Текст книги "Девушка без имени"

Белые брови Ахонсо дрогнули: это было единственным выражением каких-то эмоций.

– Разумеется, господин министр, – ответил он.

Лефевр подумал о вытатуированном солнце на запястье государя и произнес:

– Вы действительно планируете переписать указ о престолонаследии в пользу ее высочества Алиты?

Ахонсо усмехнулся в усы.

– Ни в коем случае, Огюст-Эжен, – сказал он. – Вы просто никогда не читали этого указа до конца. А там написано, что действующий правитель имеет право избрать наследника из числа членов королевской фамилии. На свое усмотрение.

Растрепанная роза медленно уронила один из лепестков на дорожку. Лефевр подумал, что это, должно быть, романтично. Метель снаружи и розы внутри. Вот только вряд ли в жизни есть романтика. Одни подковерные игры и грязь. Розы не растут на таком болоте.

– Это глупо, сир, – равнодушно промолвил Лефевр. – Ее убьет кто-нибудь из ваших сыновей, едва вы закроете глаза. А народ усмирят пушками, это очень полезное средство. – Ахонсо впервые посмотрел ему в лицо, и Лефевр поспешил добавить: – Я знаю, почему вы так зацепились за эту девушку. И почему вы поверили ей, когда она сказала, что пришла из другого мира.

Некоторое время Ахонсо смотрел в глаза Лефевра, и тот никак не мог понять, что же именно кроется в этом взгляде за пустотой доброжелательности. И когда государь все-таки спросил:

– И почему? – Лефевр понял, что победил.

– Потому что Криштина, ваша бабушка, тоже не отсюда, – сказал он, и тогда Ахонсо действительно изменился в лице. Куда-то исчез стержень, поддерживавший государя все это время: теперь перед Лефевром сидел старик, изо всех сил пытающийся справиться с собственной судьбой, чтобы защитить единственное, что имело для него смысл: свою родину.

– Она была торговкой, – продолжал Лефевр, стараясь говорить максимально искренне. – По архивным данным – слабоумная. Но так было с самого начала. Потом-то она смогла привыкнуть к новому миру и начала действовать. Я не буду пересказывать вам ее путь к трону, вы знаете его лучше, чем я. Но самое главное то, что вы, единственный внук Криштины, знали ее тайну. Знали, откуда она пришла и что видела на своей прежней родине. А видела она войны, кровь и революции, и рассказала вам об этом, потому что могла поделиться своим грузом только с вами.

Ахонсо вздохнул и провел по лицу ладонями. Лефевр подумал, что его выстрел попал точно в цель. Некоторое время государь молчал, стараясь обуздать свое волнение, а потом вынул из кармана сюртука маленький колокольчик и позвонил. Личный помощник бесшумно вынырнул из-за кустов и поднес Ахонсо высокий бокал с густой темно-зеленой жидкостью. Лефевр с запоздалым сожалением подумал, что мог загнать старика в гроб своими откровениями.

– Мне не важно, кто именно будет сидеть на троне, – признался Ахонсо, когда помощник ушел. – Династии приходят и уходят, и это нормально. Это эволюция. В конце концов, под самыми дорогими штанами находится самая обычная задница. А вот будущее Сузы для меня имеет первостепенное значение. Я хочу процветания и счастья, а не казней и пушек. Это неправильно?

– Это самое правильное, – уверенно сказал Лефевр.

Ахонсо раскрыл Писание наугад и некоторое время смотрел в книгу, вряд ли вчитываясь в написанное.

– Тогда что именно вас так мучит, Огюст-Эжен? С Алитой все будет в порядке, даю вам слово. Тем более с таким другом, как вы.

Теперь уже Лефевру понадобилось несколько минут, чтобы собраться с духом и промолвить:

– Мы можем не успеть, ваше величество. Надвигается беда.

Глава 9
Обезьяна

Лефевр действительно был профессионалом: он понял, что Сузу ждут крупные неприятности, когда артефакт произнес слово «дискриминация» на русском языке – са эс дискриминация. Конечно, говорящий гвоздь мог просто выловить слово у него в голове, но Лефевр решил не слишком на это полагаться.

