Текст книги "Богини Пушкина. От «златой весны» до «поздней осени»"

Живые голоса

* * *

 
Подъезжая под Ижоры,
Я взглянул на небеса
И воспомнил ваши взоры,
Ваши синие глаза.
Хоть я грустно очарован
Вашей девственной красой,
Хоть вампиром именован
Я в губернии Тверской,
Но колен моих пред вами
Преклонить я не посмел
И влюбленными мольбами
Вас тревожить не хотел.
Упиваясь неприятно
Хмелем светской суеты,
Позабуду, вероятно,
Ваши милые черты,
Легкий стан, движений стройность,
Осторожный разговор,
Эту скромную спокойность,
Хитрый смех и хитрый взор.
Если ж нет… по прежню следу
В ваши мирные края
Через год опять заеду
И влюблюсь до ноября.
 

1829

А в набросках уцелели изначальные, чуть ли не «биографические» строчки:

 
Хоть меня повесой славит
Новоторжская молва
 
 
Хоть ловласом имянован
Я в губернии Тверской.
 

Фрейлина Александра Россет, ценительница пушкинского гения, восхищаясь ритмом стихотворения, находила, что стихи эти будто «подбоченились, словно плясать хотят».

Может оттого, что родились заветные строфы под стук колёс дорожной коляски, что всё дальше и дальше уносила Пушкина от милой скромницы Катеньки Вельяшевой.

«Рисуй Олениной черты»
Анна Алексеевна Андро, урождённая Оленина (1808–1888)

 
Перо, забывшись, не рисует
Близ неоконченных стихов,
Ни женских ножек, ни голов…
 

Вдова сенатора Андро

На закате дней Анна Алексеевна ещё сияла в отблесках былой девичьей славы. Незабвенное время, когда на Фонтанке, в петербургском доме, исполняла замысловатые па в мазурке с Вяземским и Пушкиным (ах, как легко и весело скользили по паркету её маленькие ножки!), читала в альбоме поэтические восторги Гнедича и Козлова, разгадывала шарады вместе с Мицкевичем, внимала шутливым тостам Крылова….

Анна Оленина. Художник П. Соколов. Около 1825 г.

Блестяще образованная, владевшая французским, английским и итальянским языками, знавшая свет (фрейлина императриц Марии Фёдоровны и Елизаветы Алексеевны), умная собеседница и неплохая певица, Анна Оленина считалась завидной невестой.

Но, несмотря на множество предложений, замуж вышла поздно, на тридцать втором году. Избранником её стал Фёдор Александрович Андро, полковник лейб-гвардии Гусарского полка и сослуживец Михаила Лермонтова. Жених приходился побочным сыном графу Александру де Ланжерону, участнику Отечественной войны 1812 года, новороссийскому генерал-губернатору и устроителю Одессы, в прошлом – французскому эмигранту. С будущим мужем Анны Александр Сергеевич был знаком, знал и его отца, встречался со старым графом в Симферополе, Одессе и Петербурге. Граф де Ланжерон числил себя поэтом и драматургом и, как замечал пушкинист Бартенев, «мучил Пушкина чтением своих стихов и трагедий».

Фёдор Андро в начале службы – адъютант при наместнике Царства Польского Светлейшем князе Варшавском и графе Эриванском Иване Фёдоровиче Паскевиче, затем – вице-президент Варшавы. Позднее стал сенатором варшавских департаментов.

Будучи незаконным наследником, он так и не смог добиться права носить титул графа де Ланжерона. Известно прошение Анны Алексеевны к императору Николаю I о дозволении её мужу величаться графским титулом и фамилией отца, однако собранные во Франции свидетельства в России сочли недостаточными.

Тем не менее супруги благодаря родственным и светским связям в Париже сумели обзавестись дипломом о графском достоинстве и, будучи за границей, именовались графом и графиней де Ланжерон.

Вместе с супругом Анна Алексеевна прожила в Варшаве сорок лет, в совершенстве изучив польский язык. Воспитывала детей – дочерей: Александру, Софию, Антонину и сына Фёдора. Не чуждалась благотворительности, покровительствуя молодым талантам.

В памяти близких Фёдор Александрович Андро остался как «видный, красивый, голубоглазый блондин, весьма аккуратный, честный до щепетильности, формалист. Хотя он имел весьма доброе сердце, но тяжёлый нрав, вспыльчивый, обидчивый, не терпевший возражений».

