Текст книги "Пушкин и Романовы. Великие династии в зеркале эпох"

Русская ветвь в королевском древе

Великая княгиня Анна Павловна (1795–1865)

Шестая дочь императора Павла I и императрицы Марии Фёдоровны. Родилась в январе 1795 г. в Гатчине. В январе 1816 г. обручена с Вильгельмом (Виллемом) – Фредериком-Георгом-Людвигом, наследным принцем Нассау-Оранским (1792–1849); в феврале того же года обвенчана. С октября 1840 г. – королева Нидерландов.

В браке – пятеро детей: король Вильгельм III, принц Александр, принц Казимир, принцесса Вильгельмина-Мария-София-Луиза, принц Виллем-Фредерик-Германн.

Крестины великой княжны Анны, согласно придворному церемониалу, сопровождались пушечной пальбой и торжественным колокольным звоном во всех петербургских храмах.

Великая княгиня Анна Павловна. 1837 г. Художник Ж.Б. ван дер Хулст

Однако отец, великий князь Павел Петрович, не испытывал особой радости от появления на свет младшей дочери, – по его остроумному замечанию, «очередного ненужного бриллианта в уже довольно богатом ожерелье барышень-невест».

…Год 1809-й. Наполеон I не оставляет своих попыток породниться с Домом Романовых и настойчиво домогается руки великой княжны Анны. Императрица Мария Фёдоровна, именовавшая французского императора не иначе как «выскочкой», «исчадием революции» и «корсиканским людоедом», отклоняла его предложения, ссылаясь на слишком юный возраст невесты: «Бедняжке Аннет придется стать жертвой, обречённой на заклание во имя блага государства. Ибо, какой будет жизнь этого несчастного ребёнка, отданного преступнику, для которого нет ничего святого и который ни перед чем не останавливается, потому что он не верует в Бога…»

Августейшей невесте ко времени сватовства Наполеона шел пятнадцатый год. Но придворные старались уверить императора, что великая княжна Анна Павловна в полном расцвете красоты и здоровья!

Из донесения французского посланника маркиза Армана Огюстена Луи де Коленкура:

«Она высока ростом для своих лет. У неё прекрасные глаза, нежное выражение лица, любезная и приятная наружность, и хотя она не красавица, но взор её полон доброты. Нрав её тих и, говорят, очень скромен. Доброте её отдают предпочтение перед умом. В этом отношении она совершенно отличается от своей сестры Екатерины, слывшей несколько высокомерной и решительной. Как все великие княжны она прекрасно воспитанна и образованна. Она уже умеет держать себя, как подобает принцессе, и обладает тактом и уверенностью, необходимыми при большом Дворе».

Одно из светских торжеств, что прошло в Царском Селе осенью 1811-го, возможно, и не запомнилось юной княжне, а вот для Александра Пушкина – стало знаменательным. Великая княжна Анна (к тому времени она единственная из сестер оставалась в России) вместе с братьями Александром I и Константином, матерью-императрицей Марией Фёдоровной и государыней Елизаветой Алексеевной присутствовала на торжестве открытия Лицея.

Поначалу предполагалось, что в новом учебном заведении будут воспитываться младшие братья царя, Николай и Михаил, но тому воспротивилась Мария Фёдоровна, посчитавшая соединение в одних стенах своих августейших сыновей с юными нетитулованными отпрысками дворянских фамилий слишком демократичным, а потому – невозможным. А сам Лицей разместили в дворцовом флигеле, где прежде жили великие княжны, внучки Екатерины Великой.

Великая княгиня Анна Павловна со своим избранником принцем Вильгельмом Оранским

Кудрявый лицеист встретится с великой княгиней Анной Павловной через пять лет, на празднике, что давала в честь молодых супругов – дочери и принца Вильгельма Оранского – вдовствующая императрица-мать. Героические стансы принцу Оранскому, творение юного Пушкина, вызовут тогда самые восторженные отклики!

