Текст книги "Богини Пушкина. От «златой весны» до «поздней осени»"

В венке из мифов и легенд

Защитой от вечной бедности, граничившей с нищетой, служила Анне поэтическая слава, словно в утешение данная ей свыше. Екатерина Синицына, «поповна», бывшая воспитанница Павла Ивановича Вульфа, вспоминала: «Через несколько лет встретила я в Торжке у Львова А.П. Керн, уже пожилою женщиною. Тогда мне и сказали, что это героиня Пушкина – Татьяна[5]5
  Вернее, одной из Татьян. Ещё при жизни создателя «Евгения Онегина» были и другие «претендентки»: Наталья Фонвизина, Мария Волконская, сестры Анна и Евпраксия Вульф. Сам поэт полагал, что у Татьяны был прообраз, «милый идеал», потому-то его долго и безуспешно искали пушкинисты, утешившись тем, что найти реальный прототип героини – дело несбыточное, ведь каждая из «претенденток» – и Анна Керн не исключение – «подарила» характеру Татьяны свои живые черты.


[Закрыть].

 
…и всех выше
И нос, и плечи подымал,
Вошедший с нею генерал.
 

Эти стихи, говорили мне при этом, написаны про её мужа, Керн, который был пожилой, когда женился на ней. Анна Николаевна Вульф, по моему мнению, не подходила к Татьяне, она была уже зрелая, здоровая такая, когда я её видела».

Да и сама Анна Петровна свято веровала в «родственную» сопричастность с милой Татьяной, приводя тому знакомые поэтические доводы:

«Вот те места, в 8-й главе Онегина, которые относятся к его воспоминаниям о нашей встрече у Олениных:

 
…Но вот толпа заколебалась,
По зале шёпот пробежал,
К хозяйке дама приближалась,
За нею важный генерал».
 

Памятная для «поповны» встреча состоялась в 1878 году, – именно тогда Марковы-Виноградские поселились в Торжке. Оттуда они часто наезжали в окрестные имения к друзьям и родным: в Митино, Прямухино, Василево.

«Вчера вернулись из Митина, от суеты, от беспорядка которого бежали как угорелые, – пишет в сентябре Александр Васильевич. – Несмотря на ласки, внимание и любезности милых, добрых родных, несмотря на здоровый воздух и красоту митинского парка и леса, нам тяжела митинская суетливая, рассеянная жизнь, зависящая от прислуг, гостей и разных внешних случайностей». Несладка жизнь бедных родственников!

Анна Петровна Маркова-Виноградская(Керн) в последние годы жизни. Фотография. (Из дореволюционного издания.)

Конец 1870-х гг.

Супруги прожили вместе долгие годы, терпя нужду и бедствия, но не переставая нежно любить друг друга. А судьба продолжала наносить Анне жестокие удары, будто испытывая на христианскую кротость и стойкость. Не совладав с тяжёлой болезнью, скончался у неё на руках страдалец Александр Васильевич. Последний свой день – 28 января 1879 года – он встретил в тверском имении сестры.

Вскоре Марков-Виноградский-младший извещает двоюродного дядюшку: «Многоуважаемый Алексей Николаевич! С грустью спешу уведомить, отец мой 28 генваря умер… при страшных страданиях в доме Бакуниных в селе Прямухине. После похорон я перевез старуху мать несчастную к себе в Москву – где надеюсь её кое-как устроить у себя, и где она будет доживать свой короткий, но тяжело-грустный век! Всякое участие доставит радость бедной сироте-матери, для которой утрата отца незаменима».

В Москве, в доме на Тверской-Ямской, в бедно меблированных комнатах и предстояло былой красавице Анне прожить свои последние дни. И скончалась она в том же 1879-м, недоброй памяти году…

Анне Петровне суждено было пережить обожаемого мужа всего лишь на четыре месяца. И словно ради того, чтобы однажды майским утром, незадолго до кончины, под окном своего московского дома услышать сильный шум: шестнадцать лошадей, запряженных цугом, по четыре в ряд, с грохотом тащили огромную платформу с гранитной глыбой – пьедесталом будущего памятника Пушкину. Узнав причину необычного уличного шума, Анна Петровна облегченно вздохнула: «А, наконец-то! Ну, слава Богу, давно пора!..»

