Текст книги "Девушка без имени"

Он сидел на валуне около четверти часа, отдыхая и любуясь нежной зеленью маленькой сонной долины, лежавшей в раскрытых ладонях холмов. Овцы на пастбище казались крошечными облаками, упавшими из сонной синевы неба, от труб низких домиков с красными крышами поднимались растрепанные нитки дыма, острый шпиль маленькой церквушки был похож на тонкий золотой луч, и внизу, по нитке дороги, уверенно бежал черный жук – самоходный экипаж. Порой солнце закрывало облаком – долина погружалась в сиреневую тень, и пейзаж становился совсем осенним, грустным, но потом облако убегало, и мир снова заливало радостным медовым светом.

В небольшой походной сумке Лефевра лежал серебряный контейнер с артефактом – не Ползучим и не злонамеренным, но достаточно редким для того, чтобы старый товарищ Гуле несколько раз предупредил, что Лефевр должен быть крайне осмотрительным, внимательным и осторожным. Гуле раздобыл этот артефакт у одного из высокопоставленных знакомых буквально на несколько часов, и этот знакомый спустил бы шкуру и с него, и с Лефевра, если бы с артефактом стряслась какая-либо неприятность. Когда Лефевр извлек контейнер, то внезапно подумал, что напрасно ввязывается в эту историю. В конце концов, Мороженщик мертв, и Винокуров вряд ли найдет нового одержимого в ближайшие несколько лет, а Алита имеет полное право выйти замуж за того, кто ее зовет, – тем более что сам Лефевр не делает ей таких предложений. Конечно, любитель групповушки вряд ли станет идеальным мужем, но, с другой стороны, кто из нас без греха? Святых на земле нет. По крайней мере, склонности Рекигена лучше, чем нежная любовь к мальчикам-подросткам, которую тщательно скрывает Этьель, второй сын государя. Наверно, лучше забыть об этой истории, от души погулять на свадьбе принца и готовиться к прыжку в карьере: орден Святого Горго, который Лефевр должен был послезавтра получить из рук его величества, – это высшая награда Сузы и гарантированная должность директора правового департамента инквизиции, а там и до министра недалеко.

Мысли были тихими, осенними, как и весь мир вокруг. Лефевр посидел еще немного, рассматривая контейнер и не замечая его, а потом надавил на рычаг и, откинув крышку, осторожно извлек маленький серебряный гвоздь. Прикосновение к артефакту отдалось вибрацией по всему телу, а пломба, которую Лефевру поставили несколько месяцев назад, затряслась так, что едва не выпрыгнула из зуба. Впрочем, довольно скоро артефакт и человек приспособились друг к другу, и дрожь прошла. Довольно кивнув, Лефевр вынул из кармана пальто записку и прочел:

 
Нигрим обещал, что открутит головы и тебе, и мне и засунет нам в задницы, если с артефактом хоть что-то случится. Поверь, Огюст-Эжен, он это сделает. Так что составляй свою карту крайне осторожно. Не знаю, как тебе, но мне дороги и моя голова, и мой афедрон. Чтобы артефакт начал работу, нужно оживить его точечным личным заклинанием и максимально четко представить, что именно ты хочешь получить. Удачи!
Гербренд.
К слову: в доме у Мороженщика такие запасы артефактов, что я пою и пляшу. Может, и мне обломится орден Святого Горго?
 

Усмехнувшись, Лефевр убрал бумажку и, сжав гвоздь в кулаке, отправил ему собственное заклинание – уникальное удостоверение личности мага. Лефевр получил его в шестнадцать лет и не очень любил вспоминать о том, как возвращался на рассвете из публичного дома и на пустынной улице его вдруг словно молнией ударило – он неожиданно четко понял себя, свое место в мире и на мгновение охватил взглядом весь мир. Это было настолько жутко и больно, что обессилевший Лефевр опустился на тротуар и несколько часов просидел, боясь пошевелиться, а заклинание возилось где-то в груди, и он понимал, что теперь никогда с ним не расстанется.

