Текст книги "Анна – королева франков. Том 2"

Армию, которая намеревалась в скором времени низвергнуть герцога Вильгельма, возглавили виконты Котантена и Бессена. К ней присоединились многие сеньоры Нижней Нормандии.

– Да, я слышал, что сначала заговорщики попытались захватить в плен и убить молодого герцога, который по какой-то причине остановился в Валоне, практически в самом центре враждебной территории, – сказал Гильом. – Однако кто-то предупредил Вильгельма, и ему удалось спастись. Он бежал, воспользовавшись темнотой. Я ничего не извратил?

– Нет, – подтвердил Альберик I де Монморанси. – Именно так и было. Но есть и вторая часть этой истории.

Оказавшись в плачевном положении, у Вильгельма оставалась только одна возможность сохранить трон, а может, и жизнь – обратиться за помощью к своему сюзерену. Так герцог и поступил. Он лично отправился к королю в Пуасси и, как верный вассал, бросился к его ногам, взывая о помощи. И тот пообещал ему её.

– Конечно, я обязан был ему помочь, – сказал Генрих, – ведь защиты у меня просил правитель моего лена, которого самовольно вознамерились свергнуть собственные вассалы. Поэтому действия мятежников я воспринял как действия, направленные против короля. Всё вместе и подтолкнуло меня в начале 1047 года во главе армии вступить в Нормандию, чтобы защитить герцога Вильгельма от его многочисленных врагов.

– О, это был успешный военный поход, в котором и я принимал участие! – воскликнул Гуго. – Мы двинулись на Кан по Мезедонской дороге, чтобы соединиться с немногочисленными отрядами, набранными Вильгельмом в Верхней Нормандии. Совершив довольно тяжелый переход через долину Валь-д'Ож и обойдя Аржантан, заняли без боя Масс и подошли к ничем не примечательной равнине Валь-э-Дюн, где и произошла встреча с силами мятежников, которые, двигаясь с запада, успели благополучно форсировать реку Орн.

Нас не испугали многочисленность и ярость врагов. Армия короля смело вступила в битву. В результате сменяющих друг друга яростных стычек кавалерийских отрядов, противник понес огромные потери. Мятежников охватила паника. Большинство из них погибли: одни нашли смерть на поле брани, пораженные оружием или затоптанные наступающими, а многие всадники утонули в водах Орна вместе со своим снаряжением, пытаясь спастись вплавь.

– Тем не менее, схватка была очень жаркой, – подтвердил Генрих. – В самом ее начале Хемо Крюлийский даже сумел пробиться ко мне и сбить с коня, но сам был убит, не успев нанести мне смертельный удар. Что касается Вильгельма, то он действовал с той самоотверженной храбростью, которой прославился в последующих битвах.

Вскоре повстанческая армия оказалась под угрозой окружения и начала в панике отступать. Число беглецов было очень велико, но мои воины мчались за ними по пятам и, нагоняя, уничтожали. Погибших было так много, что их тела остановили колеса мельниц Борбийона. Поражение западных виконтов на Валь-э-Дюне явилось поворотным моментом в судьбе герцога Вильгельма и Нормандии в целом. Однако герцогская власть была восстановлена в Нормандии в полном объёме несколько позже.

– Когда, где и кем? – поинтересовался Гильом.

– В октябре неподалеку от Кана, в непосредственной близости от места битвы, состоялся собор, на котором присутствовали высшие нормандские прелаты, а также сам герцог. Это полномочное собрание утвердило положение о Божьем мире. Все присутствовавшие взяли на себя обязательство обеспечивать его исполнение, в чем поклялись на специально привезенных для этого случая из Руана мощах святого Уана.

Собор запретил вооруженные столкновения с вечера среды до утра понедельника, а также на периоды Рождественского и Великого постов, празднования Пасхи и Троицы. Это совпало с положениями о Божьем мире, утвержденными ранее в других частях Франкии. Согласно принятым в Кане решениям, нарушивший Божий мир мог быть отлучен от церкви.

