Текст книги "Девушка без имени"

Лефевр хотел было поблагодарить профессора за столь трогательную заботу, но в это время из той части зала, где осталась Алита, донесся шум, словно что-то упало на пол. Оставив профессора, Лефевр бросился на звук и увидел, что Алита лежит на паркете без сознания, беспомощно раскинув руки. Золотое блюдце валялось неподалеку, яблоко продолжало бегать по его краю, и картинка медленно растворялась, теряя контакт с Алитой, но Лефевр успел увидеть парочку, со всем пылом предававшуюся страсти, и узнал Никитоса.

Он опустился на пол рядом с Алитой и принялся массировать виски девушки. Подоспевший профессор тоже поспешил принять участие в реанимационных мероприятиях и, с видимым трудом склонившись к Алите, помахал возле ее носа тонким белым платком, смоченным гарротской эссенцией: это средство лежало в карманах и сумочках всех стариков и старушек Сузы – оно помогало избавиться от сердечных спазмов. Веки Алиты дрогнули, она открыла глаза и, увидев Лефевра, еле слышно произнесла по-русски:

– Прошу вас, давайте уедем отсюда. Пожалуйста.

⁂

По дороге Алита не сказала ни слова: она сидела, забившись в угол экипажа, смотрела куда-то мимо Лефевра и иногда, когда ей становилось хуже, подносила к носу платок профессора. Когда они вошли в дом, Алита повернулась к Лефевру и сказала, по-прежнему не глядя на него:

– Простите меня, Огюст-Эжен, но мне нужно побыть одной.

Лефевр понимающе кивнул и слегка сжал руку девушки.

– Если нужно, зовите меня, – произнес он.

Алита кивнула и медленно побрела в свою комнату. Лефевр смотрел ей вслед и думал, что у девушки глубокая истерика. Алита молчала, запечатывая свое горе в душе и не догадываясь, что от этого будет только хуже. Ей бы поплакать – Лефевр считал, что слезы приносят облегчение почти во всех случаях, – но Алита не проронила ни слезинки, и он мог только догадываться, насколько ей сейчас тяжело.

Он подозревал, что Алита попробует увидеть Никитоса. Рискнет использовать артефакт, чтобы заглянуть в другой мир, – вот и увидела на свою голову. Муженек времени даром не терял. Конечно, Алита предполагала, что он весело проводит время, но одно дело – подозревать, а другое – увидеть своими глазами. Никитос умудрился макнуть ее в грязь даже из иного мира.

Приказав служанкам докладывать ему каждый час о том, что происходит в комнате миледи, Лефевр ушел в кабинет и занялся бумажной работой – ежемесячные отчеты по делам всегда занимали у него уйму времени и выводили из себя. Он окончательно разобрался с ними только к вечеру: за это время Луиз несколько раз послушно сообщала, что из комнаты миледи не доносится ни звука, а в замочную скважину видно, что госпожа Алита лежит на кровати и смотрит в потолок. От еды и кофе она отказывалась, хотя Луиз и Амина чуть ли не каждые полчаса уговаривали ее пообедать: состояние Алиты встревожило их не на шутку. Перед ужином Лефевр подошел к дверям комнаты Алиты, осторожно постучал и произнес:

– Алита, это я. Можно войти?

Несколько минут в комнате было тихо, потом заскрипела кровать, и Алита едва слышно откликнулась:

– Нет.

– Я за вас волнуюсь, – сказал Лефевр.

Служанки, которые стояли возле лестницы и, затаив дыхание, наблюдали за ним, в один голос воскликнули:

– И мы тоже волнуемся! Мы очень переживаем за миледи!

До Лефевра донесся тихий вздох, и Алита сказала:

– Со мной все нормально. Не тревожьтесь.

Лефевр только руками развел. В самом деле, не выбивать же дверь.

Алита пришла в его комнату поздним вечером, когда все обитатели дома уже уснули, а Лефевр лежал в кровати с книгой и карандашом, по старой привычке делая пометки на полях. Услышав, как заскрипела, открываясь, дверь, он оторвался от книги и увидел Алиту – прямая, бледная, в одной ночной сорочке, она была похожа на привидение.

