольше живут люди, чем на севере, у нас лучше образование? – рассмеялся Аид.

– В раю можно и без образования. У нас три урожая в год. Можно просто жить…

– Наши предки просто и жили. И стали рабами. На целых четыреста лет. Хочешь, чтоб и твоим детям выпало такое же? – оборвал его Рахман.

Внес свою лепту в спор и Хади.

– Только законы физики управляют Вселенной. В древности человек боялся ее, потому и придумал себе подвесной потолок в виде религиозного учения. В тесном помещении комфортнее, удобнее. Огромные пространства над головой не пугают. Великий начальник сидит наверху и всеми управляет. Думать не надо. Думает за нас другой. Надо только правильно понимать чужую мысль. Своя воля не нужна.

– Но без религии никуда! – утверждал Халим.

– В древнем Египте поклонялись скарабеям, – лукаво произнесла Рая. – И кошкам. По улицам Индии бродят бесхозные коровы. Святые… А народ вокруг голодный. И не святой.

– На островах Тихого океана верили в божественность угря, содержали для них шикарные водоемы, – напрягла свои познания и Анна. – В других регионах признавали святость огня… Зороастризм – поклонение огню, процветал в прежних мусульманских краях чуть ли не две тысячи лет.

Не отмалчивался и Рахман, который изучал не только афро-арабскую периодику, он умел и поспорить, отстоять свою точку зрения.

– Религии разделяют людей, а у нас в стране много национальностей. Арабы – на севере, на юге копты, племена, верующие в колдовство. Религиозной болтовней никого не объединить. Но мулла принимает только ту жизнь, в которой ему, будто в коконе, хорошо. Его задача – запугивать людей, чтобы ничего не изменилось. Тогда его клан в почете.

– В республиках Средней Азии семья поминает покойника каждую пятницу в течение года, – вспомнила Анна и продолжила свою мысль о том, что этот обычай – раздолье для муллы, который каждый день сыт. И огромное разоренье для обычного человека, который отвечает еще за жизнь своих детей и стариков. Через религиозные законы фактически идет обыкновенный грабеж населения.

Гости в комнате, кроме Халима, пришли к выводу, что нынче надо строить социальное, а не религиозное государство, чтобы каждому, будто в семье, жилось бы просто и комфортно.

– Религии убили не одно государство, – заметил Рахман.

– Плевать мне на твое государство! Пусть сдыхают все эти государства. Религиозное и расовое единство дороже, – безапелляционно заявил Халим, что до невероятности разозлило остальных. – Главное – это раса, – упорствовал он, – своя кровь.

Тут же вскочил со стула Рахман и закричал гневно:

– Ты – черный, и я черный, но я никогда не захочу в трудной ситуации быть рядом с таким, как ты. Самый мерзкий шантаж – полуправдой. Вроде так и все не так… И мужчина любит женщину не из-за цвета кожи. Душа, идея – вот главное…

Дело принимало крутой оборот. Хади дал понять, что уже поздно, всем утром идти на лекции.

Перед уходом Анна спросила:

– Почему Халим такой злой? Он же биолог, знает, как хрупка любая жизнь без экосистемы. А государство – это экосистема для каждого… Религия не платит пенсию, не строит дома. Религия, может, на время и успокаивает человека, но это путь в никуда. С моей точки зрения. Что он защищает?

– Так он расист. Обыкновенный черный расист. Не только религиозный, но и по цвету кожи. Белых терпеть не может. Почувствовала?

– Еще бы…

Халим и впрямь сверкал глазами, когда глядел на Анну.

– Не обращай внимания. Мы знаем, что он ограниченный человек. Над ним наши ребята уже в самолете смеялись. Ну, представь, прилетели мы в Италию…

В Риме на борт поднялся гид и предложил пассажирам, летящим в Советский Союз, осмотреть древний город. Все целый день с удовольствием разглядывали остатки Колизея, Форума, площадь Святого Марка, но вдруг спохватились, а где Халим? Может, у него живот заболел, нужно вызвать врача?

– Не надо врача, – спокойно объяснил сидевший в своем кресле Халим. – Я ненавижу белых и не вступлю без особой нужды на их землю.

– Но ведь это пустая ненависть, – заметила девушка парню, он же в ответ лишь развел руками, дав понять, что да, Халим таков, каков есть, и принимать его приходится со всеми его нелепостями. Это в России с подобными людьми никто не сталкивался, а в Судане и подобные типы есть.