Исключение было сделано для короля франков и герцога Нормандии. За ними сохранилось право использовать силу и вести боевые действия даже в дни Божьего мира, если это отвечало высшим интересам королевства и герцогства.

– Зря, конечно, этим правом наделили Вильгельма и уравняли с королем, – сказал Гильом. – Этим признали особую роль Вильгельма, который получил рычаги воздействия, присущие не только светской, но и церковной власти. И теперь он с успехом может воспользоваться ими в ущерб интересам королевства.

Генрих устало потер виски и, вставая с кресла, подвел черту под разговором, который длился весь вечер:

– В ранний период своего правления Вильгельм был еще совсем мальчиком, что позволило мне относиться к Нормандии как к неотъемлемой части своего домена, и моё участие в подавлении мятежа, завершившееся победой в битве на Валь-э-Дюне, было моим вкладом в укрепление власти Вильгельма. Свой долг королевского вассала он вернул мне, вступив в борьбу против моего врага, коим стал в то время Жоффруа Мартел, взятием крепости Алансон. И теперь отношения между нормандской герцогской династией и королевским домом Капетингов приобрели совсем иной характер. Новые реалии требуют и нового подхода к решению возникших проблем, о которых мы поговорим позже и в более расширенном составе. А сейчас я вас покидаю, так как уже далеко за полночь.

И Генрих вышел из малой гостиной.

Время неумолимо приближалось к родам. Анна редко видела своего супруга, который занимался делами королевства. То в одном месте, то в другом возникали бунты крестьян, недовольных поборами и нещадной эксплуатацией своих синьоров, которые, окруженные толстыми стенами своих крепостей, сосем распоясались, игнорируя власть короля. Его авторитет неумолимо падал, но повлиять на это Анна не могла, поскольку Генрих не прислушивался к ее доводам.

А начале августа он отбыл вместе со своими приближенными в Орлеан, где находился одни из королевских дворцов.

Мятежная Нормандия никак не успокаивалась. Когда вскоре после падения Донфрона Вильгельм вновь столкнулся с мятежом, равным по силе с предыдущим, король отказал ему в своей вооруженной поддержке, предоставив ее противникам герцога. Это было неверное политическое решение.

Новость, что король вновь пошел на сближение с графом Анжуйским, тепло приняв его в середине августа при королевском дворе в Орлеане, достигло и дворца Нормандского герцога, и Парижского дворца. Вильгельм сильно обеспокоился этим, но пока мог наблюдать только со стороны за развитием этих отношений.

Анне же в те дни было не до этого, так как приближалось время родов, и все свое внимание она сосредоточила на том, чтобы благополучно произвести на свет ребенка.

Рождение нового члена королевской семьи не было просто обычным днём, это было политическое событие, которое могло оказать влияние на судьбу всего государства. Это Анна прекрасно понимала. Как понимала и то, что это событие могло предвещать успех или падение монархии. Поэтому была очень обеспокоена итогами родов.

Заверения дворцового лекаря в том, что родится обязательно наследник, успокаивали ее отчасти, поскольку она не исключала также и того, что может родиться девочка, что сильно опечалит супруга и королевство. Ведь рождение ребёнка королевской крови было не частным делом семьи, а событием, которое вызывало беспокойство всех подданных короля.

Весь двор во всеуслышание рассуждал, будет ли это мальчик? Родится ли будущий король?

Большая часть приближенных готовилась принять участие в родах, что сильно беспокоило Анну, которая не понимала сложившегося обычая. Что она и попыталась выяснить для себя в разговоре с Эрмесиндой, супругой Гильома VII герцога Аквитании, с которой сдружилась в последнее время.

– Как будущий правитель, ребёнок больше принадлежит народу, чем вам, ваше высочество, – объяснила она королеве. – Поэтому вам придется рожать в присутствии большого числа зрителей, каждый из которых внимательно будет наблюдать за процессом, чтобы удостовериться, какого пола будет ребенок и насколько он здоров.

