Текст книги "Мера любви. Избранное"

Ветераны войны

 
Фронтовики, что живы до сих пор,
Так мало думают о внешнем лоске.
Для молодых полковник иль майор —
Лишь старичок, несущий хлеб в авоське.
Их головы белы от седины.
Стареют люди – не стареют раны…
И мальчики, не знавшие войны,
О ней уж пишут лучше ветеранов.
Кто подвиги свершали, шли на смерть,
Быть может, не блистают красноречьем,
И в танке легче было им гореть,
Чем складно рассказать о том на встрече.
Их поколенье – дедов. Не отцов.
Сражались сами. Умирали сами.
Но их – свидетелей, участников, бойцов —
Уже подводит меркнущая память.
Вот, прикрепив медали, ордена,
Идут то в ЖЭК, то в школу ветераны,
И проступает в их речах война,
Как кровь сквозь бинт, наложенный на рану.
В «сороковые, роковые» дни
Под Киевом, Орлом, под Вязьмой где-то
Атлантами могучими они
Держали на руках судьбу планеты.
Но школьникам порой приходится внимать
С учтивой скукою словам пенсионера:
Им, детям мира, трудно тех понять,
Кто жил – для них – почти «до нашей эры»…
 

Последний

 
Бог Аполлон, безмолвно и сурово
Гоня квадригу вздыбленных коней,
Глядит на площадь имени Свердлова
И воинов, собравшихся на ней.
В тот майский день, вздохнувши втихомолку,
Приходят вновь на пятачок земли,
Кого инфаркты, раны и осколки
До встреч иных пока не довели.
– Второй стрелковый…
– Курск…
– Орел и Ельня…
– Фронт Белорусский… – слышно там и тут.
Бумажными цветами объявлений
Досрочно в сквере яблони цветут.
Как бы на постаменте, на пригорке
Стоит солдат. Его звала война.
И на бесцветно-рыжей гимнастерке,
Как новые, сияют ордена.
Родные наши! Племя боевое!
Смеются, плачут, рады и горды.
Но так же, как тогда, во время боя,
Все реже их становятся ряды.
Что тут скрывать? Их путь уже не долог,
И в час какой-то, горький для страны,
Придет последний, дней былых осколок,
Живой участник умершей войны.
Он, поколенью юному неведом
От орденов до ран и до седин,
В каком-то из грядущих Дней Победы
На площади останется один.
Но он не будет преданным забвенью,
На мир людской взирая с высоты.
И юная чета с благоговеньем
Ему подарит первые цветы.
 

Песня о посмертной славе солдатской

 
То, что вы заслужили по праву,
То изведать живым не дано.
Что такое солдатская слава,
После смерти узнать суждено.
Мы знакомыми не были с вами,
Только память не знает преград,
И горит негасимое пламя
У Могил Неизвестных Солдат.
Биографий закрыты страницы,
Вы достигли вершины пути.
Перешли вы достойно границу —
Ty, что нам предстоит перейти.
Наш удел – незаметней, скромнее.
Но вливаюсь я в общий поток,
Чтоб в бессмертье вы шли по ступеням
Этих мною написанных строк.
Чтоб с потомками связь получала,
Обратясь, как живая к живым,
Чтоб одно из сердец застучало
В ритме с любящим сердцем моим…
 

Прозрение

 
Он об этом думать не хочет,
Что с начала войны – без света.
Четверть века – сплошные ночи.
Одиночества четверть века.
Стекла очков прикрыли раны,
И жизнь замерла, перестав меняться,
Словно под этой черной охраной
До сих пор ему восемнадцать.
Ну зачем он попал не в сердце,
Этот осколок зубчатый?
Знать бы – загодя насмотреться
На зори и на закаты,
На девичьи глаза голубые,
Как колокольчики на полянках…
Но последним виденьем были
Очертанья фашистских танков.
Слез накопилось целое море,
Но от них не становится легче:
Ведь слепому над собственным горем
И поплакать-то даже нечем!
И живет он, совсем поверив,
Что одна ему боль завещана…
Только вдруг постучалась в двери
К нему пришедшая женщина.
Как цель его жизни,
как свет,
как знамя,
Полна любви и участья,
Отныне будет его глазами,
Отныне будет его слезами,
И горем его, и счастьем.
 