Гвоздь принял заклинание, откликнувшись легким ударом тока по пальцам, и Лефевр понял, что артефакт готов к работе. Он закрыл глаза и сосредоточился на том, что искал: легендарные артефакты, погребенные под землей и считающиеся утраченными навсегда, наделенные способностью проникать через пространство и время. Некоторое время ничего не происходило, а потом в ушах возник и стал нарастать шум, сквозь который порой пробивались мужские и женские голоса, говорившие на разных языках, и музыка, то торжественно-трагическая, то бодрая и веселая. Потом среди этой мешанины звуков выделился женский голос, молодой и звонкий, и Лефевр не сразу понял, что голос обращается к нему:

– …Боюсь, вы не понимаете, чего хотите…

Лефевр встряхнул головой и открыл глаза. Осеннее солнце заволокло тучами, и долина утонула в мрачной предгрозовой тишине. Нос пульсировал, наполняясь болью, и, прикоснувшись к нему, Лефевр обнаружил кровь на пальцах.

– Я к вам обращаюсь, Огюст-Эжен, – окликнул его голос. Шум исчез, и теперь слова артефакта звучали без помех. – Вы понимаете, что эти артефакты разрубают пространство и время? Они могут уничтожить не только ваш мир, но и все миры. Их утратили не просто так.

– Понимаю, – кивнул Лефевр. – Да, я понимаю. Но они мне все-таки нужны.

– Зачем? – искренне удивился голос.

– Я должен остановить зло, – просто сказал Лефевр. – Это моя работа.

Голос недоуменно хмыкнул, а потом от души расхохотался. На землю упали первые капли дождя, пока еще осторожные и робкие, но было ясно, что скоро хлынет такой ливень, что в нем потеряются и земля, и небо.

– Сражаться с драконом? – спросил голос. – Как мило. Да вы и сами тот еще дракон, Огюст-Эжен. Что, не верите? Ну так посмотрите на себя. Всю свою сознательную жизнь вы пытали тех, кто обладает таким же даром, что и у вас, но оказался по другую сторону баррикад. И кончилось все тем, что три дня назад вы убили несчастного безумца. Зарезали, как свинью. Вся его вина была в том, что его поработило зло, а вы расправились с тем, кто заведомо не мог вам противостоять. Так что кто тут дракон на самом деле? Вы не просто циничный убийца, который любому своему греху найдет оправдание, вы еще трус и лжец. Сказать Алите, что любите ее, – это нет, это у вас кишка тонка. А вот переспать с ней и делать вид, что ничего не случилось, а потом топтать ее чувства, ее душу – это всегда пожалуйста. И теперь вам нужны артефакты, которые скрыты ради спасения нашего мира и всех миров, просто ради того, чтобы выкинуть отсюда единственную женщину, которая смотрит на вас без отвращения.

Он выжидательно замолчал. Лефевр смотрел, как долину окутывает тьма, и ни о чем не думал. В голове было пусто и звонко – наступил тот момент, который священники называют предельной ясностью понимания, когда душа открыта, видит себя без прикрас и готова выбрать, кого впустить в себя, Господа или бесов.

Это оказалось не страшно и не больно. Это было никак. Лефевра обняла гулкая пустота, и на какой-то миг он испугался, что теперь так будет всегда. Тьма – и больше ничего.

– Пусть, – сказал он. – Да, все так, как вы и говорите. Я именно такой. Но мне нужно остановить еще большее зло. И я найду эти артефакты. Вы можете помочь мне, а можете и не помогать. Но я найду их, и это не обсуждается. Это факт.

Голос вздохнул. Только теперь Лефевр понял, что ливень давным-давно накрыл холмы и долину, что он промок до нитки и что артефакт немилосердно жжет его стиснутую руку.

– Хорошо, Огюст-Эжен, – наконец откликнулся голос. – Будем считать, что мою проверку вы прошли. Закройте глаза и представьте карту Сузы и Медвежегорья. Я размечу маячки, и вы их уже не забудете.