– Господи, зачем это нужно! – воскликнула Анна, пораженная услышанным до глубины души. – Я не позволю устраивать из моих родов спектакль со зрителями.

– Это начали практиковать, чтобы избежать обмана, – спокойно ответила герцогиня.

– Какого обмана? – вопрошала ничего не понимающая королева.

– В истории королевских династий были случаи, когда рожденную девочку во время родов подменяли мальчиком и выдавали его за наследника. Поэтому к родам королевы всегда готовились заранее, чтобы избежать неожиданностей.

– Так ведь это были дети не королевской крови! – возмутилась Анна. – Как они могли наследовать престол?

– Но ведь об этом знали несколько человек, которые вскоре после родов королевы умирали по разным причинам, унося тайну с собой в могилу.

– А король?

– Он пребывал в неведении. Всем занималась королева, которая в итоге только одна владела знанием, кем на самом деле являлся фактический наследник. Бывали случаи, когда король, отчаявшийся иметь законного наследника, выдавал за него сына от своей любовницы.

Анна в ужасе схватилась за голову.

– А какова была судьба девочек, рожденных королевами, которых заменили на мальчиков? – спросила она, подняв на Эрмесинду свои голубые глаза, в которых застыл испуг:

– Она никому неизвестна. Возможно, отдавали в семью, из которой забрали мальчика, но не исключено, что и…

– Я не хочу слышать об этой дикости! – вскричала Анна. – И никому не позволю убить свою дочь, если родится она вместо долгожданного королем сына. Она имеет право на жизнь.

– Так ведь вас никто не спросит, ваше высочество, поэтому лучше никому больше не говорите об этом.

– Почему? Мой венценосный супруг не допустит этого!

– А кто с ним будет советоваться? Для людей, которые вершат политику в королевстве, важнее всего сохранить в нем спокойствие и мир, залогом которых будет рождение именно наследника королевского трона. Поэтому я осмелюсь посоветовать вам не противиться тому, чтобы во время родов присутствовало как можно больше придворных. В этом случае ваша дочь, если родится она, останется жива, поскольку ее не удастся заменить на другого ребенка.

После этого разговора Анна долго молилась в церкви святого Николая, расположенной на дворцовой территории, чтобы у нее родился сын. И причин для этого было две: для нее было важно не только сохранить трон за династией Капетингов, но и жизнь малышке, которая не виновата в том, что не может быть его наследницей.

С Анны хватило уже того, что вот уже больше месяца она не принимала участия в светской жизни и вынуждена была переехать в особые покои, в которых должна была оставаться до самих родов. Это был не самый простой и не самый приятный период в её жизни.

Несмотря на роскошь убранства, условия, в которых приходилось ей жить в этот период, были очень суровыми. Все окна в комнате были заколочены ставнями, а потому в неё практически не проникал свежий воздух. Свет, как утверждал Лорентин, опасен, потому что мог повредить её глаза.

Из новой опочивальни были вынесены картины, изображающие птиц и животных, чтобы не способствовать появлению уродств у ребёнка, и вместо них были повешены шпалеры с безмятежными религиозными сценами и пейзажами. В комнате было создано ощущение темноты, ассоциировавшейся с безопасностью, чтобы королева могла родить монарха в идеальном комфорте. Словом, всё, по мнению лекаря, должно было способствовать облегчению состояния будущей матери, а не расстройству.

Анне также было предписано им избегать плохих мыслей и снов, над чем она втайне посмеивалась, прекрасно понимая, что руководить ими не в её власти. Пространство возле её кровати освещалось при помощи свечи, и это давало хоть немного света.

В опочивальне не затухая горел камин, свежие камыши и трава покрывали пол, которые ежедневно меняли, чтобы в помещении было чисто и свежо. Посещавшие Анну женщины говорили с ней только шепотом.

В конце концов это надоело Анне, и она, вопреки воплям дворцового лекаря, перебралась в свою опочивальню и стала прогуливаться по утрам в саду, где воздух был свеж, чист и наполнен приятными ароматами.

