Текст книги "Подарок с Земли"

Глава 5. Госпиталь

Во сне Иисус Пьетро выглядел на десять лет старше. Его защита – прямая спина, сжатые мышцы и контролируемая мимика – пропадала; он расслаблялся. Тщательно расчесанные седые волосы спутывались, обнажая голый скальп, который он прикрывал ими так старательно. Он спал один, отделенный от жены дверью, которая никогда не запиралась. Иногда он метался во сне, а иногда, истомленный бессонницей, смотрел, заломив руки, в потолок и бормотал что-то про себя, почему Надя и спала за дверью. Но в эту ночь он лежал спокойно.

Он мог бы вновь выглядеть на тридцать при соответствующей помощи. Под своей старческой кожей он пребывал в отличном состоянии. У него было прекрасное дыхание, отчасти – благодаря пересаженному легкому, мускулы, скрытые морщинами и жировыми складками, оставались тверды и пищеварение протекало нормально. Зубы, все пересаженные, были великолепны. Получи он новую кожу, новый скальп, новую печень, замени несколько сфинктеров и других независимых мышц…

Но это потребовало бы специального постановления конгресса команды. Это было бы нечто вроде награды общества, и он бы принял ее, если бы ему предложили, но бороться за нее не собирался. Пересадки и их распределение находились в ведении команды и были самой существенной привилегией в ее руках. И к тому же Иисус Пьетро чувствовал не брезгливость… но некоторую неохоту менять свои части тела на части кого-то постороннего. Это было все равно, что потерять часть своего «я». Только страх смерти заставил его несколько лет назад принять новое легкое.

Он спал спокойно.

И события начинали прикладываться одно к одному.

Пленки Полли Торнквист: кто-то проскользнул сквозь его сеть позапрошлой ночью. Побег Келлера вчера. Грызущее подозрение, пока еще только догадка, что груз трамбробота номер 143 еще более важен, чем о том можно предполагать. Смятые, неудобные простыни. Одеяло – чуть-чуть чересчур тяжелое. То, что он забыл вычистить зубы. Воображаемая картина – Келлер, погружающийся вниз головой в туман – она продолжала его преследовать. Слабые звуки снаружи, из-за стены, звуки, длящиеся уже целый час, не разбудившие его, но однако необъясненные. Приступ желания к девушке, проходящей гробовую обработку, и последовавшее за ним чувство вины. Искушение воспользоваться этим старинным способом промывания мозгов в своих личных целях, заставить эту девушку-мятежницу временно полюбить его. Адюльтер! Снова чувство вины.

Искушения. Беглые пленники. Жара, мятая постель.

Бесполезно. Он проснулся.

Он напряженно лежал на спине, стиснув руки и глядя в темноту. Бесполезно с этим бороться. Прошлая ночь сдвинула его внутренние часы, он позавтракал в двенадцать тридцать. Почему он все время думает о Келлере?

(Вверх ногами над дымкой, винты вдавливают его в сиденье. Ад наверху и Небо внизу, взлет в неведомое, исчезновение навсегда, полное уничтожение. Реализованная физически мечта индуса. Умиротворение полного растворения.)

Иисус Пьетро перекатился на другой бок и включил телефон.

Незнакомый голос произнес:

– Госпиталь, сэр.

– Кто говорит?

– Старший сержант Леонард В. Уоттс, сэр. Ночной дежурный.

– Что произошло в Госпитале, старший сержант? – вопрос не был необычным. Иисус Пьетро множество раз задавал его по утрам последний десять лет.

Уоттс говорил четким, уверенным голосом.

– Дайте подумать. Вы ушли в семь, сэр. В семь тридцать майор Йенсен приказал освободить подставных лиц, захваченных прошлой ночью, тех, у кого не было ушных микрофонов. Майор Йенсен ушел в девять. В десять тридцать сержант Гелиос сообщил, что все подставные лица возвращены по домам. Ммм м… – шорох бумаг на заднем плане. – Все допрошенные сегодня пленные кроме двоих казнены и отправлены в хранилища. Секция медицинского обеспечения сообщает, что до нового уведомления банки не смогут справляться с дальнейшим материалом. Желаете узнать список казненных, сэр?

– Нет.

