Текст книги "Как живется вам без СССР?"

«Ах да, – догадалась Анна, – значит, нынче в России нет обмена студентами с другими странами, как это массово было в Советском Союзе. Российский капитал интересуется не знаниями во всем мире, а только бабками во всем мире. Как в песне «…И Африка мне не нужна». Хотя Турция, ради курортной Анталии, крайне необходима».

Среди пассажиров арабского рейса Анна увидела мужчину, толкающего впереди себя тележку, на которой поверху чемодана лежала большая картонная коробка.

– О небеса! Где же его шевелюра? – в ужасе подумала она, разглядывая пассажира, у которого когда-то была черная густая шапочка волос. Помнится, Хади так любил поглаживать ее обеими руками.

«А где твои косы?» – оборвала свои критические размышления Анна и поневоле дотронулась рукой до своей короткой прически.

Мужчина остановился, внимательно оглядел встречающих и скользнул взглядом мимо ожидающей его женщины.

«Неужели так постарела?» – перепугалась Анна, но все же шагнула навстречу гостю.

– Добрый день! Здравствуй!

– Здравствуй! – выдавил из себя пассажир и как-то виновато отвел глаза в сторону.

– Что у тебя в коробке? – быстро отвлекла его внимание от себя женщина.

– Манго, – ответил Хади, – специально вез для тебя.

Автобус мчался мимо незасеянных полей, недостроенных гаражей и новых высоток.

– Вот этого здания прежде не было, и этого тоже! – удивлялся он, внимательно оглядывая московские улицы. – О, как в Москве теперь хорошо! Глобализация вам очень помогла!

– Очень! – горько усмехнувшись, нехотя подтвердила женщина.

В квартире гость вытащил из чемодана подарки: ткань на платье, духи, лакомство «Twix». Однако глаза его при виде Анны особой радостью не сверкали. Она поблагодарила его от всей души, поставила на стол угощение, подала вилки, ножи, а сама подумала о том, как вот нынче после его отчужденного взгляда сблизиться им, мужчине и женщине, спустя тридцать шесть лет после их последней, да и то мимолетной встречи? И ради чего они сегодня встретились, что скажут один другому? А коли, несмотря на годы, встретились-таки, сидят нынче за одним столом, как же найти им друг друга, как вновь уловить душу, чувства, тепло их многолетних отношений?

– В твоей стране кончилась война? – вежливо спросила Анна.

– Не совсем, – ответил Хади и опять уставился в стол. – В России теперь все хорошо, демократия… Я рад за вас… Наконец-то! – тоже вежливо произнес он.

– Ты это всерьез? Ты что-нибудь читал о моей стране за последние двадцать лет?

– У нас ничего по телевидению о России не рассказывают. Русского Интернета нет. Весь мир думает, что в Советском Союзе было всем плохо, а сегодня в России хорошо, потому что эта страна богатая… Я думал, что вы живете сейчас лучше, чем прежде.

Медленно доходило до Анны очень горькое: весь мир, натворив в ее стране чудовищное, забыл о России, и она, как растерзанная планета, искры от которой больше не обжигают, не волнуют и ничего нового уже не несут, как жалкие осколки прежде огромной Звезды, больше для этого мира, упокоенного ложью, не существует и покоится теперь где-то глубоко на дне человеческого сознания всей остальной цивилизации. И как нынче вызволить хотя бы из души гостя интерес ко всему тому, что действительно происходит в стране Анны, а значит, и в ее жизни? Как пробудить боль и сострадание к огромным утратам хотя бы в ее судьбе за последние два десятилетия?

– Как в арабском мире отреагировали на смерть Каддафи? – спросила она его вдруг совсем о другом.

Гость развел руками.

– Как? Ну, сорок два года у власти. Везде вмешивался. Надоел всем. Даже в Африке.

– И за это убивать?

– Сорок два года, понимаешь?

Анна не понимала, почему по этой причине столь варварски и по-людоедски надо решать судьбу страны, лидера и его семьи: детей, внуков…

– Английская королева 60 лет на троне, давай ее бомбить?