– Что с вами? – спросил Лефевр и услышал страх в своем голосе. Первой его мыслью было, что она заболела: девушку била крупная дрожь. – Алита, что с вами?

Она сделала несколько шагов к кровати и провела ладонями по плечам, опуская вниз кружевные лямки сорочки. Лефевр смотрел, не до конца понимая, что ей нужно; Алита спустила тонкую ткань на бедра, а потом, когда сорочка упала на ковер, переступила через нее и негромко сказала:

– Вы нужны мне, Огюст-Эжен. Прямо сейчас.

Бледный призрак обнаженной Алиты опустился на край кровати и взял Лефевра за руку. В темном взгляде девушки не было ничего, кроме глухой боли, разрывающей в лохмотья и тело, и душу, – той самой, при которой человек убивает себя, лишь бы только она прекратилась.

– Возьмите меня, – прошептала Алита. – Мне это нужно. Мне это очень нужно.

– Нет, – ответил Лефевр таким же хриплым шепотом. – Нет, Алита.

Выпустив его руку, Алита забралась на кровать – сходство с каким-то гибельным привидением, навью, стало полным. Лефевр смотрел на нее словно завороженный, а горячие пальцы девушки, решительно расправившись с застежкой его пижамных штанов, нырнули под ткань. На мгновение Алита замешкалась, словно проникала на неизведанную территорию и боялась сделать шаг, но затем пальцы плавно скользнули снизу вверх, а потом еще и еще, ритмично сжимаясь и разжимаясь. Затем она сместилась чуть ниже, и Лефевр ощутил влажное прикосновение ее губ и языка, одновременно робко-целомудренное и порочное.

На какое-то мгновение Лефевру показалось, что он балансирует над пропастью и вот-вот сорвется во тьму. Позволив сладкому трепету продлиться несколько секунд, он накрыл ладонью голову Алиты и, пока у него еще оставались силы, чтобы остановить ее, произнес:

– Нет. Не надо.

Алита выпрямилась, взглянула на него, и ее глаза удивленно блеснули в полумраке. Мутная пелена боли, застилавшая их, стала рассеиваться.

– Я тебе не нравлюсь? – испуганно и как-то очень жалко спросила она. Ее голос предательски дрогнул.

– Нравишься, – честно сказал Лефевр. – Разве не видно?

Действительно, его реакция говорила сама за себя. Девушка всхлипнула:

– Тогда почему?

– Дурочка, – ласково произнес Лефевр. – Я не хочу злоупотреблять твоим страданием. Ночь пройдет, а утром ты меня возненавидишь.

Алита отрицательно помотала головой. По щеке девушки пробежала первая слезинка.

– Не возненавижу, – еле слышно прошептала она. – Только не тебя, нет…

Лефевр вздохнул и бережно привлек ее к себе, и, когда он обнял Алиту, она вдруг поняла, что теперь ей наконец-то можно заплакать. И она разревелась так, что Лефевр испугался, что не сможет совладать с ее истерикой. Ему слишком давно не приходилось утешать плачущих женщин. Алита заливалась слезами, уткнувшись лицом ему в грудь, а он обнимал ее, гладил по спутанным рыжим волосам и повторял, что все будет хорошо, все наладится и он никому и никогда не даст ее в обиду. Наконец ее слезы иссякли, и она негромко промолвила:

– Я видела Никитоса в том блюдце. Оказывается, он давно изменяет мне с моей лучшей подругой, – всхлипнув, Алита шевельнулась, устраиваясь удобнее в объятиях Лефевра, и продолжила: – Жаловался ей, что приходится играть роль страдающего мужа, который извелся после пропажи супруги. И они оба смеялись… За что? Почему они так со мной?

Лефевр осторожно, чтобы не потревожить Алиту, натянул край одеяла, укрывая ее, и ответил:

– Ты очень хорошая девушка. Честная и порядочная. А такие и привлекают уродов всех мастей. Он просто выродок, твой муж. Странно ждать от него человеческого отношения.

Внизу, в гостиной, часы мелодично пробили полночь. За окнами уныло шелестел дождь, и до рассвета было еще очень далеко. Алите казалось, что за пределами комнаты ничего нет – только предвечная тьма, и было уже неважно, что случилось раньше и что случится потом.