– Гробовая обработка протекает удовлетворительно. Неблагоприятных в медицинском смысле реакций у подозреваемой нет. Наземные патрули докладывают о ложной тревоге в двенадцать ноль восемь, вызванной кроликом, наткнувшимся на барьер электроглаза. На территории никаких признаков чего-либо движущегося.

– Тогда как они узнали, что это кролик?

– Мне спросить, сэр?

– Нет. Они, конечно, догадались. Спокойной ночи. – Иисус Пьетро перевернулся на спину и стал ждать сна.

Мысли его уплывали…

…Они с Надей нечасто бывают близки в последнее время. Не начать ли уколы тестостерона? Пересадка не понадобиться: многие железы не прекращают действия, но продолжают функционировать при наличии сложной и точной системы снабжения гормонами через кровь и пищу. Он может примириться с таким неудобством, как уколы.

…Однако его отец не примирился…

В молодости Иисус Пьетро провел немало времени, обдумывая собственную концепцию. Отчего старик настоял на соединении семявыносящих протоков при пересадке половых желез? Став старше, Иисус Пьетро решил, что знает причину. Даже шестьдесят лет назад, несмотря на вековую традицию больших семей, Плато оставалось в основном незаселенным. Должно быть, порождение потомства казалось Хэнету Кастро долгом, как и всем его предкам. К тому же, как должен был чувствовать себя старик, сознавая, что не может уже зачать дитя?

Став еще старше, Иисус Пьетро решил, что знает и это.

Мысли его утекли далеко, замутненные приближением сна. Иисус Пьетро повернулся на бок в сонном уюте.

…Кролик?

Почему бы и нет? Из леса.

…Что делать кролику в лесу, полном ловушек?

Что вообще кому-либо крупнее полевой мыши делать в этом лесу?

Что вообще делать кролику на Плато Альфа? Чем ему здесь кормиться?

Иисус Пьетро выругался и потянулся к телефону. Он сказал старшему сержанту Уоттсу:

– Примите приказ. Я хочу, чтобы завтра лес полностью обыскали, а потом еще и прочесали. Если найдут что-нибудь величиной хоть с крысу, я хочу знать об этом.

– Да, сэр.

– Ночная тревога. В каком она была секторе?

– Сейчас посмотрим. Где же… ага. Сектор шесть, сэр.

– Шесть? Это совсем не рядом с лесом.

– Нет, сэр.

Вот и все.

– Спокойной ночи, старший сержант, – сказал Иисус Пьетро, вешая трубку. Завтра лес обшарят. Исполнение положительно распустилось, решил Иисус Пьетро. Ему придется с этим что-то делать.

Стена имела наклон наружу – двенадцать футов бетона, крест-накрест выложенного колючей проволокой. Ворота тоже наклонялись под тем же углом – градусов двенадцать от вертикали. Основательные, окованные железом, устроенные так, чтобы уходить в бетонные стены двенадцати футов толщиной. Ворота были закрыты. Внутреннее освещение подсвечивало верхний край стены и ворот и бросало отсвет на небо вверху.

Мэтт стоял под стеной, глядя вверх. Перелезть он не сможет. Если его увидят, ему откроют ворота… Но увидеть его не должны.

Пока не должны. И не увидели. Логическая цепочка сработала. Если что-то, светящееся в темноте, перестает светиться, пробыв в темноте слишком долго, поместите это на свет. Если автомобиль поднимается в правильном положении, то перевернутый он будет опускаться быстрее. Если фараоны вас видят, когда вы прячетесь, но не видят, когда не прячетесь, то они совершенно не обратят на вас внимания, если вы пойдете посреди освещенной дороги.

Но здесь рассуждения кончались.

Что бы ни помогало ему, здесь это не поможет.

Мэтт повернулся к стене спиной. Он стоял под нависшими железными воротами и проводил взглядом вдоль прямой линии дороги туда, где ее огни заканчивались. Большинство домов оставались темными. Местность была черна до самого звездного горизонта. Справа от него звезды вдоль горизонта туманились и Мэтт знал, что видит верхнюю часть дымки в бездне.

Пришедшего следом импульса Мэтт так никогда и не смог объяснить, даже самому себе.

Он прочистил горло.