– Зачем? – искренне удивился гость. – Она ничего в своей стране не решает.

– Как не решает? – отказывалась верить Анна в сказанное и спросила напрямик: – Почему английские премьеры докладывают обо всех делах парламента и страны королеве? Почему королева состоит в Комитете трехсот, в который входят самые богатые люди мира, решающие судьбы мира?

– Не переживай, теперь в Ливии все будет хорошо!

– Закон о многоженстве – это хорошо? Законы о возврате к шариату, об отсечении рук, ног… Это хорошо?

За много лет разлуки мужчина и женщина, жившие все эти годы на разных континентах, в иных политологических системах и в разных психологических мирах, уже абсолютно по-иному глядели на жизнь. Что теперь их объединит?

– Как теперь ты относишься к тому, что англичане в девятнадцатом веке пришли в Судан? Это плохо?

Собеседник поморщился, махнул рукой, как бы отметая прошлые огорчения.

– Сейчас нормально отношусь. Англичане строили у нас железные дороги, телеграф, открыли школы…

В самом начале английского фильма «Четыре пера» (2003 г.), посвященном подавлению национального движения в Судане в конце ХIХ века, есть титр, в котором сообщается, что в конце ХIХ века британские войска захватили каждый четвертый километр планеты.

«И после такой агрессивности Британия еще кому-то предъявляет претензии? – думала в это время Анна. – России подобное хамство и в голову прийти не могло. И если бы Среднюю Азию захватили британцы, на ее территории был бы вечный Афганистан: нищета, постоянные бойни, а на улицах – голодные дети и жалкие женщины в черных тряпках с головы до ног. Уж бритты не отказали бы им в религии, вкушайте ее, сколько хотите, только оставайтесь смирными идиотами».

– В нашей стране на уровне суданских улочек даже спор был тогда, не рано ли мы выгнали англичан? Некоторые люди говорили, что надо бы подождать еще лет двадцать, чтобы они побольше понастроили.

– Чего именно?

– Мостов, больниц…

– То есть того, что стоит дороже, что силами одной нации не осуществить?

Помнится, как-то в одну из поездок в Польшу Анна слышала, как в Варшаве на автобусной остановке спорили два поляка, и один из них сказал то же самое:

– Мы их рано выгнали. Надо было подождать, пока русские построят в Варшаве хотя бы метро.

И вот теперь оказывается, что не только сильный бывает хищником, но и затаившаяся, вроде безразличная ко всему хитрость малого и обиженного.

– Значит, твой прапрадедушка, исходя из нынешнего мышления, был неправ в том, что боролся против англичан?

– Защищая свой дом, мой прапрадедушка был прав… – спокойно ответил Хади. – Но тогда мало кто понимал, что прогресс сильнее национальных чувств. Рано или поздно прогресс потащит страну на веревке, как раба. Всем необходимо идти вместе с прогрессом, а кто отстает… Мы, африканцы, отстали… Весь мир уже с электричеством, а наш континент без электричества… Везде уже железные дороги, мы же в основном по тропкам. Как такое могло быть? И прогресс пришлось догонять так, через колониализм. Через множество войн и смертей. В таком развитии истории и мы, африканцы, виноваты. Надо было думать не только о бананах. Да, Махди и мой прапрадедушка боролись за независимость, но что было в Нубии после их победы? Опять все хватали и продавали друг друга в рабство. Страна уже обязана была уйти в другую формацию.

– Когда-то ты говорил, что боишься стать чернокожим англичанином. Теперь почему им стал?

– Не стал. История пошла на другой виток, и все увидели прошлые события с другой стороны.

– И все же… – разочарованно протянула Анна, как всегда, желая тут же подвести черту.

– Без «все же…». В Судане не носят джинсы. И на мне никогда их не увидят. Почему? В джинсах ходили у нас английские колонизаторы.

– Ну, это не доказательство, – решительно отмахнулась Анна.

– Когда я учился в Англии, мне на кафедре предлагали остаться. Говорили, куда ты едешь, там пески, дикость… Я вернулся домой. Как видишь, я далек от восхищения капитализмом, но истину видеть обязан.