Огюст-Эжен считал ее хорошей девушкой. Никитос говорил, что она дура, которую никто и никогда не полюбит, и она должна быть счастлива и благодарна за то, что он снизошел до нее и даже женился, хотя мог бы и просто повстречаться и расстаться. А Алита увидела его на картинке в волшебном блюдце: Никитос валялся на кровати в их спальне, тискал Ирку, и они смеялись над ней. Глухая боль царапалась в груди. За время в Сузе Алита успела смириться с тем, что муж ее предал, но повторное предательство, уже двойное, догнало и растоптало.

– Я и правда тебе нравлюсь? – спросила Алита.

Огюст-Эжен улыбнулся и снова погладил ее по растрепанным волосам.

– Правда, – честно сказал он.

Несколько минут Алита лежала неподвижно, слушая, как глухо стучит его сердце, а затем шевельнулась, меняя позу, и осторожно запустила руку под тонкую светлую ткань его рубашки. Лефевр напряженно вздохнул и сжал ее запястье.

– Не стоит, – сказал он, но в его голосе уже не было прежней уверенности.

Алита улыбнулась.

– Это сон, Огюст-Эжен, – промолвила она. – Завтра все будет как раньше. А сейчас мы спим.

– Сомневаюсь, – откликнулся Лефевр и поцеловал ее: тихонько, едва касаясь, – тем самым поцелуем, о котором Алита всегда мечтала, но не могла получить ни от кого из своих бывших. Теперь уже сердце Алиты застучало быстрее, и холод, охвативший тело, когда она увидела картинку в блюдце, растворился в дразнящем тепле, свернувшемся огненным комочком внизу живота. Зажмурившись, она откинулась на подушки и вдруг поняла, что улыбается от удовольствия, словно кошка, досыта наевшаяся сметаны. Сухие жесткие пальцы медленно плыли по ее коже, словно Лефевр пытался запомнить каждый изгиб ее тела. Он снова поцеловал Алиту, теперь уже более напористо и требовательно, и она откликнулась на его поцелуй с такой ненасытной жадностью, какой сама от себя не ожидала. Желание, наполнявшее тело, почему-то теперь причиняло почти физическую муку. На мгновение Лефевр отстранился от Алиты и произнес:

– Мы еще можем все прекратить.

Но его ладонь уже накрыла грудь, и Алита застонала и выгнула спину, когда пальцы дразняще коснулись соска, погладили, слегка ущипнули. Теперь сердце колотилось так бешено, будто готовилось вырваться и убежать.

– Даже не надейся, – выдохнула Алита и призывно потерлась бедрами о его пах. Лефевр улыбнулся и снова приник к ее губам, а его ладонь уверенно двинулась ниже, прошлась по животу и скользнула промеж ног девушки. Вздрогнув всем телом, Алита автоматически попробовала сомкнуть бедра, но Лефевр не позволил этого сделать. Его пальцы стали двигаться в ней – то ласково и плавно, выныривая и едва касаясь складок влажной плоти, то, вдруг становясь властными и грубыми, проникали в самую глубину, и Алита подумала, что если эта пытка продолжится, то она просто умрет, не выдержав напряжения.

Это действительно был сон. Такого с ней просто не могло случиться наяву.

– Ты и правда инквизитор, – выдохнула Алита, когда Лефевр на мгновение оторвался от ее губ. – Это настоящая пытка.

– Взаимная пытка, – произнес он и вошел в нее резким, глубоким толчком.

Алита вскрикнула от неожиданности и подалась вперед; мир вздрогнул и куда-то поплыл, накрывая девушку томной слабостью, и Алита поняла, что теперь сможет только таять, растворяясь в ритмичных движениях Лефевра, наполняющих ее неведомым доселе тягучим удовольствием. Он словно мог читать ее мысли и ловить малейшие оттенки чувств, зная, чего именно ей хочется. Постепенно Алита перестала понимать, что происходит, не осознавала, что до крови впилась ногтями в плечи Лефевра, что стонет все громче и громче, выкрикивая его имя. А потом реальность взорвалась, рассыпаясь горячими осколками, и Алита обмякла на кровати, балансируя на грани обморока и чувствуя, как пульсирующие волны блаженства медленно растекаются по телу.

