Текст книги "Как живется вам без СССР?"

Как защита от комаров, у входа медленно дымится в ведерке мох, и тонкая струйка вьется вокруг яранги.

Жена хозяина – Воттани Худи – с удовольствием общается с Анной, разжигая крошечными стружками печурку в жилище.

– В совхозе у нас ой как много оленей, – рассказывает она. – Но их прежде было больше.

– Что случилось?

Хозяйка недовольно качает головой.

– В тундру газовики, нефтяники пришли. Трубы кладут. Нефть горячая, зимой трубы рвет, земля под ними расползается.

Она подала на стол селедку, только вчера выловленную в реке и за сутки превратившуюся во вкуснейшую малосолку, уху из стерляди.

– В ноябре к нам прилетай, – предложила Воттани Анне. – В ноябре у нас забой, увидишь, какой у нас олень.

Гостья поежилась, представив, как при этом замерзнет.

– Какой замерзнешь? – поняла ее жена Худи. – У нас в ноябре погода ясная, мороз трещит, звезды сверкают, сыплют так, хоть колючки собирай.

– А буран…

– Что буран? Тогда рой снег глубже, ложись на шкуру оленя. Через три дня погода будет ясная.

– Три дня в снегу? – охнула Анна.

– Бывает и семь. Однако у нас никто не замерз. Одежда из оленя хорошая, еда из оленя хорошая. Чего еще надо? У нас Валя вон как живет! Она сама оленей вместе с нами кослала.

Услышав шаги на тропе, Вотанни выглянула из чума и с радостью произнесла:

– Вон сама Валя идет.

На пороге уже стояла высокая кареглазая русская женщина.

– Где наша самая маленькая? – спросила она. – Я Насте букварь принесла.

Хозяйка подала тайком Анне знак, мол, видишь, какая наша гостья статная, в кино бы ее снимать.

В чум вбежала семилетняя девочка, бросилась гостье на шею и горячо обняла ее.

– Пойдешь нынче, Настюша, в первый класс? Или я прилечу в тундру, а ты к речке убежишь и за кочку упрячешься?

Настя замотала головой, мол, ни в коем случае… Старшая, Майяне, погладила ее по голове, прижала к себе.

– Валя-директор очень уважает ненцев, вот и не уезжает с Ямала, – шепнула в это время хозяйка чума Анне, потом громче произнесла: – Девушка к нам приехала из Москвы, хочет знать, как мы тут живем?

Откинув косы за плечи, Валя ответила:

– Я тоже в тундре семь лет оленей кослала. И не где-нибудь, а на Харасавее. Там суп вскипятить нечем, воду для чая из снега не кипятили, а лишь подогревали. Не пропала же я.

Биография у Валентины Александровны еще та: выросла она в многодетной семье. Отец погиб на фронте. После войны жилось голодно. Где учиться после семилетки? Узнала, что в Салехарде есть зооветеринарный техникум, в котором дают общежитие, да еще кормят. Где взять деньги на дорогу? В Новокузнецке проникла тайком в трюм парохода, несколько дней голодной сидела на куче угля и «зайцем» добралась до Салехарда. Окончив техникум, получила распределение в совхоз. Когда ненцы увидели этого молодого специалиста, то испугались: тоненькая, унесет же ветром в сугроб. Какой из нее ветврач, самой еще пилюли для роста нужны!

– Наши отцы тогда решили, пусть будет в совхозе еще один ребенок, – рассмеялась Воттани Худи. – А Валя, о-ой!.. Сразу взяла чум и одна-одинешенька… на Харасавей… Девчонка… семнадцати лет! Это даже для коренного ненца – гнилое место. После этого… по секрету тебе скажу, это даже Валя еще не знает…

– Чего я в совхозе еще не знаю?

– Не знаешь! – подбоченилась хозяйка чума. – Наши отцы мечтали взять тебя в свои невестки. Чтоб дети красивыми были. Мой будущий тесть хотел моего Худи за тебя отдать… Поняла? Ты это знаешь? Я как переживала…

Валя охнула, схватилась за сердце, рассмеялась.

– И ты, Воттани, мучалась? Зачем?

– Ну… – потупилась хозяйка чума.

