Текст книги "Анна – королева франков. Том 2"

Около недели мы путешествовали вместе, деля между собой хлеб и воду. В одну из ночей он разбудил нас и сказал, что необходимо срочно уезжать, так как в округе бесчинствуют беглые рыцари, объединившиеся в большую банду.

Мы, естественно, распетушились, сказав, что готовы драться с ними, но Артюр, попеняв нам на молодость, сказал, что умереть от меча разбойника позорно, а потому предложил немедленно покинуть место нашего ночлега, и, вскочив на лошадь, скрылся в темноте.

Наши лошади тоже были оседланы им, и мы, не задумываясь об этом, помчались за ним. Но впереди его не оказалось, хотя мы и мчались с большой скоростью: исчез неизвестно куда. И вдруг Гуго на полном скаку слетел с коня и разбился о землю. Я подскочил к нему, но помочь уже ничем не мог, поскольку брат мой был уже мертв.

Моему отчаянию не было предела. Я так и просидел до утра, держа его голову на своих коленях и оплакивая. Когда солнце уже поднялось, похоронил в близлежащей посадке, вырыв его же мечом ему могилу. Затем воткнул этот меч в насыпанный над его телом холм и привязал поперек сломанную ветку, соорудив таким образом нечто наподобие креста.

А когда подошел к его коню, мирно пощипывавшему на обочине дороги травку, увидел, что сиденье сползло с его спины на бок, в ту сторону, куда упал Гуго. Осмотрев его, я увидел, что подпруга была подрезана, что сразу же сказало мне, что смерть брата была не случайной.

– А почему ты решил, что к этому причастна ваша мать? – спросила Анна, не улавливая связи между событиями.

– Тогда я так не думал. Причин для этого не было. Просто сетовал на наше легкомыслие, позволившее нам приблизить к себе незнакомого человека. Правда, у меня появлялась мысль о том, почему он подрезал подпругу на коне Гуго, а не на моем. Но так как ответа я не знал, особо долго на ней не заморачивался.

Ответ, кто был причастен к смерти наследника трона, я получил, когда мать подняла против меня восстание после смерти отца, ибо не могла допустить, чтобы королевская корона досталась мне. В ее ближайшем кругу я увидел и Артюра Д'Оревильи. Правда имя у него было другое.

– Какой кошмар! – воскликнула Анна. – Разве может мать организовать покушение на собственного сына?

– Как оказалось, может.

Когда же я стал полноправным королем, мать, взяв в помощь Роберта, приказала физически устранить и меня, чтобы очистить дорогу к трону младшему сыну. Но тот, кому она это поручила, в последнюю минуту испугался стать убийцей короля и покаялся. Так фортуна оказалась на моей, а не ее стороне. Я сохранил власть.

Анна смотрела на супруга широко распахнутыми глазами, в которых смешались различные эмоции – от потрясения до недоверия.

– Но я все же отдал Роберту Бургундию, которая была моей вотчиной. Получив герцогство, он стал своевольничать на ее землях, превратившись в разбойника.

– Что ты имеешь ввиду? – не поняла Анна.

– То, что он нападал на всех торговцев, проезжавших через Бургундию, отбирая у них товары, а самих жестоко убивая.

Три года назад он развелся со своей женой Элией, не вернув ей даже толики ее приданого, что обязан был сделать хотя бы частично. Вскоре между Робертом, её отцом и братом по этому поводу произошла крупная ссора – и мой брат убил обоих.

– И Роберт не был наказан за это злодеяние?

– Для того, чтобы получить прощение, он совершил паломничество в Рим и основал монастырь в Семюре в качестве покаяния. Суда людского над ним не было.

Анна хотела спросить, почему, но не стала своим вопросом ставить супруга в неловкое положение, ибо он должен был как король провести суд над братом, но не сделал этого. По слабости характера? Наверное, по этой причине он и сейчас не может призвать к ответу брата за разбой и зверства, которые тот творит.