Через несколько мгновений Лефевр уткнулся ей в плечо влажным лбом и хриплым шепотом проговорил:

– Удивительный сон.

Потом они долго лежали обнявшись и не произнося ни звука, будто старались растянуть эти таинственные минуты настоящей близости, когда двое становятся единым целым. Казалось, даже время замедлило свой бег, чтобы позволить им запомнить друг друга навсегда, – но потом Алита выскользнула из рук Лефевра и, подхватив с пола сорочку, медленно пошла к выходу. В дверях она обернулась и сказала:

– Да, это и правда был удивительный сон.

Если бы Алита знала, как закончится завтрашний день, она бы, наверное, осталась.

Но она не знала.

Глава 5
Мико

Утром они отправились в главный отдел инквизиции – работать над портретом Мороженщика.

Лефевр проснулся совершенно больной и разбитый, словно ночь. грузил тюки в порту, а не занимался любовью с любимой женщиной. Утро выдалось серое и скучное, но, по счастью, без дождя – и ничего не говорило о том, что Алита совсем недавно была здесь. Что ж, они решили, что это был сон – значит, так тому и быть. В конце концов, Лефевр прекрасно понимал, что ему не следует рассчитывать даже на мимолетный роман. Влюбиться, привязаться, прирасти всей душой, чтобы потом…

Его мать, Хелена Лефевр, прожила в Сузе прекрасную жизнь, наполненную теплом, заботой и любовью. Муж обожал ее, ни разу не сказал дурного слова и хранил трепетную верность даже после того, как Хелены не стало. Но, несмотря на всю любовь и счастье, Хелена бросила бы все – и мужа, и детей, если бы у нее появилась возможность вернуться домой. Огюст-Эжен всегда это знал, хотя мать ни словом не обмолвилась о том, насколько тоскует по потерянной родине. Он признавал ее правоту – с горечью и сильной душевной болью, но признавал. Птицу можно посадить в клетку и поставить так, чтобы она видела цветущий сад, зеленые холмы и бойкие ручьи, чтобы солнце светило и ласкало теплом, а западный ветер приносил ароматы далеких лугов, – но это все равно будет клетка. Если ты любишь птицу, то не станешь держать ее в неволе. Ни за что не станешь.

Лефевр прекрасно понимал, что счастье Алиты не здесь и не с ним. В конце концов, она и так одарила его с невероятной щедростью.

Они встретились за завтраком, и Лефевр отметил, что Алита смотрит на него точно так же, как и всегда, словно ничего не произошло. Сон закончился, а присниться может всякое, и нельзя жить во сне, забывая о настоящей жизни. Восхитительные сырные кнафе с пряностями казались Лефевру безвкусными. Повариха бы обиделась на него за это.

– Что же дальше? – спросила Алита. Вот у нее был превосходный аппетит, да и выглядела она прекрасно и свежо. Она была хороша настолько, что Лефевр почувствовал тоску и непривычную для себя злость. – Если Мико из романа и ваш Мороженщик одно лицо, то как нам быть?

Она была права: если душа рвется и мечется, то нужно занять ее делом. Лефевр придвинул к себе кофейник и произнес:

– Сейчас позавтракаем и поедем в мой отдел. К книгам Винокурова наверняка делали иллюстрации?

Алита кивнула.

– И официальные, и фан-арт. Мико там тоже был. Этакий холеный красавец, но при этом полный сумасшедший.

– Сможете вспомнить, как он выглядел?

Алита усмехнулась. Презрительная гримаса еще долго не покидала ее лица.

– Разумеется. Никитос повесил у нас в комнате огромный плакат из книжного магазина. Там были и Аврелий, тот маг-сверхчеловек, и Мико.

Лефевр кивнул, чувствуя, как в нем просыпается охотничий азарт, который когда-то давно привел его в инквизицию. Отец не одобрял выбора сына: все Лефевры были банкирами и юристами, в крайнем случае – инженерами. А вот мать поддержала.

