Текст книги "Как живется вам без СССР?"

После этого народная дрянь с удовольствием улетела в Америку, на казначейских билетах которой уже много лет нарисован… масонский знак.

– Это лучше? – хотелось бы ее спросить, но поэтесса уже вместе с сыном обживала чужие просторы. Какие-то очень странные, абсолютно не обжитые людской совестью просторы. Как человек в эти прерии попадет, так, будто джинн в сказке, переворачивается и ненавидит в ту же минуту собственную страну. Будто в аэропорту ему темечко желтым елеем мажут, а тот проникает в черепную коробку, выедает мозги, оставляя лишь мелкие незначащие ростки от прошлого.

В американской печати появилось вдруг сообщение, что в Израиле создано несколько управлений по разрушению Советского Союза.

– Этим-то что нужно? Им это зачем? – удивилась Анна, потому что люди уехали сами, их никто не гнал, напротив, удерживали. Однако уехали. Уехали за еврейской мечтой, и о них давно забыли. Как и они мгновенно забыли о прежней стране «пребывания», как величают свою родину те, кто вечно бежит из какого-нибудь Египта.

– Какой хороший пинок дал матушке-России Егор Гайдар! – с восторгом изрек на Брайтоне в защиту неудачного внучка сказочника Бажова американский иждивенец Василий Аксенов, которому великодушно позволили прижиться около чужих унитазов.

– Почему вы, Леонид, бегаете по Москве и собираете подписи на выборах за Ельцина? В будущем – это же платное лечение… Вы – врач, понимаете, где люди найдут деньги на лечение? Да и сами на пенсии, как… лечиться будете?

Леонид распрямил листочки, бережно положил их в папку.

– Нам сказали в синагоге: если не изберем Ельцина, в августе в Москве будет еврейский погром.

– Какой? Как это может быть в большом городе?

Погром 20 августа все-таки был. Однако не в Москве, а в Нью-Йорке. Хасид-водитель в бруклинском районе Краун-Хайтс по неосторожности задавил черного ребенка, не нашел нужным остановиться, чтобы отвезти мальчика в больницу. Тогда афроамериканцы начали громить еврейские лавки и магазины, зарезали студента-еврея, мальчишку 16 лет, который только что прилетел из Австралии в Нью-Йорк. Комиссар полиции и мэр Бруклина палец об палец не ударили, чтобы остановить это безобразие.

А люди, которые в столичной синагоге верещали насчет погрома в Москве, видимо, жили в каком-то своем мирке, советскую страну не любили, потому перепутали психологию тех и наших, вот и врали напропалую… лишь бы наврать, ввести в заблуждение людей и спровоцировать конфликт.

Но в тот день погром все же был и в Москве. Целый день у Дома Верховного Совета болтались Леонид и его жена. В подвале гуляли будущие нувориши. Совсем как бомж, дремал на стуле в коридоре Дома Верховного Совета музыкант Ростропович, в футляре которого, сказывают, в тот день пряталась не только скрипка… Композитор со своим оркестром, то есть с сотней таких же загадочных футляров, напичканных, говорят, отнюдь не скрипками, был, словно цэрэушник, и в Германии при падении Берлинской стены. Зачем Растроповичу это было нужно, он что – не каждый день музыкант, а совмещал заодно еще какие-то тайные профессии?..

В этот день был разгромлен Советский Союз. И миллионы людей мгновенно стали безгосударными, ничейными, без политической и национальной крыши над головой.

Но почему? В стране почти не падали самолеты, исправно работали заводы и фабрики, на Кубани вызревала пшеница, на поле, порой, без единого сорняка, однако, недовольных теперь было столько, будто каждый умножился в кубе.

Люди утром спешили на работу, но в метро, отложив в сторону газеты, жаловались друг другу на то, что вот уже два смотровых ордера на бесплатную квартиру получено, а все, видите ли, не то: лифт не имеет права громыхать за дверью, а метро не имеет права далеко отъезжать от подъезда.