– Что-то мне помогает, – сказал он почти обыкновенным голосом. – Я это знаю. Мне нужна помощь, чтобы пройти в ворота. Я должен попасть в Госпиталь.

Из-за стены донеслись звуки, самые слабые: спокойные шаги, далекие голоса. Это были дела Госпиталя и Мэтта они никак не трогали.

Перед стеной ничего не изменилось.

– Помоги мне туда попасть, – взмолился он, к себе или к кому-то внешнему. Он не знал – кому. Он ничего не знал.

Религии на Плато не было.

Но Мэтт вдруг понял, что есть только один путь внутрь. Он сошел с дороги и начал искать. Наконец, нашел бросовый обломок бетона, грязный и неровный. Вернулся с ним обратно и застучал обломком в железные ворота.

Бамм! Бам! Бам!

Над стеной появилась голова.

– Прекрати, полоумный колонистский ублюдок!

– Впустите.

Голова не убралась.

– Да ты же впрямь колонист.

– Верно.

– Не двигайся! Не шелохнись! – человек нашарил что-то по ту сторону стены. Появились обе руки, одна держала пистолет, другая – трубку телефона. – Алло! Алло! Отвечайте, черт подери!.. Уоттс? Это Хобарт. К воротам только что подошел болван-колонист и стал в них стучать. Да, настоящий колонист! Что мне с ним делать? Ладно, спрошу.

Голова посмотрела вниз.

– Ты хочешь сам идти, или чтоб тебя отнесли?

– Пойду сам, – ответил Мэтт.

– Говорит, пойдет. С чего он решил так сделать? О. Пожалуй, так будет легче. Прости, Уоттс, я немного выбит из колеи. Раньше со мной такого не случалось.

Привратник повесил трубку. Его голова и пистолет продолжали смотреть на Мэтта. Секунду спустя ворота скользнули в стену.

– Проходи, – сказал привратник. – Руки за голову.

Мэтт так и сделал. Изнутри к стене прилепилась сторожка. Привратник сошел по короткой лесенке.

– Ступай вперед, – приказал он. – Пошел. Вон там, где огни, передний вход. Видишь? Пошел туда.

Передний вход трудно было бы не заметить. Огромная квадратная бронзовая дверь венчала лестницу с широкими, пологими ступенями, с дорическими колоннами по бокам. Ступени и колонны то ли мраморные, то ли из пластика под мрамор.

– Прекрати на меня пялиться, – выпалил привратник. Его голос дрожал.

Когда они подошли к двери, привратник достал свисток и дунул. Звука не было, но дверь отворилась. Мэтт прошел.

Оказавшись внутри, привратник вроде бы расслабился.

– Что ты там делал? – спросил он.

Страхи Мэтта возвращались. Он здесь. Эти коридоры – Госпиталь. Дальше этого момента он не загадывал. Намеренно, ибо если бы начал загадывать, то сбежал бы. Окружавшие его стены были из бетона, с редкими металлическими решетками и четырьмя рядами светящихся трубок на потолке. Были двери, но все запертые. В воздухе незнакомый запах или сочетание запахов.

– Я говорю: что ты там…

– На суде узнаешь!

– Нечего огрызаться. Какой там суд? Я тебя нашел на Плато Альфа. Уже поэтому ты виновен. Тебя сунут в виварий до тех пор, пока не понадобишься, а потом накачают тебя антифризом и увезут. Ты и не проснешься, – привратник как бы причмокнул.

Мэтт с ужасом в глазах судорожно повел головой. Привратник отскочил от его резкого движения, рука с оружием напряглась. Это был пистолет, стреляющий щадящими пулями, с крошечным отверстием в кончике и сдвоенным зарядом углекислого газа вместо рукоятки. На одно застывшее мгновение Мэтт осознал, что тот готов выстрелить.

Его бессознательное тело отнесут в виварий, что бы это ни значило. Там он не проснется. Его расчленят во сне. Последний миг его жизни длился и длился…

Пистолет опустился. Мэтт отшатнулся от выражения на лице привратника. Привратник сходил с ума. Он в ужасе озирался вокруг дикими глазами, смотрел на стены, на двери, на пистолет в своих руках, на все, кроме Мэтта. Внезапно он повернулся и побежал.