– Спасибо, – произнес Лефевр и послушно представил огромную карту. Вот города, а вот и поселки, вот горы, холмы и болота, вот вены рек, вот россыпи озер, а вот и береговая линия, похожая на обгрызенный кусок лепешки. Карта была яркой, красивой и живой: Лефевр знал, что если склонится над ней, то выбранный кусочек нальется цветом и покажет все, что на нем происходит.

– Отличные способности к визуализации, – похвалил голос. – И кстати, помиритесь с Алитой. Она очень боится окончательно вас потерять.

Лефевр кивнул и подумал, что для артефакта этот гвоздь слишком разговорчив. Впрочем, он, конечно, прав. Лефевр и сам боялся, что Алита потеряна навсегда – не хотел об этом думать, но снова и снова возвращался мыслями к их последнему разговору.

– Сосредоточьтесь на карте! – звонко потребовал голос, и Лефевр увидел первый маячок, красно-золотой факел, вспыхнувший над Марагульскими болотами. Голос оценил его изумление и сказал: – Ну я же говорил, что их утратили не просто так. Придется попотеть.

– Я только этого и жду, – сухо сказал Лефевр, и перед ним сразу же загорелись новые маячки: на Сепетском перевале, в степи Горхо, среди глухих дебрей Полесья, в развалинах заброшенного города Куатто… Лефевр вскоре перестал отмечать места, где артефакт обозначал все новые и новые метки, но прекрасно знал, что как только понадобится, все эти трепетные живые огоньки послушно всплывут в его памяти. Наконец, когда карта стала похожа на пожарище, голос вздохнул с видимым облегчением и сказал:

– Вот и все. Пожелал бы я вам удачи, но это дело безнадежное. Отвезите меня владельцу, я очень устал.

– Поверьте, – произнес Лефевр. – Я настоящий специалист по безнадежным делам.

⁂

«В чем же все-таки ваш план, ваше высочество?» – думал Лефевр. По традиции в обязанности шафера входило привести невесту в дворцовую церковь, и сейчас, отправляясь за Алитой в особые покои, Лефевр старался отвлечься от мыслей о том, насколько велика эта потеря. Он слишком боялся признаться самому себе в том, что полюбил эту девушку с карими глазами и не знает, что же делать дальше с этой любовью.

Алита, маленькая, хрупкая, казавшаяся фарфоровой куклой в этом пышном белом платье, сидела на диванчике в комнате, отведенной для подготовки к свадьбе, и вид у нее был одновременно счастливый и испуганный. Должно быть, все невесты выглядят именно так. И, что бы ни задумал Рекиген, это все-таки был счастливый день, а жизнь не слишком баловала Алиту счастьем.

– Изумительно, ваше высочество! – щебетали служанки, крутясь вокруг Алиты и что-то подвязывая и подкалывая на ее платье. Куафер, вплетавший в рыжие косы нитки жемчуга, даже высунул язык от старания. Лефевр положил букет от принца на ближайший стул и сказал по-русски:

– Ты очень красивая. Просто неописуемо.

Сквозь пудру на набеленных по моде щеках девушки проступил румянец. Лефевр подумал, что, может быть, она больше на него не сердится. Хотя какое это теперь имеет значение? Совсем скоро Алита станет женой другого человека, и между ней и Лефевром уже ничего и никогда не случится.

– Спасибо, – ответила Алита. – Как-то жутко. Радостно и жутко.

– Бояться не стоит, – произнес Лефевр. На горло давил белый бальный галстук, и его постоянно хотелось подхватить и оттянуть в сторону. Лефевр чувствовал себя ужасно неловко и неуютно в торжественном одеянии, и ему казалось, что все замечают его неловкость. – Это же хороший день.

Алита смущенно улыбнулась. Лефевр вдруг подумал, что она действительно счастлива, и ему лучше держать язык за зубами и не говорить ничего, кроме хороших вещей. К тому же он все равно не знает, что можно сказать чужой невесте.

В конце концов, милая и добрая девушка имеет право выйти замуж за принца. Почему бы и нет?

– Да, – откликнулась Алита, похоже, также испытывая неловкость и смущение. – Да, это хороший день.