Лорентин не отходил от нее ни на шаг, в отчаянии заламывая руки и умоляя королеву одуматься и вернуться в отведенную для родов комнату. Однако Анна не обращала на него никакого внимания, продолжая жить нормальной жизнью. Она хорошо помнила свою матушку, которая носила в своем чреве близнецов Вячеслава и Игоря и продолжала управлять княжьим двором. Никто ее не закрывал в темной комнате и не заставлял вести непривычный для нее образ жизни и скрываться от других.

О чем Анна беспокоилась больше всего, так это о санитарии. Ей непросто было вычистить дворец, но еще труднее было заставить придворных придерживаться чистоты. Однако ее усилия все же увенчались определенным успехом: они стали мыться, справляли нужду в комнатах для облегчения и перестали бросать обглоданные кости на пол.

Мать всегда рожала в бане, но этого Анна позволить себе не могла, чтобы не приводить в шок придворных. И без этого она не сходила с их языков, часто злых и недовольных. Поэтому королева не хотела становиться причиной повсеместных обсуждений, чтобы не нагнетать обстановку накануне рождения ребенка, которая могла повредить ему.

Тем не менее, она приказала к моменту родов подготовить чистые простыни и пеленки, много горячей воды, несколько чистых тазов и кувшинов, которые понадобятся для мытья рук и омовения новорожденного.

Анне уже не раз приходилось слышать, что после родов рожениц преследовала родильная горячка. И хотя она не была сильна в медицине, интуиция подсказывала ей, что именно нечистоплотность во время родов часто приводила к смерти молодой матери. Поэтому и решила избежать подобных последствий.

И хотя Анна была готова к родам, момент, когда они начались, стал для нее неожиданным. У неё отошли воды, что очень ее напугало. Как назло, в эту минуту рядом с ней не было лекаря, и она срочно послала Селин Д'Арно, старшую из опекаемый ею девушек, за ним.

– Не волнуйтесь, ваше высочество, – попыталась ее успокоить Эрмесинда, уже родившая двух дочерей. – Это отходят ненужные воды, которые указывают на то, что скоро у вас начнутся схватки.

– Схватки? – переспросила Анна.

– Это такие периодические боли, свидетельствующие о том, что ребенок готовится выйти из темноты материнского чрева на божий свет, – объяснила ей герцогиня.

– Они будут сильно болезненными? – не скрывая страха спросила королева.

– Да, очень, но на протяжении многих веков невыносимая боль считалась во время родов обязательной и необходимой. Агония, которую женщины испытывают при родах, тесно связана с падением Евы в Эдемском саду и постоянно напоминает им о её первородном грехе.

– Эрмесинда, удалите из моей опочивальни всех девушек и оставьте из фрейлин только женщин, – приказала королева.

Герцогиня тотчас выполнила ее распоряжение и, спустившись в зал, громко объявила: «Королева рожает!»

Придворные, отдыхавшие после обеда, тут же повскакали с мест и бросились в опочивальню Анны. И вот уже плотная толпа обступила постель, в которой металась королева.

Берта, графиня Понтье, вместе с другими фрейлинами подняли крышки всех сундуков, расплели ей косы, развязав все узлы на лентах, открыли замки во всех шкатулках, объясняя по ходу дела её высочеству, что любая запертая или завязанная вещь может затруднить ей роды. А затем стали петь для неё песни, которые должны были облегчить состояние рожающей королевы.

Анна, удобно устроившись на ложе, прикрыла веки и слушала их голоса, которыми они обращались в молитве к святой Маргарите, которая смогла выбраться из чрева самого дракона, который её поглотил, – и вдруг резкая боль пронзила ее тело. Крик вырвался из ее уст, а из глаз потекли слёзы.

– Господи, как больно! – прошептала она, но добавить ничего не успела, поскольку новая боль заставила ее закричать.

Наконец в опочивальне появился Лорентин. Он сходу приблизился к королеве, но она крикнула: «Помой руки и только после этого прикасайся ко мне!»