– Чем же закончилось это соперничество? – поинтересовалась Анна.

К счастью, все для двух девушек решилось благополучно. Вскоре в тундру приехал молодой зоотехник родом из Вологды, изумился, что в оленеводах – хрупкая русская девушка. Вскоре у них сложилась семья.

– Где сейчас ваш муж? – спросила невзначай журналистка у Вали-директора.

В ответ гостья дрогнула, опустила глаза, чувствуется, что она очень расстроена.

– Погиб в тундре, – пришла на помощь своему директору хозяйка чума. – Он три дня на оленях скакал, домой торопился. В сильный мороз. У нас так нельзя. Вот он на морозе легкие и сжег. Ему стало совсем плохо, и недалеко от поселка вся упряжка под лед ушла. Он ею уже не управлял. Пять оленей утонули и он.

Дети у Валентины Александровны в ту пору были совсем маленькими: Алешке семь лет, Верочке год.

– После смерти мужа меня директором совхоза вместо него и назначили.

Валентина рассказывает, как ей в то время пришлось тяжко: надо лететь на острова, на стоянки оленеводов, а детей своих крошечных она у Воттани Худи в чуме оставляла. И ребятишки росли как настоящие тундровики: выучили ненецкий язык, обычаи, овладели всеми навыками оленеводов. Сейчас сын ее уже учится в Тимирязевской академии на зоотехника.

– Жизнь у нас очень изменилась, да, Валя?

Директор кивком головы подтверждает, что, да, так. Раньше она отправляла оленеводов на полгода в тундру и не знала, кто из них вернется живым, а теперь у каждого рация, случись что, вертолет тут же над чумом летает.

– А наши мужчины трусливые, – сплетничает хозяйка, – только горло заболит, они уже вызывают по рации вертолет. Очень мнительные. Не умеют болеть. Это только нам дано, женщинам…

Недавно в поселок прилетала из Москвы актриса Валентина Владимировна Телегина, игравшая в фильмах деревенских женщин. Воттани просила артистку показать на экранах жизнь оленеводов в условиях совсем крайнего Севера. Ненцы тогда на выступление Телегиной со всей тундры съехались.

– А какие у нас капризные дети. Больше, чем в городе!

Валентина кивком головы подтверждает и это.

Да, дети тундровиков учатся в школе-интернате в Салехарде, в конце августа их на вертолете собирают по всей тундре.

– Жалко маленьких, – добавляет Воттани, – как увидят вертолет, в тундру бегут и с оленятами в обнимку плачут, не хотят от мамки отрываться. Сидим, уговариваем. По два дня уговариваем.

– А вертолет в это время ждет, – поведывает о своих заботах директор. – Эксплуатация его обходится совхозу очень дорого.

– Но все равно ждем, пока шестилетний нулевишка вытрет слезы и сам шагнет к вертолету… – прихлебывая из чашки горячую уху, рассказывает хозяйка.

Валя начинает говорить с Воттани по-ненецки, дочка же хозяйки Майяне переводит их диалог:

– Спрашивает, сколько стоит собака, чтоб оленей загонять? Мама отвечает, что за такую собаку надо оленя отдать. Кормить ее мясом нельзя, от оленины она слабеет. Давать ей нужно только озерную рыбу. Такая собака – оленевод лучше человека. Она только на Севере живет, настоящий охотник. Мы такой даже лосось кидаем.

У Анны даже слюнки потекли от зависти к подобному рациону:

– Эх, елки-дрова, хорошо ваши псы устроились, – пошутила она.

– А где глава дома? – оглянувшись, спрашивает вдруг Валя.

– Убежал, – подмигивает ей хозяйка, – тебя боится. План по отелу не выполнил. Лето, видишь, жаркое: мошкары много, мошка забивается в ноздри оленю. Матка очень страдает.

Майяне обняла Валентину, та прижала к себе крепко девочку, повернулась к Анне и посетовала:

– Это же надо! Дети не боятся, все время льнут, а мужики как волки на свой хвост оглядываются и все время убегают от меня.

– Чего обижаешься? С мужчинами у тебя другое, – объясняет Воттани. – Ты же с них спрашиваешь… Да еще за пьянку наказываешь.