Муж Анны оказался ревнивцем. Ревновал к былому, особенно к Александру Пушкину, ко всем поклонникам его имевшей в свете успех жены. «К её блестящему прошлому он относился скептически, – отмечала внучка Ольга Оом, урождённая баронесса Сталь фон Гольстейн, – с затаённым чувством, и поэтому всё, что некогда наполняло её девичью жизнь, не должно было более существовать, даже, как воспоминание».

Фёдор Александрович Андро. Художник С. Дама. 1853 г.

Как-то Анна Алексеевна позволила мужу прочесть свои давние дневниковые записи. Разразилась невероятно бурная сцена ревности, после коей она, вся заплаканная, убрала дневник, альбомы, переписку с подругами в сундук и отправила «в ссылку» на чердак. Более – до 1885 года, года смерти супруга, – ничьи чужие взгляды не касались заветных страниц.

Овдовев и похоронив мужа во Франции, в фамильном склепе графского замка Ланжерон, Анна Андро вернулась в Малороссию, в волынское имение младшей дочери Антонины, где мирно, в семейном кругу проводила последние отпущенные судьбой дни.

А внуки донимали Анну Алексеевну расспросами, просили поведать о днях юности, о знаменитостях, некогда целовавших ей ручки. Но более всего желали слышать её рассказы о встречах с великим Пушкиным!

«Из нашей памяти никогда не изгладится та умилительная картина, которая предстала перед нашими глазами, когда мы застали Анну Алексеевну, нашу милую 77-летнюю бабушку – точно помолодевшей при воспоминании о прошлом… – вспоминала внучка Ольга Николаевна. – Всё любимое, пережитое воскресало в её памяти.

Из сундука были уже вынуты нашей бабушкой и лежали около неё на столе всевозможные предметы: веера с автографами великих людей и художников, другие с миниатюрными портретами отца и матери, окаймлённые веночками из незабудок; разные художественные “carnets de bal” (бальные карточки) с именами Пушкина, Вяземского и других её кавалеров, с которыми она должна была танцевать экосезы, попурри или мазурки; зрительные театральные трубки её отца, афиши, отпечатанные на розовом и белом атласе, крошечные коробочки для мушек, принадлежавшие её матери…

Тут же лежала вылитая из бронзы, в натуральную величину, скульптура Гальберга, прелестная рука бабушки, служившая её отцу пресс-папье на рабочем столе. Рядом находилась отлитая тем же художником из бронзы ножка Анны Алексеевны, узенькая и маленькая, которая была восторженно воспета великим поэтом».

(Из всех раритетов сохранились бальная туфелька барышни Аннет и её бальная книжечка – ныне они в пушкинском музее на Пречистенке.)

Память Анны Алексеевны казалась безмерной: в ней любовно сберегались малейшие подробности облика поэта, по её замечанию, «самого интересного человека своего времени», – жесты, усмешки, любимые словечки. Будто наделённая божественной силой, она вызывала его из небытия, – то влюблёно задумчивого, то желчно язвительного, то раскатисто хохочущего.

«Всё, что относилось к памяти Пушкина, бабушка хранила с особой нежностью. Она всегда говорила, что “в его обществе никому никогда скучно не могло быть – такой он был весёлый, живой, интересный, особенно в интимном кругу, когда он чувствовал, что к нему относятся доброжелательно”».

Анна Алексеевна Андро, по запискам внучатого племянника, «была древняя, но удивительно бойкая старушка, сохранившая память и ясность ума». Она любила открывать старинные альбомы с изящными застежками, с листами, испещрёнными рисунками и стихами. Иногда зачитывала записи из дневника, что вела с юных лет и бережно хранила.

«С особой теплотой, – подтверждает мемуарист, – она (Анна Алексеевна) вспоминала о Пушкине, о его блестящих дарованиях, о том, что где бы он ни показывался, он сейчас же делался центром собрания. Меня очень интересовало, почему она не вышла за него замуж. Она всегда отмалчивалась, но, в конце концов, можно было вывести такое заключение: она не была настолько влюблена в Пушкина, чтобы идти наперекор семье. Семья же её была против этого брака, ввиду, главным образом, буйной, неудержной натуры Пушкина, которая, по её понятиям, не могла обеспечить тётушке мирное благоденственное житьё. Тем не менее, тётушка была увлечена Пушкиным. Это видно из того, что она имела с ним тайные свидания».