Потом, когда они шли к экипажу – белые лошади с пышными султанчиками на головах приплясывали от нетерпения, – Лефевр все-таки не вытерпел и сказал:

– Его величество тебе титул подарил?

Вопрос прозвучал как упрек. О том, что Алита стала баронессой Ковенской, Лефевр с удивлением узнал нынешним утром. Пальца Алиты, державшей его под руку, дрогнули и сжались.

– Да, подарил. Ты что-то имеешь против?

В вопросе прозвучал отчетливый вызов и одновременно предупреждение: лучше промолчи, иначе дело кончится плохо. Лефевр почувствовал, как дергается левое нижнее веко: верный знак того, что сейчас его понесет.

– Нет, что ты, – произнес он, помогая Алите разместиться в экипаже. – Как я могу?

– Вот и не начинай, – холодно посоветовала Алита, нервно расправляя ленту пояса. Внезапно Лефевр уловил аромат ее духов, такой же ледяной и легкий, как и сказанные слова. – Незачем снова все портить.

– Конечно, – кивнул Лефевр. Кучер хлестнул лошадок, и экипаж покатил в сторону церкви. – Это ведь именно я тебе все порчу.

Он искренне пытался сдержаться, но непривычное чувство, похожее на туго сжатую пружину, так и подначивало его наговорить Алите самых неприятных вещей. Карие глаза Алиты одарили Лефевра яростным взглядом, полным обиды и чего-то еще, похожего на глубокое и горькое разочарование. Казалось, она с трудом сдерживается, чтобы не закатить ему очередную пощечину.

– Прекрати, Огюст-Эжен, – с нажимом сказала Алита. – Раньше надо было думать. И вообще… – она вдруг шмыгнула носом, и в ее глазах заблестели слезы.

Лефевр вдруг почувствовал себя последней скотиной. Артефакт был прав. Это просто несчастная девчонка, которая ничего хорошего в жизни не видела, и с ней надо быть добрым, мягким и понимающим, а не топтаться по ее чувствам. Рекиген, наверно, вел себя по-другому.

– Прости, – сказал он, стараясь быть максимально искренним. – Прости. Я действительно просто завидую и ревную.

Алита посмотрела ему в глаза, и теперь за ее слезами Лефевр увидел гнев: чистый, беспримесный и яркий. От такого взгляда можно было сгореть на месте. И она сейчас была невероятно красивой – Лефевр почему-то подумал, что именно такой бывает погибающая красота.

– Ты бесчувственный болван, Огюст-Эжен, – сухо сообщила Алита, но было ясно, что под этим равнодушием скрывается готовый к извержению вулкан. – Ничего ты не понимаешь.

Экипаж остановился возле церкви, и тема развития не получила.

Свадьба принца Рекигена и миледи Алиты была, по меркам сузианской знати, очень скромной и немноголюдной: всего-то пятьдесят человек гостей, только родственники и самые близкие друзья. Алита произвела на собравшихся самое благоприятное впечатление: улыбчивая и хорошенькая, она сияла такой доброжелательностью, что ее невозможно было не полюбить. Конечно, жены старших принцев не упустили случая бросить в адрес невесты крошечные шпильки: мол, свадебное платье на ней сидит как на корове седло, и цвет лица плохой, и еще неизвестно, откуда такие баронессы берутся, – но в итоге все признали, что Алита и Рекиген прекрасная пара. Принц глаз не сводил со своей невесты, и всем сразу было понятно, что он влюблен настолько, что совершенно потерял голову. Он очень изменился, этот легкомысленный повеса. Спасение возлюбленной из лап серийного убийцы сделало Рекигена героем, и теперь на него смотрели с уважением даже те, кто прежде ничего хорошего о нем не думал.