Сразу же после праздника в Павловске молодая чета покинула Россию, путь её лежал в Королевство Нидерландов. Вместе с богатейшим приданым: столовым серебром, коллекцией севрских ваз, картинами, гобеленами, – принцесса Анна увозила с собой и лист дорогой веленевой бумаги, исписанный летящим пушкинским почерком.

…Золотые часы работы известных швейцарских мастеров, что были подарены Александру Пушкину за посвящение принцу Оранскому, отсчитали и последние мгновения бытия поэта: невесомые стрелки замерли на отметке 2 часа 45 минут пополудни 29 января 1837 года.

Император Николай I – сестре, великой княгине Анне Павловне в Гаагу (3 февраля 1837):

«…Мне надо сообщить… об одном трагическом событии, которое положило конец жизни пресловутого Пушкина, поэта; но это не терпит почты».

О гибели поэта и обо всех обстоятельствах несчастного поединка Николай I сообщил и шурину, наследному принцу Вильгельму Оранскому, курьер доставил царское письмо в Голландию.

В новом отечестве Анна Павловна быстро освоилась: изучила голландский язык, узнала историю страны, полюбила её культуру. Занялась и делами благотворительности: основала множество детских приютов, госпиталь и дом для инвалидов, чем снискала любовь и благодарность голландцев. Когда страну постигло великое бедствие – разрушительное наводнение, Анна Павловна обратилась за помощью к брату-самодержцу Александру.

В августе 1818-го король Вильгельм I (Виллем I), свекор Анны Павловны, подарил ей по случаю рождения внука Александра деревянный домик в Заандаме, где некогда под именем плотника Петра Михайлова жил русский царь Пётр I. Далекая наследница Петра распорядилась возвести каркас над историческим жилищем и ревностно заботилась об его сохранности.

(Фрейлина Александра Россет вспоминала, как, беседуя с поэтом, Николай I заметил: «Мне бы хотелось, чтобы король Нидерландский отдал мне домик Петра Великого…» – Пушкин ответил: Государь, в таком случае я попрошу Ваше Величество назначить меня в дворники». Государь рассмеялся и сказал: «Я согласен, а покамест назначаю тебя Его историком и даю позволение работать в тайных архивах».)

Надо отдать должное великой княгине – свою родину она не забывала, более того, гордилась ею! Чему свидетельством её же письма. Вот одно из них, адресованное Жуковскому в ноябре 1839-го: «…Почитаю приятною обязанностью благодарить Вас за… стихи, внушенные любовью к отечественной славе. Они глубоко отзываются в душе моей… Благодарю Бога за счастье быть русской и помнить дни незабвенной и неизгладимой славы. Примите медаль, которую Вам посылаю при сем письме: она напомнит вам час, проведенный в хижине Петра Великого».

Переписка не прекращалась долгие годы: Василий Андреевич исправно присылал своей августейшей корреспондентке все литературные новинки из России.

В 1840-м, после отречения короля Вильгельма I, на престол вступил его сын принц Вильгельм Оранский – король Вильгельм II, унаследовавший от отца и титул Великого герцога Люксембургского. А русская княжна Анна Павловна стала голландской королевой.

Принц Оранский (король Вильгельм II) с супругой и детьми. 1832 г. Художник Ж.Б. ван дер Хулст

В России ту весть восприняли с радостью. «Слава Богу, что Великая княгиня Анна Павловна, наконец, Королева!» – в дневнике управляющего III отделением Леонтия Дубельта появилась восторженная запись.

Анна Павловна овдовела в 1849 году. Пришла и другая беда. Финансовое положение королевы оказалось столь тяжелым и запутанным, что ей пришлось умолять венценосного брата в России выкупить коллекцию покойного мужа: «…Обращаюсь к тебе, любезный брат и друг, с просьбою, чтобы ты в этот роковой час согласился купить собранные Виллемом картины, к которым ты так привязан. Если ты исполнишь эту просьбу, мои дети будут спасены… Ты спасешь также честь семьи!»