Словно в ответ на ее мысли, Генрих несколько раздраженно сказал:

– Роберт загнал меня в угол и пользуется этим. Он прекрасно понимает, что, имея большое и хорошо обученное войско, является для меня опорой в военных действиях, которые мне приходится вести по усмирению мятежных вассалов, стремящихся к независимости. К тому же и для защиты границ королевства мне необходима его военная помощь. Поэтому мне выгодно иметь его своим союзником, а не врагом.

Если же подвергну Роберта королевскому суду и вынесу решение не в его пользу, заимею врага, с которым, учитывая расстановку сил на сегодняшний день, могу не справиться. Сил для этого и денежных средств у меня недостаточно. Да и наследника королевского престола нет в случае моей гибели на войне, которую брат может мне объявить, и дорога к королевскому трону для него будет открыта. Так что дело не в слабости моего характера, если ты подумала об этом. Всё намного сложнее: политика – дело тонкое и грязное.

Анна от неожиданности даже вздрогнула, испугавшись, что супруг прочитал ее мысли, и, понимая, что эта тема для него неприятная и болезненная, спросила, завершая начатый разговор:

– А какова судьба жены Роберта, с которой он развелся?

– Чтобы не опасаться ее мести за смерть отца и брата, он заточил её в монастырь несмотря на то, что она родила ему пятерых детей, а сам сразу же женился на Ирменгарде Анжуйской.

Анна тяжело вздохнула и, смело посмотрев на супруга, сказала:

– Даже не знаю, как смогу теперь спокойно общаться с Робертом после того, что услышала о нем. Он для тебя не опасен?

– Я не знаю, что у него в голове и не вынашивает ли он каких планов, чтобы занять мое место. Мои тайные агенты постоянно наблюдают за ним, и я тоже принимаю кое-какие меры безопасности. Роберт пока не пытается посягнуть на трон только по одной причине: из-за своей безнаказанности за произвол, который творит на каждом шагу. Если я попытаюсь его урезонить и накажу за разбои и грабежи, он найдет способ поквитаться со мной и расчистить путь к королевской власти.

Анна, услышав это, вздрогнула, подумав, что попала с легкой руки батюшки в банку с ядовитыми пауками, но вслух свои мысли не озвучила.

Глава 26

Прошло больше полугода, как граф Валуа по приказу сюзерена покинул королевский двор. Поначалу Анна, находясь среди придворных, все выискивала его по привычке глазами в надежде встретиться с несколько вызывающим, но одновременно чувственным взглядом, в котором отражалась вся его пылкая натура. Однако усилия были тщетны, что наполняло ее душу грустью.

История повторилась: судьба не позволяла ей даже видеть любимого. Как в свое время по приказу матушки уехал с княжьего двора Филипп, так и Рауль подчинился требованию своего короля, оставив ее один на один со своими чувствами и сердечной тоской.

Но несмотря на это, какими же они были разными! Золотоволосый Филипп с голубыми, словно весеннее небо глазами, и черноволосый темноглазый Рауль. Несмелый в проявлении своих чувств норвежский ярл и безрассудно смелый граф Валуа, который не стал скрывать их ни перед ней, ни перед королем.

Неужели Рауль прав, обвинив Филиппа в предательстве их любви и трусости? Нет, не могла с этим согласиться Анна. Он не имел ни земель, ни богатства, поэтому великий князь никогда бы не отдал ее за наёмного варяга.

«Но ведь Филипп даже не стал пытаться», – ехидно подметила одна из мыслей. «Ведь он мог бы так, как Харальд, тоже не имевший ничего, поговорить с князем Ярославом и отправиться в Восточную Римскую империю, чтобы добыть там и славу, и деньги. Может, тогда отец и согласился бы выдать ее за ярла замуж, ведь он был не из простого рода, а из знатного».

«Но что теперь думать об этом», – отмахнулась от досаждавших мыслей Анна. – Филиппа уже нет на белом свете: он покоится с миром в сырой норвежской земле. А я продолжаю жить дальше в чужом краю и удосужилась вновь влюбиться в человека, с которым точно также у меня не может быть будущего. И что за напасть такая?»