После короткой, но очень искренней и проникновенной речи священника, молодые обменялись кольцами, и хор грянул свадебный гимн, а из-под купола на собравшихся полетели лепестки цветов и мелкие зернышки риса – знак красоты и богатства. Потом к их высочествам стали подходить гости с поздравлениями, и Лефевр вдруг заметил, что Алита смотрит на Рекигена с неподдельным теплом и любовью – как, впрочем, и он на нее. Храм наполнился радостными голосами, в воздухе пронзительно пахло розовым маслом, и Лефевр внезапно понял, что с него хватит. В конце концов, он выполнил свою работу и может идти. Распрощавшись с принцем и Алитой и пожелав их высочествам самой счастливой семейной жизни, Лефевр вышел из храма и наконец-то вздохнул с облегчением. Спектакль окончился, и видит Господь, игра в этой пьесе стоила ему невероятных усилий.

Снова стал накрапывать дождь. Пройдя через дворцовый парк, Лефевр вышел за ворота и с удовольствием стянул галстук и швырнул в ближайшую урну. Ему никогда еще не было настолько муторно и тошно. Идти домой не хотелось, и Лефевр угрюмо побрел по проспекту в сторону набережной; город, впервые за несколько недель увидевший солнце с утра, вроде бы приободрился, но теперь снова впал в осеннее серое уныние. «Как снаружи, так и внутри», – мрачно подумал Лефевр.

Ему вдруг захотелось напиться. Так, чтобы окончательно утратить связь с реальностью, чтобы, как прадед, кататься по дому верхом на лошади, рубить наградной саблей шторы с мебелью и орать, что все люди сволочи, все бабы шлюхи, а мир погряз в грехе, и чтобы Бланк обязательно с искренним сочувствием качал головой и говорил: «Вот милорд-то наш, нажрался как свинья…» Во всяком случае, это было бы весело, и он сумел бы выкинуть из головы неприятную гложущую мысль о том, что, возможно, Рекиген и Алита действительно друг другу нравятся. Почему бы и нет, в самом деле?

Неожиданно из дверей ближайшего питейного заведения на Лефевра вывалился Гуле – веселый, румяный, в пальто нараспашку. Похоже, он начал гулять с раннего утра и не собирался останавливаться. Он вскользь извинился и собрался было идти дальше, но, всмотревшись, узнал Лефевра, хлопнул его по плечу и воскликнул:

– Друг мой! А ты-то как тут?

– А что? – хмуро ответил Лефевр вопросом на вопрос.

Гуле развел руками:

– Я думал, ты на принцевой свадьбе пляшешь.

Лефевр отмахнулся:

– Без меня попляшут.

Гуле пристально посмотрел на него, и Лефевр вдруг понял, что старый товарищ догадался о том, что его гложет, и совершенно искренне сочувствует и разделяет эту печаль.

– Знаешь что, дружище, – сказал Гуле, и в его голосе не было ни хмельных ноток, ни кабацкой лихости. – Тут неподалеку есть очень пристойное заведение. Темное пиво, сами варят. Посидим, выпьем по кружке в честь праздника?

От такого предложения нельзя было отказаться. А Лефевр и не думал отказываться.

⁂

– А слышал, в столице появилось новое изобретение – синема? Движущиеся картинки на экране. Как настоящие. Я сам не видел, товарищ рассказывал. Собрался в зале народ, экран включили – а там с экрана поезд едет прямо в зал! Первые ряды как ломанулись бежать! Потом только поняли, что это иллюзия. Но не магия. Там специальный аппарат, а в нем пленка с картинками.

Темное пиво в пристойном заведении оказалось на диво вкусным; впрочем, Лефевр и Гуле довольно скоро перешли к более крепким напиткам, и после третьей стопки грушовицы Лефевр вдруг обнаружил, что боль, стиснувшая его грудь в тот момент, когда принц надел обручальное кольцо на палец Алиты, медленно разжимает захват.

– Мне только этой синемы не хватает для полного счастья, – мрачно сказал Лефевр, давя сигару в пепельнице.

Официантка, высокая блондинка с томными коровьими глазами и поистине впечатляющим размером бюста, наклонилась к столу и заменила пепельницу на чистую. Гуле не упустил случая ущипнуть ее за бедро, и тотчас же был награжден кокетливым: «Наглец!»