Он был уверен, что Винокуров изыскал-таки способ прорваться в Сузу. Возможно, старый писака каким-то образом влиял на артефакты – серебряный гвоздь, показавший себя при первой встрече выдержанным джентльменом, повел себя чересчур развязно и вольно, а смена вектора поведения была очень дурным знаком для артефактов. Возможно, Перо снова подыскало жертву для винокуровских затей, и преступления Мороженщика покажутся всем легкой закуской перед главным блюдом. Но сильнее всего Лефевра поразило то, что мертвый глиняный шар стал солнцем, источником невероятной силы. Вполне вероятно, что все эти события были никак не связаны между собой, но, как выражался Гуле, в иных ситуациях лучше перебдеть, чем недобдеть, и Лефевр был с ним полностью согласен.

Ахонсо выслушал его и, ворчливо сказав, что господин министр делает значительные выводы из незначительных вещей, все-таки позволил перевести внутреннюю охрану дворца, полицию столицы и опорные отряды инквизиции в режим полной боевой готовности для моментального отражения любой возникающей угрозы. Вдобавок, государь разрешил извлечь из личного хранилища большую часть запасов разрыв-камня и раздать его всем членам правящей династии, чтобы у них была возможность покинуть дворец магическим путем в случае опасности.

– Что там все-таки за история с навкой? – спросил Ахонсо, когда Лефевр поднялся со скамейки и шагнул к выходу из розария. Вопрос, разумеется, был с подвохом.

– Навки не было, – признался Лефевр, и признание снова далось ему с неожиданной легкостью. – Я действительно арестовал ее высочество с неподобающей случаю жестокостью. И это тревожит меня еще больше.

– Стороннее воздействие? – уточнил Ахонсо.

Лефевр обернулся и увидел в глазах государя энергичный блеск. «Да, старый дуб еще пошумит», – подумал он и ответил:

– Полагаю, что так.

Ахонсо усмехнулся и прикрыл глаза.

– И что же случилось потом?

Одна из отцветающих роз уронила очередной лепесток – дождавшись, когда он упадет в аккуратно подстриженную траву, Лефевр ответил:

– А что еще, кроме любви?

Государь одарил его одобрительным взглядом и снова открыл свою книгу – он и так знал ответ. Лефевр поклонился и покинул розарий, надеясь, что в ближайшее время его никак не покарают за покушение на честь владыческой фамилии. Впрочем, у него сейчас были занятия поважнее.

Алита, стоявшая возле окна, видела, как Лефевр покинул дворец и направился к воротам. Он, должно быть, почувствовал ее взгляд, обернулся – Алита отступила за штору так, чтобы ее не было видно; дождавшись, когда экипаж министра выедет на проспект, Алита отошла от окна и снова легла на кровать.

Она не могла объяснить, откуда взялось это вязкое оцепенение, охватившее ее и не позволяющее ни действовать, ни думать. Это было похоже на болезнь, что-то вроде гриппа, когда температура сжимает тело в объятиях и хочется просто лежать – без мыслей, без эмоций, просто понимая, что внутри идет невидимая, но очень важная борьба и надо всего лишь дождаться ее финала. И Алита лежала на кровати, запретив горничным входить в комнату, и думала не о муже и не о Лефевре – о Никитосе. Она и сама не знала, почему вдруг взялась перебирать фрагменты прошлого, старые открытки, сложенные в шкатулку и убранные в шкаф. Вот они едут по грибы, смеясь и разговаривая о пустяках, вот загорают на берегу маленькой речушки, вот наряжают елку – а ведь это прошлый Новый год, и Алита тогда наивно верила, что скоро все изменится к лучшему.

Лучше не стало. События всегда развиваются от плохого к худшему, и попутный ветер никогда не начинает дуть в минуты отчаяния.

Рекиген прислал телеграмму, сообщая, что приедет во дворец около пяти вечера и что невероятно соскучился по любимой супруге. Алита несколько раз перечитала убористые строчки на официальном желтом бланке и подумала, что у нее еще есть время, чтобы окончательно прийти в себя и снова изображать нежную любовь. Другой вопрос, чего это теперь ей будет стоить…

В дверь постучали, и Алита услышала голос своей горничной:

– Ваше высочество! Посылка от государя!