У входа чум еще медленно дымился подожженный в ведерке мох, хвостик от которого иногда заползал под полог.

– Полночь уже, вот засиделись!

Валентина глядит на солнце, потом на часы, спохватывается. И хотя за пологом еще серый день, ночь уже, оказывается, в самом разгаре.

За чумом – половодье ромашек, больших, ослепительно белых, пышных, которые как ни в чем не бывало растут неподалеку от Ледовитого океана. Только лютики еще вперемешку с ягелем качаются тут на едва оттаявшей летом почве. Васильки, колокольчики остались в тепле, в неге, так и не решившись шагнуть ближе к холодному побережью.

– Беда у нас в тундре, – жалуется Валентина Александровна. – Нефтяники привезли с собою вездеходы. На Ямале найдены месторождения, техники много прибыло, после вездехода же не растет ягель. Трава есть. Но олень траву не ест. От нее он слабеет и со временем погибает. Напиши, – просит она Анну, – как спасти нашу жизнь в тундре, как сохранить оленеводу работу?

Валентина Александровна загляделась на торчащий посреди Обской Губы островок.

– Я ведь тоже два раза в тундре тонула, два раза лодку выбрасывало на мель. Последний раз – вон на этот островок. Вроде недалеко, я их вижу, а они меня – нет. Три дня на ногах стояла, на мокрый мох ведь не присядешь.

Около дома качается крошечная ольха, такая же, как и ее хозяйка, отважная обитательница Севера. Подвязав деревце к колышкам, директор совхоза спрашивает:

– Завтра еще будете? У нас конкурс на лучший чум. Самую чистоплотную хозяйку ждет дорогой чайный сервиз.

В квартире женщина включила телевизор, внимательно выслушала, что происходит в Испании и Вьетнаме, замечталась, глядя на кадры, снятые в Гвинее-Бисау, намекнула, что вот бы и туда попасть, поглядеть.

– Какая у вас хорошая работа, – позавидовала она вдруг Анне, – осмотр целого земного шара, размышления… Вот и поразмышляйте, каково нынче быть директором совхоза? – неожиданно перевела Валентина Александровна разговор на местные темы. – Прежде мною, бывало, как спичечным коробком не потрясешь, а теперь не знаю, как разговаривать с нефтяниками. У них план, но и у меня план… За моей спиной люди, которые нигде больше не найдут себе места в жизни, – добавила она печально. – Лэми Худи виноват ли в том, что не выполнил план? Задай цивилизации вопрос: почему прогресс убивает кормильца? Нам очень нужны машины на воздушной подушке. Пусть скорее пустят их в производство.

Когда через два дня к поселку подлетел «Омик», провожали Анну трое: Воттани, Майяне и директор совхоза. Не забыл попрощаться и Лэми Худи. Прячась за сараями, видно, так и не выполнил план, хотя зря побаивался Валентины, он долго еще махал кепкой.

– Какая замечательная женщина! – сказали в редакции Анне о Вахниной. – Она никогда не уйдет с головою под лед. Вот это характер! Это то, что нам надо!

После публикации в центральной печати очерка о Заполярье и переезда в Москву на столе Анны забился в торопливом перезвоне телефон.

– Мне бы эту журналистку к телефону, – произнес в трубке голос с акцентом. – Алло, вы меня слышите? Это Анна? Хорошо, что это ты… Угадай, кто звонит? Да Рахман, твой коллега. Арабский коллега! Помнишь? Читаю утром газету, вижу твою статью. Вот и нашел тебя.

– Ты каким образом в Москве?

И в памяти, как из глубокой лощины туман, начали всплывать бывшие встречи, знакомства…

– Как поживает физик Мухаммед? – спросила Анна, как только они с Рахманом оказались в буфете.

– Неплохо.

Вернувшись в Хартум, Мухаммед сразу же стал ректором университета на юге и не давал уже работу тем, кто учился в Советском Союзе, особенно клял выпускников МГУ, утверждая на всех конференциях, что в советских вузах дают слабые знания, совсем не то, что в Англии и Америке. То есть сразу отсек, мгновенно перестал узнавать то, что опять ему уже не могло пригодиться, но в любви к чему еще недавно клялся на страницах собственной книги.

– Так быстро?