Правда, «тайные свидания», о коих доверительно сообщила тётушка дотошному племяннику, назначались в Летнем саду, средь гуляющей публики и куда мадемуазель Оленина являлась в сопровождении… англичанки-гувернантки. «Во время одной из своих молодых страстей, – вспоминал князь Пётр Вяземский, – это было весною, он (Пушкин) почти ежедневно встречался в Летнем саду с тогдашним кумиром своим. Если же в саду её не было, он кидался ко мне или к Плетнёву и жалобным криком восклицал:

Где Бренский? Я Бренского не вижу!

Разумеется, с того времени и красавица пошла у нас под названием Бренской».

Князь же и поясняет смысл той шутки: Пушкин, не жаловавший драматурга Озерова, из всех его сочинений «затвердил одно полустишье: «Я Бренского не вижу».

Племянник был настойчив в расспросах о Пушкине. Анна Алексеевна, доверившись ему, призналась: «Пушкин делал мне предложение».

«И почему же вы не вышли?» – с недоумением воскликнул тот. «Он был вертопрах, – покачала головой тётушка, – не имел никакого положения в обществе и, наконец, не был богат».

Но подчас Анна Алексеевна отвечала иначе: «Видно, не суждено было» или же: «Такова была воля Божья».

«Её игривый и пытливый ум, искреннее влечение к искусствам, поэзии и наукам, – свидетельствовала Ольга Николаевна Оом, – скоро создали ей при дворе и свете исключительное положение. Это были те “пленительные грехи”, которые, по выражению Гнедича, делали её “гордостью семьи и радостию света”».

«Драгунчик», или «Анеточка-малютка»

Но как прелестна была юная Анна! Даже дряхлеющие мэтры не могли противостоять обаянию юности, грации и ума – столь редкостного сочетания для молодой особы. Ей посвящали поэтические строки славный баснописец Иван Андреевич Крылов; тонкий лирик, знаменитый слепец Иван Козлов; переводчик «Илиады» Николай Гнедич…

Анна Оленина. Художник О. Кипренский. 1828 г.

Кисть и карандаш лучших портретистов девятнадцатого века – Соколова, Кипренского, Гау, Гагарина, Гампельна – будто вступили в негласное соревнование – кто из них ярче и живей перенесёт на холст и бумагу пленительные черты юной девы?

И как тут было устоять Пушкину, ценителю и поклоннику женской красоты?! Апрелем 1828-го помечено письмо князя Вяземского жене княгине Вере: «Пушкин думает, что он влюблён».

Итак, светлый месяц май. Приятель поэта Пётр Вяземский по обыкновению в подробностях описывает свои светские успехи. Каким игривым выдался бал у Олениных второго мая 1828 года! «У них очень добрый дом, – в очередном письме замечает супруг. – Мы с Пушкиным играли в кошку и мышку, т. е. волочились за Зубовой-Щербатовой… которая похожа на кошку, и за малюткой Олениной, которая мала и резва, как мышь».

На третий день – новый бал, на сей раз в доме у новобрачных Мещерских, где танцы длились до утра: «С девицею Олениною танцевал я pot-pourri (попурри) и хвалил её кокетство. <…> Пушкин думает и хочет дать думать ей и другим, что он в неё влюблён, и вследствие моего pot-pourri играл ревнивого».

«Девица Оленина, – замечает ироничный Вяземский, – довольно бойкая штучка: Пушкин называет её “драгунчиком” и за этим драгунчиком ухаживает». (Любопытно, что в оригинале письма, написанном по-французски, «dragon» можно перевести и как «драгун», и как «дракон», – такой вот столь любимый князем каламбур.)

Вскоре Пушкину предстоит увлекательная морская прогулка в Кронштадт вместе с Олениными. Всей дружной компанией на пироскафе провожали английского художника Джорджа Доу, – он, по заказу самого Государя, писал портреты героев Отечественной войны 1812 года, для Военной галереи Зимнего дворца. Тогда же знаменитый живописец набросал с натуры и карандашный портрет Пушкина – увы, ныне неизвестный. Но зато известны пушкинские строки, обращённые к англичанину-портретисту: «Зачем твой дивный карандаш рисует мой арапский профиль…» А в рабочей тетради поэта появилась краткая запись о памятной поездке: «9 мая 1828. Море. Ол. Дау».