Вот так, через встречи и столкновения, в спорах Анна знакомилась с миром, о котором никогда ни в одной книжке не читала, ни одним ухом даже не слышала.

– Что же Халим тогда делает в Советском Союзе? – спросила она. – Каким образом ваша партия это допустила? Может, у него богатый отец и дал кому-то взятку?

– Нет, он из бедной семьи.

И не всегда, оказывается, Халим был скверным типом. Когда-то он вступил в компартию, боролся за независимость своей страны, но кто-то его предал, донес, что этот парень – уже в руководстве партии. Халима посадили, рядом в камере оказался религиозный фанатик. Там он и сломался, хотя сам прежде рассказывал другим, какими должны быть цели у молодых ребят.

– Теперь Халим пять раз в день глядит в сторону Мекки, – рассмеялся Хади.

– Но Россия ничего не сделала плохого людям Африки! – возмутилась Анна. – Зачем в своей боли обвинять тех, кто к той трагедии не имел никакого отношения? По инерции он обвиняет и меня. Я же к тому веку, к рабовладельческому, не имею никакого отношения. Он перепутал что-нибудь?

После непродолжительного молчания Хади неохотно выдавил из себя:

– Его уже в Москве кто-то оскорбил из-за цвета кожи…

– Как это?

В комнате тонкой паутинкой повисла тишина.

– Лучше тебе этого не знать, – отвел он глаза в сторону…

Но диалог на этом не прервался. Девушке нужен был логический ответ.

– Почему он не едет домой, если ему у нас плохо? Почему партия его не отзовет?

– Партия ведет себя по отношению к нему благородно. Халиму дают возможность доучиться. Нашей стране нужны специалисты.

Такое объяснение не очень-то было понятно Анне. Она жила в государстве, где миллионы людей без особого труда получали высшее образование, а сотрудники всевозможных НИИ уже хвастали, что часами слоняются в коридорах своих учреждений без дела.

– У нас иначе. Нам дорог каждый специалист, который хоть что-то может сделать для людей. Вот представь себе…

Хади вновь рассказывал о своей стране, о людях, которые боролись за окончательное изгнание англичан из Нубии. Высокообразованные, толковые, они наконец-то прошли в парламент и уже приняли законы не только о запрете многоженства, но и такие, по которым будут наказывать работодателей за отказ принимать женщин на работу. Новое законодательство также поможет девушкам учиться в университете… Принятое уже не отменить, даже пришедшей к власти военной хунте.

– Каждый образованный человек в нашей стране нужен, чтоб помогать выжить другим.

Анне открывался совершенно неведомый ей прежде мир, о котором хотелось расспрашивать и расспрашивать, чтобы больше знать и видеть мир не только в его отдельных фрагментах… Но пока еще не отключили лифты, опять надо было опрометью нестись в свою комнату.

Вскоре Хади предложил:

– Давай завтра пойдем на Новодевичье кладбище. Я несколько лет живу в Москве, и ни разу там не был.

Потом Анна запишет в своем дневнике:

«Вчера ходили по Новодевичьему кладбищу. Долго разглядывали памятники, читали надписи на плитах, отмечали с удивлением: вот где похоронен педагог Макаренко, а вот могила писателя Максима Горького, революционера Подвойского…

В этот осенний день старушки поливали цветы, печально глядели на изображения родных лиц на выцветших фотографиях, но, увидев меня вместе с Хади, надолго отрывали взгляды от дорогих могил, поджимали недовольно губы и недобро перешептывались между собой. Судя по их наклоненным друг к другу головам, коренная Россия не принимала межрасовых человеческих отношений, с их точки зрения дурных и вызванных лишь моей меркантильностью.

Если рядом со старушками находились их сыновья, они презрительно оглядывали меня с головы до ног. По их мнению, я рядом с Хади лишь потому, что жгуче соблюдаю свой имущественный интерес: у меня теперь, кажется, гора шуб, кофточек и десяток сумок из крокодиловой кожи».

– Ой, смотри, тут похоронен писатель Всеволод Вишневский. Завтра в кинотеатре «Россия» идет фильм по его рассказу «Оптимистическая трагедия».

– Это о чем?

– О революции, конечно! У нас есть еще один рубль, давай посмотрим?

В кинотеатре «Россия» Хади не отрывал восторженных глаз от экрана. Наглость анархистов, красавица комиссар, ее красивые и точные ответы зарвавшимся, хоть и усталым морякам, трагическая участь бескорыстия той далекой эпохи, в итоге – молодые люди из нынешних шестидесятых вышли из кинотеатра с таким светлым настроением, такие чистые, будто омыло их только что теплым прозрачным дождем.