– Ты хотела медленно? В МГУ у Мухаммеда была лучшая комната. В нашей стране президент дал ему дворец, высшую в науке должность…

– Как поживает философ Фарук? – вспомнила Анна еще одного знакомого.

– Нелегко.

Фарук сидел вместе с Махджубом в тюрьме, мучительно пережил его гибель, вынес пытки, допросы, схватил язву желудка.

– Мы его все уважаем, он человек идеи. Ни дворцов, ни счетов у него в западных банках… Он за то, чтоб каждый человек, уж если пришел в мир, не жил в нищете. Но когда Фарук вернулся домой, ему стало по-настоящему плохо.

– Тяжело заболел?

– Нет, иное… Жена, если ты помнишь красавицу Фатхию с медицинского, ему здорово изменяла.

– Значит, нашла чем заняться, пока муж в тюрьме?

Для своей темнокожей жены Фарук тоже оказался лишь осенним сезонным листком, им тоже поигрались и бросили. Так же, как он поступил когда-то с русской девушкой Раей.

До чего же больно Анне за этого красивого парня с большими, как у газели, глазами. Когда-то он смело, не задумываясь, шагнул от румянощекой веселой, любящей его Раисы к женщине своей национальности, будучи твердо уверенным, что Фатхия в трудную минуту будет ему крепкой опорой. Но дорого обошелся Фаруку этот шовинизм в любви! Вот уж право, как верна присказка: если мужчине предложить розу и капусту, он непременно выберет овощ. Да еще гнилой. Хотя с виду очень привлекательный.

– В общем, сам надел себе чулок на голову. Раю вспоминает?

– Еще бы… Прямо так и говорит, что это ему кара за Раю.

За окном город, огромный, как планета. И вообще все человечество – один огромный город. Ничего в нем не скроешь, ничего не спрячешь, рано или поздно истина докапывается до каждого.

– Что делает поэт Осман?

– Еще один артист…

– Как так?

– К деньгам очень спешит!

– Наверно, их любят все, но не каждый готов потерять из-за них совесть. О чем он пишет?

Рахман схватился за голову, но спросил лукаво:

– Ты когда, Анна, выходишь за город, встречаешь в поле ангела?

– Нет. Почему-то…

Осман по-прежнему печатается, много пишет, но о чем? «Некий Мухаммед из Омдурмана, который неделю назад ушел в пустыню за отарой, встретил в песках спускающегося с неба ангела, который просил передать людям, чтобы они ни в коем случае не отказывались от шариата».

Анна хохочет на весь буфет! Услышать такое в век космических кораблей, пятого поколения роботов, в век конструирования генов.

– За такие произведения у нас хорошо платят, – объяснил Рахман.

– Значит, теперь это бывший поэт… Значит, и этого не досчитался бы потом Махджуб…

– Да, Осману ничего не скажешь в лицо. Пропеллер вместо него.

Жизнь и впрямь для каждого – буря. И какие нужны крючья в душе, чтобы удержаться, не повалиться в тайфун? Сколько людей уже к середине жизни напоминают флаги, в которые больше не дуют ветры, ни зюйд-вест, ни слабый морской, островной или горный, короче, похожи такие жизни – на ветошь.

– Халим по-прежнему проповедует шариат?

– Молчит. Мы его заткнули.

– Каким образом? Прямо кляп и все?

– Хуже.

На лекцию, на которой Халим соловьем заливался о пользе шариата, ему задали вопрос: не жестоко ли это – рубить руку за воровство, даже если голодный украл лишь буханку хлеба?

Халим, не моргнув глазом, ответил, что только так можно пресечь кражи. После этого на трибуну потянулась вереница увечных людей, кто с отрубленной левой, кто на одной ноге, а то и без двух рук. С серой кожей на лицах, изможденные, больные.

– Погляди им в глаза, брат Халим! Не стыдно? Погляди внимательно. Что ты поддерживаешь? Надо ликвидировать безработицу. Строить заводы, фабрики, школы, больницы, а не закупать танки… Ты в Советском Союзе видел хоть одного безработного или бездомного? К социализму надо идти, а ты куда нас тащишь? В тысяча… пятисотый год хиджры?