– Это тоже не доказательство. Из Москвы ты тоже вернулся домой.

– Сейчас я работаю в составе группы по созданию нескольких атомных станций в Судане.

– Да? А средства после войны в стране откуда?

– Несколько миллиардов долларов дает Китай, – объяснил Хади. – Конечно, не бескорыстно. В кредит.

И на этом диалог между хозяйкой и гостем не окончился.

– М-да, в кредит, – проворчала собеседница и, как всегда, вставила, будто штырь, возражение: – Советский Союз отпустил огромные деньги Египту лишь за бананы… Повезло, да?

Не случись катастрофы с собственной страной, наверно, Анна по-житейски, по-мещански возмутилась бы: у нас, мол, и нынче своих проблем хватает, к чему тратить деньги на чужие проекты? Однако ни той страны, ни денег, ни прежних надежд на сотрудничество между разными народами теперь нет. Все лучшее – в прошлом. И как же горько было Анне, что страна ее, вот эта… новая, будто лоскут от прежнего платья, настолько умалилась, настолько ослабла, что присутствие ее уже нигде толком в мире не обнаруживается, а тем более, с точки зрения современной спесивой российской дипломатии, в какой-то Нубии…

Когда-то она спросила знакомого израильтянина, бывшего соотечественника, благодарны ли уехавшие из Советского Союза евреи за то образование, которое они массово и безболезненно получили, как они выражаются сами, «в стране пребывания»?

– Даже не вспоминают об этом, – спокойно ответил Исраэль.

«Неужто так быстро затягивается в небытие, будто в тину, даже лучшее, что было на земле? Может, так было в каждой эпохе, даже во времена фараонов? Тогда стоит ли выкладываться, обливаться потом, создавать что-то грандиозное, коль так быстро все погружается в черную хлябь, стоит лишь времени перешагнуть даже через полвека?»

– А суданцы, которые прежде учились в Советском Союзе… – спросила хозяйка у гостя, – разговаривают между собой по-русски?

– Никогда! На арабском, английском, да, но по-русски? Никогда не говорим.

Тут уж Анна обиделась до глубины души на такое беспамятство, на столь безучастное отношение к жизни в Советском Союзе.. Хотя бы какие-нибудь забавные эпизоды, отдельные прекрасные моменты, которые случались в жизни людей, когда они учились в Москве… Неужели не вспоминали и не говорили об этом по-русски? И разозлившись на то, что Хади не играет с ней в поддавки, она выкрикнула:

– Тогда Советский Союз зря помогал африканским странам избавляться от колониализма?

– Это другая страница. Советский Союз много строил, – не торопясь, отвечал он. – Ваша страна по всему миру создавала рабочие места, значит, создавала рабочий класс, который должен был помочь ей, в свою очередь, построить социализм во всем мире. Не получилось. Сил явно не хватило. И еще времени. Это программа лет на пятьсот. Социализм жил на земле только семьдесят. И в Африке не были готовы к тому, чтобы рабочие были у власти, наверху. У нас их попросту не было.

– Но ведь советская политика помогала в других странах в основном местной буржуазии.

– Ты видела, как птица в гнезде кормит птенцов? Сильный выскакивает вперед и хватает клювом еду у другого. У вас в стране не так ли получилось? В Советском Союзе тоже, как я понял, буржуазия всех перехитрила и все перехватила, как вы такое позволили?

– Когда-то ты меня спросил: советские республики – это колонии? И нынче считаешь также?

– Как ты помнишь, я был в Ташкенте и увидел, что это не колониальный город. Жители его чувствовали себя в нем хорошо.

– Почему тогда в этом неколониальном городе нынче охотно празднуют день независимости?

– Наверно, люди тоже думали, что их республики были колониями. Кто-то им это внушил. И жители поверили. Народ везде наивный.

Да, по московскому телевидению как-то бывший член ЦК КПСС Юрий Прокофьев рассказывал о том, что в 1990 году он спросил первого секретаря ЦК партии Узбекистана Ислама Каримова:

– Зачем ты, Ислам Абдуганиевич, насаждаешь в своей республике национализм?