Мера любви

Мера любви

 
Все до тонкости взвешено, смерено…
Цифры – веку и мать и отец.
Но каким подвергать измерениям
Ощущения наших сердец?
Может, что уцелело в природе?
От учета хоть чувства спаслись?
Кибернетики щупальца вроде
До сердец еще не добрались.
Но когда только строки в конвертах
Разжимают на сердце тиски,
Чувство мерим длиной километров
И весомостью груза тоски.
Единица та – не постоянная
И растет от разлуки любой.
…Измеряю любовь расстояньями,
Что легли между мной и тобой.
 

Любовь

 
Приходит это постепенно,
Хотя замечено давно:
То, что обычно, повседневно, —
Как будто стало все равно.
Нас годы быстро изменяют,
Врастая в будни, мы растем;
И чудо нас не удивляет,
Его как данность мы берем.
Мы так привыкли к нашей маме…
В сознанье накрепко вошло,
Что постоянно вместе с нами
Ее забота и тепло.
И вот – почти пренебрегая
Тем проявлением любви,
Мы для других приберегаем
Слова заветные свои.
Не матери в ее печали —
Тому иль той, чей быстрый взгляд
Вдруг с нашим встретился случайно
Неделю, может быть, назад.
И знает мать, что тех, которых
На свете не было нежней,
Прекрасных слов огромный ворох
Предназначается не ей.
Все понимает и не ропщет,
В высокой мудрости права.
К ней обращаемся попроще,
Бросаем общие слова:
– Ты рано встала.
Что, не спится?
– Я сыт, спасибо.
– Что болит?
Закутай лучше поясницу.
Опять хватил радикулит?
– Как я?
Конечно, все нормально.
– Пока!
Пошел я.
Не горюй!
И в лучшем случае – прощальный
Небрежный, беглый поцелуй.
Но чувство, если приглядеться,
Хотя себя не выдает,
В сыновнем и дочернем сердце,
Глубоко спрятано, живет.
И мать все это твердо знает,
И ей не нужно громких фраз.
Вот так страна моя родная
Всегда надеется на нас.
Делясь и радостью, и болью,
Помочь ей делом всяк готов
Без суеты и суесловья,
Платя сыновнею любовью
За материнскую любовь.
 

Урок английского

 
Нам и весен, и осеней поровну,
Только мы далеко не родня.
Вас зовут Василиной Егоровной,
Просто Сашкой зовут меня.
Вы ведете урок английского,
Я внезапно вопрос ловлю.
Только трудно ответ отыскивать,
Если на сердце – «Ай лав ю»!
Сам себя я зову разинею,
Сам себя я кляну давно.
Видно, вам за глаза темно-синие
Васильковое имя дано!
Я вопросов наелся досыта,
Вот и снова жую вопрос.
Вы по классу спокойно носите
Рыжекудрое солнце волос.
Я с досадой свой чуб грабастаю,
Только чувствую все равно:
Месяц двойкою головастою
Лезет в сумрачное окно.
 

Ранний снег

 
Нам до зимы еще с полсотни дней,
Вдруг – выпал снег. Холодный, непривычный.
Я с бывшей ученицею своей
Попала в зиму – сразу с электрички.
Несчастье с Катей – видно по всему:
Тоскливый взгляд, закушенные губы…
– Я больше жизни верила ему…
Он обманул – так просто и так грубо…
Он был один. А я была любой,
С которой он развлечься был намерен.
Вы нам читали книги про любовь —
Теперь ни им, ни людям я не верю.
Нет правды, всюду подлость и позор.
Вот как теперь я думаю о жизни.
Как жалок он, девичий чистый взор
С бессильным выражением цинизма!
…Я мягко спорю с девочкой моей,
Пытаюсь излечить болезненную рану
И стряхиваю снег с сиреневых ветвей —
Холодный снег, что выпал слишком рано…
 

Слабость

 
Нет, твоим не прощу я врагам.
Втайне, может, немного поплачу…
Как березку шальной ураган,
Так сломила тебя неудача.
То, что было, – случилось не зря,
Если нас подружило с тобою:
Ведь недаром всегда говорят,
Что друзья узнаются бедою.
Стали общими наши дела.
Незнакомое чувство проснулось.
Жалость к сердцу тропинку нашла
И любовью на миг обернулась.
Чтоб не падал ты духом в борьбе,
Чтобы сил не терял ты, горюя,
Непривычных и мне и тебе,
Где-то ласковых слов наберу я,
Всю тоску твою сердцем пойму,
Может, даже, невольно смелея,
Я, как брата, тебя обниму,
Словно сына, тебя пожалею,
Этой жалостью все погубя:
Все мы, женщины, в сущности – бабы.
Как хочу я порою себя
Ощутить неумелой и слабой!
Буду вместе с тобою страдать,
Мы – друзья до последней разлуки…
Но себя я смогла бы отдать
Только в сильные, смелые руки.
Я мечтала об этих руках
И по-женски поддержки просила…
Ты поверь мне, что только в стихах
Не рифмуются слабость и сила…
 