После такой демонстрации увечных как ветром выдуло из аудитории мусульманских братьев. Сжавшись, Халим тоже убежал. Больше в Хартуме его не видели.

– Признаюсь в грехе, – посмеиваясь, рассказывал Рахман. – Этот позор мы ему, коммунисты, устроили! Теперь он на севере страны торгует зубными щетками.

– Ты как живешь?

Наверно, труднее всего рассказывать о себе. Репортажи, которые Анна много лет назад читала на страницах газеты «Правда», оказывается, писал Рахман. Прямо из тюрьмы. Даже тюремные надсмотрщики помогали ему передавать их на волю.

В то время как парашютисты Садата косили восставших, Рахман охранял здание редакции. Когда коммунистам и тут пришлось отступить, он кинулся в дом к брату, миллионеру.

– Убирайся вон! – завопил испуганно Омар, – из-за тебя погибнет моя семья.

Жена миллионера, очаровательная Асьма, предложила робко:

– Господин, – робко произнесла она шепотом. – Давайте поможем ему. Спрячем в подвале, а ночью отвезем в деревню.

Ударившись головой об стенку, женщина замолчала, прикрыла окровавленное лицо платком.

– Как ты смеешь обижать Асьму? – бросился с кулаками на брата Рахман.

– Как ты посмел придти к нам! – услышал он в ответ.

Через мгновение миллионер вытолкал нуждающегося в защите брата за калитку, у которой уже дежурил военный патруль.

По ошибке, в спешке, Рахман ткнул ногами в сандалии Омара, после чего тот долго боялся, что по этой обувке нащупают его связь с компартией. Мало того, пользуясь тем, что Лена, жена Рахмана, пряталась в это время с детьми в деревне, он продал дом, который покойный отец завещал Рахману, старенький в нем холодильник и даже детскую колыбель.

Рахмана пожалели другие. В тюрьму его товарищи писали: за жену и детей не волнуйся, они живы, здоровы, надежно спрятаны, береги свои силы.

На волю Рахман передавал известия не столь утешительные. Его репортажи из тюремной кротовины о казни Махджуба и офицеров вызывали такую щемящую боль, хоть в душу себе не гляди, будто и она виновата в том, что вот еще крепки руки, здоровы ноги, однако, уже не изменить ситуацию и никоим образом не вернуть к жизни дорогого многим человека.

– Махджубу поставили памятник?

– Какая ты наивная, коллега! До сих пор неизвестно, где он похоронен. Это лишь в Советском Союзе таких людей хоронят с почетом. Во всем мире за лидерами компартий гоняются целые зондеркоманды убийц.

Рахман хлопнул себя по карманам в поисках сигарет, надолго умолк, глядя на окно, столы, посетителей буфета. Какая-то молоденькая секретарша, не допив кофе, не доев яблоко, спешно побежала на другой этаж.

– Какое безобразие, – привлек внимание Анны к недоеденному яблоку арабский журналист. – У нас таких огрызков не увидишь. Наши дети яблоко доедают до конца. У нас же голод…

На соседнем столе валялись ломти белого хлеба. Кто-то лишь попробовал борщ и оставил его почти целиком в тарелке. Вечером сытые образованные люди спокойно едут в троллейбусе домой, читают газеты, глядят фильмы на экране телевидения. У каждого жилье и работа. Но они охотно жалуются друг другу на то, как им плохо живется, в магазинах нет… красной рыбы, икры… Лишь деликатесов.

– Благодарите за это социализм… Нигде в мире нет столько нормально встроенных в жизнь людей.

– Неужели у вас так плохо? – ужаснулась Анна. – Тогда как живется жене Махджуба, сколько у нее детей? В мусульманской стране, с ее предрассудками, без мужа? Работает ли она?

– Два сына у нее. Медсестрой работает. Но зарплата крошечная. Конечно, ей помогают.

Журналист вроде бы тут же переключился на другую тему.

– Помнишь Аида?

Как забыть человека, который на горной тропе поздоровался с медведем сразу на трех мировых языках?

– Он и сейчас не испугался хищников. На этот раз собственных.

Любознательный геолог после возвращения домой сутками изучал в архивах старые чертежи, легенды, древние рукописи. Сопоставил, сообразил…

– И нашел!