Каримов, не моргнув глазом, ответил:

– Вы в России решили утонуть и тоните на здоровье, а мы будем спасаться в одиночку.

И спасались тем, что травили людей других национальностей, сживали со свету, отнимали у них жилье и последние копейки. И ладно, показали бы миру потом образцы экономики и человеческих отношений хотя бы между собой… Изгнав из республики миллионы людей, руководство потом провело еще одну подлую акцию: чтобы впоследствии не отвечать за геноцид, начало убеждать весь мир в том, что русские уехали сами. После чего создали уже и коренным гражданам такие условия, что и свои почти все съехали: кто в Россию, кто в Пакистан, Афганистан…

Сказывают, что президент Узбекистана Каримов и после этого считает ситуацию в этом скороспешном государстве нормальной и будто бы изрек: «Мне в республике одного миллиона хватит, остальные прокормятся в России».

То есть восемнадцать миллионов уже коренных жителей республики вслед за изгнанным русским населением тоже оказались лишними. Вот какую большую людскую беду искусственно запрограммировали люди, которые занимали очень высокие государственные посты.

– Придет время, и в этих краях тоже будет видна правда с другой стороны, – объяснил Хади. – Во многие страны, куда пришли англичане, народ всегда жил плохо. Я был в советское время на Украине, в Грузии. Везде ваши люди жили хорошо. В этом разница. Англия захватывала страны и давала минимум, а сама богатела. Советский Союз завоевывал мир через труд и давал максимум.

– Как поживает Мак? – спросила Анна, чтобы уйти от этой вечно бередящей ее душу темы – гибели собственной страны. Ни за что, ни про что… Без бомб и нападения извне. Когда восстали сундучники, упрекая страну в том, что в их бездонных емкостях, видите ли, пусто, хотя крышки и без того закрывались с трудом.

– Как поживает Мак? – спросила она еще раз.

– Умер, – опечаленно проговорил он. – От сахарного диабета. Вскоре, как уехал из Москвы.

– А Халим?

– Умер. Четыре года назад. У нас сухой закон: я пиво двадцать лет не пил. Но Халим дома тайком гнал спиртное. От этого и умер. Очень увлекся. Можно сказать, спился.

– Да, – удивилась Анна. – У вас и такое бывает? Тайком, чтоб никто не видел? Зачем тогда в мусульманском мире сухой закон? Коль его легко обойти…

– У нас многие так и делают.

– Как поживает твоя подруга Ольга? – спросил теперь гость.

– Умерла. Двадцать лет назад. Поэт Осман что нового написал?

– Писал много. Сам я не читал. Говорят, что у него были прекрасные стихи, и недавно в университете прошел вечер памяти поэта. Кстати, открыли и памятную доску. Осман года два назад умер. На открытии барельефа была русская жена, преподавательница русского языка в Хартумском университете, и их сын. Хасан, преподаватель английского языка, прилетел из Саудовской Аравии и много хорошего рассказывал об отце.

Анна едва не поперхнулась… Она впервые услышала, что у Османа была жена, притом русская. Ведь когда-то начинающий поэт упорно не хотел жениться на Гале, хотя она родила ему сына. Гера был красивым и умным мальчиком, и все не понимали, отчего это суданец не хочет вести свою женщину под венец?

Осман редко приезжал к малышу, чаще всего без гостинцев, но почти всегда у него было веселое лицо, а вокруг – запах винного парфюма. Жила Галя с сыном около метро Фрунзенская в квартире с соседями. Хотя комната была большой, а соседи добрыми. Они и помогали ей с ребенком как могли. Галя училась и перебивалась уроками, заработок был ненадежным, а когда тяжело заболела, отдала мальчика в интернат. Конечно, она постоянно навещала сына, на выходные и праздники брала его домой. В интернате по тем временам было отличное питание, и Гера всегда припрятывал для мамы апельсин.