Другая пушкинская «зарубка»: «20 мая 1828 При». Кажется, благодаря словоохотливому Вяземскому значимая пометка легко расшифровывается: «Ездил я с Мицкевичем вечером к Олениным в деревню в Приютино, вёрст за семнадцать. Там нашли мы и Пушкина с его любовными гримасами». Эти строки, адресованные жене, помечены следующим днём – 21 мая 1828 года. Но для поэта 20 мая было памятно милой оговоркой Анны, когда вместо учтивого «Вы» она обратилась к нему с доверительным «ты»!

Приютино. (В центре акварели изображены супруги Алексей Николаевич и Елизавета Марковна Оленины с младшей дочерью Анной.) Художник И. Иванов. 1825 г.

«Деревня довольно мила, – продолжает князь, – особливо же для Петербурга: есть довольно движения в видах, возвышения, вода, лес. Но зато комары делают из этого места сущий ад. Я никогда не видал подобного множества; поневоле пляшешь камаринскую. Я никак не мог бы прожить тут и день один. На другой день я верно сошёл бы с ума и проломил себе голову об стену. Мицкевич говорил, что это кровавый день. Пушкин был весь в прыщах и, осаждаемый комарами, нежно восклицал: сладко».

Вот она, сила духа, удвоенная силой любви!

Приехавший с Кавказа именитый гость Олениных Александр Грибоедов привёз из «Грузии печальной» мелодию народной песни. Михаил Глинка, восхищённый её напевностью и лиричностью, придал песне классическую музыкальную форму. Анеточка-малютка, как звали юную Оленину в близком кругу, однажды напела ту мелодию Пушкину – она могла слышать её от самого Глинки, ведь композитор давал ей уроки музицирования. К слову, сама Анна почитала за «счастье учиться у него!».

В следующий приезд к Олениным Александр Сергеевич явился с поэтическим подарком – стихотворением «Не пой, волшебница, при мне» (именованном позже как «Не пой, красавица, при мне»), и волшебница-Аннета весьма мило распевала новый романс.

Любовь разгоралась в сердце поэта, и её зримых примет становилось всё больше: мелькали на рукописных страницах маленькие ножки в бальных туфельках, перевитые лентами, головки миниатюрной красавицы, инициалы и анаграммы её имени.

А двадцать пятого мая – новая поездка на пироскафе в Кронштадт. На сей раз с Грибоедовым, Вяземским, Олениными и английской супружеской парой. Грибоедов познакомил Пушкина с советником английского посольства в Персии Кэмпбеллом и его молодой женой.

Анна Оленина. Рисунок А.С. Пушкина.

Из альбома Елизаветы Ушаковой. 1829 г.

Дружеская компания, интересные собеседники, но поэт явно не в духе. Князь Вяземский отметил перемену в настроении приятеля: «Пушкин дуется, хмурится, как погода, как любовь». Свой двадцать девятый год рождения – 26 мая – поэт отметил грустным стихотворением «Дар напрасный, дар случайный» и на черновом листке невзначай набросал милые черты Анны. И рядом – строчки незавершённого стиха: «Но ты забудь меня, мой друг…»

В воскресный день Пушкин вновь в приютинской усадьбе – дарит Аннет Олениной поэтический шедевр «Ты и вы».

«Руки недостойный»

В июне 1828-го юная Анна никак не могла решиться, кого же из двух претендентов на её руку – Меендорфа или Киселёва – ей выбрать? Хотя, по собственному же признанию, она была «не влюблена в них».

Мудрый Крылов дал здравый совет: «…Я желал бы, чтоб вы вышли за Киселёва и, ежели хотите знать, то он сам того желал, но он и сестра говорили, что нечего ему соваться, когда Пушкин того ж желает».

А светский Петербург, жадный до сплетен и интриг, уже полнился слухами о неслыханной дерзости поэта. «Мне бы только с родными сладить, а с девчонкой я уж слажу сам», – якобы заявил приятелям Пушкин. Те дерзостные слова долетели и до Анны Олениной, чем чрезвычайно разозлили благодушную красавицу. По привычке доверять чувства дневнику она записала на его странице, что пришла в ярость «от речей, которые Пушкин держал на мой счёт».

Однако у Пушкина объявились защитники: князь Сергей Голицын, известный по прозвищу Фирс, будучи свидетелем того разговора, пытался убедить Олениных, что сказано было «не совсем так», а интригу закрутила Варвара Дмитриевна Полторацкая, тётушка невесты, желая, чтобы супругом Анны стал её брат Николай.

Анна Оленина. Рисунок А.С. Пушкина.

Из альбома Елизаветы Ушаковой. 1829 г.