Лекарь подошел к одному из тазов и вымыл руки с мылом. Затем вновь подошел к роженице.

– Графиня, – обратилась она к Берте Понтье, – удалите половину из присутствующих, а то мне нечем здесь дышать из-за их благовоний.

Вскоре в комнате вместе с замужними фрейлинами осталось не более двадцати человек, среди которых были не только женщины, но и мужчины.

Схватки у королевы усилились, а время между ними сократилось. Казалось, выдерживать боль от них уже не было мочи, но Анна собрала все свои силы и не позволила жалеть себя.

Лорентин попросил ее съесть кусочек сыра, на котором начертил магическое сочетание цифр и букв.

– Зачем это? – спросила она охрипшим от криков голосом.

– Чтобы защитить ребенка, который рвется на свет божий, – ответил он, не спуская глаз с расставленных ног королевы.

Истошный крик, исторгнутый вскоре из ее груди, подтвердил восторженным присутствующим, что их побеспокоили не напрасно. Быстрым движением врач отдернул простыни и с подчеркнуто серьезным видом склонился над оголенным животом.

Дамы, стоявшие на некотором отдалении от ложа, старались сдержать натиск мужчин, которые не желали упустить ни малейшей детали из этого захватывающего зрелища.

Наконец появилась черноволосая головка, и Лорентин крикнул:

– Тужьтесь сильнее, ваше высочество. Я уже вижу ребенка.

Анна изо все силы постаралась вытолкнуть его из своего чрева. В конце концов, королева произвела на свет упитанное дитя, громкий крик которого раздался в комнате.

В опочивальне поднялся недовольный ропот от того, что Лорентин долго возился с ребенком, отрезая его от материнской пуповины. Когда пупок был завязан, лекарь поднял вверх орущего ребенка так, чтобы все увидели его пол.

– Кто? – только и смогла выдохнуть королева из не совсем восстановившихся легких.

– Наследник… родился наследный принц, – выдохнула восхищенно толпа вместо лекаря.

– «Да здравствует наша королева!» – слились в единодушной здравице восторженные голоса.

Анна на мгновение закрыла глаза, а потом громко потребовала:

– Дайте мне сына!

– Немного позже, ваше высочество, – сказал Лорентин, направляясь с ребенком к большому тазу с чистой водой.

– Тогда покажи его мне!

Лекарь вернулся и, приблизившись к ложу королевы, повернул к ней ребенка так, чтобы ей были видны его гениталии.

– Мальчик, – с облегчением выдохнула из себя Анна и закрыла в изнеможении глаза: силы стали покидать ее.

Когда королева была обмыта и переодета, к ней поднесли уже запеленатого ребенка. Он спал, сложив бантиком маленькие розовые губки. Его красное сморщенное лицо показалось ей самым красивым на свете, и она робко прикоснулась пальцем к его щечке.

– Здравствуй, Филипп! – тихо сказала она. – Вот мы и вместе.

– Что вы сказали, ваше высочество? – спросила Эрмесинда, сидевшая рядом.

– Я поздоровалась со своим сыном Филиппом.

– Филиппом? – переспросила герцогиня, подумав, что ослышалась. – Что это за имя? В королевской династии Капетингов нет такого имени.

– Теперь будет, – твердо сказала Анна.

– Но ведь принято первенца называть именем отца короля. Вы должны назвать наследника Робертом III.

– Им будет второй сын. Наследник же будет Филиппом. И мое решение неизменно.

– И король согласился с ним? – почему -то шепотом спросила Эрмесинда.

– Нет, его высочество не знает, как я назвала сына, но я получила от него согласие выбрать первенцу имя по своему усмотрению.

Герцогиня на это ничего не ответила, и в опочивальне воцарилась тишина. Анна с умилением рассматривала долгожданного ребенка, чувствуя, как в ее сердце пробуждается любовь к нему. А малыш спал, не зная о том, что ему судьбой уготована участь короля франков.