На толкового мальчишку обратили внимание и хотели было забрать его в школу разведчиков. Там он получил бы отличное образование и знание несколько языков. Но мать отказалась. Она готовила ему другую фортуну. Какую?

Вот такая разная судьба выпала двум сыновьям одного поэта. И лишь потому Гере в детстве выпало так мало хорошего, как нынче внезапно догадалась Анна, что мать его была… еврейкой.

Ох уж эти религии! Они жизни людские выворачивают как туши кроликов, и отрезает в их судьбах мечты, как головы баранам.

Почему Галя не устраивалась на постоянную работу? Очень подводили ее антисоветские настроения, каковыми болели тогда почти все евреи в стране. И только потом, вкусив лиха в других странах, узнав, каково это жить на земле без социальных прав, которых в СССР было в избытке, многие из них стали другими.

Позднее эта маленькая семья, кажется, уехала в Израиль. Возможно, Галя надеялась, что Гера, сын еврейки, будет пользоваться в Иерусалиме большими правами.

Как сложилась в маленьком, с одну российскую область, беспокойном еврейском государстве судьба темнокожего мальчика? Узнать Анне об этом не довелось. Но если придется в жизни встретиться двум сыновьям этого арабского поэта, да еще на какой-либо войне, каковыми и нынче богата История, то будут они на этом фронте наверняка врагами. Тут их опять по разным сторонам баррикад разведет религия.

Эта встреча, скорее всего, будет походить на свидание муллы с раввином, на котором каждый будет помнить главные постулаты своих вероисповеданий, один из которых говорит, что только иудеи люди, остальные – животные, а другой не забудет о святой обязанности вечного джихада, диктующего установку: «убей неверного»!

И у каждого из них, скорее всего, будет щемить сердце от этой крутой дележки: когда один «правоверный», а другой – кошерный.

– У меня, как видишь, своя память о поэте, – промолвила Анна, обдумывая мысль о том, что одно дело жить, а другое писать. Второе – порою легче. Стихи – это переписанный набело черновик собственной жизни, из которого вымараны проступки и промахи. Это рукопись без ошибок. Поэтому они так нравятся людям. В них бард – всегда герой! Всегда – идеал. А в этом сложном мире люди так нуждаются в прекрасном. Но всегда ли реальные персонажи Истории заслуживают поклонения?

– Об этой стороне жизни нашего поэта у нас никто не знает. Я об этом впервые слышу.

– И не надо никому рассказывать, – подытожила Анна. – Если когда-нибудь и случится встреча двух братьев, она будет горькой. Лучше будет, если она не произойдет.

– Как поживает наш философ? – спросила она, вспоминая далее общих знакомых. – После измены Фатхии он еще раз женился?

– Умер. После того, как получил от братьев-мусульман фетву. В Лондоне умер. От инсульта.

– Выходит, что в живых из тех, кого мы с тобой знали, теперь лишь ты и я?

Мужчина и женщина с испугом уставились друг на друга. На их глазах время упорно уводило целое поколение в мир иной. И оно, это время, возможно, неумолимо приближается также к их жизням. И такого коварного врага, как всегда тикающий будильник, еще никто в мире не одолел. Можно все-таки перебороть фашизм, расизм, бедность и даже болезни (хотя бы ненадолго), но время… сильнее любого гладиатора.

– Как твой брат, который в детстве ел на уроках под партой селедку?

С глубоким вздохом Анна произнесла, что и братишка, которого она когда-то нянчила, золотоволосый в детстве, нежный мальчишка, умер. И тоже от инсульта. Ему нельзя было с больным сердцем таскать тяжелые вещи во время переезда из Узбекистана в Россию, однако не таскать же их семидесятипятилетной матери? После приезда в подмосковный городок Володя сел на стул и… умер. Прямо на работе.

Хади замер на своем стуле.

Мир перевернулся, для многих знакомых эпоха уже кончилась, а они все еще в ней. Наверно, это странно, зачем так надолго застревают на земле некоторые, да и вообще, что они еще хотят там, где им уже вроде как-то неловко и пребывать? На какой планете им жить, если они живые, да еще хотят любить, не только внуков, но и целую жизнь: науку, книги, свои вопросы к политике, а также друг к другу?