– Как же в России хорошо! – заметил Хади, с удовольствием разглядывая каштаны, листья которых поначалу желтели лишь по краям. Клены вдоль улицы вспыхнули уже золотым пожаром.

– Как здорово у вас ставят фильмы! После такого кино хочется совершать только добрые поступки!

– Да, фильм получил почетный диплом на Международном кинофестивале в Мексике, в Акапулько. Вот бы и туда слетать, чтобы повидать города инков!

– Может, когда-нибудь и полетим!

Хади взял девушку за мизинец, повернул к ней свое сияющее от восторга лицо. И не успели молодые люди сделать несколько шагов вдоль тротуара, как вдруг около них остановились женщины.

– И ты любишь эту свинью? – размахивая сумкой, выкрикнула неожиданно одна из них Анне прямо в лицо.

– Тебе своих не хватило? – заорала другая.

– Шлюха! Шлюха!..

Вся красота дня и даже целой Вселенной мгновенно провалилась в преисподнюю. Наверно, вот так и выглядит ад, когда тебе говорят только гадости, что-то низменное, совершенно не соответствующее тому, что есть там, где день, жизнь, мысли, достижения философии и борьба за лучшее и светлое на земле.

– Проститутка! Морду бы тебе разбить!.. Сколько он тебе платит?

Как в такой обстановке не растеряться, не посереть от того мерзкого, грязного, с чем они в этот момент столкнулись на улице? Молодые люди в ответ лишь подавленно молчали и, не шелохнувшись, стояли перед подло орущими женщинами, будто заторможенные, ничего не понимающие инопланетяне. А те пытались привлечь к ним как можно больше внимания. Прохожие охотно останавливались, перемигивались между собой, посмеивались.

Первым пришел в себя Хади. Он схватил Анну за руку, вытащил ее из очерченного дворовым, местечковым злом круга, и они поспешили к метро в надежде, что, может, через минуту встретят людей более высокой культуры, более чутких и добрых.

В метро, отчужденные друг от друга из-за уличного хулиганства, они даже не помышляли взглянуть на себя, на улице их теперь разделял уже целый метр.

– Как же так? – бормотал в растерянности Хади. – Компартия присылает нас в Советский Союз, чтобы мы учились лучшим человеческим отношениям, какие уже сложились в обществе при социализме, а в Москве я, оказывается, для ваших людей лишь свинья?

Глаза его стали влажными, глубокими, будто в них заглянули смертоносные лучи далеких планет, на которых лишь вечный космический мрак.

– Успокойся! Дурные люди есть везде, – решила приободрить его Анна. – Неужели и на твоей родине не встречаются дураки?

– Бывает, – неохотно согласился он и поправил темную шапочку своих непролазно густых волос, размышляя при этом о том, как страшен расизм, сколько он убивает людей, как растерзывает чужие мечты о единении и жизни общества без войн.

– Ты что, про Халима забыл?

– Да, в моей стране тоже есть расизм, – неохотно согласился он. – И в Африке… Но наша партия борется с дурными отношениями между людьми. Однако… почти суд Линча в Советском Союзе… Не ожидал. Какие тогда реальные идеалы у ваших людей? Во всем мире такое уважение к вам, а почему ваши люди оказываются иными, чем это объяснить?

– Если ты учишься в Москве, значит, и моя страна внесла немалый вклад в то, чтобы мир стал лучше. Однако не каждый человек успевает за своим временем.

Эта мысль не успокоила Хади.

– Мне в кафе как-то вместо чая подали… мочу! – с болью в голосе проговорил он. – Я думал, что это случайность, теперь вижу – нет. Наша молодежь рвется в Москву. Если я вернусь домой, как рассказать друзьям, что здесь у людей… длинные хвосты предрассудков?

Анна встревожено глянула на собеседника.

– А я, Хади? И я такая же, как они?

– Конечно, нет! За это я тебя и люблю, – вырвалось вдруг у него.

– Ты?.. Любишь меня? – изумилась девушка, но о своих чувствах пока молчала, как боец, который еще не выбрался из разведки и твердых выводов сделать не может.

Как много близких отношений зародилось тогда, когда кого-то обидели? Как много женщин пытались успокоить мужчину в беде и защитить его, будто птица, пусть и слабыми, неокрепшими крыльями?