– Наш художник соединится с вашим разумом примерно так же, как это делал я, – сказал Лефевр. В глазах Алиты мелькнуло что-то темное, похожее на скрытую печаль, и Лефевр быстро продолжил: – Он скопирует портрет Мико, и мы вычислим мерзавца.

Некоторое время Алита молчала. Ломтики яблок в желе в креманке перед ней оставались нетронутыми. Лефевр старательно делал вид, что все идет по плану.

– Я не понимаю, как Винокуров это делает, – призналась Алита. – Смотрит в Блюдце с яблоком и записывает то, что совершает Мико? Или пишет, а тот вынужден повторять?

– Не знаю, – пожал плечами Лефевр. – На всякий случай возьмем несколько защитных артефактов.

Алита посмотрела ему в глаза, и он снова не понял ее взгляда.

– У вас не тело, а просто какая-то карта боли, – негромко сказала она. – Столько шрамов…

Лефевр печально усмехнулся.

– Несколько раз меня били зачарованными ножами, – произнес он, стараясь не думать о том, с какой ласковой мягкостью губы и ладони Алиты минувшей ночью прикасались к его шрамам. – Дважды я попадал под огненные шары. А ядовитые плевки уже и считать перестал.

– Мне очень жаль, Огюст-Эжен, – тихо сказала Алита.

Лефевр усмехнулся.

– Знаете, у нашей семьи есть большое загородное поместье, – промолвил он. – Когда мы с сестрой были детьми, то уезжали туда с матерью на лето. И тамошний управляющий хозяйством, господин Матту, рассказывал, что однажды убил дракона. В подтверждение слов он показывал страшные шрамы, – Лефевр усмехнулся и добавил: – Пониже спины. Конечно, не нам. Нам хватало его рассказов, и мы очень боялись, но господин Матту уверял, что драконов больше нет и нас никто не съест.

В глазах Алиты мелькнул веселый огонек интереса.

– Это действительно был дракон?

– Какое там. Одна из деревенских баб приголубила его вилами, чтоб не приставал.

Алита рассмеялась, и Лефевр почувствовал, как скопившееся в нем напряжение медленно утекает за ее смехом, словно утренний сон из памяти.

⁂

Главный отдел инквизиции был похож на муравейник. Здесь было полно народу в любое время суток: секретари бегали с рассыпающимися грудами бумаг, инквизиторы шли по своим делам, а возле досок с объявлениями толпились посетители, и кто-то заполнял заявления, а кто-то выискивал в вывешенных списках имена арестованных. Самая большая очередь стояла к окошку с записью ведьм на регистрацию: Лефевр не помнил, чтобы тут когда-нибудь было меньше пяти человек. Арестованных злонамеренных ведьм и ведьмаков вводили с другой стороны здания, и обстановка там была гораздо серьезнее: стены покрывали защитные руны, через каждые десять шагов стояли бойцы опорного отряда инквизиции с оружием в руках, а эхо усиливало грохот шагов и крики раз в десять. Лефевр вспоминал, как ворвался в отдел с арестантской стороны и кинулся в допросную, молясь, чтобы к Алите не успели применить пытки. Он почти успел, и это почти до сих пор не давало ему покоя.

Все могло бы быть иначе.

– Честно говоря, похоже на обычную контору, – призналась Алита, поднимаясь за Лефевром на третий этаж в следственный сектор.

Лефевр пожал плечами:

– Может быть. Инквизиция, в сущности, обычная государственная структура. И люди тут разные. Есть и обычные следователи, и дураки, и карьеристы, и чином от ума избавленные.

Они прошли в дверь со скромной серебряной табличкой «Следственный сектор. Главная группа» и оказались в небольшом зале с книжными шкафами, забитыми документами, и шестью столами, за которыми работали подчиненные Лефевра. Кивнув на их приветствия, Лефевр бросил на ходу:

– Менталиста ко мне, срочно, – и вошел в собственный кабинет: маленькую, очень скромную комнату с самой заурядной казенной меблировкой. Впрочем, Алита смотрела по сторонам с интересом и уважением – было видно, что место работы Лефевра произвело на нее определенное впечатление. «Совсем другое дело, – подумала она, – когда приходишь сюда сотрудником, а не обвиняемым».