– Что?

– Заброшенные шахты, в которых в древности добывали золото. Разработал, теперь имеет дело в нескольких странах. Аид очень богатый человек.

– Изменился? – поинтересовалась Анна. – Его связывает с Россией только «Российская водка»?

– Ни в коем случае, – сразу же отмел подозрения коллеги Рахман. – Он помогал нам, особенно в трудные годы.

Журналист взглядывает на собеседницу, не принести ли еще кофе, она кивает головой, мол, да, принести, и когда чашки опять на столе, разговор продолжается, но уже не на столь радостной ноте.

– Знаешь, у меня в доме большое несчастье: Селим погиб, – трагическим шепотом сообщил Рахман.

– Тот мальчик, который вас когда-то с Леной соединил?

Жизнь, как всегда по привычке возведя курок, почему-то любит стрелять в невинных.

– Как это случилось? Буря виновата, коряга, овраг?

До чего же иногда беспечны люди! В жаркий день, когда невыносимая духота заливала, казалось бы, весь мир, жена Рахмана (ради счастья которой он когда-то подпольно пересек три границы) с дочкой на руках во дворе оживленно болтала с соседкой. Катя дернула маму за плечо, но та на девочку не обратила внимания. Малышка неожиданно заплакала, показала пальцем куда-то за спину, в другой угол двора. Лена, тряхнув ее и шлепнув по попке, продолжала обсуждать городские новости. А когда оглянулась… Маленький Селим, у которого от жары закружилась голова, упал в бассейн и уже захлебнулся. Мать была неподалеку, но вовремя не помогла ему.

– Выражаю соболезнование! – проговорила печально Анна, сожалея о том, что ушел мальчик, который, будто на параде планет, выстроил в Галактике жизнь едва не потерявших было друг друга мужчины и женщины.

– В том горе каждый из нас ушел в себя. Мы едва тогда не расстались.

После беды, Анна знала по себе, ни с кем не хочется говорить. Уткнуться бы в угол и долго глядеть в одну точку. Выйти из такого пике, из состояния вечно падающего планера, трудно. Нужно время. Немалое.

Но глаза Рахмана вдруг засияли.

– Теперь у нас еще двойня. Мальчик и девочка!

– Вот это да, поздравляю!

Странно как устроена жизнь: кластер беды иногда так близко рядом с кластером радости.

– Каким образом ты в Москве?

Рахман потянулся, с удовольствием сообщил:

– Я в своей стране работаю теперь от АПН – для вашей печати освещаю события в Африке и арабском мире.

Судьба долгое время тащила Рахмана по камням и вдруг вытолкнула в необозримые пространства бытия, когда пиши о целом континенте, ничего не будет упущено, все будет опубликовано. И материальной нужды в семье вроде бы уже нет.

– Мне это нравится тоже. Сотрудникам АПН из других стран раз в год положен бесплатный билет на самолете в Советский Союз вместе с членами семьи. Вот мы и прилетели. В Москве теперь вместе.

– Надолго?

– Я недели на две. Лена пока останется.

Крепкий сильный человек… Он столько претерпел из-за того, что остался верен идеям своей юности, не отвернулся от страны, которая в трудную минуту не очень-то помогла своим темнокожим единомышленникам. Он по-прежнему тянулся к России, надеясь, что его вторая родина всегда будет гуманной, любящей, будет двигать цивилизацию и по пути технического прогресса, и по пути лучших в мире человеческих отношений… Очень радовалась в этот момент Анна, что однокурсник вновь поднялся, что у него и у его детей опять светлый период в жизни.

– Как я люблю Москву, – проговорил коллега, засовывая сигареты в карман. – Город, который строит социализм, мой город. Мне здесь хорошо.

– Какая у вас обстановка?

– Братья-мусульмане набирают силу.

– Может, не стоит драматизировать такой поворот?

Рахман удивленно уставился на Анну.

– И это говоришь ты, женщина? Пожила б ты у нас…

Автобусы в стране на многих маршрутах между селениями ходят один раз в день. Всем надо на работу или на рынок. Кто-то идет пешком, кто-то голосует на дороге. Мужчину всегда подхватят, а вот женщину… Если и помогут, но так, чтобы не видели другие.