– Теперь колбасу у нас только мухи нюхают. Совсем нечего есть, – жаловались во дворах бабушки и целыми пакетами сбрасывали с балконов воронам хлеб, гречку, пшено и просо, очень жалея воробьев, но абсолютно не жалея людей, подоконники которых они закидывали мусором.

Потом кучи колбасы находили отчего-то не в магазинах, а в лесах, куда ее сбрасывали, как мусор, желая вызвать в стране недовольство пустыми прилавками. Какая-то неправильная и нечестная сила начала повально распоряжаться сознанием людей.

Вегето-сосудистая неустойчивость и подлость ворвались в их души, и вот уже узбеки крушат дома турков, сжигают в этих стенах живых людей лишь за то, что у них лучшей марки холодильник или на ковер-два в комнатах больше. На стенах домов по ночам рождались звериные лозунги: «русским – Рязань, татарам – Казань».

Потом поднялись на дыбешки армяне, искренне считая, что Армения – только для армян, забыв, правда, что царство армянское и в древности было кочующим, то на одной территории, то на другой, где удавалось меж другими народами после боев втиснуться. Лихие ребята от Арцаха, вооружившись древней воинственностью, решили нынче изгнать из своих селений лишних жителей, в итоге по холодным горным перевалам потянулись несчастные беженцы с голодными детьми и стариками. Боль и страдания выброшенных из квартир азербайджанцев в Ереване не заметили, но какой громкий стон раздался на весь мир, когда армяне из Баку столкнулись с крепко сжатым мусульманским кулаком, лупцевавшим уже кого ни попадя, по всем южным окраинам страны.

В Баку во время погрома на улице что-то жарили на огромном вертеле.

– Я это увидел из окна гостиницы и не понял, в чем дело? – рассказывал позднее однокурсникам журналист Всесоюзного радио Леонид Лазаревич. – Спустился, подошел к группе смеющихся людей. И услышал вдруг хвастливое, что они жарят армянина. Мне дурно стало. Я едва добрел до крыльца гостиницы.

Вскоре Леонид погиб в Карабахе во время боя.

На камнях за городом несколько дней лежали убитые армянские дети. Бандиты врывались в квартиры, грабили, убивали жильцов. Но когда на улицы азербайджанских городов вошли солдаты для усмирения убийц любой национальности, истеричный вопль, выдаваемый за святое возмущение, переполошил весь мир, дескать, советская армия убивает невинных… азербайджанских граждан.

Когда-то страна зачитывалась книгой Виктора Драгунского «Денискины рассказы»:

«Я услышал, как мама сказала кому-то в коридоре:

– Тайное всегда становится явным.

И когда она вошла в комнату, я спросил:

– Что это значит, мама: «Тайное становится явным?».

– А это значит, что если кто поступает нечестно, все равно про него это узнают, и будет ему стыдно, и он понесет наказание, – сказала мама. – Понял?.. Ложись-ка спать!».

«Но у меня было столько новостей для папы, что я не мог удержаться. Из меня высыпались новости, прямо выскакивали одна за другой. Потому что очень уж их было много. Если бы их было поменьше, может быть, мне легче было бы перетерпеть, и я бы помолчал, но их было много, и поэтому я ничего не мог с собой поделать.

– Пап, а ты знаешь, сколько в озеро Байкал можно напихать Азовских морей?

– Где это он нахватался? Откуда? Когда?

Мама улыбнулась:

– Он современный ребенок. Он читает, слушает радио. Телевизор. Лекции. А ты как думал?

Он сказал:

– Ты не мальчишка. Нет. Ты просто профессор! Настоящий профессор… кислых щей!».

«Хотя мне уже идет девятый год, я только вчера догадался, что уроки все-таки надо учить. Любишь, не любишь, хочешь, не хочешь, лень тебе или не лень, а учить уроки надо. Это закон. А то можно в такую историю вляпаться, что своих не узнаешь».

И что же изрек «профессор», когда вырос? Он вдруг сделал вывод, что «бесплатное образование бывает только в зоне».