Так и Анна… У кого получится быть исключением? Если только природу человека изменить. Она же была настоящей женщиной, она за себя не боялась и готова была в своей стране, а возможно, и в целом мире прикрыть его собою от любой неприятности.

А он? Конечно, обнял, расплел ее длинные косы, погладил руки, плечи… И свет как-то незаметно и мгновенно погас в их комнате. В темноте удушливой около раскрытого окна им было куда уютней, чем на красивой, однако не всегда благожелательной к ним улице.

– У вас зимой дома тепло? – задала она первый попавшийся вопрос, лишь бы не молчать, не говорить нынче на волнующее и болезненные для них обоих темы.

– Да.

– Значит, вы за тепло не платите!

– Конечно! Его сколько угодно.

– Здорово! У вас восемь месяцев – жара, у нас несколько месяцев в квартирах без отопления жить невозможно.

– А мы платим за прохладу.…

– Как?

– Летом без кондиционеров в доме тяжело. Мы много платим за электричество летом.

– Все наоборот! Какой интересный земной шар! Везде по разному… Каждому народу – свой климат и своя доля тепла.

– Скажи, почему люди разных рас так боятся друг друга?

Вопросов между ними, как всегда, было куда больше, чем ответов, а тем более – можно ли было их на практике разрешить?

– Что нужно вложить в людей, чтобы они не были злыми и мелкими? – размышляла вслух Анна. – Есть ли выход из таких сложных процессов?

– Время решит! – сделал вывод Хади. – Мне кажется, – произнес задумчиво он, – смешение рас и наций – логика Истории. Хоть и очень далекая, однако – логика… Самолеты, поезда, телеграф заставят-таки встретиться и подружить все человечество.

– И тогда! – замечтала вдруг Анна, но тут же оборвала себя. – Зачем… тогда? Давай прямо сейчас построим одну удивительную поликлинику.

– Какую?

В той поликлинике, какой она виделась Анне, не зубы лечат и не рахит. Но очередь в ее кабинеты длинная. Это куклуксклановцы, какие только есть на свете, – белые ли, черные, из далекого ли штата Миннесоты или из Претории, сидят в ожидании приема у психиатра. Чтобы избавиться от одной болезни: от расизма, довольно-таки гнусного заболевания, как мерзко все, что пульсирует неоправданной злобой к другому.

И вот куклуксклановцы, какие только есть на свете, превращаются в милейших людей и принимают решение: на высоком холме в большом городе воздвигнуть памятник, посвященный дружбе и преодолению границ между белыми и черными людьми. Может, и возникшей мгновенно любви между юношей и девушкой будет этот памятник? Чтобы сказать все, и этого, кажется, хватит.

Скульптура юноши виделась Анне темной, как газель, из очень пластичного, но твердого материала. А пальцы… Они длинные, хрупкие, их не отбить, не сломать. Да и за что, скажите, отбивать? Неужели только за то, что юноша невзначай потянулся к девушке, у которой светлые, под березу, волосы?

«Почему нет до сих пор на земле такого памятника? – думала про себя Анна, решив, что скульптор непременно получил бы Нобелевскую. Такую же премию получил бы и психиатр».

– Вот мы и встретились, – неожиданно произнес Хади. – Мы с тобой, Анна, по-настоящему встретились вот в эту минуту.

– Как день и ночь?

– Да, как неизбежность этого трудного мира.

– Нет, погоди… Кажется, мы возникли вместе с Землей. В какую-то очень древнюю эпоху. Давай еще пофантазируем? – предложила Анна и представила, как миллион лет назад на северном континенте подули холодные ветры и белые хлопья падали на землю день и ночь. В жилищах из-за холода и болезней стонали женщины, плакали дети… И тогда вождь северных людей объявил племени, что пора им идти в края теплых ночей. Дорогу туда им укажут журавли. Вот и сейчас, слышите, они уже кричат из-за туч:

– Собирайтесь, люди, и вам надо туда, куда несут птиц их крылья! В тех краях – горячие пески, леса – до самого неба, а на деревьях сочные и вкусные плоды.

– Хочу яблоко! – захныкала маленькая Ани и протянула руки к небольшому кусту, с веток которого свисали какие-то желтые и длинные батончики.

– Мы пока не знаем, можно ли это есть! – сурово поправил девочку вождь и схватил ее за руку. Потом указал глазами матери, мол, очень балуешь ребенка, будь строже, к чужим плодам еще надо привыкнуть. – Вначале завари траву из нашей земли.