Осталась жить легенда: будто бы траурный кортеж с телом Анны Керн на своем скорбном пути встретился с бронзовым памятником Пушкину, который везли на Тверской бульвар, к Страстному монастырю.

 
Так в последний раз они повстречались,
Ничего не помня, ни о чем не печалясь.
Так метель крылом своим безрассудным
Осенила их во мгновении чудном.
Так метель обвенчала нежно и грозно
Смертный прах старухи с бессмертной бронзой,
Двух любовников страстных, отплывающих розно,
Что простились рано, а встретились поздно.
 

Явление редкостное: и после смерти Анна Керн вдохновляла поэтов, – доказательством чему «Баллада о вечном мгновении» Павла Антокольского. Поэтическое завершение земного пути.

«Теперь уже смолкли печаль и слёзы, и любящее сердце перестало уже страдать, – сетовал князь Николай Голицын в июле 1880-го. – Помянем покойную сердечным словом, как вдохновлявшую гения-поэта, как давшую ему столько “чудных мгновений”. Она много любила, и лучшие наши таланты были у ног её. Сохраним же этому “гению чистой красоты” благодарную память за пределами его земной жизни».

 
Куда ж летишь прелестный Гений…
 

Эта строчка так и осталась в черновом автографе. «Гением чистой красоты» нарек её Александр Пушкин, – она же называла поэта «гением добра».

Последний свой приют Анна Петровна обрела на погосте сельца Прутня Тверской губернии. Из-за весенней распутицы гроб с её телом не смогли довезти до сельского кладбища в Прямухине, что под Торжком, где прежде похоронили мужа.

Памятный камень на могиле Анны Керн в Прутне, близ Торжка. Фотография автора. 2003 г.

Минет без малого полтора столетия, и безвестная прежде Прутня станет местом паломничества. Как-то спонтанно сложился странный языческий ритуал: молодожены из Торжка и окрестных сёл спешат сюда, чтобы поднять бокалы с шампанским… над могилой Анны Керн. Вот они, причуды памяти далёких потомков!

Но и Анна, прежде язычница в любовных утехах, подобно раскаявшейся Марии Магдалине, снискала себе великую и добрую память. Ранее наш современник Дмитрий Алексеевич Вульф, связанный кровным родством с Анной Керн, решил облагородить место упокоения возлюбленной поэта: над её могилой распростер свои мраморные крылья скорбный ангел. Ныне того ангела нет… За чугунной цепью лишь могильный камень с выбитыми на бронзовой его «странице» бессмертными строками:

 
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты…
 

Мгновение – и вечность. Как близки эти, казалось бы, несоизмеримые понятия! «Образ промелькнувший перед нами, который мы видели и который не увидим больше никогда», – эти пушкинские строки обращены к красавице Анне.

«Прощайте! Сейчас ночь, и ваш образ встает передо мной, такой печальный и сладострастный: мне чудится, что я вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста. Прощайте – мне чудится, что я у ваших ног… – я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности. Прощайте…»

Странное пушкинское – то ли признание, то ли прощание.

Анна Керн. Биографические подробности её жизни уже не столь и важны для земной женщины, обратившейся в Музу.

Среди воспетых Пушкиным счастливиц, а значит – бессмертных, есть особая каста былых богинь: увядшие красавицы оставили свои неувядаемые воспоминания.

Не так-то много тех, кто на склоне лет решились взяться за перо. Безоговорочно: пальма первенства среди мемуаристок – за Анной Керн! «Чудотворкой» или «чудотворицей» в шутку назвал её Пушкин. Но она и сотворила настоящее чудо, оставив потомкам записки, где задолго до изобретения видео, диктофона и прочих чудес техники предстаёт живой Пушкин! Слышен его вдохновенный голос и заразительный смех, зримо его присутствие…

Не зная о том и, быть может, сама того не желая, Анна Петровна оказалась причисленной к беспокойному цеху пушкинистов. Ей, избраннице, посчастливилось созерцать диво – рождение пушкинских стихов! Обладая цепкой памятью, живым умом и зорким глазом, она не поленилась перенести те впечатления на страницы «Воспоминаний».