Скупая слезинка скатилась со щеки, но она не обратила на нее внимания, однако еще раз пристально посмотрела на свою ладонь, пытаясь рассмотреть на ней свое будущее, о котором говорил граф. Но, кроме непонятных линий, она больше ничего не увидела. Тем не менее, все сказанное им отпечаталось в ее памяти навечно. Неужели и в самом деле их дороги пересекутся и она выберет любовь? Разве такое возможно при живом короле? Она никогда не нарушит супружескую верность. О чем тогда говорил Рауль де Крепи?

Эти вопросы постоянно преследовали Анну, заставляя мучиться от того, что ни на один из них она не знала ответа. И тосковала по графу Валуа…

Когда Генрих вернулся из военного похода, ее так и подмывало спросить о Рауле да Крепи: ведь он должен был прибыть со своими рыцарями к своему сюзерену. Однако не посмела. Но желание узнать о нем, хотя бы что-нибудь, заставило ее подослать к Госселану Шони Марьяну, и та вернулась с известием, что граф не присоединился к войску короля. И опять очередное почему?

Но уже то, что он жив-здоров, успокоило Анну, и она постаралась выкорчевать из своего сердца чувство к этому мужчине. Но не тут-то было: и хоть стебли его она ломала, корни продолжали давать новые ростки.

Время неумолимо бежало вперед. Вот уже больше месяца, как королевский двор переехал в Париж. Дворец на острове Сите с лёгкой руки Анны приобрел вид устроенного для жизни жилища. Вонь уже не досаждала ей, как в первый приезд, но побороть дурные привычки придворной знати испражняться, где им вздумается, быстро искоренить никак не удавалось. Лужи мочи и фекалии слуги находили то на лестницах, то в смежных с основным помещением комнатах.

И тогда она заказала сорок стульчаков с дырками. На первом и втором этажах были устроены «комнаты для облегчения», разделенные шторкой на женскую и мужскую половины. В каждую из них поставили по десять стульчаков, под которые были помещены бурдалу – расписные горшки, и назначены два золотаря, в обязанности которым были вменены чистка отхожих мест и вывоз дерьма из дворца за пределы города.

Чтобы упорядочить это нововведение, Анна после окончания одного из обедов голосом, не терпящим возражения, предупредила всех, что отныне справлять малую и большую нужду они обязаны только в комнатах для облегчения.

Недовольный ропот, который пронесся над столом, не повлиял на ее решение. И для убедительности королева добавила:

– Кого заметят в нарушении оного распоряжения, тот будет на год отлучен от двора, пока не научится элементарным правилам чистоты.

И еще. Я запрещаю пользоваться благовониями на грязное тело, дабы не душить несносными запахами окружающих. Всем моим подопечным девушкам отказано в приближении ко мне, если накануне они не прошли омовение в кадке. Каждая из них должна за счет своих родителей приобрести её себе и принимать, хотя бы раз в два дня, водные процедуры.

Для всех остальных будет выделено большое помещение, разделенное шторами на квадраты, в которых будут стоять сидячие кадки. Специально выделенные для этого женщины помогут каждому помыть свое тело.

И, не став обсуждать эту тему, Анна встала из-за стола и ушла, оставив всех сидеть в шоковом состоянии. Никто из присутствовавших не рискнул открыть рот и подвергнуть критике сказанное королевой.

В один из последовавших за этим дней Анна пригласила в малую гостиную Гийома де Гомеца – королевского сенешаля. Тот пришел тотчас и низко поклонился королеве.

– Я слушаю вас, ваше высочество, – сказал он.

Анна указала на кресло и спросила:

– Это правда, что на территории дворца и в Париже есть бани?

– Да, моя королева. Банно-мытейные традиции Древнего Рима благополучно наследовались франками. Для домашнего омовения использовалась деревянная кадка, которая в случае необходимости переносилась в нужное место, обычно в спальню. Частные и общественные бани с купальнями и парилками являлись обычным делом для горожан, в котором пользовались мыльным продуктом из Марселя. Производство мыла занимало вполне серьезную нишу в экономике королевства.