Пришлось подняться и открыть дверь: девушка с поклоном передала Алите коробку, обтянутую грубым жгутом и запечатанную личной печатью Ахонсо. Отпустив горничную, Алита вскрыла посылку и обнаружила в ней грубый тяжелый кусок разрыв-камня. На сопроводительном листке был написан номер – двадцать один. Алита пожала плечами: зачем его величеству посылать ей артефакт для перемещения в пространстве?

Впрочем, задавать вопросы было некому, и Алита решила, что лучше все-таки взять себя в руки и заняться насущными делами, тем более их всегда хватало. Отправив коробку с разрыв-камнем в ящик стола, Алита погрузилась в свою деловую переписку и проверку личных счетов, и неожиданно работа настолько увлекла ее, что девушка оторвалась от бумаг только после полудня, когда в дверь застучали, громко и нервно.

– Ваше высочество! Ваше высочество, откройте! Беда! – Алита узнала голос Виаты, своей первой фрейлины: девушка явно плакала. – Беда!

Алита бросилась к дверям так стремительно, что едва не упала, зацепившись за какую-то складку ковра. Виата действительно рыдала, прижимая к глазам скомканный голубой платочек, и это – слезы девушки, нервный жест, дрожащие плечи – было словно удар по голове: Алита растерянно застыла на пороге, и в памяти нервно всплывало – беда? Государь? Рекиген?

– Что?.. – только и смогла прошептать она.

Виата прерывисто вздохнула и выпалила:

– Его высочество Рекиген… Поезд сошел с рельсов… Принц тяжело ранен.

Сперва Алита не почувствовала ничего, кроме отстраненного и холодного понимания: это только ее вина. Она изменила мужу, и это наказание за ее грех. Впрочем, эта мысль тотчас же исчезла, смытая волной подступающей истерики; приложив титанические усилия, чтобы не разрыдаться в голос, Алита стиснула руку фрейлины и со спокойной твердостью сказала:

– Виата, мы должны быть сильными. Где принц?

Некоторое время девушка всхлипывала, испуганно глядя на Алиту и давясь словами.

Алита сжала пальцы на кисти фрейлины и повторила:

– Виата, где Рекиген? – и только тогда поняла, что тоже плачет.

Фрейлина зажмурилась и ответила:

– Его везут во дворец, в больничное крыло. Там…

Алита кивнула и внезапно с невероятной, резкой ясностью осознала, что ей уже не страшно и не горько. Если Рекиген умрет, то это будет идеальным вариантом для всех. Первой мыслью было: «И поделом!..» – а потом пришла вторая: «Господи, в кого я превратилась…»

– Все будет хорошо, – уверенно сказала Алита. – Но подготовьте для меня траур.

⁂

Алита увидела мужа поздно вечером, почти ночью, когда врачи закончили свою работу и разрешили ей войти в палату. Сделав несколько шагов к белой койке, на которой лежало человеческое тело, Алита внезапно споткнулась, словно налетела на невидимую преграду – человек на койке не мог иметь отношения к Рекигену. Это был кто-то другой: Алита смотрела на бледное осунувшееся лицо, на забинтованную голову, на слишком длинные руки, безвольно лежавшие поверх одеяла, и не могла поверить в то, что это Рекиген. Хотя… вот владыческая татуировка чуть ниже левой ключицы, вот знакомый шрам на руке, а уж форму ушей-то точно не подделать. Эта двойственность была чересчур болезненной и жуткой; Алита поняла, что падает в обморок тогда, когда врач подхватил ее и негромко произнес:

– Тише, тише, ваше высочество. Держитесь.

– Он… – начала было Алита и не закончила фразы. Ей казалось, что она не переживает по-настоящему, а просто продолжает игру, к которой уже успела привыкнуть. Любящая жена должна падать в обморок возле умирающего мужа. Так положено, и это тоже было жутким. Ненастоящим.

– Все в воле Господа, ваше высочество, – откликнулся врач и осторожно подвел Алиту к небольшому стулу рядом с койкой. – Мы сделали все, что от нас зависело. Держитесь, вы должны быть сильной.