Мэтт услышал его удаляющийся вой:

– Пыльные Демоны! Я же должен быть на воротах!

В час тридцать на смену стражу Полли явился другой офицер.

Форма новоприбывшего была не так хорошо отглажена, но сам он выглядел получше. Мышцы его были мышцами гимнаста и в час тридцать утра он оставался небрежен и бодр. Он подождал, пока длинноголовый уйдет, а потом отправился осматривать циферблаты по краю гроба Полли.

Новый охранник оказался более тщателен, чем предшественник. Он продвигался вдоль ряда приборов методически, не спеша, занося показания в блокнотик. Потом разомкнул два больших зажима на углу гроба и отвалил крышку, стараясь не заскрипеть.

Фигура внутри не шевелилась. Она была обернута, как мумия, мумия с большим рылом, в мягких пеленах. Рылом была выпуклость над носом и ртом – загубник и устройство для дыхания. Сходные выступы имелись над ушами. Руки ее перекрещивались на животе, как в смирительной рубахе.

Офицер Исполнения долгие мгновения смотрел на нее сверху вниз. Когда он повернулся, то впервые выказал признаки опасливости. Но он был один и в коридоре не раздавалось шагов.

От головной части гроба отходила мягкая трубка с наконечником, одетым еще более толстым слоем губчатой резины. Офицер раскрыл наконечник и тихо проговорил:

– Не бойся. Я друг. Сейчас я тебя усыплю.

Он размотал мягкие пелены на руке Полли, достал пистолет и выстрелил в кожу. На руке проступило с полдюжины красных точек, но девушка не пошевелилась. Он не мог быть уверен, что она слышала его или почувствовала иголки.

Он закрыл крышку и наконечник разговорной трубки.

Осматривая изменения, произошедшие на циферблатах, он сильно потел. Наконец он извлек отвертку и принялся трудиться над внутренностями циферблатов. Когда он закончил, все восемь показывали то же, что и при его появлении.

Они врали. Их показания гласили, что Полли Торнквист бодрствует, но неподвижна, в сознании, но лишена чувств и ощущений. Тогда как Полли Торнквист спала. Она проспит все восемь часов вахты Лорена.

Лорен вытер лицо и сел. Ему не нравилось так рисковать, но это было необходимо. Девушка должна что-то знать, иначе бы она здесь не оказалась. Теперь она продержится на восемь часов дольше.

Человек, которого отвезли в операционную банка органов, был без сознания. Тот самый человек, которого отряд Иисуса Пьетро обнаружил упавшим на выключатель взрывателя, один из допрошенных сегодня днем. Иисус Пьетро закончил разбор его дела, он был судим и осужден, но по закону все еще жив. Так гласила буква закона, не более.

Операционная была велика и кипела деятельностью. Вдоль одной из длинных стен выстроилось двадцать маленьких баков для приостановки жизнедеятельности, поставленных на колесики, чтобы перемещать медицинские припасы туда и обратно из следующей комнаты. Врачи и интерны спокойно и умело работали на множестве операционных столов. Столы представляли собой холодные ванны – открытые баки с жидкостью, где поддерживалась постоянная температура: 10 градусов по Фаренгейту. Возле двери стоял бак на двадцать галлонов, до половины полный жидкостью соломенного цвета.

Два интерна вкатили осужденного в операционную и один из них тотчас ввел ему в руку полную пинту жидкости соломенного цвета. Каталку придвинули к одной из холодных ванн. Женщина, пришедшая им на помощь, тщательно укрепила на лице человека дыхательную маску. Интерны наклонили каталку. Осужденный без всплеска скользнул в ванну.

– Это последний, – сказал один из них. – Ну, парни, я и устал.

Женщина посмотрела на него с интересом; может быть, рот ее под маской и выразил при этом участие, но глаза – нет. Глаза остались лишенными выражения. В голосе интерна звучало почти полное изнеможение.

– Ступайте оба, – сказала женщина. – Завтра можете поспать допоздна. Вы нам не понадобитесь.