По счастью, Николай I не замедлил прийти сестре на помощь, заплатив за живописные полотна внушительную сумму. И ныне шедевры голландских мастеров – достояние петербургского Эрмитажа!

…Скончалась королева Анна в Гааге в феврале 1865-го. Погребена в Амстердаме, в крипте православного храма Святой великомученицы Екатерины, ранее воздвигнутого Николаем I.

Постскриптум

Здравствующая ныне королева Нидерландов Беатрикс – праправнучка великой княгини Анны Павловны.

Русское имя не забыто: небольшой город на севере страны именован в честь любимицы голландцев. Не столь давно в центре городка, знаменитого своими тюльпанами (а называется он – Анна Павловна!), королева Беатрикс открыла памятник своей русской прапрабабушке. К слову, королеву Анну весьма поэтически сравнивают с тюльпаном, пересаженным из России на голландскую почву и расцветшим здесь во всей красе.

Ещё один памятник появился в Гааге, близ королевского дворца: бронзовая королева Анна присела на скамью в центре площади, носящей её имя, словно наблюдая за жизнью неведомых ей подданных…

Трудно вообразить, какие чувства владели бы Анной Павловной, доведись ей знать, что далекую наследницу, королеву Беатрикс, свяжут узы свойства с юным лицеистом, чьи вдохновенные стихи, положенные на музыку и подхваченные сотнями голосов, гремели некогда в Павловске, достигая самых утаённых уголков старого парка.

Необычная родственная связь с Александром Пушкиным возникла благодаря браку его дочери Наталии с принцем Николаем Нассауским. Одной из ветвей герцогского Дома Нассауских, известного в Европе еще с XII века, стала нидерландская королевская династия, именуемая Оранской-Нассау.

В апреле 2000 года праздновалось двадцатилетие со дня восшествия королевы Беатрикс на трон. Через голландское посольство в Москве мне удалось передать для королевы книгу о родословии поэта. И, конечно же, я была счастлива, получив письмо со штемпелем Королевства Нидерландов. Вот его перевод:

«Дорогая госпожа Черкашина, от имени Её Королевского Величества мне хотелось бы поблагодарить Вас за любезное письмо, отправленное в марте, генеалогические схемы и книгу “Тысячелетнее древо Пушкина: корни и крона”, которую Вы и Ваш покойный отец написали о разветвленном древе поэта, соединившего родством многие страны. Было удивительно узнать, что королева находится в непрямом родстве с поэтом, и, в самом деле, было очень приятно, что Вы вспомнили о королеве, направив ей книгу.

Ваш прекрасный жест и добрые поздравления с двадцатилетним юбилеем правления и официальным днем рождения королевы были высоко оценены.

Искренне Ваша, госпожа Линдертс, личный секретарь Её Величества королевы Нидерландов и Его Королевского Высочества принца Клауса».

Русская веточка в генеалогическом древе голландской королевы, незримая кровная связь. Столь причудливо переплелись в веках исторические судьбы Нидерландов и России.

Королева Нидерландов Беатрикс с супругом принцем Клаусом

Правда, есть в общей истории двух государств и печальная страница: в архиве Министерства иностранных дел в Гааге хранятся исторические документы, связанные с дуэлью Пушкина с Дантесом, – её скрытым «вдохновителем» бароном Геккерном, нидерландским посланником при русском Дворе и приёмным отцом убийцы поэта.

Дипломатический архив давным-давно рассекречен, и тайное, по апостольскому слову, стало явным.

«Простёр мне царственную руку»

Император Николай I (1796–1855)

Третий сын императора Павла I и императрицы Марии Фёдоровны. Император с 14 декабря 1825 г. Коронован в Москве 22 августа 1826 г. Женат с 1 июля 1817 г. на немецкой принцессе Фредерике-Луизе-Шарлотте-Вильгельмине, в православии Александре Фёдоровне.