«Я должна быть сильной», – повторила Алита. Бледное лицо молодого мужчины на койке все-таки принадлежало Рекигену, но не весельчаку и авантюристу, а усталому человеку, полностью смирившемуся со своей судьбой и не испытывающему желания сражаться с ней. Если он все-таки умрет, не переживет этой ночи, то Алита получит свободу, и все кончится. Не будет ни интриг, ни лжи, ни игр, которых она не понимает. Она обретет свободу и сможет делать все, что захочет. Например, выйти замуж за Лефевра и стать счастливой.

Человек на койке был неподвижен. Едва заметно поднималась и опускалась грудь, и слегка дрожали веки – вот и все. Стыд, нахлынувший на Алиту, был настолько сильным, что она издала хриплый, полузадушенный стон и закрыла лицо ладонями. Врач тотчас же поднес к Алите флакон с резко пахнущим содержимым и проговорил:

– Ваше высочество. Алита. Вы меня слышите?

Запах пробирал до дрожи.

– Слышу, – откликнулась Алита и подумала: «Интересно, почему Ахонсо не пришел? Или он уже был здесь? Где вся родня?»

– Алита, крепитесь. Сможете встать? Думаю, вам лучше уйти и отдохнуть.

Алита не могла не признать его правоту. В конце концов, что она может сделать для незнакомого человека на койке? Врач помог ей подняться – Алита с необычной для себя отстраненностью отметила, что он долговяз, молод и рыж, а на скулах у него целая россыпь веснушек.

– Я буду дежурить всю ночь, – заверил ее врач. – Если что-то изменится, к лучшему или к худшему, то я вас позову. Согласны?

Алита кивнула и спросила:

– Как вас зовут?

Врач улыбнулся и ответил:

– Фьетро.

Алита вдруг представила себе этого рыжего Фьетро лежащим на полу с развороченной грудью – удар очень мощного заклинания был настолько быстрым, что доктор даже не понял, что умирает. В черно-кровавой яме на груди что-то белело, из-под тела медленно растекалась лужа крови.

– Ваше высочество, – сказал живой и здоровый Фьетро, глядя ей в глаза. – Все будет хорошо. Поверьте.

– Верю, – негромко сказала Алита и уже потом, когда на рассвете что-то взорвалось в больничном крыле, поняла, что хорошо уже не будет. Никогда.

⁂

Лефевра разбудил удар – вернее, он потом так назвал для себя это внезапное ощущение, сбросившее его с кровати. Несколько мгновений он тупо смотрел на часы: половина пятого, по зимнему времени еще глухая ночь и до утра далеко. Самый темный и мрачный час, когда люди беспробудно спят, а силы зла властвуют безраздельно.

Силы зла. Винокуров.

Быстро собравшись и нервно распихав по карманам защитные артефакты, Лефевр выбежал из дома и бросился на угол проспекта и улицы Бакалейщиков, к стоянке ночных извозчиков. Он всем телом ощущал какую-то вязкую знобящую пустоту – так бывает при простуде, когда повышается температура и организм борется с болезнью, но до окончательной победы еще далеко. А еще он очень четко понимал, что может не успеть и все судорожно принятые меры окажутся бесполезными. Винокурова не остановят ни внутренние войска, ни полиция, ни особые отряды – никто. Просто потому, что он был сильнее. И Лефевр, тоже ничем не помешает тому, кто сейчас прорывается в их мир – торопливо, нагло, с полным осознанием своей власти.

– Огюст-Эжен… – знакомый голос артефакта был тихим, едва уловимым. Он терялся в метельной ночи, тонул среди снегов и льда, и Лефевр ощутил пронзительную жалость и печаль. – Вы меня слышите?

– Да, – откликнулся Лефевр, прижав пальцы к вискам: это позволяло сосредоточиться на голосе артефакта и отрезать внешние воздействия хотя бы частично. Кучер покосился в сторону ночного пассажира с тревожным уважением. – Да, я вас слышу.

– Во дворце… – прошептал артефакт. – Там что-то появилось. Пожалуйста… пожалуйста, будьте осторожны.

– Хорошо, – произнес Лефевр, понимая, о чем говорит артефакт. – Вы тоже. Берегите себя.