– И что же случилось с этими банями?

– В основном используются под другие нужды.

– Почему? Разве был запрет на купание?

– Христианские проповедники призывали никогда не мыться, так как именно таким образом можно достичь духовного очищения и попасть в рай. Мыться нельзя, утверждали они, ещё и потому, что так можно смыть с себя святую воду, к которой прикоснулся при крещении. В итоге люди перестали мыться. К тому же грязь считается особым признаком святости. Монахи подавали остальным христианам, да и подают ныне, соответствующий пример служения богу и смотрят на чистоту с отвращением. А мы всего лишь простые смертные, которые все эти годы следовали велению божьему.

– Господи, какая дикость! – воскликнула Анна. – Я слышала нечто подобное от Аньес Анжу в день своей свадьбы, но… Впрочем, не думаю, что грязным уготована дорога в рай, а чистым – в ад. Каждому воздастся по делам его земным. И не иначе.

Сегодня вернется из Санлиса мой венценосный супруг, и мы решим этот вопрос всем на благо. А пока можете заниматься своими делами.

– Так вы можете навлечь на себя гнев Церкви и своих подданных, – тихо, но твёрдо произнес Гийом де Гомец. – В Королевстве франков живут люди благочестивые и богобоязненные.

– Всё, что я сделаю, будет им только на благо. Заботясь о чистоте телесной своих подданных, я одновременно забочусь и об их чистоте душевной. Да и сами франки изначально приветствовали чистоту. Для этого достаточно вспомнить старую пословицу: «Gracieuseté et propreté valent mieux que sale beauté».77
  Изящество и чистота лучше грязной красоты


[Закрыть] Если не нравится эта, сошлюсь на другую: «Netteté nourrit santé». Выбирайте ту, которая вам больше по нраву.88
  Чистота – залог здоровья


[Закрыть]

И, махнув рукой в сторону двери, Анна отпустила великого сенешаля.

Будущее убедило его, что королева оказалась верна своему обещанию. Вскоре приступили к освобождению помещений, использовавшихся ранее в качестве бань. Генрих взял на себя смелость пойти против требований церкви считать грязь на теле признаком святости и повелел мыться не меньше одного раза в неделю. По субботам заработали не только дворцовые бани, но и общественные в городе. Это была пусть небольшая, но все же победа Анны.

Спустя месяц после Рождества Христова королева стала чувствовать ежеутреннее недомогание. Её сильно тошнило, запах мяса и специй провоцировал рвоту, что вызвало сильный переполох во дворце. Среди придворных пополз слух, что её отравили.

Генрих бесновался, требуя от дворцового лекаря облегчить состояние супруги и вывести из ее организма яд. Сенешаль сбился с ног, выясняя, что ела королева, и кто снимал с ее еды пробу. Во дворце наступили темные времена. Лорентин, не зная, чем лечить, королеву, решился пустить ей кровь, после чего ей стало еще хуже. Бледный и похудевший от страха, он не отходил от нее, не позволяя вставать с постели.

Анна была напугана не меньше его неизвестной болезнью. Дворцовый лекарь пытался поить ее какими-то травами, от которых ее еще больше рвало, и она отказалась что – либо принимать.

Дни сменялись днями, но в состоянии королевы разительных перемен не наблюдалось: правда, после обеда до самого утра тошнота стала пропадать, но появилось желание есть рыбу, к которой она раньше пристрастия не испытывала, и пить молоко с медом.

Как только проходила тошнота, Анна наблюдала в себе прилив энергии, и она начинала протестовать против бесцельного лежания в постели. Но Лорентин был неумолим. И ей приходилось подчиняться.

Однажды, когда лекарь ушел на обед, а Марьяна села на его место, Анна поделилась с наперсницей тем, что ее мучило в последнее время:

– Мне неловко говорить об этом Лорентину, но у меня болят груди. Такое впечатление, что они раздулись. Ты не знаешь, что это может быть?