Мы и они

 
Бывает, конечно, что нашей сестре
Подчас воздают не по чину,
Но все же, как правило, вовсе не грех
Возвысить ее пред мужчиной.
Их жизнь несравнима, как день и как ночь,
И в крупном и мелком. К тому же
В рожденье ребенка – будь сын или дочь —
Жене посложнее, чем мужу.
Надолго, на сотни, на тысячи дней
Окажется быт ее пресным:
Пеленки, горшочки, все хлопоты ей,
Ему – телевизор и кресло.
Она мимо бара, потупивши взор,
Бежит в магазин торопливо,
Он – курит, неспешный ведя разговор,
С друзьями за кружкою пива.
Достоинства «Крылышек» и «Спартака»
Они обсуждают часами,
Кого-то похвалят, ругнут свысока —
Как будто проворные сами.
Затеют ремонт – так не вдруг, не сейчас:
Обдумать, решиться, помешкать…
И сердит мужская медлительность нас,
Мужей – наша вечная спешка.
Отчаявшись в этой бесплодной борьбе
И к ссорам имея причины,
Все плюсы, конечно, относим к себе,
Все минусы – к нашим мужчинам.
Мы чутки, добры, мы так любим уют,
Работаем много и быстро;
Они и ленивы, и курят, и пьют,
И все вообще – эгоисты.
Но если случится какая беда —
Пожар ли застигнет в ночи нас,
Тайфун налетит ли, цунами – тогда
Мы будем метаться туда и сюда,
В истерике биться, кричать и рыдать,
А действовать будут – мужчины.
Один только шаг – их уже не узнать:
Спокойны, уверенны, ловки,
И помощь подать, и лечить, и спасать
Сумеют в любой обстановке.
И можно поверить, хотя и с трудом,
Что это не только геройство,
Но скорость реакции, четкость во всем —
Им с детства привычное свойство.
А битвы?
Хоть всех заставляла война
На подвиг идти и на муки,
Судьбу свою все же вручила страна
В мужские надежные руки.
И вашу отвагу поймем без труда,
Мужчины…
Причин не ищите:
Вы тем и могучи, что кто-то всегда
Нуждается в вашей защите.
Не чувство ли долга вам силу дает?
Уж так рассудила природа.
Нам, женщинам, чувства понятны ее:
Ведь Родина – женского рода…
Да, с вами любая напасть – не напасть,
И нет уже мыслей нечистых,
С любовью и гордостью нежно припасть
К родному плечу эгоиста…
 

В музее

 
Рафаэль… Как лик Мадонны светел!
А парнишка, стоя перед ней
И семьи небесной не заметив
(Что ему до всех Мадонн на свете!),
Глаз не сводит с девушки своей,
Что экскурсоводу так послушна,
А на деле…
Что ж, она права:
В первый раз недавний пэтэушник
Ей шепнул извечные слова.
И, забыв о живописи тонкой,
Обернувшись, смотрят как один
Не на Божью Матерь – на девчонку
Строгие ценители картин.
Ворвалась в их мир другая сила,
Победила без труда в борьбе:
Девочка, проста и некрасива,
Заявила властно о себе.
Только зря в смущении минутном
Ищут в ней особые черты:
В целом мире одному доступно
Пониманье этой красоты.
 

Опыт

 
Пусть давно их волосы как в дыме,
Тяжесть лет надвинулась, грозя, —
Все равно обоих молодыми
Назовут родные и друзья.
Горя много в жизни повидали,
Поспешив с явлением на свет,
А вот с первой встречей
запоздали
Больше чем на три десятка лет.
Оба в новом, трудном положенье.
А решать —
самой и самому…
Все намного в старости сложнее,
Мудрый опыт сердцу ни к чему.
Чем тот опыт меньше – тем яснее…
Тут закон особенный, другой:
Так писать становится труднее
С каждой
новой
созданной строкой.
 