– Неужели сын такого хорошего отца мотал срок на Колыме? – испугалась Анна. – Вся страна получала образование в университетах, а он в Мордовлаге? За какие преступление туда попал? Почему же Денисик ни одного урока толком не выучил, хотя и слово давал, что будет исправно это делать?

«Тайное ведь всегда становится явным», – утверждал в своих рассказах его отец. Биография Дениса Викторовича оказалась обычной: окончил филфак МГУ. Сайты рассказывают о нем многое: преподавал греческий язык в Дипломатической Академии, был политическим аналитиком в информационном агентстве «Постфактум», в журналах «Век ХХ и мир», «ДН», «Итоги», «Новое время», старшим научным сотрудником Института мира США.

Вроде удачно сложилась его жизнь, но филолог вляпался-таки в некрасивую историю. Получив прекрасное бесплатное образование в Московском университете, он, как и Мухаммед когда-то, кинулся позорить его, безжалостно хлестать собственным же кулаком. Будто персонаж комедии, Денисик охотно показывал зрителю, что может лупануть кулаком и направо, и налево, гляньте, каков я, могу и МГУ толкнуть.

Что такое неблагодарность? Свойство плохо организованных в душе людей. Так что не профессор вырос в семье автора «Денискиных рассказов», как думал папа. И далеко не мудрец. А бойкий молодой человек, который, как и в детстве, привык изрекать истины, не думая над тем, насколько они сомнительные.

И после изречения о том, что «бесплатное образование бывает только в зоне», Драгунский-Второй пожизненно будет выглядеть не прямым потомком писателя Виктора Драгунского, а наследником министра просвещения российской империи И. Д. Делянова, издавшего в 1887 году «Циркуляр о кухаркиных детях», в котором было заявлено, что непременно «гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей»?..

И освободились тогда же, выбросили всех разночинцев на помойку, сломав судьбы тысячи пассионарных людей.

Может, испугался Денис, как видим, отнюдь не профессор, что и другие получат образование, которое позволит его обладателям тоже преподавать греческий язык в Академии, да перекроют дорогу его будущим чадам к столь же прекрасным должностям? Вдруг это будут дети рабочих и крестьян… «А то можно в такую историю вляпаться, что своих не узнаешь».

Денис загодя убирал будущих конкурентов? Может, за этим ухарством дрожь в коленках была, страх, что дети его любимые не смогут так же легко нырнуть в Сундук, как это, благодаря его отцу, писателю, удалось проникнуть и ему?

Кстати, это тот случай, когда родители были честнее и лучше своих детей, которые хоть и выучили греческий, но умнее и добрее от этого не стали.

Потряс Анну в те годы и другой Драгунский. Давид Абрамович – генерал-полковник, дважды Герой Советского Союза… В Великую Отечественную войну – командир гвардейской танковой бригады.

В те годы, когда все яростно отталкивали друг друга от жизни, генерал вел себя с великим достоинством!

Энциклопедии о нем сообщают: «Родился в бедной еврейской семье портных. В 1936 году с отличием закончил Саратовское бронетанковое училище, был направлен на Дальний Восток. Спустя год командовал танковой ротой; одним из первых на Дальнем Востоке провел свой танк Т-26, не предназначенный для роли амфибии, под водой через бурную реку Сейфун и через 15 минут вывел его на противоположный берег, для чего негерметичные участки танка обмазал суриком и солидолом.

За эту инициативу Драгунский получил награду – именные часы от командира дивизии. Как командир танковой роты Давид Абрамович участвовал в боях у озера Хасан в 1938 году, удостоен ордена Боевого Красного Знамени.

В начале войны старший лейтенант Драгунский был на Западном фронте командиром танкового батальона. Осенью 1943 года после жестоких боев стал командиром 55-й танковой бригады, принявшей участие в освобождении Киева и Правобережной Украины. Когда в танковом бою в районе Малина под Житомиром 9 декабря удалось переправить танки. Благодаря этому был захвачен Сандормирский плацдарм.