Марьяна какое-то время смотрела на свою госпожу, а потом неизвестно почему тихо спросила:

– А краски у тебя когда были?

– Точно не помню. Может, месяца два или три назад. Я чем-то серьезно больна?

Наперсница радостно всплеснула руками:

– Мне кажется, я догадываюсь, какая немочь тебя одолела, ваше высочество.

– Тогда быстрее говори. Чему улыбаешься?

– У тебя будет ребенок, моя королева.

– Ты уверена? – прошептала Анна, приложив пальцы к губам. – Значит, Господь услышал мои молитвы. Уж как я только не просила его послать нам с королем наследника!

Когда вошел Лорентин, Марьяна не стала тянуть время и поинтересовалась у него:

– Как можно проверить, не ждёт ли наша королева ребеночка?

Лекарь подскочил на стуле, потом сел обратно и задумался.

– Сейчас уже никак проверить не смогу, – наконец произнес он, посмотрев на Марьяну, – а завтра, как только ее высочество проснется, собери её утреннюю мочу. Я проведу анализ. А пока ни с кем не делитесь этой новостью.

Придя в свою комнату, Лорентин достал свою драгоценную книгу, завернутую в кусок ткани. Это были сочинения древнегреческого целителя Гиппократа, переведенные с греческого языка на латинский. Лекарь стал бережно переворачивать листы, пока не нашел сочинение, в котором были описаны признаки того, что в женском лоне развивается ребенок.

Он тотчас вернулся к королеве и подробно расспросил, какие изменения в себе она чувствует. Сказанные ею слова совпали с теми, которые он прочитал в книге, – и Лорентин относительно успокоился. Оказывается, никакого отравления не было. Но окончательное успокоение принес результат анализа мочи, подтвердивший, что в королевской семье в этом году будет пополнение.

– А как можно узнать, кто родится – мальчик или девочка? – спросила Анна у лекаря.

– Для определения пола ребенка Гиппократ предлагал два способа. Если вы, ваше высочество, не против, я сейчас проверю, – ответил он.

– Конечно, не против. И как можно быстрее, – поторопила Лорентина королева.

– Здоровый розовый румянец на вашем лице указывает на рождение мальчика.

– А второй способ?

– Для этого я должен осмотреть вашу грудь.

Анна почувствовала смущение и непроизвольно натянула одеяло из горностая под самый подбородок, но спустя минуту решительно откинула его и распустила шнурок, стягивавший ворот ночной рубашки. Потом потянула его вниз, оголив налившиеся груди, и закрыла глаза.

– Смотри быстрее, – сказала она лекарю.

Через минуту он сам прикрыл королеву, объяснив со знанием дела:

– Соски ваших грудей направлены кверху, что тоже свидетельствует, что у вас будет сын.

Анна счастливо засмеялась и сказала:

– Всё. Я не больна и могу вести прежний образ жизни. Но прошу вас ничего не говорить моему венценосному супругу о моем состоянии. Я сама обрадую его этой новостью.

Лорентин откланялся и покинул опочивальню королевы, довольный своими знаниями.

Марьяна же помогла ей одеться и проводила Анну к королю, который в малой гостиной пил вино с приближенными к нему придворными.

Увидев супругу, Генрих поднялся и пошел ей навстречу.

– Ma chérie, почему ты встала с постели? Лорентин сказал мне, что тебе нужно как можно больше лежать, чтобы не расходовать силы, необходимые на борьбу с отравлением. Впрочем, ты выглядишь довольно неплохо для нездоровой.

– А я себя таковой и не чувствую. Мне надо поговорить с вами, мой супруг, tête-à-tête.99
  Точный перевод – «лицом к лицу». Свободный – «наедине»


[Закрыть]

Король, оглянувшись на присутствовавших, которые не сводили с них любопытных глаз, кивком головы дал им понять, чтобы они покинули гостиную.