– Когда я смогу кормить его? – поинтересовалась Анна у Эрмесинды.

– Королева не должна кормить ребенка. Для этого подобрана молодая кормилица, которая постоянно будет находиться вместе с наследником в детской.

– А моя матушка первых три месяца кормила своих детей собственной грудью и только после этого отдавала кормилице. Так поступлю и я.

Герцогиня в удивлении всплеснула руками, поражаясь своенравию королевы, но не рискнула ей возразить.

И вдруг Анна вспомнила о своем супруге.

– К королю отправили гонца с известием, что у него родился наследник трона?

– Как только малыш появился на свет. До Орлеана более восьмидесяти миль, поэтому его высочество узнает об этом спустя два дня. Еще два дня нужно ждать гонца обратно.

Но король примчался домой сам, все еще не веря своему счастью. Анне тотчас передали, когда он прибыл на территорию парижского дворца во главе свиты своих сторонников.

Генрих неожиданно легко спрыгнул с седла, и Кларий Готье, помощник королевского сенешаля, приветствуя его, преклонил колено, а затем поспешно вскочил на ноги в ожидании приказа короля. Но тот хлопнул его по плечу с той фамильярностью, с коей относился к людям, которым доверял, и весело поздоровался с ним. После этого обернулся к придворным, тоже по его примеру спешившимся, и воскликнул:

– Идемте, сеньоры! Сейчас вы сами увидите моего славного сына, которого я так долго ждал!

И, больше ничего не сказав, стремительной походкой пошёл в зал, из которого направился к двери, за которой была лестница, ведущая на третий этаж, где находились покои королевы.

Анна, увидев входящего в опочивальню Генриха, поднялась ему навстречу. Он обхватил её за талию, оторвал от пола и прижал к груди, стиснув в медвежьих объятиях. Они обменялись несколькими словами, сказанными слишком тихо, чтобы мужчины, стоявшие позади короля, не могли их расслышать.

– Мой венценосный супруг, сейчас вы увидите своего сына, – проговорила Анна и, взяв короля за руку, подвела его к колыбели в углу, где лежал младенец.

По-прежнему держа Анну за руку, он остановился рядом с колыбелькой и сверху вниз взглянул на зачатого им ребенка. В глазах Генриха вспыхнуло нетерпение, когда он склонился над колыбелькой, и королевская цепь, которую он носил на шее, скользнула вперед, закачавшись перед личиком младенца. Тот, лежа распеленатый и дрыгая ножками, протянул к ней свои цепкие ручонки. Но, не достав до нее, поднял на отца голубые глазенки, в которых отразилось недовольство, и пристально посмотрел на него. В этот момент стало очевидно, что на личике малыша написано то же упрямое выражение, коим отличались все Капетинги.

Шурин короля, Бодуэн граф Фландрский, прошептал об этом на ухо смуглому мужчине, стоявшему рядом. Это был троюродный брат Гуго II граф Понтье. Роберт Бургундский, глядя на ребенка поверх его плеча пробормотал нечто, очень похожее на проклятие, но, заметив, как Бернар II д’Арманьяк с удивлением уставился на него, попытался скрыть замешательство под смехом, ничего не объяснив ему. Но встретившись со столь непонимающим взором графа, почувствовал вскипевший внутри гнев и, чтобы не выдать свои истинные чувства, резко развернулся и покинул комнату.

Король какое-то время не мог оторвать глаз от своего сына, а потом пришел в восторг.

– Смотрите, да он похож на меня! – вдруг вскричал он.

Обернувшись, Генрих снова обратился к своему шурину, который стоял с ним радом:

– Бодуэн, скажи мне, разве не зачал я благородного сына?

– Зачал, и подтверждение тому смотрит на меня голубыми глазами королевы из своей колыбели.

– Вы сейчас поклянетесь любить моего сына, все до одного, – заявил король, обводя присутствующих вызывающим, но при этом дружелюбным взглядом. – Он еще мал, но подрастет, обещаю вам, и будет вашим монархом.