Да, Пушкин получил отказ, довольно резкий, и от отца барышни Алексея Николаевича Оленина, президента Академии художеств и директора Публичной библиотеки (а прежде он был так добр к Пушкину, даже нарисовал виньетку к поэме «Руслан и Людмила», что поэт посчитал то доказательством «любезной благосклонности»), и строгой маменьки Елизаветы Марковны.

Случилось то на исходе августа 1828 года. А уже первого сентября Пушкин сетует князю Вяземскому: «Я пустился в свет, потому что бесприютен». На что Пётр Андреевич, словно наслаждаясь рождённым им каламбуром, язвительно замечает: «Ты говоришь, что ты бесприютен: разве уже тебя не пускают в Приютино?»

Пятого сентября на именинах Елизаветы Марковны, что всегда пышно праздновались в семье Олениных, опечаленный поэт сообщил Анне, что вынужден уехать в свою деревню.

Непростыми для Пушкина выдались те дни: шло разбирательство по хождению в списках вольнодумной элегии «Андрей Шенье», велось дело об авторстве богохульной «Гавриилиады», и ему приходилось давать показания, оправдываться…

Причиной отказа в руке Анны Олениной мог послужить и секретный надзор, учреждённый за поэтом в июне 1828 года, о чём, бесспорно, знал отец невесты. Ведь сам Алексей Николаевич, как член Государственного совета, поставил свою подпись под протоколом следственной комиссии. Нет, весьма политически неблагонадёжным и даже опасным человеком виделся Оленину его будущий зять!

Да и молва о близких отношениях поэта с красавицей Анной Керн, племянницей Елизаветы Марковны, как и она, носившей в девичестве фамилию Полторацкая, способствовала расстройству желанной для Пушкина свадьбы.

«Лиза Лосина»

Минуло меньше года после неудачного сватовства, но как всё изменилось! В марте 1829 года поэт, влюблённый уже в Натали Гончарову, вернулся в Москву, теша себя надеждой, как и прежде, быть ласково принятым в гостеприимном доме Ушаковых. Ведь не зря московские маменьки и тётушки прочили старшую из сестёр умницу Екатерину за стихотворца Пушкина.

Вернулся в Москву и тотчас к ней, к Катеньке. Однако какая дурная весть – его Ушакова помолвлена! По семейному преданию, Пушкин, узнав «плоды своего непостоянства», растерянно воскликнул: «С чем же я-то останусь?» И получил от чужой невесты достойный ответ: «С оленьими рогами!»

Какой болезненный укол для самолюбия поэта! Намёки же о рогах и рогоносцах особенно несносны, даже болезненны для него!

В альбоме Елизаветы Ушаковой, младшей сестры Екатерины, осталась жанровая сценка: на ней мадемуазель Оленина представлена с удочкой в руках, а на её крючок уже попался некий несчастный с оленьими рогами, – другие же «рыбы-женихи» ещё барахтаются в озерце.

На альбомных страницах появился и другой отнюдь не дружеский рисунок-шарж, намекавший на злополучное сватовство поэта. Авторство принадлежит, вероятно, обеим сестрицам: Пушкин будто на коленях (его фигура лишь слегка прорисована) целует руку повернувшейся спиной к нему Аннет Олениной. В левом углу рисунка бегут строчки, имитирующие прямую речь «героини»:

 
«Прочь, прочь отойди! —
Какой беспокойный! —
Прочь, прочь отвяжись!
Руки недостойный!»
 

Но время Аннет Олениной безвозвратно миновало – с «ангелом Рафаэля» произошла непостижимая метаморфоза:

Рисунок сестёр Ушаковых (?), изображающий Анну Оленину в виде «рыбачки» женихов. Из альбома Елизаветы Ушаковой. 1829 г.

небесное создание вдруг превратилось в капризное и жеманное существо. А на «царственный трон», воздвигнутый в сердце поэта, входила уже другая юная красавица.

Анна Оленина. Рисунок-шарж сестёр Ушаковых (?).

Из альбома Елизаветы Ушаковой. 1829 г.

Маленькая Оленина постоянно напоминала о себе, хотя память та была недоброй. Вот в «Евгении Онегине» Пушкин «приводит» семейство Олениных к княгине Татьяне, в светскую гостиную героини:

 
Тут <Лиза> дочь его была
Уж так жеманна, так мала
Так неопрятна, так писклива
Что поневоле каждый гость
Предполагал в ней ум и злость;
В углу важна и молчалива
 

Слава Богу, хоть в уме-то не отказал Александр Сергеевич той, что некогда называл «моей Олениной»!