Когда все вышли, Генрих провел супругу к креслу и, подождав, когда она сядет, спросил:

– Так о чем ты хотела со мной поговорить, mon soleil?

– Я пришла с радостной вестью, мой супруг. Я жду ребенка, и лекарь заверил меня, что будет мальчик.

Генрих, не веря собственным ушам, закрыл глаза, а потом, осмыслив услышанное, подошел к Анне и, подхватив на руки, прижал к своей груди.

– Ты должна быть очень осторожной, mon âme. Слушайся во всем Лорентина. Мне нужно, чтобы ты родила мне наследника. Я уже не так молод, как хотелось бы, поэтому он для меняя и короны очень ценен.

– Не волнуйся, Генрих. Я рожу наследника Капетингов. Я молодая, здоровая, поэтому нет никаких причин бояться.

Король не возразил ей, но страх потерять первенца в душе не исчез. Однако он не стал заострять внимание Анны на том, что у него уже был печальный опыт, когда его первая супруга Матильда скончалась в результате неудачного кесарева сечения, ибо сама не смогла разродиться.

Слухи о том, что королева носит ребенка, быстро оббежали дворец и вышли за его пределы. В Париже народ ликовал, поднимая в тавернах кружки с пивом и провозглашая здравицы рыжей королеве и наследнику.

Это была хорошая весть, укреплявшая королевскую власть. Королевство франков изнемогало от войн между сеньорами, которые сопровождались разорениями, грабежами, голодом и повышением налогов. Ему был нужен сильный король, который властной и твердой рукой объединил бы всех франкских баронов, окруживших себя толстыми крепостными стенами и развязывавших то в одном, то в другом месте войны за свою независимость.

Дижонского замка герцогства Бургундия эта новость достигла тоже. Роберт рвал и метал, вымещая свой гнев на Ирменгарде, которая пыталась его хоть как-то урезонить, зная, что в таком состоянии он способен на жестокие поступки вплоть до убийства. Однако её усилия оказались тщетными.

Роберт в приступе ярости безжалостно избил супругу и, бросив на каменном полу малой гостиной, вскочил на своего коня и покинул территорию замка. Проехав по узким улочкам города, герцог выехал через ворота в крепостной стене, окружавшей город, – и перед ним раскинулись виноградники, отдушина для его озлобившейся души, которые были любовно ухожены монахами и подготовлены к зимовке.

Пустив коня в галоп, он помчался по узкой дороге, сопровождаемый невеселыми думами. Еще в молодости мать заронила ему в душу зерна тщеславия и амбиций, но судьба оказалась к нему неблагосклонной. Его мечтам о королевском троне, подогреваемым матерью, ни в первый, ни во второй раз не суждено было осуществиться, поскольку отец, преодолев серьезное сопротивление супруги и части вассалов, после смерти первого сына все же объявил своим наследником Генриха, короновав его в Реймсе. Даже мятеж обоих сыновей не заставил короля Роберта II изменить своего решения.

После его смерти мать уже начала открытую борьбу за утверждение на престоле младшего сына. И мечты Роберта вновь расцвели пышным цветом. Они подпитывались еще и тем, что вдовствующую королеву поддержал могущественный граф Эд II де Блуа, чьи обширные владения охватывали королевский домен с двух сторон.

Роберт до сих пор помнил то состояние радости, которое охватило его, когда он узнал, что Генрих потерпел поражение на поле битвы и бежал в Нормандию. Казалось, вот-вот – и он станет королем франков. Но его надеждам опять не суждено было сбыться: старший брат вернулся в Париж с нормандским войском.

Мать Генрих отправил в ссылку в Мелён, а ему предложил герцогство Бургундское. И что ему оставалось делать? Только согласиться на предложение короля и отказаться от претензий на корону.