Письмо

 
Ждала письма, во всем тебя простя,
Ты не писал, далекий и недружный.
Да, ты молчал,
молчал,
молчал,
хотя
Твое письмо,
как жизнь, мне было нужно.
Твое письмо…
Ждала его везде —
В полях и в роще с птичьим перезвоном…
Мне в целом свете не было людей
Дороже тети Нюры – почтальона.
Года прошли…
И вот твое письмо.
Знакомых букв красивый росчерк длинный…
Но кажется:
конверт, письмо само —
Как будто все пропахло нафталином.
Я столько лет ждала того письма!
И жарким днем, и темной ночью вьюжной…
Ты написал.
Ты мог писать тома.
Твое письмо?
Оно уже не нужно.
 

Счастье

 
Ночь и вьюга…
Грустно.
В это время
Часто двое в памяти встают,
Заслонив прокуренный до теми
Сумрачный вокзальный неуют.
Тесно, давка…
Тут не судишь строго,
Коль ворчит, толкается любой…
Только тех, двоих, никто не трогал:
Уезжала в дальнюю дорогу
Молодая первая любовь.
На одной корзинке сели рядом…
Будь что будет – счастлив их удел!
Неотрывно, долгим нежным взглядом
Паренек на девушку глядел.
А она смотреть пыталась строже
(Это трудно удавалось ей)
И страшилась чуточку, похоже,
Безграничной нежности своей.
И краснела сильно с непривычки,
А парнишка счастья не скрывал:
Взявши лапку в пестрой рукавичке,
Он ее, как раненую птичку,
Бережно дыханьем согревал.
…А со мной – со мной беда случилась,
Но при виде счастья на земле
Вся моя обида растопилась
В этом человеческом тепле…
 

Улица Берзарина

 
Устаю от жизни бремени,
Чувство некому дарить…
Обо всем в прошедшем времени
Привыкаю говорить.
Мыслей будничное марево,
Где ни радостей, ни слез…
– Это – улица Берзарина! —
Вдруг водитель произнес.
Словно песни довоенные,
Дней связующая нить,
Те слова обыкновенные
Все заставили забыть:
Толчею людей в автобусе,
Разговоры и дела…
Точка – главная на глобусе —
В сердце стылое вошла.
Зданья древние сутулятся
(Вспоминаю те года)…
Не Октябрьским Полем улицу
Называли мы тогда?
Вижу дом, знакомый исстари,
Ряд ступеней, словно век…
Жил здесь – добрый и неистовый —
Самый лучший человек!
…Этажей ряды безбрежные
Смотрят в пасмурный рассвет.
Не осталось дома прежнего,
И тебя – былого – нет.
Но победою прошедшего,
Настоящему в укор,
Твои письма сумасшедшие
Сохраняю до сих пор.
Все ж за хлопотами разными
К прошлым дням закрыла дверь:
Мне пути уже заказаны
На Берзарина теперь.
И казалось, что забыла я
Званье, улица, твое.
Адрес – синими чернилами —
Тоже канул в забытье.
Я самой себе поверила,
Что с тобой и он забыт,
Что любовь одним я мерила —
Горсткой мелочных обид.
Не старались вроде зла копить,
Но случалось так – увы! —
Слишком много всякой накипи
От кипения в крови.
А сейчас – светло, как в зареве…
До сегодняшнего дня
Как ты, улица Берзарина,
Проживала без меня?
Надо ж было приурочиться,
Что сейчас маршрут такой…
Как же мне погладить хочется
Стену каждую рукой!
И в морозной этой снежности
Я и улица – вдвоем.
Сколько выстраданной нежности
Я обрушу на нее!
Словно вижу в этой встрече я, как
По минувшему грустишь,
Прежний – добрый, милый, ласковый —
Ты на улице стоишь.
Вновь мне прошлое подарено,
Вновь шагнула в юность я…
Здравствуй, улица Берзарина,
Память светлая моя!
Все с тобой одною связано,
Сотворила чудо ты:
Я тебе сейчас обязана
Воскресеньем доброты…
 

Бамбук

 
Зовут Тайвань по-древнему – «Формоза»
Таблички в Ботаническом саду.
Рукой касаясь трепетной мимозы,
Рассказывает гид не о морозах,
А о цветенье, сеющем беду.
Цветет бамбук[1]1
  Бамбук при цветении теряет свои строительные качества, и люди всегда стараются вовремя избежать этого события. Кстати, сделать это не слишком трудно, так как бамбук действительно зацветает всюду одновременно. (Прим. автора.)