– У вас тут… – Алита замялась, подбирая нужные слова, и сказала: – Очень строго.

Лефевр кивнул. Его стол уже успели завалить корреспонденцией, конвертами с результатами судебных заседаний и отчетами по работе отдела, но он решил, что даже прикасаться к ним не станет. Поимка Мороженщика была важнее всей этой макулатуры.

Менталист Абриль, тощий инквизитор третьего ранга, талантливый, но полностью лишенный каких-либо карьерных устремлений, вошел в кабинет с планшетом и карандашом и произнес:

– Готов к работе. Что делаем?

– Познакомьтесь, Абриль, – сказал Лефевр. – Миледи Алита Росса, наш внештатный сотрудник. Недавно вышла на след Мороженщика. Составьте с ней его портрет.

Темные глаза Абриля азартно сверкнули: возможность первым увидеть серийного убийцу девушек, державшего в страхе всю столицу, заставила его взмахнуть планшетом, словно знаменем, и едва не сломать карандаш, одним росчерком подготовив портретную сетку.

– Абриль Гритто, к вашим услугам, – он поклонился Алите и спросил: – Готовы? Тогда представьте физиономию негодяя и скажите мне, когда можем начинать.

Лефевр смотрел, как их головы соединились сверкающим энергетическим канатиком, и думал, что поимка Мороженщика позволит ему перейти из следственного сектора в правовой департамент – а это уже совсем другой уровень власти. О чем еще думать, если от любви приходится отказаться, – разумеется, о карьерном росте. Алита глубоко вздохнула и прикрыла глаза: совсем как ночью, когда Лефевр впервые поцеловал ее. Это был прыжок во мрак без всякой надежды на возвращение – он решился сделать его, когда понял, что всю жизнь сдерживал себя и отказывался от того, что хотел, но ему еще никогда не доводилось обладать и терять.

Карандаш вдохновенно летал над бумагой, и Лефевр видел, как проступает лицо Мороженщика – волевое, мужественное, излучающее уверенность и спокойствие. Красавец, но не смазливый. Должно быть, все его жертвы бежали за ним сами, выпрыгивая из юбок и не подозревая, чем закончится свидание с молодым мужчиной с внешностью античного бога. А заканчивалось оно изнасилованием с разрывами внутренних органов и холодным телом у кромки моря с пришпиленной к груди рекламкой мороженого. Должно быть, аляповатая бумажка должна была показать безвкусицу и продажность мира и женщин в нем…

«Найду Мороженщика – дотянусь и до Винокурова», – уверенно подумал Лефевр. Он знал, что находится на верном пути и был готов лично принять участие в допросе: учитывая все подвиги этого красавца, о тонкостях соблюдения протокола никто не задумывался. Энергетический канатик лопнул, и Алита открыла глаза. Абриль добавил еще несколько штрихов, снял лист с планшета и протянул Лефевру.

– Вот он. Собственной персоной.

Лефевр поймал себя на том, что у него азартно раздуваются ноздри, как у гончей, рвущейся с поводка за добычей. Взяв лист, он вышел в зал – сотрудники оторвались от работы и уставились на него. Лефевр поднял портрет Мороженщика и произнес:

– Коллеги, наш убийца с листовкой во всей красе. Срочно доставляем портрет в типографии и газеты и поднимаем опорный отряд в полном составе, – Лефевр почувствовал, что его, как и его коллег, охватывает яростное возбуждение. Он видел блеск в их глазах и понимал, что Мороженщик не уйдет. – Всем иметь при себе защитные и охранные артефакты. Есть информация, что он может использовать боевую и злонамеренную магию. Это все. Вперед.

Алита, стоявшая за его спиной, негромко вздохнула, и Лефевр почувствовал этот вздох, несмотря на возбужденные голоса и шум. Обернувшись к девушке, он поинтересовался:

– Как самочувствие после сеанса?

Алита неопределенно пожала плечами:

– Вроде бы ничего нового.

Подчиненные покинули отдел, дверь в зал громко хлопнула, закрываясь, и Лефевр вдруг ощутил странное внутреннее неудобство.