Дети – великие князья и великие княжны: Александр, Мария, Ольга, Александра, Константин, Николай, Михаил.

Родился 25 июня 1796 года в Царском Селе. Венценосная бабушка Екатерина II ещё успела порадоваться внуку и подивиться богатырскому сложению младенца: «Длиной два фута, с руками не меньше, чем у меня, с громким низким голосом: я никогда не видела подобного рыцаря. Если он и дальше будет расти, его братья будут казаться карликами с этим колоссом. Мне кажется, что у него судьба повелителя, хотя у него два старших брата».

Великий князь Николай Павлович. Начало 1820-х гг. Художник П.Ф. Соколов

Провидческий дар императрицы достоин удивления!

В 1799-м – год рождения поэта! – трёхлетний великий князь впервые примерил мундир лейб-гвардии Конного полка, шефствовал над которым в течение всей жизни. А через восемнадцать лет он уже стоял во главе инженерных войск русской армии.

Восстание на Сенатской площади в декабре 1825 года стало тяжелейшим испытанием для молодого императора Николая I и всей августейшей семьи. Стоит заметить, что Николай Павлович не знал о тайном манифесте Александра I, объявлявшим его наследником после отказа брата Константина от прав на российский престол. Лишь когда весть о кончине Александра I долетела до Петербурга, тайна стала явью и для Николая. Поскольку манифест не был обнародован, положение обязывало его присягнуть старшему брату Константину. Но и сам Константин присягнул брату-цесаревичу: в отечественной истории этот династический кризис, именованный междуцарствием, завершился декабрьским кровопролитием на Сенатской площади и восшествием на престол Николая I.

С его воцарением опальный поэт воспрянул духом, – уже виделись будущие благие перемены!

Пушкин – Василию Жуковскому (Михайловское. 7 марта 1826):

«Вступление на престол Государя Николая Павловича подает мне радостную надежду. Может быть Его Величеству угодно будет переменить мою судьбу».

Надежды оправдались: молодой Государь вызволил Пушкина из Михайловской ссылки, и для поэта он навсегда остался царём-освободителем!

 
Мою он мысль освободил…
 

Самодержец Всероссийский, и надо отдать ему должное, не раз выручал Александра Сергеевича из невероятно запутанных житейских ситуаций. «Благосклонное слово» Николая I в истории сватовства и женитьбы Пушкина стало решающим. Чтобы получить его, поэту пришлось прибегнуть к ходатайству всесильного Бенкендорфа: «Г-жа Гончарова боится отдать дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у Государя… Счастье моё зависит от одного благосклонного слова Того, к кому я и так уже питаю искреннюю и безграничную преданность и благодарность».

Монаршее слово было дано. И Пушкин-жених предстал со своей избранницей, красавицей Натали, перед алтарем московского храма Большого Вознесения.

И таких благотворных перемен в судьбе поэта благодаря царской воле было немало.

…«Видел я трёх царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю: от добра добра не ищут», – памятные строчки поэта о Павле I и его венценосных сыновьях: Александре I и Николае I.

Это Пушкин о Романовых. Но и августейшие Романовы оставили немало строк о русском гении. Вот неожиданный поворот: Романовы – пушкинисты! Такое и в самых вольных фантазиях не могло пригрезиться Александру Сергеевичу. И первый из них – российский император Николай I!

Тому немало подтверждений. Одно из них – письмо Александра Христофоровича Бенкендорфа, шефа жандармского корпуса и начальника III Отделения Его Императорского Величества канцелярии. Стоит ещё раз вчитаться в строки, адресованные некогда поэту.

Бенкендорф – Пушкину (30 сентября 1826):

«Милостивый государь Александр Сергеевич!..

Честь имею уведомить, что Государь Император не только не запрещает приезда вам в столицу, но предоставляет совершенно на вашу волю с тем только, чтобы предварительно испрашивали разрешения чрез письмо.