Гость опять уставился в стол и не поднимал глаз. Походил по комнате, погладил свою седую голову обеими руками, как это делал прежде, подошел к зеркалу.

– Красив, красив еще, – усмехнулась Анна и добавила с юмором: – Но почему-то думаешь, что старела за это время только я.

Хади смущенно и как-то искоса глянул на нее.

– Угадала? Тебе хотелось встретить меня такой, какой я была, когда ты впервые меня увидел, а нынче вроде как разочарован. Мужчина – царь природы, он же, как сфинкс, никогда не меняется, не так ли?

Изумлению на лице гостя не было предела. Он погладил обеими руками свою поседевшую шапочку волос и удивленно спросил:

– Как ты догадалась?

– Я же тебя знаю, возможно, лучше, чем даже себя. Я с тобою всю жизнь разговариваю…

– И ты со мною?..

В этот момент Хади перешагнул время. Он вновь шагнул в ее судьбу, будто с горы Монблан через Эверест, через континенты и моря, через годы, вроде как через горы. Он поднялся со стула, схватил Анну, крепко обнял.

– Ты для меня все такая же!

– Да, я нынче не Софи Лорен, – как бы жалуясь, проговорила женщина.

– Ты лучше Софи Лорен, – ответил он. – Ты меня столько лет ждала!

И после этих слов он взгляда своего не отвел от нее – ни влево, ни вправо.

Вот ведь диво! Всю жизнь они искали друг друга, но встретились лишь тогда, когда и жизни у обоих уже почти не осталось. И даже мира, который когда-то много лет назад позволил им, людям с разных континентов, встретиться, уже не было. Когда-то Хади не покинул свой прайд, не поступил вопреки воле родственников, за длинную жизнь они почти не жили вместе, но что изменилось в их отношении друг к другу из-за этого? Как им быть нынче, когда за окном иной пласт цивилизации, хотя многочисленный арабский род у него прежний, и отношение у мужчины к нему такое же, коль целый час уже то и дело кто-то звонит по-сотовому?

– Дети беспокоятся, не потерялся ли я, добрался ли без приключений?

– Думаю, что это жена, – оборвала его Анна, не желая больше давать ему возможности говорить неправду даже во имя их обоих.

– Она не может звонить.

– Почему?

– Умерла.

– Что случилось?

– Сахарный диабет. Он истерзал ее всю. Отнялись ноги. Я не мог ее оставить. Ты знаешь, что такое наши войны? В Африке теперь, где нефть, там и война. И на юге, и на западе. Люди отовсюду шли потоками. Потом рекой. Много сирот. Даже семилетние, чтобы выжить, становились солдатами в бандах. Женщины и девочки нигде не могли упрятаться от насилия. Да и какая охрана в палаточных городах в жару, в песчаную бурю и в мусонные дожди? И такое почти тридцать лет. Я обязан был каждый день спасать семью. Кому, кроме меня, нужны были мои дети?

И только сейчас, будто молнией озарило, увидела Анна, как жил Хади эти годы: ее любил, а другую женщину не мог оставить. Вот и летал в Москву в поисках любимой, и какие же муки терпел, когда не мог найти ее, а когда нашел-таки много лет назад, натолкнулся тогда вдруг на ее резкое, как молния, непонимание.

– Выходит, что у тебя фактически и личной жизни не было?

Хади промолчал и вымолвил другое:

– Когда-то я не сказал тебе сразу о том, что женат, и сломал тебе этим жизнь. Прости. Я не хотел тебя терять.

– Я когда-то сказала неправду, что жив наш малыш. Я тоже не хотела тебя терять. Совсем. И мне так какое-то время легче было. И ты меня прости, – произнесла с болью в голосе Анна.

Совместны ли их отношения нынче, когда за окном все иное? Что им теперь оставлено? Каждая ли любовь имеет право на жизнь? Да и к чему опять спешно хватать за горло прежние проблемы? Может, в эту минуту просто выйти из дома, в светлый и солнечный день. Где свежий ветерок, цветут у подъездов мальвы и спят под кленовыми кронами малыши в колясках.