Когда они покончат с этим осужденным, банки органов окажутся полны. По закону он все еще оставался жив. Но температура его тела быстро падала, а сердцебиение замедлялось. Постепенно сердце остановилось. Температура пациента продолжала падать. Через два часа она опустилась намного ниже точки замерзания, однако жидкость соломенного цвета в венах не давала ни одной части осужденного замерзнуть.

По закону он все еще был жив. Случалось, что пленников на этом этапе освобождали и оживляли безо всяких дурных последствий, хотя потом они сохраняли ужас до конца своих дней.

Теперь осужденного подняли на операционный стол. Череп его вскрыли, на шее сделали надрез, перерезав спинной мозг прямо под продолговатым мозгом. Головной мозг приподняли – осторожно, ибо облекающие его оболочки не должны были повредиться. Хотя врачи могли это отрицать, но к человеческому мозгу относились с известным почтением – вплоть до этого момента. И в этот момент осужденный становился по закону мертв.

В Нью-Йоркской больнице вначале выполнили бы кардэктомию и заключенный умер бы по ее окончании. На Нашем Достижении он умер бы тогда, когда температура его тела достигнет 32 градусов по Фаренгейту. Так гласила буква закона. Нужно же где-то провести черту.

Мозг сожгли, сохранив пепел для погребальной урны. Затем последовала кожа, снятая одной частью, в живом виде. Большая часть работы выполнялась машинами, но машины на Плато не были настолько совершенны, чтобы работать без человеческого управления. Врачи орудовали, словно разбирая очень ценную, сложную и обширную мозаику. Каждый орган помещался в бак приостановки жизнедеятельности. Потом кто-то взял крошечную пробу гиподермы и исследовал ее на разнообразные реакции отторжения. Операция по пересадке никогда не проходила гладко, по накатанному пути. Тело пациента отторгло бы инородные части, если бы каждую реакцию отторжения не уравновешивали сложным биохимическим воздействием. Когда пробы завершились, каждый орган детально пометили и укатили за следующую дверь, в банки органов.

Мэтт растерялся. Он бродил по залам, ища дверь, помеченную «Виварий». Некоторые из пройденных им дверей были помечены, другие нет. Госпиталь был огромен. Имелись шансы пробродить здесь несколько дней, так и не найдя упомянутого привратником вивария.

В коридорах мимо него проходили отдельные лица в полицейской форме или в белых халатах и опущенных на шею белых масках. Если Мэтт видел, что кто-то идет, он прижимался к стене и оставался совершенно неподвижным, пока тот не проходил. Никто его не заметил. Странная невидимость хорошо защищала.

Но он никуда и не попал.

Карта, вот что ему нужно.

Некоторые из этих дверей должны вести в кабинеты. В некоторых или во всех кабинетах должны быть карты, возможно, встроенные в стены или в письменный стол. В конце концов, это место настолько запутано. Мэтт кивнул сам себе. Вот сейчас рядом с ним находилась дверь со странным символом и с какой-то надписью: ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ УПОЛНОМОЧЕННОГО ПЕРСОНАЛА. Может быт ь…

Он открыл дверь. И замер, не пройдя в нее и наполовину, пораженный до мозга костей.

Стеклянные баки заполняли комнату, словно аквариумы, от пола до потолка; каждый разделен на отсеки. Они были расставлены, словно лабиринт, или как книжные полки в публичной библиотеке. В первые секунды Мэтт не узнал ничего из увиденного в баках, но асимметричная форма и красный цвет бесконечно темного оттенка безошибочно выдавали их природу.

Мэтт полностью прошел в двери. Он не управлял больше своими ногами, они двигались сами по себе. Эти уплощенные темно-красные предметы, эти просвечивающие мембраны, мягкие с виду бульбы чуждых форм, огромные прозрачные цилиндрические баки, полные ярко-красной жидкостью… Да, все это было людьми. А вот и эпитафии:

Тип AB, Rh+. Содержание глюкозы… Уровень красных телец…

Щитовидная железа, мужск. Классы отторжения S, 2, pn, 31. Чрезмерно активна для тел, весом ниже…

Левая плечевая кость, живая. Костный мозг типа 0, Rh – , H, 02. Длин а… ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ: перед употреблением проверить подгонку к суставу.