И с тех пор его душу изводят скрытые желания мести и зависти. Как радовался он, когда Генриху не удалось укрепить союз со Священной Римской империей! Смерть первой Матильды, а потом второй пролились бальзамом на его душевные раны, а трусость старшего брата перед Церковью, запрещавшей близкородственные браки, вселила надежду, что он не сможет продлить свой род, оставшись без наследника престола. А там, даст Бог, падет сраженный на одном из полей битв, – и дорога для него, герцога Бургундии, к королевской власти будет открыта.

Однако женитьба Генриха на Анне Киевской спутала все карты Роберта. Он прекрасно понимал, что рано или поздно она родит ему детей, среди которых будут и сыновья. И тогда его претензиям на трон вновь не суждено будет осуществиться.

Роберт грязно выругался, пришпорив своего коня. Его интрига с Жоффруа Мартелем цели не достигла. Это он накрутил графа Анжуйского пойти на Мэн, захватить Ле-Ман и крепости Домфрон и Алансон, будучи уверенным, что Генрих, как обычно, сделает ошибочный политический ход и ввяжется в войну на одной из сторон, втянутых в военные действия, заимев врага в лице другой.

Герцогу Бургундскому было безразлично, кого поддержит Генрих – Жоффруа Мартела или Вильгельма Нормандского. Главное, чтобы ввязался в войну, для которой все равно, кто умрет, сраженный копьем, стрелой или мечом, на поле сражения – обычный рыцарь или король.

Но брат оказался умнее: избежал участия в открытом бою, оттянул силы графа Анжу, испугавшегося за свое графство, и позволил Вильгельму укрепить свои границы с юга, проявив, как и следовало ожидать, политическую близорукость, ибо позволил своему северному вассалу не только уверовать в свою непобедимость, но и стать сильнее. После окончания военного конфликта он вернулся в парижский дворец целым и невредимым, что весьма разозлило Роберта, усмотревшего в этом очередную насмешку над ним собственной судьбы.

Роберт уже несколько лет подряд занимался тайными интригами, благодаря которым началось усиление баронов Иль-де-Франса – королевского домена. Они стали строить каменные замки, за стенами которых могли чувствовать себя совершенно независимыми правителями. И король не имел права запретить им этого, хотя и понимал, что это чревато для него политическими осложнениями в королевстве.

К тому же, зная, что Генрих не привлечет его к суду за разбойничьи деяния, Роберт показывал другим собственный пример безнаказанного обогащения. И в доказательство этому незаконно присоединил к Бургундскому герцогству Семюр-ан-Осуа. Судебного разбирательства по этому поводу не последовало, что явилось сигналом для других баронов начинать войны друг с другом или по-тихому захватывать земли своего соседа.

Следуя примеру брата короля, они стали притеснять соседние церковные общины и города, грабили путников, в результате чего торговые пути стали небезопасными – в том числе и в окрестностях Парижа.

Король, потерпев ряд неудач в первой половине своего правления, последние десять лет фактически ничего не предпринимал против своих вассалов, не вмешиваясь также в развернувшуюся борьбу городов со своими сеньорами за коммунальные права. Обстановка внутри королевства с каждым днем накалялась все больше, что было на руку Роберту.

Теперь же, когда крепости Мэна Домфрон и Алансон отошли Вильгельму Нормандскому, Роберт ненавязчиво и незаметно стал настраивать брата против него и делал всё, чтобы король разорвал союз с северным вассалом, лишившись его военной поддержки, и возобновил дружбу с графом Анжуйским, который, в отличие от Вильгельма, мог в любую минуту его предать.

И в настоящий момент расстановка военных сил была не в пользу Генриха. Роберту оставалось только подтолкнуть короля к военным действиям против нормандского герцога, чтобы он вновь оказался на поле боя. И несмотря на то что Генрих продолжал колебаться, Роберт был уверен, что в конце концов король выступит против Вильгельма. А учитывая то, что сторонников этого похода будет немного, а те, кто пойдут за ним в силу вассального договора, воевать будут нехотя, король потерпит неизбежное поражение, а возможно, и погибнет на поле брани.