У входа в метро чернокожий юноша раздавал рекламные, на плохонькой бумаге, листочки, приглашающие прохожих посетить парикмахерскую. Видимо, нужда выгнала студента на улицу заработать кусок хлеба хотя бы таким незатейливым способом.

– Какое счастье, что мы были избавлены от такого, – вдруг понял Хади неоценимость и уникальность советской эпохи, в которой они когда-то учились в Москве, и проговорил с радостью. – Нашей стипендии хватало на все… Мы не видели нищих на улицах. И не думали, где найти деньги, чтобы пойти к врачу. Мы были счастливыми, только не понимали этого! – добавил он, оценив таким образом тот период жизни, который был связан с Анной. Но тут же заметил и другое:

– Это не очень понятно, совсем не понятно, почему исчез Советский Союз? Вдруг раз… и нет… Кто бы мне это объяснил?

Кто бы объяснил… Над этим задумывались многие. Честные и порядочные люди, которые не поменяли мгновенно, как в цирке, свою физиономию и сущность.

У Тушинского рынка на ступеньках перехода стоял еще один чернокожий юноша с каким-то совершенно отсутствующим, понурым лицом и продавал духи.

– Из Колумбии.

Вечером по каналу РБК передали, что повстанцы Колумбии решили помириться с правительством. Значит, и в этом регионе – война, и тут не жалеют людей, только ни по российскому телевидению, ни в московских газетах об этом не очень-то рассказывают. Видимо, не хотят, чтобы люди поняли: пожар этот кем-то специально раздувается по всему миру, в каждом его секторе, на любом материке и в каждом государстве. Кто переводит весь мир в состояние хаоса? Кому нужно, чтобы везде было много огня, междоусобиц и распрей? Жило ли когда-нибудь человечество спокойно? Изменилось ли оно хоть в чем-то, положим, с той эпохи, когда русский тверской купец Афанасий Никитин, желая заработать и отдать долги землякам, совершил путешествие в Индию?

«В год 6983 (1475)… В том же году получил записи Афанасия, купца тверского, был он в Индии четыре года…».

По дороге, помнится, купца обобрали до нитки, как это нынче делают с мигрантами, а потом, подобно таджикскому гастарбайтеру, оставили его настолько нищим, что он, тяжело больной, с трудом добрался до дома, но перед смертью успел записать удивительнейшие воспоминания «Хождение за три моря».

Анна достала с полки тоненькую книжку.

«Господи, боже мой! – писал купец пятьсот лет назад. – На тебя уповал, спаси меня, господи! – жаловался бумаге незадачливый русский путешественник. – Пути не знаю – куда идти мне из Индостана: на Ормуз пойти – из Ормуза на Хорасан пути нет, и на Чаготай пути нет, ни в Багдад пути нет, ни на Бахрейн пути нет, ни на Йезд пути нет, ни в Аравию пути нет. Повсюду усобица князей поубивала. Мирзу Джеханшаха убил Узун Хасан-бек, а султана Абу-Саида отравили. …Мелик-ат-туджар взял два города индийских, что разбойничали на Индийском море. Семь князей захватил да казну их взял: вьюк яхонтов, вьюк алмазов да рубинов, да дорогих товаров сто вьюков, а иных товаров его рать без числа взяла. Под городом он стоял два года, и рати с ним было двести тысяч, да сто слонов, да триста верблюдов. …Низам аль-мульк, Мелик-хан да Фахтуллва-хан взяли три города больших. А своей рати с ним было сто тысяч да пятьдесят слонов. И захватили они яхонтов без числа, да драгоценных камней великое множество…».

«А со мною нет ничего, никоея книги; а книги есмя взяли с собою с Руси, ино коли мя пограбили, ини и их взяли… олло худо, олло акъ, олло… худосень»…

Избавились ли нынешние нувориши мировой экономики от принципа захватить «яхонтов без числа да драгоценных камней великое множество» у других, пусть нынче в виде нефти и газа?