– Он такой во всем и всегда, – негромко сообщила Анна, наблюдая, как сын пытается ручками дотянуться до медальона с гербом Капетингов на золотой цепи. – Хватает все, до чего может дотянуться, словно оно принадлежит ему по праву.

Генрих жестом подозвал к себе шурина и заставил его протянуть малышу палец. Тот выполнил приказ короля и в шутку заметил:

– Хваткий мальчишка. Своего не упустит. Вижу, нам придется остерегаться его, когда он вырастет.

– Ты окажешь своему подопечному уважение, которого он достоин, Бодуэн, – со смехом заявил король. – Смотри, как малыш ухватил тебя за палец! Из него вырастет могучий рыцарь.

– Конечно, я буду любить его, как собственного сына, – сказал граф Фландрский, посмотрев на короля. – И в этом даю тебе клятву. Младенец очень похож на тебя, Генрих.

Ладошка Анны скользнула в ладонь супруга. Они застыли, с любовью глядя на своего сына Филиппа, а ребенок беззаботно агукал…

– Я назвала его Филиппом, – наконец отважилась громко сказать королева.

Взоры всех присутствовавших устремились на нее, а потом переместились на короля в ожидании его реакции.

– Филипп? Этого имени в нашем роду еще не было. А почему бы и нет? Откуда оно? – спокойно отреагировал он.

– Это греческое имя и обозначает «любящий лошадей». А еще переводится как «увлекающийся верховой ездой».

– Что ж, это по-нашему – любить лошадей и верховую езду. Пусть будет так! Да здравствует Филипп I из рода Капетингов!

– Да здравствует Филипп I, будущий король франков! – дружно прозвучало в покоях, напугав малыша, и тот громко расплакался. – Долгих лет жизни наследнику!

– Младенца нужно кормить, поэтому прошу всех покинуть мою опочивальню, – тоном, не терпящим возражений, произнесла Анна и повернулась к ребенку.

– Я останусь, – сказал супруг, – и посмотрю, какой аппетит у моего сына.

Анна кивнула головой и, когда они остались втроем, приложила малыша к груди, который жадно ухватился губками за сосок и стал уверенно сосать.

Генрих довольно засмеялся, с любовью глядя на своего сына.

Когда няня забрала Филиппа и положила в колыбель, Анна и Генрих перешли в гостиную, которая находилась рядом с её покоями.

– Ты опять установила новые порядки? – спросил супругу король, борясь с улыбкой, которая так и норовила прогнать привычную угрюмость с его лица.

– Ты имеешь ввиду этот дурацкий обычай срываться от общества после родов в течение шести недель?

– Именно его.

– Знаешь, когда мне сказали об этом, я своим ушам не поверила. Вообще не понимаю, кто такое мог придумать! Женщина вынашивает ребенка, рожает, а у нее после родов его забирают, крестят, а новоиспечённая мать должна оставаться в своей спальне ещё полтора месяца, пока её не благословит и не «очистит» священник. И только после этого я могла вернуться к исполнению королевских обязанностей.

– Но ведь такое «очищение», как говорит церковь, необходимо после такого грязного процесса.

– Грязного?! – возмутилась Анна такому неверному определению того, что считала великим таинством природы. – Да, женщине приходится пройти через боль и кровь, но в результате в божий мир приходит новый человек. Что же в этом грязного? Впрочем, чему я удивляюсь. Латинская церковь своими догмами поставила многое с ног на голову. Грязь она считает святостью, а вшей «жемчужинами святости». Но вот рождение ребенка – грязным процессом. Ну не абсурд ли?

Где это видано, чтобы мать пряталась в отдельной комнате в то время, когда крестят ею рожденного ребенка? Конечно, я буду присутствовать, когда будут крестить Филиппа.

Что ж, Анна действительно присутствовала при таинстве крещения наследного принца вопреки установленному обычаю. И королевские капелланы Госслен и Анскульф, проводившие его в церкви святого Николая, не посмели ей сказать ни одного слова против ее решения.