Но девчонка не стала пить горячий и горький отвар. Она вырвалась из рук матери и побежала вдоль незнакомой реки. Густые деревья у берегов таинственно шептались между собой, хватали пришелицу за коленки и локти, потом к самому носу поднесли огромную гроздь янтарных батончиков. Но стоило протянуть руки, как плоды тут же взметнулись чуть ли не к солнцу.

– Не достать! Совсем не достать! – осерчала девочка, наклонилась было к траве в поисках палки, но вздрогнула от глухого стука: у ее ног уже покоилась спелая гроздь.

Подняв голову, она увидела меж ветвей какого-то странного мальчишку с необычной кожей, как у оленей из ее родных краев.

Катающийся на ветвях мальчишка тоже был удивлен новым знакомством.

– Ты откуда взялась? По всей реке вниз и вверх нет у нас таких людей. У тебя глаза – как осколки неба.

– А у тебя… цвета ночи!

В эту минуту, кажется, притихли все ветры Земли, перестали шептаться звезды, не шевелясь, лежали в своих логовах океаны, прекратили тяжкий бег по саванне слоны. В эту минуту зарождалось нечто такое, что долгие годы потом будет держать людей друг около друга, коли не рядом, так в душах, что будет сближать и отталкивать их, радовать и огорчать, приносить неслыханные победы на уровне одной маленькой жизни и швырять их вниз головой в бездну.

– Эй, возьми еще! – крикнул мальчишка и бросил к ногам девочки еще одну гроздь. Вскоре он спрыгнул с дерева и вместе с Ани начал собирал камни для жилищ новых пришельцев.

Вскоре у людей, глаза которых были цвета неподалеку раскинувшегося озера, возникла деревня, около каждой хижины лежали горкой сушеные плоды, расцвели на полянах женщины, шустро бегали дети. Всем было тут хорошо, лишь вождь худел и бледнел.

– Пора уходить! – как-то сурово вымолвил он.

– Опять по звериным тропам с детьми на руках? – возмутилась его жена.

– Молчи, женщина, тебе ведома стратегия лишь одного дня…Льды уже уходят с нашей земли. Вчера оттуда прилетели птицы.

– Так что же?

Вождь объяснил, что для многовековой непрерывности жизни нужны песни, которые народ поет только на своей земле. И звезды познаешь лишь тогда, когда вечерами глядишь на них около своего дома. И деревья каждого жителя деревни должны знать в лицо. Лишь в таком случае все вокруг – это твоя родина.

– Мы задержались. На родине нас уже забыли и белки. В путь!

На поляне засуетились. Мать Ани со сборами не спешила. Она понимала, что вначале надо собрать в дорогу душу дочери, потому не стала рассказывать ей о красоте родных лужаек и трав. Она просто обняла дочь и сказала:

– Вы еще встретитесь. Поверь, у тебя есть такая звезда! – спокойно объяснила девочке мать, – глянь, она тебе многое обещает! Не каждому небо светит так ярко.

Ани подняла голову и увидела, что звезда и впрямь уводит ее в мир тайн и загадок. Мир, в котором затаиться бы и ждать.

– Поверь, это серьезно.

Вождю мать сказала иное:

– Как только с места сдвинется тень этого дерева, мы будем готовы.

И когда солнце ушло за баобаб, племя пришельцев с корзинами на головах и с детьми на спинах вскоре ушло с поляны.

– Да, помню, – улыбнулся Хади, – мы еще с тобой на прощанье катались на хвостах динозавров… И видели свое отражение в доисторическом озере…

– Через миллион лет мы опять встретились!

Анна с нежностью провела пальцем по лицу Хади.

– Да, как день и ночь! – согласился юноша.

– Мы встретились. А вокруг нас небо, птицы, библиотеки, книги… – подвела черту Анна. – Вот как много уже сделали для нас другие. Только это мы с тобой и будем помнить!

– Хочу бананы! – капризно топнула вдруг ногой девушка.

Хади кинулся в магазин, за витриной которого виднелись большие гроздья африканских плодов.

В длинном коридоре, в котором двери нескольких десятков комнат, за каждой из которых чья-то жизнь, проблемы, слезы по вечерам или радость, Анна шла с чайником на кухню, как вдруг услышала на балконе спор.

– Что вы девчонке мозги пудрите! – кричала Мила, жена того суданца, к которому часто приходил в гости Хади. – Я познакомила их не для прогулок. Ну, пришли на вечеринку вместе, посидели за одним столом и хватит. Зачем вы ей судьбу ломаете? К чему эти ухаживания?