Неужели алчность, эта неистребимая пакость, по сей день незримо, даже на подсознательном уровне, по-прежнему руководит человечеством, толкая его на войны, захваты и лютые безрассудства?

– Странно как-то нынче живут люди, – проговорил Хади и рассказал о своем друге, пакистанце, который работал в госпитале, жил в Лондоне. Жена его трудилась в Берлине. Дочь – в Канаде. Сын – в Америке.

– Правда, Кадыр каждые две недели ездит к жене.

– Какой-то сиротский, гостевой брак, – заметила Анна. – Брак в виртуальном пространстве.

– Сейчас многие так живут: без общего дома, без своей страны. Без одного на всех обеденного стола. Где работа, там и живут. Спрашиваю его, почему ты не хочешь вернуться домой? Кривится, мол, там все нестабильно. Нищета… И религия… за горло хватает всех, тащит в пятнадцатый век.

Выходит, и впрямь мало что изменилось в Пакистане (а это оторванный англичанами от Индии кусок территории) с того времени, когда там побывал наш Афанасий Никитин, о чем аж в 1475 – 1476 годах он писал:

«И тут индийская страна, и простые люди ходят нагие, а голова не покрыта, а груди голы… Из простого народа мужчины и женщины все нагие да все черные. … У тамошнего князя – фата на голове, а другая на бедрах, а у бояр тамошних – фата через плечо, а другая на бедрах…

…Ездит же хан Асад на людях. А слонов у него много, и коней у него много добрых, и воинов, хорасанцев, у него много».

Вернемся же ко дню нынешнему: коль граждане Пакистана разбегаются по всему миру, кто в Канаду, кто в Берлин, значит, и нынешний хан Асад ездит на людях основательно.

А вот что о собственных грабежах через пятьдесят лет после путешествия Афанасия Никитина в Индию написал славный сын Востока Захир-ад-дин Бабур уже в своей исповеди «Бабур-намэ» в 1526 – 1527 годах…

«В пору между двумя молитвами пламя битвы так сильно разгорелось, что факелы знамен вознеслись выше небес. Правое и левое крыло войск ислама прижало левое и правое крыло злополучных нечестивцев к их центру и оттеснило их в одно место».

Из этого отрывка видно, сколько же дури и наглости было у древних андижанцев и бухарцев, которые пришли в чужую землю с войском и назвали ее жителей нечестивцами!

«Когда признаки победы славных бойцов за веру и возвышения исламского знамени начали становиться явными, проклятые нечестивцы и злодеи, лишенные веры, некоторое время пребывали в смятении, не зная, что им делать; наконец, они исторгли сердце свое из груди и бросились на правый и левый край нашего центра. На левом краю их натиск был сильнее, и они подошли к нам близко, но наши доблестные бойцы, видя перед собой плоды небесной награды, посадили саженцы стрел в землю груди каждого из врагов и сделали нечестивых столь же черными, как их судьба».

Это точно! Лишь видя перед собой «плоды небесной победы», то есть чужие стада, драгоценности в беззащитных домах, тысячи будущих рабов, можно было столь безжалостно всаживать кучи стрел в грудь «каждого из врагов», а по нашим понятиям, в защитников своей родины, своих жилищ и детей. Но циничные завоеватели из Средней Азии, попросту флибустьеры тех времен, ищущие в Индии возможность усесться на шею другого народа, этой разницы не ощущали и свое гнусное поведение называли борьбой якобы за исламскую веру.

«В это время ветерок победы и одоления повеял над лугом счастья наших благих заместителей и донес до них благую весть: «Поистине, даровали мы тебе победу явную». …Ложноверующие индусы, поняв, что их положение трудное, рассыпались, «как шерсть расчесанная», и разлетелись, словно рассеявшиеся мотыльки. Немало убитых пало на поле битвы, многие, отчаявшись в жизни, ушли в пустыню скитаний и стали снедью для ворон и коршунов. Из трупов убитых сложили холмы, из голов их воздвигли минареты».