По затылку скользнула струйка теплого воздуха – артефакт издал слабый вздох, похожий на стон.

– Я всего лишь вещь, – откликнулся он и вдруг запнулся и нервно добавил: – Принц Рекиген. Он только что умер…

Голос оборвался, словно артефакт внезапно уничтожили. Лефевр вцепился в скамью и сжал зубы. Значит, Рекиген мертв… Он слышал про крушение поезда и знал, что принц в критическом состоянии, но его смерть все равно стала ударом, неожиданной пощечиной. «Как же теперь Алита?..» – с непривычной беспомощностью подумал Лефевр, и ответ пришел откуда-то со стороны – последним выдохом мертвеца из глубин зимней ночи: «Ее тоже не будет. Ты опоздал».

Возле поворота к дворцу лошадь внезапно вздрогнула и рванулась в сторону, словно готова была на все, лишь бы не приближаться к величественному зданию, окутанному зеленоватым маревом. Лефевр спрыгнул на мостовую и кинулся вперед – кучер с видимым облегчением хлестнул лошадку, и экипаж помчался прочь: перепуганного возницу не смутило даже то, что пассажир забыл расплатиться. В воздухе витал тошнотворный запах магии – такой обычно пропитывает алхимические лаборатории, возникая тогда, когда слишком много артефактов усиленно работают в одном месте. К изумлению Лефевра, на улице не было отважных зевак – даже той породы любопытных, которые полезут к бесам в пасть за интересными новостями. Квартал, прилегающий к дворцу, похоже, вымер.

– Огюст-Эжен, – с неожиданной робостью окликнул серебряный гвоздь. – Не ходите туда.

Лефевр вошел в ворота и поймал себя на мысли, что входит на кладбище. За ним словно занавес опустился, отделяя мир живых от мира мертвых. Лефевр скользнул взглядом по темным окнам, за которыми периодически вспыхивали зеленые сполохи света, и признал, что не чувствует живого. Никого. Дворец был пуст.

– Вы меня слышите? Не ходите туда, – попросил артефакт. – Вы тоже умрете.

Откуда-то доносились тонкий скрип и взвизгивания – Лефевр не сразу понял, что это скрипит снег под ногами. Возле дворца было холодно, намного холоднее, чем за воротами. Он медленно поднялся по заснеженным ступеням и увидел мертвого часового, лежавшего у парадного входа. Высокая меховая шапка отлетела в сторону, мертвые руки крепко сжимали оказавшееся бесполезным ружье – солдат развернулся к неизвестному источнику опасности во дворце и попал под удар. Верхней части головы у него не было – напрочь снесло разрывом точечного заклинания. Лефевр осторожно обошел мертвеца, стараясь не наступить в его кровь, и толкнул дверь.

– Это Брызга? – уточнил он у артефакта. Брызга была боевым заклинанием колоссальной силы: маг бросал всего один энергетический шарик, который, настигая и поражая жертву, делился надвое и летел дальше, увеличивая мощность с каждым новым мертвецом. Лефевр знал о Брызге только по книгам: заклинание сочли бесчеловечным и запретили применять.

– Да, – прошелестел артефакт. – Огюст-Эжен…

Голос угас, словно серебряный гвоздь переместился далеко-далеко, безвозвратно. Коридор, по которому шел Лефевр, был пуст. Не считать же трупы дворцовой охраны и немногочисленных слуг – спасаясь, люди бежали в сторону выхода, но Брызга настигла их и вышибла мозги. Зеленоватое свечение металось вдоль стен, напоминая северное сияние или огни над болотами. Лефевру казалось, что он идет среди сломанных игрушек.

– …Вас убьют, – ожил артефакт. – Пожалуйста, не ходите.

Лефевр обнаружил, что ноздри азартно вздрагивают. Убьют? Ну и пусть. Он снова ощутил наполненность тем приятным чувством, которое дает не сама охота человека на человека, но предвкушение охоты. Винокуров был здесь, шагал по опустевшему дворцу, собирался строить свою власть на мертвецах, но Лефевр прекрасно знал, что не позволит этого сделать. Должно быть, именно так – лихо и с полным равнодушием к собственной жизни – Ансельм Ле Фро шел убивать дракона, небрежно помахивая секирой.