За героизм во время форсирования Вислы и удержание Сандомирского Плацдарма командиру 55-й танковой бригады Драгунскому было присвоено звание Героя Советского Союза.

По распоряжению командарма П. С. Рыбалко в марте 1945 года Давида Абрамовича направили на лечение. Но к решающей битве за Берлин он «подоспел» и к середине апреля 1945 года вновь в 55-й бригаде.

27 апреля 1945 года на западной окраине Берлина 55-я гвардейская танковая бригада Драгунского соединилась с частями 2-й гвардейской танковой армии, и советские танки вошли в Берлин.

Вражеский гарнизон был рассечен на две изолированные части. Берлин пал. За умелое руководство действиями бригады во время штурма, мужество и отвагу, за стремительный бросок бригады на Прагу, гвардии полковник Драгунский стал дважды Героем Советского Союза.

Давид Абрамович Драгунский принял участие в историческом Параде Победы 24 июня 1945 года – его танкисты прославились в боях за Берлин и за освобождение Праги.

В 1949 г. Драгунский окончил Военную Академию Генерального штаба, и ему присвоили воинское звание генерал-майор. В 1957 – 1960 гг. командовал дивизией. В 1965 – 1969 гг. был первым заместителем командующего войсками Закавказского военного округа. В 1969 – 1985 гг. – начальник Высших офицерских курсов «Выстрел». С 1970 г. он – генерал-полковник танковых войск. В 1985 – 1987 гг. Д. А. Драгунский состоит в группе Генеральных инспекторов Министерства Обороны СССР.

С 21 апреля 1983 года и до последнего дня своей жизни Давид Абрамович был бессменным председателем Антисионистского комитета советской общественности (АКСО).

После развала СССР он остался на своем посту. Генерал говорил, что искренне считает сионизм опасной человеконенавистнической идеологией, что сионизм сильно повредил евреям СССР, развалил их социальную и культурную жизнь, сильно повредил им в продвижении по службе. «Сионизм концентрирует в себе крайний национализм, шовинизм, расовую нетерпимость, поощрение территориальных захватов и аннексий…». («Генерал Давид Драгунский. История советского еврея», журнал «Невероятные евреи», выпуск № 6, 2010 г.).

И вдруг из подворотни выскакивает свора зомби, которая ногами живет в одной стране, а мозгами и душой исправно служит другой. Этот собачатник накидывается на старого генерала, много сделавшего для своей Родины, а не для мифической, мол, бог дал нам землю, и мы должны ее взять, вырвать из горла, тысячи других загнать в могилы, забыв, что Бог, даже мифический, – категория нравственная, а не юридическая, признаваемая добровольно, однако не по принуждению.

Давида Абрамовича буквально растерзывают. Достается ему за то, что на курсах «Выстрел» преподавал военное искусство палестинцам, будто он по собственной воле выбирал своих курсантов. А палестинцы, негодяи эдакие, потом посмели, видите ли, защищать свои дома, а не наспех выстроенные на чужих землях жилища оккупантов. Генерала таскают по судам за то, что он не захотел признавать Серпентарий на юге за свой «Дом-2». Никак не признавал, что он с его обитателями одной крови.

Драгунский не носился со своей национальностью, как кенгуру с непромытой торбой. Никому не отравлял жизнь своими обидами на то, что не очень-то быстро, с его точки зрения, двигался по службе, видимо, понимал, что в том Апартеиде, в котором много навязывают шовинистических указаний другим, ни одному чистокровному русскому ни творческой, ни служебной карьеры пока еще не обеспечили. Он вслед за Герцлем мог сказать о себе твердо: «Я не следую религиозным импульсам».