– Езжайте домой, Алита, – сказал он, должно быть, слишком поспешно, чтобы не дать ей возможность заговорить первой. – У нас тут сегодня будет жарко.

Девушка понимающе кивнула и, обойдя Лефевра, направилась к выходу. В дверях она обернулась и с какой-то ледяной твердостью сказала:

– Достаньте его, Огюст-Эжен.

Лефевр смотрел на нее, и его вдруг укололо жуткое знобящее понимание того, что он видит Алиту в последний раз. Девушка грустно и понимающе улыбнулась и вышла.

Несколько минут Лефевр стоял молча – каждое движение сейчас требовало невероятных сил. Но потом оцепенение отпустило его, и он, тряхнув головой и прогоняя остатки вязкого тумана, охватившего душу, пошел в кабинет – собирать артефакты и готовиться к захвату.

Когда Лефевр подошел к шкафу с личными артефактами – надежными, мощными, несколько раз спасавшими ему жизнь, – здание инквизиции мелко задрожало, словно его охватил озноб. Лефевр автоматически выбросил руку вперед и оперся на шкаф, чтобы не упасть: понимание, что это взрыв, пришло потом, когда звонко и нервно задрожали, рассыпаясь, оконные стекла, а мир на мгновение озарило ослепительно белым светом и накрыло хриплым ревом.

Лефевр бросился к окну, прекрасно понимая, что он увидит на площади внизу, и до последнего надеясь, что этого все-таки не произошло. Но, посмотрев из окна, он увидел собственный экипаж, развороченный направленным броском артефакта, мертвого кучера с размозженной головой и издыхающую лошадь. От обломков поднимался зыбкий зеленоватый пар: артефакт открыл коридор в пространстве, в который затянуло Алиту.

Каким-то образом Мико Мороженщик узнал о том, что Алита видела его лицо. Лефевр не сомневался, что это был именно он.

В ладонь, опиравшуюся на подоконник, вонзился осколок стекла, но Лефевр этого не заметил.

⁂

– Маньяк похитил главного осведомителя по своему делу буквально из-под носа у инквизиции. Это, простите, плевок в лицо! Всем нам!

День кубарем скатился к вечеру, но Лефевр не осознавал, что уже смеркается, что от треска телеграфических машин давно звенит в ушах, что полиция и опорные отряды инквизиции прочесывают город, а плакаты с портретами Мороженщика и Алиты висят на каждом шагу. Сейчас, сидя в зале заседаний и слушая господина Ульфнара, директора главного отдела и своего непосредственного начальника, Лефевр механически перебирал четки и думал о том, что на правом плече у Алиты родинка: маленькая, темная, с упруго торчащим волоском. Разумеется, это не имело никакого значения, просто Лефевру надо было за что-то зацепиться, чтобы не заорать и не пробить кулаком столешницу. Вот он и крутил бусинки четок.

– Это Ползучий артефакт, который оставляет после себя очень четкий след, – подал голос Гербренд Гуле, сидевший поодаль. – Практически вся столица прочесана от и до, но никаких следов артефакта до сих пор не обнаружено.

Директор посмотрел на него с нескрываемой злостью. Он считал Гуле дураком и выскочкой и не скрывал своего отношения.

– Специалисты с кафедры душевных болезней говорят, что, как правило, жертву убивают в течение двух часов после похищения, – услышал Лефевр и внезапно понял, что это он сам и сказал. – Мороженщик действительно убивает в первые полтора-два часа, так считают криминалисты. И почти сразу же избавляется от жертвы. Но тело миледи Росса пока не найдено, поэтому нам следует объявить всесузианский розыск. По всей вероятности, Мороженщик покинул столицу с заложницей.