– Кому-нибудь удалось спастись? – спросил Лефевр. Юная служанка в одной сорочке лежала на лестнице, раскинув руки, – она напоминала святую Хелезу, распятую язычниками. Половины лица у девушки не было.

– Многим, – сказал артефакт. – Почти вся королевская семья успела активировать разрыв-камень.

– Кто не успел? – поинтересовался Лефевр, аккуратно обходя покойницу. Лестница вела к библиотекам и покоям их высочеств: Винокуров направился именно туда – тошнотворный запах, оставленный работой артефактов, здесь был намного сильнее, чем внизу.

– Третий и пятый принцы, – помедлив, сообщил артефакт, и Лефевр почти ощутил, как седеет в ожидании ответа. Значит, Ахонсо потерял троих сыновей…

– Где Алита? – спросил он. На лестнице было светло, как в самый ясный день: конечно, если бывают дни, наполненные прозрачной мертвенной зеленью отработанной магии.

– Не знаю, – откликнулся артефакт, и Лефевр ощутил волну холода, мгновенно охватившую все тело. – Я ее не чувствую.

Он прошел мимо библиотек – сквозь приоткрытые двери мелькнули ровные ряды книжных шкафов, едва горящие лампы, пачки бумаги на столах – и, немного помедлив, направился к покоям принцев. Значит, третий и пятый, Виэль и Риобар. Жаль, они были хорошими людьми. Заглянув в первую попавшуюся дверь, Лефевр увидел разбитый светильник с медленно вытекающей жижей умерших светлячков – в угасающем свете кровать со сбитым, окровавленным бельем казалась ненастоящей, какой-то декорацией к спектаклю ужасов. Он шагнул в комнату и, всмотревшись, заметил изуродованное женское тело с другой стороны кровати. Судя по растрепанным светлым волосам, это была жена третьего принца – видимо, уже будучи тяжело раненной, она попыталась как-то спастись, но не сумела.

– Пожалуйста… – артефакт уже не просил, а стонал. – Вы еще сможете уйти…

Лефевр кивнул и покинул комнату. Там он уже никому не мог помочь.

Зарево в коридоре стало гуще, насыщенней. Теперь зеленый сумрак не был пустым – в нем слышались дальние шаги. В нем кто-то двигался – медленно, неуверенно, подволакивая ногу.

– Ага, – негромко сказал Лефевр. – Значит, ты, дружочек, ранен.

И, высвободив боевой пистоль из специального держателя, он уверенно двинулся на звук.

Артефакт прошептал что-то неразборчивое и умолк.

В эту минуту в своих покоях на третьем этаже Алита медленно выбралась из-под кровати, осмотревшись, осторожно подошла к дверям и выглянула в коридор. Когда взрыв прокатился по дворцу, с потолка посыпалась штукатурка, а стены задрожали, Алита решила, что началось землетрясение – но потом, когда воздух наполнился выворачивающей наизнанку вонью, а откуда-то снизу донеслись истошные вопли, оборвавшиеся так резко, что относительно судьбы кричавших не осталось никаких иллюзий, Алита подумала, что надо спрятаться. Почему-то она не вспомнила о разрыв-камне, лежавшем в ящике стола, – все мысли о нем исчезли. Лежа под кроватью и изредка выглядывая из-под свесившегося уголка одеяла, Алита слышала какие-то хлопки, крики, топот множества ног. Один раз прозвучал выстрел. А потом стало совсем-совсем тихо, словно дворец вымер.

– Плохая идея, – прошептала Алита, выглянув в коридор. – Плохая идея…

Коридор был пуст. Зеленое зарево плыло по стенам, и дворец напоминал затонувший корабль. Было холодно. Алита, одетая в одну ночную сорочку, поежилась и отступила назад в комнату. Чутье подсказывало, что она была единственным живым человеком во дворце.

«Но ведь так будет не всегда…» – жалобно подумала Алита. Наступит утро, зарево угаснет, люди, которые сумели выжить, вернутся сюда. Алита шагнула к окну, и в это время ее схватили за руку.