И не создавал этот опытный вояка у себя в душе внутреннее гетто, из которого непременно бы вырваться, как из Египта. Притом в удобную для себя минуту. Да еще чтоб в любой момент предательство выдать за подвиг, мол, любуйтесь мною в Апартеиде, я же к вам бегу, оцените заслуги, приготовьте квартиру, виллу и должностное местечко! Подобной схоластикой мифов генерал не жил. Ему не от кого и незачем было бежать, в том числе и от самого себя. Он не был двойным и хитрым.

Драгунский любил страну, в которой жил и которую защищал. Никогда не лгал на нее, не обливал ее помоями. Вероятно, знал фразу Хаима Вейцмана (будущего президента Израиля) о том, что «все эти евреи не стоят одной палестинской коровы», сказанной еще в тот момент, когда Давид Абрамович в рядах Советской Армии спасал людей, в том числе, и евреев, от истребления в немецких концлагерях.

У людей его национальности во все века была, есть и будет нигде не афишируемая связь с соплеменниками, живущими в разных уголках планеты. Еврейское сарафанное радио в этой системе по всему миру всегда работало исправно, потому, скорее всего, генерал знал и другое высказывание Вейцмана от 1938 года: «Я задаю вопрос: – способны ли вы переселить 6 миллионов евреев в Палестину? Я отвечаю: нет. Из трагической пропасти я хочу спасти только 2 миллиона молодых… А старые должны исчезнуть… Они – пыль, экономическая и духовная пыль в жестоком мире… Лишь молодая ветвь будет жить». (Раввин Шонфельд «Жертвы Холокоста обвиняют. Документы и свидетельства о еврейских военных преступниках», Нью– Йорк, 1977 г.).

Как же это высказывание Вейнцмана перекликается с известным высказыванием Христа из «Евангелия от Матфея»: «Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь».

Правда, в Евангелии не сказано, где найти такого судью, чтоб точно определить, какая смоковница еще полезна обществу, а по какой должен уже погулять топор? И чтоб было потом без дальнейших сожалений, без слез и утрат по невинно убиенному.

Поскольку в негласных трибуналах всего мира сидят люди, а не окутанные облаками мифы, то и приговоры иногда бывают просто чудовищными. По такому же звериному приговору и ушла в войну эта «экономическая и духовная пыль» – еврейская человеческая составляющая – в огонь, будто смоковница, которую в тот момент некому было защитить. Она была абсолютно не нужна своим лидерам. Они просто не знали, что с нею делать.

Генералу не хотелось стать пылью под ногами тех, кто заманивал профессоров, врачей, инженеров из любой страны и мгновенно превращал их в подметальщиков, курьеров, банщиков. Потому и стал жертвой той неожиданной войны, на которой вдруг победили недруги, объявившие вскоре отставку огромной страны вместе с ее ста восемью десятью народами.

Мэр Москвы Лужков, любивший отключать канализацию, свет и воду где только можно, а ему тогда можно было все, выгнал старого генерала из служебного кабинета и в насмешку над ним сдал эти апартаменты частной сионистской компании. Вот у мэра Лужкова его национальная принадлежность, в отличие от Давида Абрамовича Драгунского, видимо, оказалась в данном случае значительной составляющей. Потому он так жестоко и цинично надругался над Героем войны, вскоре умершим после этого от инфаркта, но которому, придет время, на государственном уровне еще будет вручен посмертно третий орден Героя за защиту чести и достоинства Советской страны.

Сам Лужков позднее, как деревенский старичок, завернув в свою жену, будто в тряпочку, невесть откуда взявшиеся огромные капиталы, тут же смылся в другие страны, как только над Москвой что-то громыхнуло вдали. Какие-то искры лишь мелькнули в проверяющих органах, как Лужкова тут же ветром унесло. В дорогущий австрийский отель, который вдруг оказался собственным. И не только он один.

Так кто же, объясните, был подлинным героем страны в те годы?

В день смерти Давида Абрамовича Драгунского в газетах «Завтра», «Советская Россия» был опубликован некролог: «…16 октября 1992 г. Москва прощалась с верным сыном России Давидом Абрамовичем Драгунским. Генерал-полковник Танковых войск, дважды Герой Советского Союза, Давид Драгунский однажды сказал: “Я горд и счастлив, что принадлежу к поколению, которое воевало и сокрушило фашизм”».