Как-то Александр Сергеевич зорко подметил, как непросто быть автором мемуаров: «Писать свои Mémoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать – можно; быть искренним – невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью – на том, что посторонний прочёл бы равнодушно».

Живые голоса

Анна Керн:

«Зимой 1828 года Пушкин писал Полтаву и, полный её поэтических образов и гармонических стихов, часто входил ко мне в комнату, повторяя последний, написанный им стих; так, он раз вошел, громко произнося:

 
Ударил бой, Полтавский бой!
 

Он это делал всегда, когда его занимал какой-нибудь стих, удавшийся ему, или почему-нибудь запавший ему в душу. Он, напр., в Тригорском беспрестанно повторял:

 
Обманет, не придет она!..
 

Посещая меня, он рассказывал иногда о своих беседах с друзьями и однажды, встретив у меня Дельвига с женою, передал свой разговор с Крыловым, во время которого, между прочим, был спор о том, можно ли сказать: бывывало? Кто-то заметил, что можно даже сказать бывывывало. “Очень можно, проговорил Крылов, да только этого и трезвому не выговорить!”

Рассказав это, Пушкин много шутил. Во время этих шуток ему попался под руку мой альбом – совершенный слепок с того уездной барышни альбома, который описал Пушкин в Онегине, и он стал в нем переводить французские стихи на русский язык и русские на французский.

В альбоме было написано:

 
Oh, si dans L'immortelle vie
Il existait un etre parfait,
Oh, mon aimable et douce amie,
Comme toi sans doute il est fait
etc., etc.
 

Пушкин перевел:

 
Если в жизни поднебесной
Существует дух прелестный,
То тебе подобен он;
Я скажу тебе резон:
Невозможно!
 

Под какими-то весьма плохими стихами было написано: “Ecrit dans mon exil” '7bНаписано в моем изгнании (фр.)'7d. Пушкин приписал:

 
Amour, exil[6]6
  Любовь, изгнание (фр.)


[Закрыть] —
Какая гиль!
 

Дмитрий Николаевич Барков написал одни всем известные стихи не совсем правильно, и Пушкин вместо перевода написал следующее:

 
Не смею вам стихи Баркова
Благопристойно перевесть
И даже имени такого
Не смею громко произнесть!
 

Так несколько часов было проведено среди самых живых шуток, и я никогда не забуду его игривой веселости, его детского смеха, которым оглашались в тот день мои комнаты.

В подобном расположении духа он раз пришел ко мне, и, застав меня за письмом к меньшей сестре моей в Малороссию, приписал в нем:

 
Когда помилует нас Бог,
Когда не буду я повешен,
То буду я у ваших ног,
В тени украинских черешен.
 

В этот самый день я восхищалась чтением его Цыган в Тригорском и сказала: “Вам бы следовало, однако ж, подарить мне экземпляр Цыган в воспоминание того, что вы их мне читали”. Он прислал их в тот же день, с надписью на обертке всеми буквами: Ея Превосходительству А.П. Керн от господина Пушкина, усердного ея почитателя. Трактир Демут, № 10.

Несколько дней спустя он приехал ко мне вечером и, усевшись на маленькой скамеечке (которая хранится у меня как святыня), написал на какой-то записке:

 
Я ехал к вам. Живые сны
За мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Осеребрял мой бег ретивый.
Я ехал прочь. Иные сны…
Душе влюбленной грустно было,
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло!
 
 
Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты,
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души.
 

Писавши эти строки и напевая их своим звучным голосом, он при стихе:

 
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло! —
 

заметил, смеясь: Разумеется, с левой, потому что ехал назад.

Это посещение, как и многие другие, полно было шуток и поэтических разговоров.