И вот теперь, когда стало известно, что королева вынашивает ребенка, на пути к престолу вновь возникла преграда. Если родится наследник, шанс на трон вообще может быть потерян для него Роберта навсегда. Тем не менее, тайная мечта избавиться от старшего брата не оставляла в покое Роберта. Он засыпал с нею и с ней просыпался.

Даже если у Генриха родится сын, он сделает все, чтобы после его смерти стать регентом наследника и, пока тот достигнет своего совершеннолетия, будет править Королевством франков. И единственный способ достичь этого, внушить Генриху мысль, что франкским землям грозит нападение со стороны герцога Нормандии.

И Роберт стал умело плести политические интриги вокруг короля, зная, что напрямую своей цели он не добьётся. Для него сейчас было главным заставить Генриха метаться между двумя своими сильными вассалами, не зная, чью сторону принять. И когда король достигнет в своих метаниях наивысшей точки, он предложит ему свою помощь, открыто став на его сторону против Вильгельма как самого реального врага для королевской власти.

И Роберт успешно добился своего. Генрих раздвоился в своих политических приоритетах. То, что Анна вскоре родит наследника трона, заставляло его стремиться к тому, чтобы расширить границы своего домена. И сделать это можно было в первую очередь за счет Нормандии. Эти мысли после разговоров с братом досаждали ему и в один из майских вечеров, который он коротал в парижском дворце.

Генрих прекрасно понимал, что Вильгельм был сильным и опытным, бесстрашным и хитрым военачальником, с которым лучше дружить, чем ссориться.

Он вспомнил, как помог ему прийти к власти по просьбе его отца, как поддерживал в борьбе с собственными баронами, которые повсеместно поднимали восстания, чтобы избавиться от молодого незаконнорожденного герцога.

В памяти до сих пор были живы картины, как он посвящал юного Вильгельма в рыцари. А теперь он оперился, вырос, закалился в боях и стал опасным противником несмотря на то, что принес королю вассальную клятву.

Генрих за свою жизнь уже давно убедился, что клятвы на верность – пустой звук. Пока вассал имеет от своего сеньора для себя выгоду, он клянется служить ему верой и правдой и подчиняется, когда чувствует силу, исходящую от него. Но стоит авторитету, силе и богатству качнуться, истинно верных остаются единицы, а остальные с оружием в руках стараются отхватить свою часть пирога в виде земель и графств.

Но и Жоффруа Анжуйский не во многом уступал Вильгельму, а потому был также опасен для короны, ибо король никогда не знал, какие мысли бродят в голове его могущественного вассала. Поэтому, решил Генрих, пришла пора помириться с ним после того, как помог Вильгельму вернуть назад две крепости, захваченные Жоффруа Мартелем.

В настоящее время король никак не мог решиться, с кем ему дружить и против кого воевать, поэтому решил посоветоваться с супругой.

Их разговор проходил в ее опочивальне под потрескивание дров в камине.

– Я не совсем сведуща в военных делах, мой супруг, но то, что я слышала от придворных и чему была свидетельницей сама, убедило меня в том, что ты невезуч в завоевательных походах. Ты больше терпишь поражений, нежели побед, теряешь людей, коней, оружие и земли. Поэтому мне пришла мысль посоветовать тебе отказаться от войн по своей инициативе.

– Что ты имеешь в виду? – вскинул на Анну свой негодующий взгляд Генрих. – Ты предлагаешь мне сидеть во дворце и ждать, когда мое королевство разделят на куски и присвоят себе мятежные вассалы? И что я тогда оставлю своему сыну?

– Ты неправильно меня понял, – спокойно возразила она, не отреагировав на недовольство супруга. – У меня даже мысли подобной не было. Вильгельм слишком силен в военном искусстве. У него большая армия, привыкшая побеждать. С ней не так просто совладать. Ведь он пока не собирается нарушать свою вассальную клятву и идти на завоевание земель твоего королевства. Так и не вынуждай его к этому. Ты вряд ли победишь Вильгельма. Только рыцарей зря положишь на полях брани. А когда над королевством нависнет реальная угроза, тебе его не с кем будет защищать.