Заведение располагалось в подвальчике, окон тут не было, и постепенно Лефевр потерял счет времени. То ему начинало казаться, что они с Гуле сидят тут меньше часа, а то вдруг он с неожиданной четкостью осознавал, что давным-давно наступила ночь, свадебный пир окончен, и Рекиген с Алитой уединились в своих покоях и сейчас, в эту самую минуту, когда Лефевр угрюмо напивается, любят друг друга.

Это было невыносимо.

– Сдается мне, дорогой друг, что миледи Алита ждала от тебя предложения руки и сердца, – сказал Гуле, когда официантка удалилась, покачивая бедрами. После второй стопки грушовицы Лефевр рассказал ему историю своих отношений с Алитой и неожиданно встретил живое сочувствие и понимание.

– Какое предложение… – отмахнулся Лефевр. – Я что, принцу конкурент?

– Не в этом дело. Женщины – они материя тонкая, – Гуле произвел некие жесты руками, которые были призваны изобразить всю тонкость дамской натуры. – Для них замуж – это… – он прищурился, прикидывая сравнение, и сказал: – Ну вот как для нас с тобой пост министра. С этим постом хлопот больше, чем пользы, но сам факт! Ты ведь уже не просто человек, ты… – Гуле снова произвел жесты руками.

– Человечище, – произнес Лефевр, наполняя стопки.

– В точку, – согласился Гуле. – И вот посмотри на ситуацию ее глазами. Принц предложил ей не просто вечерок скоротать интимным образом. Он ее сразу же позвал замуж и из лап маньяка спас. Но тут маньяк не так важно, как замуж. И вдруг появляешься ты и говоришь: твой принц – урод, неизвестно что затевает и тебя вокруг пальца обведет.

– Так и есть, – сказал Лефевр, осушив свою стопку и вынув из обертки уже четвертую за день сигару. Принц Рекиген не нравился ему все больше и больше. – Она очень добрая и наивная. Ее ребенок обведет вокруг пальца, не то что Рекиген.

– Все уроды, – сообщил Гуле, опрокинув стопку и намотав на вилку тонкую ленту бекона. – Нет в сей юдоли святых и чистых, сам понимаешь. И вот ты на голубом глазу заявляешь доброй и наивной миледи такие вещи – и что? Потом-то что? Допустим, бросит она принца, и куда ей деваться? Обратно к мадам за стойку? Ты говоришь, чего она должна лишиться, а вот альтернатив не предлагаешь. А если бы ты сказал: ну его, этого принца, выходи за меня – это был бы уже совсем другой вариант!

Гуле откинулся на спинку стула и сунул-таки в рот бекон. За стеной компания гуляк разразилась жеребячьим ржанием, и официантка поспешила туда с добрым десятком пивных кружек на подносе.

– Она бы отказалась, – устало промолвил Лефевр. Идея Гуле была совершенно бессмысленной. Какая женщина в здравом уме променяет принца на Страховида? – Кто я и кто он?

– Допустим, – Гуле не собирался сдаваться. – Но при этом она бы видела, что у нее есть разные возможности. А так получается, что вроде бы ты для нее близкий человек, который помогает и защищает. А с другой стороны, ты инквизитор, который глумился и гонял ее по всему борделю, потом воспользовался случаем и закусил-таки сладеньким, а в итоге назвал проституткой и показал свое полное безразличие.

– Я ее не гонял, – жестко произнес Лефевр.

Гуле тотчас же примирительно вскинул руки:

– Говорю ж тебе: женщины – это тонкая материя. Мы с тобой знаем, как было на самом деле. А миледи Алита видит все немного в ином свете. Поэтому она и обижена на тебя, – Гуле скользнул взглядом по столу, оценивая количество еды и выпивки, и заявил: – Но поскольку теперь мы уже ничего не сделаем, надо как-то переключить внимание. И знаешь, что тебе лучше всего поможет?

– Что же? – безнадежно осведомился Лефевр.

Гуле хлопнул его по плечу и заявил:

– Бабы! Допиваем эту дрянь и идем к мадам Бьотте! Клянусь, после таких клиентов ее девки неделю ноги сдвинуть не смогут!