В это время он очень усердно ухаживал за одной особой, к которой были написаны стихи: “Город пышный, город бедный…” и “Пред ней, задумавшись, стою…” Несмотря, однако ж, на чувство, которое проглядывает в этих прелестных стихах, он никогда не говорил об ней с нежностью и однажды, рассуждая о маленьких ножках, сказал: “Вот, например, у ней вот какие маленькие ножки, да чёрт ли в них?” В другой раз, разговаривая со мною, он сказал: “Сегодня Крылов просил, чтобы я написал что-нибудь в её альбом”. – “А вы что сказали?” – спросила я. “А я сказал: Ого!” В таком роде он часто выражался о предмете своих воздыханий».

Одно из любопытнейших суждений Пушкина: «Жалуются на равнодушие русских женщин к нашей поэзии, полагая тому причиною незнание отечественного языка: но какая же дама не поймет стихов Жуковского, Вяземского или Баратынского? Дело в том, что женщины везде те же. Природа, одарив их тонким умом и чувствительностию самой раздражительною, едва ли не отказала им в чувстве изящного. Поэзия скользит по слуху их, не досягая души; они бесчувственны к её гармонии; примечайте, как они поют модные романсы, как искажают стихи самые естественные, расстроивают меру, уничтожают рифму. Вслушивайтесь в их литературные суждения, и вы удивитесь кривизне и даже грубости их понятия… Исключения редки».

К ним, без сомнения, до́лжно отнести и Анну Керн. Словно вступив в виртуальный спор с поэтом, она выиграла его.

Пушкин – А.П. Керн

25 июля 1825 г. Михайловское

«Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы – легкомыслие или кокетство позволить мне это. Переписка ни к чему не ведёт, я знаю; но у меня нет сил противиться желанию получить хоть словечко, написанное вашей хорошенькой ручкой.

Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных. Лучшее, что я смогу сделать в моей печальной деревенской глуши, – это стараться не думать больше о вас. Если бы в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, вы тоже должны были бы пожелать мне этого, – но ветреность всегда жестока, и все вы, кружа головы направо и налево, радуетесь, видя, что есть душа, страждущая в вашу честь и славу.

Прощайте, божественная; я бешусь и я у ваших ног. Тысячу нежностей Ермолаю Фёдоровичу и поклон г-ну Вульфу.

25 июля

Снова берусь за перо, ибо умираю с тоски и могу думать только о вас. Надеюсь, вы прочтете это письмо тайком – спрячете ли вы его у себя на груди? ответите ли мне длинным посланием? пишите мне обо всем, что придет вам в голову, – заклинаю вас. Если вы опасаетесь моей нескромности, если не хотите компрометировать себя, измените почерк, подпишитесь вымышленным именем, – сердце мое сумеет вас угадать.

Если выражения ваши будут столь же нежны, как ваши взгляды, – увы! – я постараюсь поверить им или же обмануть себя, что одно и то же.

Знаете ли вы, что перечтя эти строки, я стыжусь их сентиментального тона – что скажет Анна Николаевна? Ах вы, чудотворка или чудотворица!

Знаете что? Пишите мне и так, и эдак, – это очень мило» (фр.).

Последнюю строчку Пушкин, как бы для примера, написал поперёк письма в разных направлениях.

Пушкин – А.П. Керн

13 и 14 августа 1825 г. Михайловское

«Перечитываю ваше письмо вдоль и поперек и говорю: <милая! прелесть!> божественная!.. а потом: <ах, мерзкая!> — Простите, прекрасная и нежная, но это так. Нет никакого сомнения в том, что вы божественны, но иногда вам не хватает здравого смысла; ещё раз простите и утешьтесь, потому что от этого вы еще прелестнее.

<…>

Вы уверяете, что я не знаю вашего характера. А какое мне до него дело? очень он мне нужен – разве у хорошеньких женщин должен быть характер? Главное – это глаза, зубы, ручки и ножки – (я прибавил бы еще – сердце, но ваша кузина очень уж затаскала это слово). Вы говорите, что вас легко узнать; вы хотели сказать – полюбить вас? вполне с вами согласен и даже сам служу тому доказательством: я вел себя с вами, как четырнадцатилетний мальчик, – это возмутительно, но с тех пор, как я вас больше не вижу, я постепенно возвращаю себе утраченное превосходство и пользуюсь этим, чтобы побранить вас. Если мы когда-нибудь снова увидимся, обещайте мне… Нет, не хочу ваших обещаний: к тому же, письмо – нечто столь холодное, в просьбе, передаваемой по почте, нет ни силы, ни взволнованности, а в отказе – ни изящества, ни сладострастия.