[Закрыть]… Тугие гибнут стебли.
Где б части корневища ни росли,
Цветет бамбук под каждым южным небом
И в тот же час во всех концах земли.
И вот бамбук – кусочек корневища —
С Формозы был в Россию привезен.
Он рос у нас, другою вскормлен пищей,
Другой водой и соком напоен.
И нас предупредили об угрозе,
Но поздно то известие пришло:
Зацвел бамбук однажды на Формозе —
И деревце в России зацвело.
Весть о несчастье сразу докатилась,
Те две судьбы в одну соединя.
Одно для них обеих сердце билось,
И так же точно было у меня.
Была со мной любовь большая эта,
Что нас связала общею судьбой
И говорила сразу, если где-то
Вдали случалось что-нибудь с тобой.
 

В электричке

 
– Здесь место занято?
– Свободно.
– Тамара, есть! Сюда иди!
Мужчина с ласковой заботой
Жену со мною посадил.
Слова звучат в тумане где-то
И будто тают вдалеке.
Я вижу руку, в ней газету,
И пальцев нету на руке.
Я вижу, словно бы невольно
Шагнув на много лет назад,
Лицо, знакомое до боли,
До слез знакомые глаза.
Как просто жизнь нас разлучила!
И, равнодушна и мертва,
Я думала, что позабыла
Твое лицо, твои слова…
Давно привыкшая к потере,
Теряю вновь тебя сейчас…
Автоматические двери
Спокойно выпустили вас.
А я смотрю в окно упорно…
От седины белым-бела,
Запорошенная платформа
Назад с тобою поплыла.
Зачем пришел ты вновь, вторично,
Чтоб быть со мною, рядом, тут
И в жизнь в мою, как в электричку,
Войти на несколько минут?!
 

Простая истина

 
Миссию высокую присвоя,
Стать решив писателем, поэтом,
Он ушел в работу с головою
И дожил до старости аскетом.
Отдыха не зная, все писал он —
Повести, роман, стихотворенья…
И как дня и ночи не хватало,
Не было и удовлетворенья.
Крайне огорчен таким уделом,
Повторял он истину простую:
– До чего я мало в жизни сделал!
Сколько дней потрачено впустую!
Так писал о том, чего не знал он,
Пел он чувства вешнее раздолье…
А любовь явилась с опозданьем
И седины тронула ладонью.
Не было ни звания, ни чина,
Не было известного поэта,
Были только женщина с мужчиной,
Что сидят обнявшись до рассвета.
А потом, когда над сонной крышей
В ярком свете небо потонуло,
Он взглянул – но не на стопку книжек, —
На свою любимую взглянул он.
Путь былой предстал таким унылым,
Что, увидев сразу все воочью,
Годы обделенные сравнил он
С этой чудодейственною ночью.
И сказал, счастливый до предела,
Радуясь, и плача, и тоскуя:
– До чего я мало в жизни сделал!
Сколько лет потрачено впустую!..
 

«С тобой мы в разлуке…»

 
С тобой мы в разлуке.
Обоим нам нет оправданья.
По воле себя обрекли на двойное изгнанье.
И весь этот год, всю бесцветную тусклую пору
Я в мыслях вела, продолжала нелепую ссору.
Слова подбирала обидней, больнее, жесточе,
Чтоб каждое было ударом, и сильным, и точным.
И миг тот настал! Это ты! Ты идешь по аллее!
Я выскажу все, ни тебя, ни себя не жалея!
Скорей же, скорее!
И вот – уж проходишь ты рядом,
Седой, постаревший,
с потухшим невидящим взглядом…
Бросаюсь к тебе, и шепчу, и кричу,
всей душою любя:
– Родной, дорогой мой, любимый!
Да как я могла без тебя?!!!
 

Поздняя любовь

 
Вошла негаданно и непрошено
В инфарктное старое сердце.
Просит он:
– Уйди по-хорошему!
Разве некуда тебе деться?
Ведь я уже дед, не только отец.
Мне ли вздыхать ночами, неспящему?
Взгляни:
полно молодых сердец,
С тобой незнакомых по-настоящему!
Не знал и я тебя до поры…
Сбылось ли чье-то злое пророчество?
Всю жизнь я шел на вершину горы,
Дошел…
Чтоб увидеть свое одиночество.
Уйди!
Измучился я, устал…
И вот любовь проявила милость:
Ушла!
Согласилась!
Старик привстал,
Простер к ней руки —
и вдруг упал.
От радости, верно,
сердце разбилось…
 

Превращение

 
Считает возраст в двадцать пять
Она и старостью, и горем.
Морщинки пробует искать,
И грустно зеркало ей вторит.
Живет чужою среди нас,
Заботясь лишь о новом платье,
Девичьей нежности запас
Ни на кого еще не тратя.
Но вот у ней уже семья,
Она и любит, и любима,
И мужу, дочке, сыновьям
Она одна необходима.
Вошла она навеки в дом
Творцом семейного единства
И хорошеет с каждым днем
В простом величье материнства.
Ей годы некогда считать.
Зачем?
Она не одинока.
И говорит, что в сорок пять
Еще до старости далёко.
 