Он хотел было добавить, что это нужно сделать как можно скорее, отправив сверхсрочный запрос в главное полицейское управление, но в это время в зал заседаний вошел принц Рекиген собственной персоной. Вот уж кого-кого, а его Лефевр точно не ожидал увидеть. Его высочество выглядел спокойным, уверенным в себе и целеустремленным, словно готовился заняться делом государственной важности. Лефевр знал, что облик веселого прожигателя жизни был всего лишь маской для наивных простаков: в действительности принц был крайне серьезным и здравомыслящим человеком. Конечно, седьмой сын государя никогда не взошел бы на престол, но Рекиген вел себя так, словно это именно он будущий наследник сузианской короны: принц имел широкие деловые и личные контакты практически во всех областях жизни, интересовался экономикой и политикой, а несколько лет назад даже учился на инженерных курсах и получил диплом младшего специалиста. Это выглядело капризом лентяя, не знающего, как еще убить время, но Лефевр почему-то так не считал. Рекиген его настораживал.

Мадам Бьотта давно уже успела в деталях рассказать Лефевру, что принц крайне заинтересовался миледи Алитой, но его появление в инквизиции все равно было очень странным.

– Добрый вечер, господа, – сказал принц, усаживаясь на свободное место. – Я пришел как официальное лицо с официальной информацией. Сегодня его величество Ахонсо подписал документы, разрешающие мне вступить в брак с миледи Алитой Россой.

Поначалу Лефевр воспринял эту новость совершенно спокойно и очень удивился, когда деревянный шарик четок вдруг с хрустом раскрошился в его пальцах. В конце концов, что тут необычного? Седьмой сын может жениться хоть на прачке, хоть на приказчице публичного дома. Жесткие рамки протоколов и документов о престолонаследии его не касаются. Пришел, увидел, потерял голову от любви.

Хрустнул второй шарик. В палец вонзилась заноза.

– Поэтому открывается розыск не просто внештатной сотрудницы инквизиции, а ее высочества Алиты Сузианской и Гилимерской, – продолжал Рекиген. Гуле покачал головой и негромко произнес: «Лихо!» – но принц этого не услышал. А может, просто сделал вид, что не услышал. – Я уже отдал соответствующие распоряжения в регионы и собираюсь лично принять участие в поисках.

– Тогда вы переходите под мое начало, ваше высочество, – подал голос Лефевр. – Я руковожу этим делом.

Рекиген с достоинством поклонился ему и сказал:

– К вашим услугам, милорд.

Лефевр усмехнулся. В то, что принц влюбился по уши, он не поверил ни на секунду. Такие люди, как Рекиген, не способны на чувства ни к кому, кроме себя, любимого. Значит, у принца был определенный план, и злонамеренная ведьма Алита Росса – а именно так она была зарегистрирована после инцидента с франтом на улице – вписывалась в этот план наилучшим образом.

– Тогда прошу вас о предоставлении одного из артефактов из хранилища, ваше высочество, – сухо произнес Лефевр. – Рупор, порядковый номер 13429-А.

⁂

На четвертом этаже, в секторе взаимодействия с артефактами, была специальная комната, полностью изолированная от посторонних воздействий: здесь появлялись, только когда требовалась особо сложная работа с артефактами. После того, как по распоряжению Рекигена в инквизицию доставили серебряный контейнер с Рупором, Гуле привел Лефевра в эту комнату и, пожелав удачи, запер дверь.

Гуле смотрел так, словно все прекрасно понимал и можно было не говорить и не объяснять. Лефевр снял сюртук и жилет, морщась от нудной боли в порезанной ладони, сбросил рубашку и улегся на специальную кушетку. Лампы светили слишком ярко, били по глазам; пригасив их огонь мелким заклинанием, Лефевр открыл контейнер и вынул Рупор – небольшой темный камень, слишком тяжелый для своих размеров. Пожалуй, его величество устроит сыночку взбучку за вывоз из хранилища Ползучего артефакта: Лефевр подумал об этом с тенью какого-то язвительного удовольствия и, осторожно положив камень на грудь, вытянулся на кушетке.

Рупор в несколько раз усиливал природные способности мага. Лефевр не был великим колдуном, но сейчас ему было нужно достучаться до разума Алиты: после того, как он несколько раз проникал в ее воспоминания, это было выполнимой задачей. Рупор, казалось, вдавливал его в твердую поверхность кушетки, ерзая и возясь на груди, – потом он привык к новому владельцу и стал легким, почти невесомым. Лефевр вздохнул с облегчением: можно было начинать работу.