Его Величество совершенно остается уверенным, что вы употребите отличные способности ваши на предание потомству славы нашего Отечества, передав вместе бессмертию имя ваше. В сей уверенности его Императорскому Величеству благоугодно, чтобы вы занялись предметом о воспитании юношества. Вы можете употребить весь досуг, вам предоставляется совершенная и полная свобода, когда и как представить ваши мысли и соображения…

Сочинений ваших никто рассматривать не будет; на них нет никакой цензуры: Государь Император сам будет и первым ценителем произведений ваших и цензором.

Объявляя вам сию монаршую волю, честь имею присовокупить, что как сочинения ваши, так и письма можете для представления Его Величеству доставлять ко мне; но, впрочем, от вас зависит и прямо адресовать на высочайшее имя…»

Удивительнейшее послание! Монаршее слово оказалось пророческим! Ведь Николай I сознает величие Пушкина и предрекает будущее его бессмертие. И не просто личностное, но вкупе со славой Отечества. Первый августейший пушкинист!

Император Николай I. Конец 1830-х гг. Художник Ф.-А. Крюгер

Российский император призван радеть о необъятной империи: об устройстве её хозяйственной и политической жизни, о нуждах миллионов подданных всех сословий – от аристократического дворянства до бесправного крестьянства, о внешних сношениях, о воспитании собственных наследников, за всё и всех держать ему ответ перед Богом и совестью, он – помазанник Божий! И поступки Государя нельзя мерить как деяния простого смертного.

Облечённый величайшей властью, а значит, и величайшими заботами, монарх находит время думать о Пушкине, его предназначении и судьбе. Причём с государственных позиций – пушкинский гений для императора прежде всего достояние России!

В советской исторической науке образ Николая I живописался мрачными красками – тиран, воспылавший пагубной страстью к жене поэта, что и стало якобы причиной роковой дуэли, державный цензор, столь досаждавший Пушкину при жизни.

Но стоит вспомнить царские слова после встречи с Пушкиным в Кремле, когда он, самодержец Всероссийский, своей волей вернул опального поэта в Москву. И после беседы с ним заявил приближенным, что говорил «с умнейшим человеком в России».

Дай Бог, чтобы нынешние правители так внимали поэтам!

Властитель и поэт: безоблачными отношения Пушкина и Николая I не назовёшь. Всё же не хотелось бы вспоминать былые размолвки и огорчения, и так хорошо известные. Однажды Пушкин, хоть и был чрезвычайно раздосадован тем, что содержание его посланий к жене стало известно царю (московская почта распечатала письмо поэта к Наталии Николаевне и, найдя там некоторые вольности, донесла о том в полицию, полиция же «представила письмо Государю», «человеку благовоспитанному и честному», и царь, прочитав чужое письмо, «не стыдится в том признаться»), произнес-таки примиряющую фразу: «Что ни говори, мудрено быть Самодержавным»!

(К чести императора, важно заметить: он не читал само письмо, а знал лишь от Бенкендорфа его содержание, точнее, известные пушкинские строки: «Видел я трёх царей…»)

Прежний, весьма упрощённый, подход к взаимоотношениям царя и поэта неверен изначально: да, Пушкин имел право обижаться на Государя, и даже в известной степени дерзить ему, а Николай I таким простым человеческим правом не обладал.

Да и сам поэт сделал удивительные откровения в своём дневнике: «Народ не должен привыкать к Царскому лицу, как обыкновенному явлению… Чернь перестанет скоро бояться таинственной власти и начнет тщеславиться своими сношениями с Государем».

Как-то забылось, что именно Николай I дал Пушкину способ зарабатывать на жизнь поэтическим трудом! Благодаря императору поэт получал государственное жалованье, был допущен к работе в архивах. И не остался неблагодарным: «…Царь… взял меня в службу, т. е., дал мне жалованья и позволил рыться в архивах для составления Истории Петра I. Дай Бог здравия царю!»