И в этом коротком прощальном тексте – тоже вранье и сознательная подмена понятий. Старый генерал был сыном Советского Союза! Иначе не расправлялись бы с ним так подло. Тут уже срабатывал национализм с другой стороны. Уже и оппозиция подчищала историю, ломала страну и корежила ее не меньше стреляющих окраин. Для чего охотно и сознательно путала бездушный космополитизм с теплым и добрым интернационализмом – братством людей в собственной стране. Всем: и левым, и правым – почему-то хотелось, чтоб каждый народ шел над бездной один, первобытным зверем, и опасливо поглядывал на тропки, по которым двигались другие народы, лишь рыча и оскаливаясь.

Потому стоило только Анне принести в какую-либо редакцию материал о необходимости сохранить государство в том виде, в каком оно есть, чтобы никому и никогда не приходилось бежать с малыми детьми на руках, как слова «Советский Союз», «советский» тут же из текста даже в патриотическом издании вымарывались.

Она понимала, когда некий Эндрю Росс Сорокин из Оклахомы, когда-то удравший из Советского Союза и уже привыкший к роли приймака на чужой земле, пишет в чужестранной газете, мол, «в 1927 году российское правительство выступило с предложением оплатить 15 % стоимости облигаций в обмен на новый французский кредит, но получило отказ». Так мог писать чужак, сознательно в своей статье подменивший название страны, ибо в те годы правительство уже было Советским.

Но также поступали и те, кто в речах и на всех перекрестках вроде горой стояли за Родину… Анна не понимала их задач, их подлинных целей. Неужели и они заодно с врагом, но, прикинувшись овцами, идут в тех колоннах, к которым реально, в душе никакого отношения не имеют?

Познавать в эти дни приходилось людей с разных сторон. Каждый повернулся к обществу, будто Луна, темной и неожиданной стороной.

Чечня превратила сто семьдесят тысяч граждан в рабов, посадила их в ямы, заморила голодом, многим отрезала головы, а, получив за эти бесчеловечные проступки по морде, взвыла от возмущения, схватила в руки автоматы, гранатометы… и по скалам, по домам, по теплым людским шеям, по чужим и собственным детям. Сколько теперь их, инвалидов, сирот, стонет в чеченских детских домах!

Чуть позднее чеченский поэт Лечо написал исследование о том, что вся цивилизация зародилась в каком-то высокогорном чеченском ауле. Может, она там и зародилась, но, видимо, вскоре и умерла, коль Лечо сам дважды сидел в яме рабовладельцев.

По всей стране взметывались протуберанцы необъяснимой ненависти друг к другу: в Приднестровье молдаване стреляли во все, что двигалось. В Латвии на телебашнях шли горячие бойни. Таджики закатывали друг друга в бетон. Казахи – в песок…

Лава страданий, то и дело взрываясь, летела на недосягаемую высоту, падала вниз тяжелой лавиной, заполняя опустевшую бездну умершими надеждами или еще живыми, но таки умершими, которые уже ни одним светлячком своим не могли порадовать и поднять над этими битвами ни одну жизнь. Неужели через такое глобальное поражение страны можно придти к каким-то победам?

Это мегатонное извержение национализма, рванувшее в стратосферу, услышала вся планета. Придушенные прежней жизнью инстинкты алчности, молниями теперь метались по пылающему небу, взрывной волной обогнули земной шар. Наверно, сотни раз, потому беду, спровоцированную на одной шестой части суши тысячами мерзопакостных душ, своих и чужестранных, не могла не заметить даже Галактика.

Обвал вершины на гигантское дно… И великое государство – Советский Союз, основа равной жизни для миллионов, уже грандиозными обломками лежит бездыханно на дне кальдеры. Однако его гибели никто, кроме жертв, не заметил. Оставшиеся в живых норовят в это время набить за щеки сотню бутербродов, выстроить не один, а кучу домов, пододвинуть прямо к крыльцу Гавайские острова или Сейшелы, чтоб теперь каждый день у ног шумел океан. Люди уже боролись не за необходимую долю во всем, а за… сверхдолю. Иной раз – космическую.