Она заорала так, что крик услышали по всей столице. Рекиген, выступивший из тьмы, улыбнулся. Правый глаз принца был темным, мертвым, левый смотрел на Алиту с ядовитым торжеством победителя. Из одежды на принце была только светлая больничная рубаха, похожая на саван. Бинты на голове покрывали сияющие иероглифы – жизнь Рекигена поддерживала магия.

Алита отшатнулась, но твердые холодные пальцы удержали ее – на мгновение принцессе показалось, что она задыхается от ужаса. Рекиген улыбнулся – нижняя губа треснула, и струйка темной крови потекла на подбородок.

– Привет, обезьяна, – сказал он по-русски. – Соскучилась?

И тогда Алита закричала.

⁂

– Я очень много работал, знаешь ли. Ну о-о-очень.

Алите казалось, что она куда-то плывет – она почти ощущала прикосновение теплых волн, трепет ветра в парусах, поскрипывание палубы под ногами. Где-то наверху было солнце, слегка прикрытое облаками. Наверняка и птицы были.

– Когда этот припадочный Лефевр зарезал Клода, я сразу же стал искать возможность вернуться. Перо, честно сказать, не испытывало радости по этому поводу. Оно вообще обленилось. Ленивое перо у лучшего писателя в мире, представляешь? У меня американцы выкупили права на «Хроники Сааты», в феврале начнут снимать сериал. А оно обленилось!

Открывать глаза не хотелось. Алита знала, что не увидит ничего хорошего. Рекиген был мертв, она не сомневалась. Его пустую оболочку теперь занимал Винокуров. Должно быть, для старого писаки это было чем-то вроде погружения в компьютерную игру. В реальности ты просто жирный урод, которого любят такие же уродцы. Зато в игре ты принц… Наследник престола, только что взявший власть в свои руки…

– Но я не отчаивался, – продолжал Винокуров голосом Рекигена. Это было омерзительно, потому что противоестественно. Алита чувствовала, как к горлу подступает тошнота. – И в итоге мы с ним пришли к соглашению. Оно сделает все, чтобы найти замену Клоду. А я… а я не буду жечь его на медленном огне. Ему это не понравилось.

– Самого бы тебя сейчас… на медленный огонь… – проговорила Алита и, открыв глаза, обнаружила, что лежит на кровати, а Рекиген методично перебирает вещи в ящиках ее стола, вынимая артефакты и аккуратно складывая их на столешнице. Иногда он встряхивал головой, пытаясь сбросить что-то невидимое и раздражающее. Услышав ее голос, Рекиген обернулся и одарил Алиту самой лучезарной из всех своих улыбок – сейчас, на больном окровавленном лице, она казалась противоестественной. Винокуров раздвигал невидимыми пальцами губы Рекигена, и принц наверняка испытывал невероятные душевные страдания, если, конечно, все еще мог хоть что-либо чувствовать.

– А, проснулась? – сказал он и задумчиво провел пальцами по губам, размазывая кровь. Почему-то Алите пришло в голову, что человек возле стола не понимает, что с ним происходит. Не видит, что, например, у него лопнула губа. – Готова стать королевой?

Алита медленно села на кровати. Ужасно болела голова, словно Винокуров огрел ее чем-то тяжелым по затылку, но, к счастью, он не потрудился ее связать. Осторожно разминая пальцы и надеясь, что она успеет бросить огненный шарик, прежде чем Винокуров сможет нанести удар, Алита спросила:

– А ты что, уже король?

Мертвый правый глаз, смотревший на Алиту, дернулся в глазнице. Живой левый был искажен страданием. Где-то внутри, за уродливой маской, Рекиген кричал от ужаса. Каким бы он ни был, но такой страшной участи принц уж точно не заслужил. За посягательство на престол нельзя наказывать настолько жестоко.

– Считай, что да, – усмехнулся Винокуров. – Все будет так, как планировал этот бойкий юноша. Только он хотел сперва организовать твою смерть, а потом дождаться папиной. Но я внес легкие коррективы в его план. Видишь, как полезно подпалить хвост несговорчивому Перышку?