– Почему?

– Если чужую женщину заметят в машине, водителя и его пассажирку могут судить. По законам шариата. За прелюбодейство. Не каждый мужчина решится на такие осложнения в своей жизни. Потому машины чаще всего проходят мимо. У нас в стране триста народностей и племен. Другим как жить по чужим для них мусульманским законам? Как выстраивать государственные и человеческие отношения с южанами? Мало того, что все постоянно дерутся из-за скота и пастбищ… Если по всей стране насаждать арабский национализм под видом мусульманской религии и культуры, будет еще хуже.

Взглянув на часы, Рахман вспомнил, что его ждут еще в одном месте, но задержался, оглядел буфет, обрадовался, увидев на подоконнике крепкий кактус, вроде как еще один гость с другого континента.

– Люблю у вас бывать, – размышлял он. – Ни одна религия тут не притесняет никого. Мне в Москве легко дышится. Мужчины и женщины говорят между собой на любые темы. Ваши люди идут в стране куда хотят, везут в автомобиле кого хотят.

В тот момент ни Рахман, ни Анна не могли еще знать, что через несколько лет его маленького сына из-за цвета кожи изобьют в детской песочнице на Крылатских холмах, да так, что ребенок с сотрясением мозга попадет в больницу и много лет будет страдать головной болью. Так что не очень-то и в России все идут куда хотят. Даже самые маленькие. Темные неведомые силы, не уловленные, не пойманные, не препарированные еще общественной мыслью в кино, в театре или в газетах, поднимали время от времени голову и в стране Анны.

– Приходи в гости к нам с Леной. Ребятишек увидишь.

Что еще добавить к разговору давно не видевшихся коллег?

– С удовольствием приду, – пообещала она и наконец-то робко спросила:

– Хади как там?

Намного строже и суше уже выглядел Рахман.

– Сама его об этом спроси. Завтра он прилетает в Москву. На конференцию по ядерной физике. Будет в гостинице «Пекин».

Калейдоскоп чувств на лице Анны собеседник уже не видел, он быстро шел к двери.

Ночь была тяжелой. В душной комнате трудно было заснуть. Хотелось сидеть у окна и обдумывать: можно ли еще верить человеку из другой страны, как разгадать чужое лукавство, как найти человека, которому ты всегда дорога, необходима, как трава лугу, как ветка дереву? Большая ли ее вина даже перед собой в том, что в ту пору она была доверчивой студенткой и увидела только то, что сама хотела увидеть в другом человеке?

Ненадолго окунулась в дремоту Анна и вдруг заметила: из-за деревьев в каком-то дремучем лесу, из-за сосны выплыла худенькая, с очень тонкими руками женщина, закутанная в белое арабское одеяние. Минуту скользила по крапиве, желтым головкам золототысячника, легко ступила на дикие фиалки. Потом оказалась в квартире Анны, у постели которой замерла, наклонилась и шепотом произнесла:

– Пожалуйста, не отнимай моего мужа. Я очень больна…

От легкого шевеления занавески женщина исчезла во мгле, ушла за дерево, но выглянула все же из-за него, почему-то с улыбкой подняла руку на прощанье, и провалилась в овраг, доверху наполненный туманом, который надвинулся и на спящую Анну.

Сколько раз огромные стрелки пробежали по золотому циферблату на Спасской башне, прежде чем они увиделись вновь? Когда-то казалось, что разлука будет длиться год, максимум два, но сейчас уже не знаешь, радоваться ли встрече, печалиться, или просто задуматься и понять, почему она, эта жизнь, повязала их какими-то неведомыми и такими кондовыми законами?

– Денек вроде будет жарким, – сказала Анна, чтобы хоть как-то отвлечь его внимание от себя.

– Да, – согласился Хади и нехотя повернулся к лавочке, за которой кончалась тень. Утренние лучи гуляли по его волосам, в них она впервые увидела седину.

Вероятно, он тоже когда-то думал, что женитьба на иностранке – это авантюризм в любви. Но вот даже спустя несколько лет глядит на Анну так долго, что ей уже чуточку неловко. Дрожат его ресницы, взволнованно лицо, и отчего-то он долго не выпускает ее рук.