Сундук умудрился засунуть в свои недра даже политику, которая коли нынче и высовывала свою морду наружу, то вещала с трибун необуянную глупость.

– Страна должна быть маленькой и дешевой! – изрек на телеэкране Константин Боровой, слегка, конечно, перепутав Советский Союз с карликовой Кибуцией. Не там ли и получил он сию установку? В такой стране, видимо, нуждался индивидуально сам Боровой, но почему-то не уехал в катакомбы подобного Карлика, остался и вдруг ни с того ни с сего стал главным редактором журнала… «Америка». Неужто по просьбе Вашингтонского обкома озвучивал он тогда кощунственные для огромной страны установки, а там наконец-то оценили и наградили Натаныча высокой должностью?

Но лекала эти чужеродные о том, что страна должна быть меньше, мгновенно подхватили другие. Вместо огромной страны с ее несметными территориями всем захотелось вдруг иметь просто-напросто… Сундук. Большой ли, маленький, но свой, индивидуальный. Чтоб залезть в него как в детстве, захлопнуть за собою крышку и в темноте таинственной мять в руках хоть какое-нибудь сокровище. Страна уже сокровищем не казалась.

Многочисленный люд на улицах почему-то желал теперь иметь лишь блага от государства. Ну, каждому бы по пещере Аладдина или – Среднеазиатское управление железных дорог, в придачу еще и Норильский никель. Даже за счет убийства собственной родины. Прежние границы в этом простеньком желании «положить и Багамы в сумку», теперь очень мешали. Никого уже не устраивала когда-то выстроенная система сдержек и противовесов, созданная для того, чтоб человек не зверел, а тянулся бы в первую очередь к доброму и опрятному.

Безобразный Сундук, разросшийся в десятилетие до невероятных размеров, командовал теперь всей жизнью: когда-то мирные и тихие, трудолюбивые, не корыстные когда-то люди замечтали вдруг иметь особняки даже в… Америке. В этом вопросе у всех появилась литерная скорость мышления, дабы не упустить хоть что-то и даже в момент агонии страны прихватить бы побольше заводов, рек, морей, территорий… Ради чего и взяли в руки автоматы, чтоб напрочь снести башку другому. Чужая беда уже не воспринималась трагедией. Через нее перешагивали, будто через холмик, еще не заросший травой.

Сундук почти никому не оставил пространства для прежней внесундучной эры: безмятежно лежать на траве, читать книгу, спокойно плескаться в ближайшей реке.

Но Сундук, вот ведь хитрован, не каждому исполнил заветное. Многим пришлось вдруг тащить на барахолку последнее: посуду или полупригодный светильник. Светить, радовать другого хотя бы просто человечным и теплым словом уже было некому. Все по одиночке метались по планете с баулами. Интеллект теперь был под замком: что ни скажешь против Сундука, высмеивалосъ в автобусах, магазинах, около дома. И в газету теперь не сунешься: за публикацию надо платить. Такого понятия, как гонорар, вроде бы никогда и не существовало.

– Почему, – спрашивал Рахман Анну в недоумении, – разобщить людей и сделать страну меньше – это подвиг? Все вокруг кричат: «развяжите Ельцину руки», и не заметили, как связали руки себе… И тем, кто будет жить дальше.

Чашечки кофе на столе перед коллегой уже не стояли долго, он их поглощал мгновенно.

– У меня даже дети стали идиотами. Нынче и они мне орут: папа, если бы ты был белым, ты голосовал бы за Ельцина.

Рахман улыбается, однако не очень радостно.

– Я отвечаю им: белые что – все дураки? А в ответ слышу: что ты понимаешь, папа!

– Как поживает Катя, твоя старшенькая? – спрашивает Анна.