С пальцев Алиты сорвался огненный шар и с шипением ударил Винокурова в грудь. Он отшатнулся, но сумел устоять на ногах, и иероглифы, покрывавшие бинты, налились зловещим алым светом. Алита слепила второй шарик, но швырнуть его так и не успела – рука налилась свинцом и безвольно упала на колени. Похоже, у Винокурова было много карт в рукавах – например, возможность обуздать чужую магию. Алите не хотелось думать о том, какие еще сюрпризы он приготовил.

– Лучше не дергайся, – посоветовал Винокуров, с болезненной гримасой растирая место удара. – Рекиген дурачок, он хотел тебя убрать. Кто же режет курицу, несущую золотые яйца? Я тебя не трону, Сонечка. Королю нужна королева.

Сонечка… Алита вдруг обнаружила, что ее знобит. Настоящее имя, ее собственное имя оказалось таким простым и легким, что сейчас она испытывала замешательство и легкий стыд: ну как же можно было забыть, что она Соня, Соня, Соня! Имя дрожало и прыгало на губах, имя вызывало слезы и боль в груди.

– Соня… – растерянно повторила она.

Винокуров усмехнулся:

– Да. Но имя само по себе ничего не значит. Нужно раздобыть артефакт, открывающий врата с этой стороны, – вытащив разрыв-камень, Винокуров взвесил его на ладони и отправил к остальным артефактам. – Насколько я знаю, он потерян навсегда. Так что, ваше будущее величество, смиритесь. И будьте мне самой нежной и трепетной супругой.

– Непременно, – процедила Соня и швырнула в Винокурова еще одно заклинание: угодив ему в поясницу, оно отбросило самозванца на стол. Воспользовавшись этим, Соня спрыгнула с кровати и бросилась к дверям. Заклинание оказалось действительно впечатляющим: пусть неповиновение новому владыке обернулось практически парализованной правой рукой, немедленно обвисшей плетью, но зато Винокуров сейчас просто выл от боли в изувеченном теле принца и не мог броситься в погоню.

Коридор был пуст. Изумрудное зарево медленно угасало, и запах уже не был настолько отвратительным. Соня рванулась к боковой лестнице, которой пользовались слуги – сбежав по ней, она оказалась бы в подсобных помещениях, а там и до черного хода было недалеко. Выбежать на улицу, покинуть территорию дворца и постараться найти помощь. В столице ведь остались люди, Винокуров не мог истребить всех своими заклинаниями, и кто-нибудь обязательно придет на помощь… Двигаться было тяжело, как в дурном сне. И когда Соня уже почти добралась до неприметной двери, ведущей на лестницу, в конце коридора вдруг выросла тень – огромная, горбатая, насыщенно-черная. От нее веяло тем самым холодом, который позавчера полностью парализовал любую способность ведьмы к сопротивлению при аресте.

Тень содрогнулась и упала на пол, почти полностью заняв коридор. Зеленый туман с шипением отступил от ее рваных краев.

– Огюст-Эжен? – испуганно позвала Соня. – Это ты?

Помедлив, тень скользнула к ней, и Соня почувствовала, как дверная ручка выскальзывает из пальцев, а ноги подкашиваются.

– Стой там, Алита, – негромко приказал Лефевр. Тень осанисто повела головой и плечами, словно инквизитор принюхивался – брал след. – Стой и не шевелись. Ты ранена?

– Нет, – откликнулась Соня. – Это Винокуров… он там. В моей комнате.

– Не шевелись, – глухо повторил Лефевр, и Соня вздрогнула от неожиданного прикосновения – на голову опустилось что-то тонкое и легкое, остро пахнущее лекарствами. В коридоре стало немного светлее: иероглифы на грязных бинтах Рекигена вспыхнули с новой силой.

– Он не там, – весело откликнулся Винокуров из-за спины Сони. – Он тут.

Холодная твердая рука обхватила Соню, не давая ей упасть – теперь Винокуров заслонялся девушкой от Лефевра. На мгновение Соня подумала, что это конец, но тотчас же решила, что будет барахтаться до последнего. Лампа над дверью издала нервное потрескивание и ярко вспыхнула: Соня увидела Лефевра и издала сдавленный стон.