Итак, до свидания – и поговорим о другом. Как поживает подагра вашего супруга? Надеюсь, у него был основательный припадок через день после вашего приезда. <Поделом ему!> Если бы вы знали, какое отвращение, смешанное с почтительностью, испытываю я к этому человеку! Божественная, ради Бога, постарайтесь, чтобы он играл в карты и чтобы у него сделался приступ подагры, подагры! Это моя единственная надежда!

<…>

Достойнейший человек этот г-н Керн, почтенный, разумный и т. д.; один только у него недостаток – то, что он ваш муж. Как можно быть вашим мужем? Этого я также не могу себе вообразить, как не могу вообразить рая.

Всё это было написано вчера. Сегодня почтовый день, и, не знаю почему, я вбил себе в голову, что получу от вас письмо. Этого не случилось, и я в самом собачьем настроении, хоть и совсем несправедливо: я должен быть благодарным за прошлый раз, знаю; но что поделаешь? умоляю вас, божественная, снизойдите к моей слабости, пишите мне, любите меня, и тогда я постараюсь быть любезным. Прощайте, <дайте ручку>» (фр.).

Пушкин – А.П. Керн

21 (?) августа 1825 г. Михайловское

«Вы способны привести меня в отчаяние; я только что собрался написать вам несколько глупостей, которые насмешили бы вас до смерти, как вдруг пришло ваше письмо, опечалившее меня в самом разгаре моего вдохновения.

<…>

Скажите, однако, что он сделал вам, этот бедный муж? Уж не ревнует ли он часом? Что ж я клянусь вам, он не был бы неправ; вы не умеете или (что ещё хуже) щадить людей. Хорошенькая женщина, конечно, вольна быть… быть вольной. Боже мой, я не собираюсь читать вам нравоучения, но всё же следует уважать мужа, – иначе никто не захочет состоять в мужьях. Не принижайте слишком это ремесло, оно необходимо на свете. Право, я говорю с вами совершенно чистосердечно. За 400 вёрст вы ухитрились возбудить во мне ревность; что же должно быть в 4 шагах? (NB: Я очень хотел бы знать, почему ваш двоюродный братец уехал из Риги только 15 числа сего месяца и почему имя его в письме трижды сорвалось у вас с пера? Можно узнать это, если это не слишком нескромно?) Простите, божественная, что я откровенно высказываю вам то, что думаю; это доказательство истинного моего к вам участия; я люблю вас гораздо больше, чем вам кажется. Постарайтесь, хоть сколько-нибудь наладить отношения с этим проклятым г-ном Керном. Я отлично понимаю, что он не какой-нибудь гений, но в конце концов он и не совсем дурак. Побольше мягкости, кокетства (и главное, Бога ради, отказов, отказов и отказов) – и он будет у ваших ног, – место, которому я от всей души завидую, но что поделаешь? Я в отчаяние от отъезда Аннеты; как бы то ни было, но вы непременно должны приехать осенью сюда или хотя бы в Псков. Предлогом можно будет выставить болезнь Аннеты. Что вы об этом думаете? Отвечайте мне, умоляю вас, и ни слова об этом Алексею Вульфу. Вы приедете? – не правда ли? – а до тех пор не решайте ничего касательно вашего мужа. Вы молоды, вся жизнь перед вами, а он…

Наконец, будьте уверены, что я не из тех, кто никогда не посоветует решительных мер – иногда это неизбежно, но раньше надо хорошенько подумать и не создавать скандала без надобности.

Прощайте! Сейчас ночь, и ваш образ встает передо мной, такой печальный и сладострастный: мне чудится, что я вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста.

Прощайте – мне чудится, что я у ваших ног, сжимаю их, ощущаю ваши колени, – я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности. Прощайте, и верьте моему бреду; он смешон, но искренен» (фр.).