– Уже учится в институте. Тоже за Ельцина, говорит, что Ельцин – это свобода!

– Но это в недалеком будущем платное образование, неужели Катя не понимает?

– А она, мол, зарабатывать будет…

Рахман очень переживает раздрай в собственном доме, мнется, не знает, куда себя деть, и домой теперь не торопится.

– Свобода… какая свобода, какой толк в том, чтобы закрыть заводы и фабрики? Почему безработица – это свобода? Где мои дети заработают? Какое они смогут жилье получить?

В последний год прежней жизни Рахману предложили в АПН переехать в Москву. В Агентстве нужен был переводчик арабских текстов на русский. И дали квартиру. На Крылатских холмах, в одном из лучших районов столицы. Но ордер из-за временных проблем с гражданством оформляли на Лену.

Толстая, неповоротливая, она часами раскладывала на кухне пасьянс и проблемы с любой нехваткой денег сваливала на мужа, мол, зарабатывать в доме должен только он, так принято у арабов.

– Я только по дому…

Однако и в доме усердия не замечалось. Везде пыль, часами болтовня по телефону, умение красиво сварить лишь кофе…

Когда Лену спросили, на сколько членов семьи оформлять нынче ордер, она безмятежно ответила, что на четверых, насмерть забыв про старшую дочь, которая в это время жила в студенческом общежитии. Семья получила трехкомнатную, хотя заслуженному журналисту хотели дать площадь куда больше. Теперь Рахман, все уступив детям, спал в коридоре на диване.

В семейной жизни у него был полный облом, нынче жену будто подменили.

– Я всю жизнь ненавидела коммунистов! – вдруг изрекла она. – И делала все, чтобы уехать из страны.

Прежде Лена была преданной, любила накрывать на стол, встречать делегации, принимать редакционное начальство Рахмана, всем рассказывала, какой у нее замечательный муж… Но вот исчезли рядом покой и благополучие… Тут же исчезло и ее поклонение супругу.

Братья Лены активно участвовали в сломе страны, получили от новой администрации шикарные квартиры, хорошие должности, и жена Рахмана мгновенно, как бездумный комар, не считаясь с мужем, сменила идеологию, да еще хвастала об этом везде.

– По какому праву у моего деда отняли две лошади, корову и мельницу? Разве это богатство? – то и дело теперь взрывалась она, вспоминая далекие годы, когда нынешних поколений с их великими претензиями и в задумке еще не было.

Оторвав голову от будущей статьи, муж объяснял:

– По нашим временам, возможно, и не богатство…те две курицы и мельница. Но тогда, кажется, это был капитал, необходимый стране для дальнейшего импульса…

– Отнять и поделить, – смеялась Лена.

– Но ведь вернули…

– Что вернули? Что ты выдумываешь?

Рахман много читал, думал, потому мгновенно возразил жене:

– На моих глазах все вернули. И лишнего даже тебе дали. Сколько лошадиных сил стоит твое бесплатное образование? Сколько лошадиных сил стоит наша квартира, ты за нее хоть копейку заплатила? Почему две лошадки деда помнишь, а сколько через поколение этих лошадиных сил – целые стада – дали тебе лично взамен, – не замечаешь?

Матерый эгоизм внезапно поднявших голову потомков кулаков был главной составляющей тех дней. Во многих семьях вдруг началась гражданская война. Между поколениями, людьми разных социальных положений, между теми, у кого деды прежде имели хотя бы «сто… курей». Многие годы страна деликатно сглаживала любые углы, вела себя по умолчанию, чтоб никого не обидеть… Нынче же внуки тех, кто некогда пострадал, возможно, и по делу, кого талантливо в свое время рассредоточили в огромной стране, чтобы выпустить в новую пахоту их ярость и стремление к разрушению, теперь они, объявившие себя наследниками прежних подпольных и хитрованных недругов, на всех митингах вгоняли общество в вину перед собой, лишь бы оказаться в центре внимания хотя бы на час.