Не мог Александр Сергеевич покривить душой перед приятелем, сообщая любезному его сердцу Нащокину радостную весть: возглас поэта полон искренней благодарности!

 
Люблю царя он с высоты
Простер мне царственную руку…
 

И однажды-таки – исторически достоверный факт! – Пушкин пил за здравие Государя. Случилось то 19 февраля 1832 года в особняке на Невском проспекте, где праздновалось открытие книжной лавки Смирдина.

Из газеты «Русский Инвалид»:

«На сей праздник приглашено было до 120 русских писателей… На одном конце стола сидели И.А. Крылов, В.А. Жуковский, А.С. Пушкин, князь П.А. Вяземский… Первый тост Николаю Павловичу… Бокал за здоровье всех живущих ныне Поэтов, Прозаиков, Сочинителей, Переводчиков и Издателей – был последним».

Но есть и более раннее свидетельство: Бенкендорф передает Николаю I, что поэт «говорил в Английском клубе с восторгом о Вашем Величестве и понудил лиц, обедавших с ним, пить за здоровье Вашего Величества».

…Конец 1826 года выдался для Пушкина тревожным. После того как он читал трагедию «Борис Годунов» приятелям, слух о новом поэтическом творении достиг ушей высших чинов. Пришлось давать объяснения.

Император Николай I с пуделем Гусаром. 1849 г. Художник Е. Ботман

Пушкин – Бенкендорфу (29 ноября 1826):

«Так как я действительно в Москве читал свою трагедию некоторым особам (конечно, не из ослушания, но только потому, что худо понял высочайшую волю Государя), то поставляю за долг препроводить её Вашему Превосходительству, в том самом виде, как она была мною читана, дабы вы сами изволили видеть дух, в котором она сочинена; я не осмелился прежде сего представить её глазам императора, намереваясь сперва выбросить некоторые непристойные выражения. ‹…› Мне было совестно беспокоить ничтожными литературными занятиями моими человека государственного, среди огромных его забот…»

Видимо, из-за того, что черновая рукопись изобиловала множеством правок и помарок, Государю было представлено лишь сопроводительное письмо поэта.

«Я очарован слогом письма Пушкина, и мне очень любопытно прочесть его сочинение, – признается Николай I Бенкендорфу. И поручает: «Велите сделать выдержку кому-нибудь верному, чтобы дело не распространилось».

Такая выдержка на шести листах под названием «Замечания на комедию о царе Борисе и Гришке Отрепьеве», включавшая некоторые пушкинские строфы (именно их, по мнению некоего «верного» следовало исключить!), вскоре была доставлена в царский кабинет. На первой её странице Николай Павлович оставил собственноручный отзыв: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман на подобие Вальтера Скотта».

Есть основания полагать, что автором сих «Замечаний…», положенных на стол императору, был не кто иной, как г-н Булгарин. Вот благодаря кому, а вовсе не Николаю I, Пушкин не мог напечатать свою трагедию в течение четырех лет!

Князь Пётр Вяземский – Александру Тургеневу (6 января 1827):

«Пушкин получил обратно свою трагедию из рук высочайшей цензуры. Дай Бог каждому такого цензора. Очень мало увечья».

В язвительных устах князя Вяземского похвала, да ещё в адрес Государя, – большая редкость!

Но вот неожиданный поворот в отношениях поэта и его венценосного цензора. Бенкендорф пишет докладную записку царю: «Писатель Пушкин в Москве; во всех салонах он отзывается с признательностью и величайшей преданностью о Вашем Императорском Величестве, тем не менее, за ним пристально наблюдают». Николай I, словно не читая льстивых строк, задает неожиданный вопрос: «А что-нибудь он Вам ответил по поводу замечаний на его трагедию?»

Похоже, Государь беспокоится: не уронить бы собственный престиж в глазах одного из умнейших людей Империи. В роли цензора, пусть и негласного, выступает уже сам поэт!