– Не лезь! – отвечал супруге Мак, аспирант медицинского факультета, живущий в Москве уже с семьей.

Однажды Анна видела, как он поставил на подоконник свою маленькую дочку, долго и нежно гладил ее длинные черные волосы, сквозь которые ярким золотом сверкало солнце. Разве этот человек, настолько обожающий своего крошечного ребенка, мог бы в чем-то обмануть, ответить невпопад, или просто солгать?

– Что ты суешь нос везде! – нынче весьма грубовато отвечал он жене.

– Хади женат, свадьбу только что в деревне сыграл, – сердито возражала Мила, – а эту девочку оставьте в покое…

Что ответил Мак, Анна не слышала, быстро прошла на кухню, но спокойно пить чай уже не могла. В душе все дрожало, что-то мучило, но вопросы и ответы на личную тему все же казались преждевременными.

– Скажи, в Судане бывает ниже нуля? Ну, мороз, снег… – вечером спокойно, как ни в чем не бывало, спросила она.

– Никогда.

– Тогда у вас листья не опадают на зиму и акации вечно зеленые? – задала она еще один вопрос и оглянулась, услышав шорох за спиной.

В комнате сидел еще один гость. Мак листал книгу, сосредоточенно разглядывал картинки, что-то задумчиво читал.

– Это все-таки твоя жена? – наклонившись над столом, спросила Анна, разглядывая на фото так похожих друг на друга людей.

Хади неопределенно развел руками, а Мак поднялся со стула, подошел ближе к Анне, обнял ее за плечи и мягко сказал:

– Не верь Миле. Это неправда. Моя жена может сболтнуть любое. Женщина есть женщина. Давай ей это простим… На фотографии – двоюродная сестра Хади. А Мила… Она иногда назло мне может выдумать любое.

Потом они втроем пили чай, обсуждали погоду, много говорили о крошечной дочке Мака, уже бегающей по длинным коридорам общежития, о том, что они, южане, привыкли-таки к суровому климату, хотя с нетерпением ждут лета, которое позволит им слетать на родину.

Кому в этот вечер больше поверила девушка? Маку, солидному почтенному мужчине, или его вечно крикливой жене, то и дело спешащей в магазин с авоськой в руке?

Жизнь, реальная, а вовсе не такая, какую хотелось бы выдумать, окружала Анну каждую минуту. Однажды к ней в комнату пришла однокурсница. Высокая, черноволосая, яркая. На стуле – вольная поза.

Год назад они были на первой студенческой практике в районной газете, и через неделю, когда вышли их первые материалы, над ними в редакции очень смеялись. Ольга привезла из колхоза зарисовку о доярке под названием «Тетя Дуся». Анна из другого колхоза привезла материал о телятнице под названием «Тетя Даша». Девчонок на планерке разнесли в пух и прах, и клички дали им по названию их же материалов. И только в Москве они чуть-чуть примирились с этим первым в своей жизни промахом.

Ольга вначале дружелюбно спросила, что пишет мать, по-прежнему ли братишка ест на уроках под партой селедку, исправил ли тройки другой? Спустя мгновение посерьезнела.

– Мой тебе совет: брось ты этого черного! – заявила она. – Наши ребята просили передать это. Мол, ни к чему тебе сплошные Гавайи, тропики, всякие отсталые люди из джунглей…

– Что это за танец с саблями? – сердито спросила Анна. – Ты ведь тоже не русская, кажется, приехала в Москву с Кавказа. И мне сказать Николаю, чтоб он бросил тебя?

– Попробуй только, – мгновенно поднялась Ольга со стула. – Пасть порву… – зашипела она. Огонек сигареты дрогнул в ее руке, описал круг, мол, знаешь, что будет? Дескать, брать за горло можно лишь мне.

И ломала чужие жизни лихо, безжалостно, не позволяя, насколько это было в ее силах, состояться чужим отношениям.

Холодно распрощавшись, незваная гостья, чтобы не получить в ответ сдачу, стремительно двинулась к двери. И прежде так было: сделает кому-нибудь гадость… с милым смешком, с прибаутками, а сама уже далеко. По принципу: спина ответа не услышит. Потом долго избегает того, кого будто невзначай посетила.

– Он уедет, на тебе же потом никто не женится, – зло кинула она в дверях.

– Около моей комнаты стоит очередь из женихов?