Пушкин – А.П. Керн

28 августа 1825 г. Михайловское

«<…> Если ваш супруг очень вам надоел, бросьте его, но знаете как? Вы оставляете там все семейство, берете почтовых лошадей на Остров и приезжаете… куда? в Тригорское? вовсе нет: в Михайловское! Вот великолепный проект, который уже с четверть часа дразнит мое воображение. Вы представляете себе, как я был бы счастлив? Вы скажете: “А огласка, а скандал?” Черт возьми! Когда бросают мужа, это уже полный скандал, дальнейшее ничего не значит или значит очень мало. Согласитесь, что проект мой романтичен! – Сходство характеров, ненависть к преградам, сильно развитый орган полёта, и пр., и пр. – Представляете себе удивление вашей тётушки? Последует разрыв. Вы будете видаться с вашей кузиной тайком, это хороший способ сделать дружбу менее пресной – а когда Керн умрёт – вы будете свободны, как воздух… Но что вы на это скажете? Не говорил ли я вам, что способен дать вам совет: сильный и внушительный!

Поговорим серьёзно, т. е. хладнокровно: увижу ли я вас снова? Мысль, что нет приводит меня в трепет. – Вы скажите мне: утешьтесь. Отлично, но как? Влюбиться? Невозможно. Прежде всего мне надо забыть про ваши спазмы. – Покинуть родину? удавиться? жениться? Всё это очень хлопотливо и не привлекает меня.

<…>

А главное, не лишайте меня надежды снова увидеть вас. Иначе, я право постараюсь влюбиться в другую. Чуть не забыл, я только что написал Нетти письмо, очень нежное, очень раболепное. Я без ума от Нетти. Она наивна, а вы нет. Отчего вы не наивны? Не правда ли, по почте я гораздо любезнее, чем при личном свидании; так вот, если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности – в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем вам угодно, и всю неделю – у ваших ног. – Прощайте».

28 августа.

Не распечатывайте прилагаемого письма, это нехорошо. Ваша тётушка рассердится.

Но полюбуйтесь, как с Божьей помощью всё перемешалось: г-жа Осипова распечатывает письмо к вам, вы распечатываете письмо к ней, я распечатываю письмо Нетти – и все мы находим в них нечто для себя назидательное – поистине это восхитительно!» (фр.)

Пушкин – А.П. Керн

22 сентября 1825 г. Михайловское

«Ради Бога, не отсылайте г-же Осиповой того письма, которое вы нашли в вашем пакете. Разве вы не видите, что оно было написано только для вашего собственного назидания? Оставьте его у себя или вы нас поссорите. Я пытался помирить вас, но после ваших последних выходок, отчаялся в этом… <…>

Всерьёз ли говорите вы, будто одобряете мой проект? У Аннеты от этого мороз пробежал по коже, а у меня голова закружилась от радости. Но я не верю в счастье и это вполне простительно. Захотите ли вы, ангел любви, заставит уверовать мою неверующую и увядшую душу? Не приезжайте, по крайней мере, в Псков; это вам легко устроить. При одной мысли об этом сердце у меня бьётся, в глазах темнеет и истома овладевает мною. Ужели и это тщетная надежда, как сколько других?.. Перейдём к делу; прежде всего нужен предлог: болезнь Аннеты – что вы об этом скажете? Или не съездить ли вам в Петербург? Вы дадите мне знать об этом, не правда ли? – Не обманите меня, милый ангел. Пусть вам буду обязан я тем, что познал счастье, прежде чем расстался с жизнью! – Не говорите мне о восхищении: это не то чувство, какое мне нужно. Говорите мне о любви: вот чего я жажду. А самое главное, не говорите мне о стихах… Ваш совет написать его величеству тронул меня, как доказательство того, что вы обо мне думали – на коленях благодарю тебя за него, но не могу ему последовать. Пусть судьба решит мою участь; я не хочу в это вмешиваться… Надежда увидеть вас еще юною и прекрасною – единственное, что мне дорого. Ещё раз, не обманите меня.

22 сент. Михайловское.