«Станут, встретясь, лучшими друзьями…»

 
Станут, встретясь, лучшими друзьями
Он, она – не кто-нибудь другой,
И тогда любовь между сердцами
Ярко вспыхнет вольтовой дугой.
А пока – живут, совсем чужие,
В разных точках матушки-земли…
Сколько их, что жизнь свою прожили,
А друг друга так и не нашли.
Не согрета лаской и приветом,
И душа живая – не жива…
В мире так, не встречены поэтом,
Бродят одинокие слова.
 

«Солнце лучи посылает нещедро…»

 
Солнце лучи посылает нещедро,
Окончив ночной перерыв.
Метро приглашает в подземные недра,
Двери зевком отворив.
Проходят,
проходят,
проходят люди
Один за другим, один за другим…
Проходят жизни, тревоги, судьбы,
Друзья закадычные и враги,
И безысходное чье-то горе,
И счастье – до немоты…
И в этом безбрежном московском море
Где-то проходишь ты —
Секундой позже, а может – рядом,
Мной не замеченный, в тот же миг,
Берешь «Вечерку», влюбленным взглядом
Ласкаешь названия тех же книг
И дверь, что тепла от моей ладони,
Ты открываешь, как я, – вот так,
Быть может, едешь в моем вагоне,
Скормив автомату мой бывший пятак…
Забыть о тебе?
Может, этим от боли излечишься?
Но неверяще смотрит в глаза, и браня и любя,
Трехсотмиллионное человечество,
Не заменяющее тебя…
 

Грамматика боли

 
Нет, перестать никак не могу,
Словно дала кому-то обет.
Протру, наверно, дыры в мозгу,
Думая и думая о тебе.
Думала, думаю, буду думать,
Не веря уже в избавленье в конце.
Злосчастный глагол спрягаю угрюмо
Во всех временах
и в одном лице.
Оставшись только сама с собою,
Навек войдя в заколдованный круг,
Одна постигаю грамматику боли
И арифметику дней разлук.
Ты ли не прав?
Или я не права?
Не спится…
Взглянув на газетные строчки,
С иронией грустной читаю слова:
«Науку не делают одиночки».
Науку ли только? А просто жизнь?
Правило верно на каждый случай?
Сама себе говорю:
«Держись!
Иначе свалишься с кручи!»
Но все ж не зову, как прежде:
«Приди!»
Пытаюсь сама идти, не робея:
В любви человек бессилен один,
Вдвоем бывает еще слабее.
 

Скучно!
^(Песня)

 
Стук колес,
Стук колес
До меня доносится.
Паровоз,
Паровоз
Вдаль уносится.
Поля мимо бегут
Обнаженные,
Рельсы песню поют
Раздраженную.
Облака идут
Многослойные,
Быстро мысли текут
Беспокойные.
Листья стали желтеть,
Тихо падают…
Стало солнце греть,
Но не радует.
Писем нет и нет,
Друг давно не пишет,
Весточки моей
Он не слышит.
Дребезжит стекло
Однозвучно.
На душе тяжело,
Скучно!
 

Девушке

 
Хоть природный страх и недоверие
Встали сторожами у крыльца,
Сердце – дом с распахнутою дверью —
Ожидает первого жильца.
И во всем своем величии безбрежности
Не сравнятся океаны с ней,
С той огромной, безграничной нежностью,
С лаской нерастраченной твоей.
На пути к тебе преграды сломлены,
Вся ты – ожидание и свет.
Столько слов хороших приготовлено —
Лишь тебя, любимый, еще нет…
 

Одиночество

 
Для меня оно – начал начало,
Как беда извечная в дому.
Я его почти не замечала,
Я привыкла, видимо, к нему.
Но не встречи мне – разлуки хочется:
Ты чужой, на дальнем берегу.
Я с одним смирилась одиночеством —
Вынести двойное не смогу.