И вновь письмо Пушкину. Начинает казаться, что прочтение и разбор императором поэтических творений переходит в разряд государственных!

Бенкендорф – Пушкину (22 августа 1827):

«Представленные Вами новые стихотворения ваши Государь Император изволил прочесть с особенным вниманием. Возвращая Вам оныя, я имею обязанность изъяснить следующее заключение:

1. Ангел, к напечатанию дозволяется,

2. Стансы, а равно 3. и Третия глава Евгения Онегина тоже,

4. Графа Нулина Государь Император изволил прочесть с большим удовольствием и отметить своеручно два места, кои Его Величество желает видеть измененными; а именно следующие два стиха: “Порою с барином шалит” и “Коснуться хочет одеяла”, впрочем прелестная пиеса сия позволяется напечатать…»

Любая цензура особого удовольствия автору не доставляет, Пушкина же столь пристальное внимание Николая I подчас тяготит.

Из дневника Пушкина (14 декабря 1833):

«Мне возвращен “Медный всадник” с замечаниями Государя. Слово кумир не пропущено высочайшею цензурою; стихи

 
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою Царицей
Порфироносная вдова –
 

вымараны. На многих местах поставлен (?), – все это делает мне большую разницу».

Поэт явно раздосадован, даже раздражён царскими замечаниями. Но так было не всегда: не раз им с благодарностью произносилось имя монарха: «Заботливость истинно отеческая Государя Императора глубоко меня трогает».

Из дневника Пушкина (28 февраля и 6 марта 1834):

«Государь позволил мне печатать “Пугачева”; мне возвращена моя рукопись с его замечаниями (весьма дельными). В воскресение на бале, в концертной, Государь долго со мной разговаривал: он говорит очень хорошо, не смешивая обоих языков, не делая обыкновенных ошибок и употребляя настоящие выражения»;

«Царь дал мне взаймы 20 000 на напечатание Пугачева. Спасибо».

Строки эти не для печати, – для себя, для памяти.

Великодержавному цензору первому ложились на стол гениальные творения его подданного. И хоть Его Величество изволил вносить некоторые правки, не угодные автору, всё же надо признать, их было не столь много.

Из воспоминаний А.О. Россет, в замужестве Осиповой (1831):

«Выходя из церкви (после молебна) Его Величество увидал Пушкина, позвал его и поблагодарил за стихи, которые он нашел превосходными».

Годом ранее Николай I передал черноокой красавице-фрейлине конверт, подписав: «Александре Осиповне… в собственные руки». Царский конверт, с вложенной в него рукописью седьмой главы «Евгения Онегина, и должна была умница Россет вручить своему приятелю Александру Сергеевичу.

Не только сам Государь читал Пушкина, в числе поклонников поэта «числились» и члены августейшего семейства, – подчас они становились первыми слушателями новых стихов, даже заучивали их наизусть!

Сцена из жизни семьи императора Николая I. Рождественская ёлка. 1848 г. Художник А.Ф. Чернышёв

Пушкинские томики стояли на полках царской библиотеки! Более того, императорская чета имела обыкновение дарить их маленьким обитателям дворцов: собственным чадам – великим князьям и княжнам, их друзьям на новогодних ёлках.

Одно из удивительных свидетельств – записки фрейлины Высочайшего Двора баронессы Марии Фредерикс, имевшей в юности счастье видеться с Пушкиным.

Из записок баронессы М.П. Фредерикс:

«Накануне Рождества Христова, в сочельник, после всенощной, у императрицы была всегда ёлка для её августейших детей, и вся свита приглашалась на этот семейный праздник. …Подарки состояли из разных вещей соответственно летам; в детстве мы получали игрушки, в юношестве – книги, платья, серебро; позже – бриллианты. У меня ещё до сих пор хранятся с одной из царских ёлок… сочинения Пушкина и Жуковского…»

Январь рокового для России 1837 года: скорбные дни и ночи не только в доме на Мойке, но и на Дворцовой набережной, в Зимнем… В том последнем акте трагедии (не семейной, но государственной!) главные герои – умирающий поэт и здравствующий царь!