Завтра день рождения вашей тётушки, стало быть, я буду в Тригорском; ваша мысль выдать Аннету замуж, чтобы иметь пристанище, восхительна, но я не сообщил ей об этом. Отвечайте, умоляю вас, на самое главное в моём письме, и я поверю, что стóит ещё жить на свете» (фр.).

Пушкин и Анна Н. Вульф – А.П. Керн

8 декабря 1825 г. Тригорское

<Пушкин>

«Никак не ожидал, чародейка, что вы вспомните обо мне, от всей души благодарю вас за это. Байрон получил в моих глазах новую прелесть – все его героини примут в моём воображении черты, забыть которые невозможно. Вас буду видеть я в образах Гюльнары и Леилы – идеал самого Байрона не мог быть божественнее. Вас, именно вас посылает мне всякий раз судьба, дабы усладить моё уединение. Вы – ангел-утешитель, а я – неблагодарный, потому что смею ещё роптать… Вы едете в Петербург, и моё изгнание тяготит меня более, чем когда-либо. Быть может, перемена, только что происшедшая, приблизит меня к вам, не смею на это надеяться. Не стоит верить надежде, она – лишь хорошенькая женщина, которая обращается с нами, как со старым мужем. Что поделывает ваш муж, мой нежный гений? Знаете ли вы, что в его образе я представляю себе врагов Байрона, в том числе и его жену.

8 дек.

Снова берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших ног, что я по-прежнему люблю вас, что иногда вас ненавижу, что третьего дня говорил о вас гадости, что я целую ваши прелестные ручки и снова перецеловываю их, в ожидании лучшего, что больше сил моих нет, что вы божественны и т. д.

<Анна Н. Вульф>

Наконец-то, милый друг, Пушкин принес мне письмо от тебя. Давно было пора получить мне от тебя весточку, так как я не знала, что и подумать о твоем молчании…

<…>

Навсегда твоя подруга.

Аннета» (фр.).

Алексей Н. Вульф, Анна Н. Вульф и Пушкин – А.П. Керн

1 сентября 1827 г. Тригорское

<Алексей Н. Вульф>

«Точно, милый мой друг, я очень давно к тебе не писал… <…>

<Анна Н. Вульф>

Не могу вытерпеть, чтобы не прервать его поэтического рассказа и чтоб не сказать тебе, что ты обязана сему двум тарелкам орехов и яблок с зёрнышками, которые он съел для вдохновения…

<Пушкин: >

Анна Петровна, я Вам жалуюсь на Анну Николаевну – она меня не целовала в глаза, как вы изволили приказывать. Adieu, belle dame '7bПрощайте, прекрасная (фр.)'7d.

Весь ваш

Яблочный Пирог.

<Алексей Н. Вульф>

<…> Распечатав пакет, ты найдёшь на нём вид Тригорского, написанный Александром Сергеевичем Пушкиным. Сохрани для потомства это доказательство обширности Гения, знаменитого поэта, обнимающего всё изящное».

К***

 
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
 
 
В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.
 
 
Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.
 
 
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слёз, без жизни, без любви.
 
 
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
 
 
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слёзы, и любовь.
 

1825

Не об этом ли творении спрашивал друга Антон Дельвиг: «Между тем позволь мне завладеть стихами к Анне Петровне»?

Из альбома А.П. Керн

 
Если в жизни поднебесной
Существует дух прелестный,
То тебе подобен он,
Я скажу тебе резон:
Невозможно!
 

* * *

 
Не смею вам стихи Баркова
Благопристойно перевесть,
И даже имени такого
Не смею громко произнесть!
 

* * *

 
Когда, стройна и светлоока,
Передо мной стоит она…
Я мыслю: «В день Ильи-пророка
Она была разведена!»
 

* * *

 
Вези, вези, не жалей,
Со мной ехать веселей.
 

* * *

 
Мне изюм
Нейдет на ум,
Цуккерброд
Не лезет в рот,
Пастила нехороша
Без тебя, моя душа.
 

1828

Приметы

 
Я ехал к вам: живые сны
За мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Сопровождал мой бег ретивый.
 
 
Я ехал прочь: иные сны…
Душе влюбленной грустно было;
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло.
 
 
Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты;
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души.
 

1829