Мэтт закрыл глаза и оперся лбом на один из баков. Стеклянная поверхность приятно холодила вспотевший лоб. Он всегда был по природе слишком сопереживательным. Теперь в него вселилась скорбь, и нужно было время, чтобы оплакать этих незнакомцев. Дай Пыльные Демоны, чтобы они были незнакомцами.

Поджелудочная железа. Классы отторжения F, 4, pr, 21. Склонна к диабету: использовать только для получения секрета, не пересаживать.

Дверь отворилась.

Мэтт проскользнул за бак и выглянул из-за угла. Вошла женщина в халате и маске, толкающая перед собой что-то на каталке. Мэтт смотрел, как она перекладывает предметы с каталки в различные большие баки.

«Кто-то только что умер».

А женщина в маске была чудовищем. Если бы, сняв маску, она открыла сочащиеся ядом клыки длиною в фут, Мэтт не испугался бы ее сильнее.

Из-за открытой двери донеслись голоса.

– Мы не можем больше пользоваться мускульной тканью. – Женский голос, высокий и недовольный, с командской певучестью. Акцент звучал не совсем настоящим, хотя Мэтт не мог сказать, в чем тут суть.

Саркастический мужской голос ответил:

– Что же нам делать, выбрасывать ее?

– Почему бы и нет?

Секунды молчания. Женщина с каталкой кончила свое дело и направилась к двери. Потом послышалось:

– Мне никогда не нравилась эта мысль. Человек умирает, чтобы отдать нам здоровую, живую ткань, а вы хотите ее выбрасывать, как… – закрывшаяся дверь отрезала остальные слова.

«Как объедки с пиршества упырей»– докончил за него Мэтт.

Он повернулся к дверям в коридор, когда вдруг заметил нечто еще. Четыре бака отличались от других. Они стояли у коридорной двери и выцветшие пятна с царапинами на полу под ними показывали, что там недавно стояли баки приостановленной жизнедеятельности. В отличие от них, у этих баков не было массивных, набитых механизмами оснований. Вместо этого механизмы покоились в самих баках, за прозрачными стенками. Возможно, то были аэрирующие механизмы. В ближайшем баке находилось шесть маленьких человеческих сердец.

Ошибиться невозможно, сердца. Они бились. Но они были крошечными, не больше детского кулачка. Мэтт коснулся поверхности бака и он оказался теплым, как кровь. Бак рядом с этим содержал дольчатые предметы, которые должны были быть печенью; но они были маленькие, маленькие.

«Это слишком». Мэтт одним махом выскочил в коридор. Задыхаясь, он оперся о стену с поникшими плечами; глаза не видели ничего, кроме этих гроздей маленьких сердец и печеней.

Кто-то вышел из-за угла и резко остановился.

Мэтт повернулся и увидел его: большой, рыхлый человек в форме полиции Исполнения. Мэтт попытался заговорить. Вышло невнятно, но довольно разборчиво:

– Где виварий?

Человек вытаращился на него, потом показал:

– Возьми вправо и найдешь лестницу. Один пролет вверх, направо, потом налево и ищи указатель. Большая дверь с сигналом тревоги, не пропустишь.

– Благодарю, – Мэтт повернулся к лестнице. Живот его свело, а руки дрожали. Ему хотелось свалиться на месте, но надо было идти дальше.

Что-то ужалило его в руку.

В тот же миг Мэтт повернулся и поднял руку. Боль уже прошла, рука стала бесчувственной, как копченый окорок. Полдюжины красных точек испещрили запястье.

Большой, рыхлый человек глядел на Мэтта удивленно и хмуро. В руке у него был пистолет.

Галактика бешено завертелась, уменьшаясь.

Капрал Гэлли Фокс проследил, как колонист падает, потом вложил пистолет в кобуру. Куда катится мир? Сначала отвратительная секретность с трамброботом. Потом – двести пленных за одну ночь и весь Госпиталь сходит с ума, силясь с ними управиться. А уж теперь! Колонист расхаживает по коридорам Госпиталя, да еще и виварий ищет!

Ну, с этим-то он сладил. Гэлли Фокс поднял тело и перекинул через плечо, кряхтя от усердия. Только лицо его оставалось мягким, распущенным. «Доложить и забыть об этом». Капрал поправил ношу и зашагал к лестнице.