Николай I уже тем великий Государь, что в сложнейшей и для него жизненной ситуации – по сути, Пушкин нарушил данное ему слово не драться на дуэли (ведь сам император строго преследовал поединки и ненавидел их, по его словам: «это варварство; … в них нет ничего рыцарского»), – явил высокое благородство души.

Спустя годы после смерти поэта его лицейский приятель барон Модест Корф записал в дневнике свой весьма откровенный разговор с царём. Сделанная с предельной точностью запись воспринимается ныне как прямая речь Николая I: «Под конец жизни Пушкина, встречаясь часто с его женою, которую я искренне любил и теперь люблю как очень добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о комеражах (сплетнях), которым её красота подвергает её в обществе; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию, сколько для неё самой, столько и для счастья мужа при известной его ревности. Она, видно, рассказала это мужу, потому что, увидясь где-то со мной, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. – Разве ты мог ожидать от меня иного? – спросил я его. – Не только мог, Государь, но, признаюсь откровенно, я и Вас самих подозревал в ухаживании за моею женой. – Через три дня потом был его последний дуэль».

Смерть Пушкина для Николая I – печальная веха его царствования.

Не случайно Василий Жуковский полагал, что скорбь самого царя сможет как-то смягчить отцовское горе. Тем мыслил он утешить Сергея Львовича, отца поэта: «И между всеми русскими особенную потерю сделал в нём сам Государь… Государь потерял в нём своё создание, своего поэта, который бы принадлежал к славе его царствования, как Державин славе Екатерины, а Карамзин славе Александра. И Государь до последней минуты Пушкина остался верен своему благотворению. Он отозвался умирающему на последний земной крик его; и как отозвался? Какое русское сердце не затрепетало благодарностью на этот голос царский? В этом голосе выражалось не одно личное, трогательное чувство, но вместе и любовь к народной славе и высокий приговор нравственный, достойный царя, представителя и славы, и нравственности народной».

Император постоянно «получал известия от доктора Арендта (который раз по шести в день, и по несколько раз ночью приезжал навестить больного)».

А вот одна из записок Василия Жуковского Николаю I: «Мною же было передано от Вас последнее радостное слово, услышанное Пушкиным на земле. Вот что он отвечал, подняв руки к небу и с каким-то судорожным движением (и что вчера я забыл передать Вашему Величеству) как я утешен! скажи Государю, что я желаю ему долгого, долгого царствования, что я желаю ему счастия в сыне, что я желаю счастия его в счастии России».

(В не столь далекие времена к свидетельству близкого друга поэта относились весьма настороженно. Ведь Пушкин – почти прообраз будущего революционера, и вдруг – ярый монархист! И все же поверим Василию Андреевичу: имя его не замарано ложью.)

Жуковский, единственный, кто оставил проникновенные строки о душевном состоянии Николая I в те дни: «С тех пор, как я его видел и слышал во время агонии Пушкина и после его смерти, когда он в разговоре со мной отвернулся, чтобы утереть слёзы, я чувствую к нему глубокую нежность».

Но, объективности ради, стоит привести суждения самого Николая, изложенные им брату Михаилу: «С последнего моего письма здесь ничего важного не произошло кроме смерти известного Пушкина от последствий раны на дуэли с Дантесом. Хотя давно ожидать было должно, что дуэлью кончится их неловкое положение, но с тех пор, как Дантес женился на сестре жены Пушкина, а сей последний тогда же письменно отрекся от требований сатисфакции, надо было надеяться, что дело заглушено… Но последний повод к дуэли, которого никто не постигает и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина к Геккерну, сделал Дантеса правым в этом деле… Пушкин погиб, и слава Богу, умер христианином…»