– Как поживаешь, мудрец из бамбуковой рощи?

В ответ он протягивает ей алые розы.

Кто-то из писателей сказал: никто не знает, когда чувства приходят, и никто не знает, когда они уходят. Никто из великих еще не определил, почему они не уходят даже тогда, когда завывают метели, ледяной сечкой режет по лицу косой мокрый снег? Отчего из-за гор, дальних морей или озер легким, едва заметным дуновением овевают они порою твою жизнь годами?

Хорошее у тебя настроение или плохое, дома ты или стоишь в той очереди, в которой «дают» книги Шукшина, они почему-то всегда в тебе. Может, потому Хади подмечает, что за годы разлуки она ни капельки не изменилась.

Она тоже задумалась: что, в конце концов, в нем хорошего? Загибает один палец, другой… Плохого и на малую горсть не находится. Крепыш, доброжелателен, открыт, ласков… Гимн этот, как и прежде, может длиться часами.

– Я все время тебя искал, писал письма, посылал телеграммы. Ты их получала?

– Ни одной.

В это время Анна не имела своего жилья и перебиралась от хозяйки к другой. Одну собственницу не устраивало, что в редакции курят и ее одежда пахнет, видите ли, сигаретным дымом. Другой не хотелось, чтобы поутру хлопала дверь, хоть влетай на третий этаж через балкон. Третья возмущалась, что стучит громко будильник, много книг, значит – много пыли, «вот когда будешь иметь свою квартиру, тогда заводи и кошек, и книги. А у тебя ничего нынче нет. У меня же – еще дача со сверхприбыльным луком!». К носу тут же летел кукиш в кулачонке влюбленного в себя мучителя. Вот и помни, каково это – не уважать частнособственнический интерес бабы Лизы?

Возвращаться к таким людям никогда не хотелось, потому и не долетали до Анны телеграммы, будь они даже из другого созвездия.

Но не все было в жизни печально. Много случалось и смешного. Однажды в редакцию поступила жалоба, мол, по какому праву журналистка написала, что урну для голосования принесли в дом старейшей жительнице села Таисии Ивановне Петровой?

– Машке Богачевой уже 87 лет, а никто не считает ее самой старой. Вы меня оскорбили, извинитесь, пожалуйста.

Извинилась Анна, куда же деваться?

В другой раз написала в зарисовке, что молодая горожанка Алена встречала мужа с фронта в голубом платье. В райком тут же полетела жалоба, что Алена была одета в тот день в белое платье с голубым по полю горошком.

Хади спросил, жива ли мама Анны, где нынче ее братья? Как поживает подруга Ольга?

– Мама здорова. С братьями все в порядке. В институт не пошли, но уже работают.

– А Ольга?

Неплохо жила Ольга. Летала с мужем в Париж, Нью-Йорк. Рассказывать дальше не хотелось. Когда Иван тяжело заболел, тут же – развод. Теперь однокурсница замужем за его начальником. И часто, как прежде, Ольга норовила разрушить отношения между другими людьми. От зависти, что ли?

– У нашей делегации сегодня траур, – сказал невесело Хади.

– В чем дело?

– Мухаммед погиб.

В университете студенты-южане устроили забастовку и потребовали, чтобы на собрания не приглашали больше братьев-мусульман, по требованию которых недавно в стране даже казнили старого уважаемого муллу лишь за искажения, с чьей-то точки зрения, толкований Корана. Но ректор братьев-мусульман приглашал по требованию правительства, которое уже полностью стояло за то, чтобы все сферы жизни, светские и научные, даже там, где жили анимисты и христиане, зависели бы от норм мусульманской морали.

На юге, однако, верили не в Коран, а в духи предков, как, положим, люди из племени Ним. Народ Нуэр разговаривал с ветром, небом, птицами. У народа Шиллук божеством считался их король. Действовала на юге и католическая церковь.

Но правительство требовало всюду внедрять мусульманство. Мухаммед, находившийся в это время в Хартуме, был разъярен, когда узнал, что в его вузе забастовка, хотел немедленно наказать студентов и решил срочно лететь к месту событий. Летчик отказывался, говорил, что в песчаную бурю не летают, хабуб есть хабуб. Но Мухаммед настоял.