Первоначально в рукописи восьмой главы было начертано: «Annette Olenine тут была». Затем Пушкин решительно меняет имя и, обыграв фамилию, называет гостью «Лизой Лосиной». Ну а имя Лиза не прямой ли намёк и на Елизавету Марковну, несостоявшуюся тёщу, что так резко отвергла предложение жениха-поэта?

Пушкинская месть изощрённа, убийственна:

 
Тут был отец её пролаз
Нулёк на ножках
 

Дело в том, что у Алексея Николаевича Оленина имелась особая монограмма: буква «О» с вписанной в неё «А», словно «одолжившей» ей ножки. Отсюда и обидное сравнение с нулём, да ещё на ножках!

 
Тут был её отец
О двух ногах нулёк горбатый
 

Под этими строчками Пушкин изобразил даже монограмму Оленина! И в другой вариации поэт весьма злобно поминает всё семейство:

 
Так бестолкова, так писклива
Что вся была в отца и мать
 

И ещё раз, словно уточняя:

 
Что вся казалося в отца
 

По счастью, ни самой Анне, ни её почтенному родителю не довелось прочесть тех желчных строк, оставшихся в черновиках. То ли благоразумие поэта восторжествовало, то ли былая обида бесследно канула в Лету? Либо новая любовь, любовь к Натали всевластно подчинила себе его мысли и чувства.

Известно, по крайней мере, о двух встречах с былой музой. Среди записей графини Долли Фикельмон есть весьма любопытная: «Вчера, 12-го, мы доставили себе удовольствие поехать в домино и масках по разным домам. Нас было восемь… Мы очень позабавились, хотя маменька (Елизавета Михайловна Хитрово. – Л.Ч.) и Пушкин были тотчас узнаны, и вернулись ужинать к нам».

Всё объясняет письмо самой графини, отправленное поэту накануне, январским днем 1830-го: «Решено, что мы отправимся в нашу маскированную поездку завтра вечером. Мы соберёмся в 9 часов у матушки. Приезжайте туда в чёрном домино и с чёрной маской. Нам не потребуется Ваш экипаж, но нужен будет Ваш слуга – потому что наших могут узнать. Мы рассчитываем на Ваше остроумие, дорогой Пушкин, чтобы всё это оживить».

Анна Алексеевна Оленина. Художник В. Гау. 1839 г.

Верно, надежды графини оправдались, ведь, по её словам, участники святочного маскарада изрядно «позабавились». В тот беззаботный вечер поэт, скрывавшийся под чёрной венецианской маской, был, разумеется, узнан Анной Олениной, в доме которой побывала вся весёлая компания.

И только одной Анне было невесело, второго февраля она оставила в дневнике грустные строчки: «Пустота, скука заменили все другие чувства души. Любить? Я почти уверена, что более на это неспособна, – но это всё равно!»

Следующая и, вероятно, последняя встреча с Анной случится тремя годами позже. В её альбоме под посланием «Я вас любил» Александр Сергеевич начертал по-латыни: «Plusqueparfait – давно прошедшее». И поставил год: 1833-й.

«Завещая мне этот альбом, Анна Алексеевна выразила желание, чтобы этот автограф с позднейшей припиской не был предан гласности, – свидетельствовала внучка Ольга Николаевна Оом. – В тайнике своей души сохраняла она причину этого пожелания: было ли это простое сожаление или затронутое женское самолюбие, мне неизвестно…»

Спорным стал адресат стихотворения «Когда б не смутное влеченье». «Это стихотворение было признано императором Николаем I непристойным и не было разрешено к печати, – писала Ольга Оом в 1936 году к парижскому изданию дневника своей бабушки. – В нашей семье достоверно известно, что оно было написано в “Приютинской тиши” и относилось к Анне Алексеевне».

Всего лишь фамильная легенда, ведь стихотворные строки родились в дороге, под перестук колёс дорожной коляски и цокот лошадиных копыт во время путешествия поэта на Урал, «по следам самозванца». Да и спустя пять лет (для Пушкина – другая жизнь!) вряд ли вспоминал он о ножках «малютки Олениной» и желал с ней остаться.

Да, Государь почёл это стихотворение «как совершенно пустое», и поэтическое творение Пушкина так и не увидело свет при жизни его создателя.