Текст книги "Сталин"

После полутора лет «ежовщины», особенно десяти месяцев вслед за мартом 1937 года, наступил своеобразный поворот, который принес Пленум ЦК ВКП(б) в январе 1938 года. На нем было принято постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». Это явилось новым примером политического цинизма Сталина.

В период ежовского террора Генсек оставался на заднем плане, он выдвигал вперед прежде всего своих ближайших сотрудников, сохраняя тем самым за собой свободу маневра. И теперь можно было подумать, что постановление принято по его инициативе, что он останавливает машину расправ, которую до сих пор направлял, хотя со стороны казалось, что делал это не он, а аппарат НКВД.

В газетах публиковались статьи о пересмотре отдельных приговоров, о привлечении к ответственности виновных лиц, о восстановлении в партии отдельных коммунистов. Одной из составных частей этих отвлекающих маневров было дальнейшее продвижение Берии, его появление во главе аппарата органов внутренних дел.

Он был вызван в Москву в конце июня 1938 года, затем в июле был назначен первым заместителем наркома внутренних дел. Когда же в декабре он занял место Ежова, Сталин смог перед общественностью переложить ответственность за террор на бывшего наркома. В лице Берии вождь приобрел, если это вообще можно себе представить, еще более сговорчивого исполнителя, чем Ежов. Сталин знал о некоторых темных моментах биографии Берии. Нарком здравоохранения Каминский на одном из пленумов ЦК в 1937 году вскрыл связи Берии с мусаватистской охранкой, да и Ежов собрал к весне 1938 года толстое досье на своего будущего преемника.

Со сменой караула в НКВД началась чистка тех, кто сам проводил чистки. Сотрудники Ежова были отстранены, на их место пришли люди Берии, в основном из Грузии. После 1953 года их официально стали называть «бандой Берии». Казалось, что обстановка несколько смягчилась, меньше стало арестов, однако никто из репрессированных известных партийных руководителей не был освобожден, и почти никто не был отпущен из исправительно-трудовых лагерей. Действие механизма террора тогда, с конца 30-х годов, регулировалось и на основе хозяйственных соображений. Целая система трудовых лагерей была нацелена на максимально полное использование рабочей силы заключенных. То, что не сумел завершить Ежов, довел до конца Берия. В 1939, 1940 и даже 1941 годах жертвами террора стали многие – от Р. И. Эйхе, А. С. Бубнова и маршала А. И. Егорова до В. Э. Мейерхольда, М. Е. Кольцова и И. Э. Бабеля. Был уничтожен целый ряд видных представителей интеллигенции и военачальников.

Берия сумел значительно укрепить свои позиции. В качестве полновластного руководителя карательных органов он входил в состав самого высшего руководства страны вплоть до смерти Сталина.

10 июля 1953 года было опубликовано сообщение о том, что Пленум ЦК КПСС исключил Берию из партии за преступную деятельность, тогда же он был лишен всех государственных постов (позднее стало известно, что он был арестован 26 июня).

17 декабря 1953 года газета «Известия» поместила текст обвинительного заключения против Берии и его шести сообщников – В. Н. Меркулова, В. Г. Деканозова, Б. З. Кобулова, С. А. Гоглидзе, П. Я. Мешика, Л. Е. Влодзимирского. 24 декабря в «Правде» было сообщено, что всем обвиняемым вынесен смертный приговор, и за день до этого он был приведен в исполнение.

Примечательно, что в иностранной литературе имеется несколько версий о смерти Берии.

«Приехал», «идет», «поднимается» – слышу еще и сейчас этот вдруг пронесшийся шепот. Помню: тревожно и сладостно екнуло сердце, когда внизу показалась его благородная проседь, почти слившаяся с мундиром мышиного цвета и погонами цвета надраенной стали – тогда этот странный наряд дипломата казался верхом вкуса и образцом элегантности. Вся советская юриспруденция растянулась вдоль лестницы, образуя широкий проход. Гость бодро (папка под мышкой) одолевал ступеньку за ступенькой и – надо же! – внезапно остановился. «Сегодня опять не могу. И завтра, – сказал он кому-то, кто стоял совсем рядом со мной. – Простите великодушно, никак не могу». Чего он не мог, перед кем извинялся? Не знаю. Не посмотрел. Видел только его, стоявшего в двух шагах от меня: низкого роста, плотно сбитый, благоухающий. Красивая проседь. Щеточка тонких усов. Очки в изящной оправе. За стеклами – цепкий, колючий, пронзающий взгляд. Чуть прищуренные глаза – тоже стальные». Таким в памяти советского писателя А. Ваксберга остался Андрей Януарьевич Вышинский.

Вышинский был талантливым, прекрасно образованным человеком, располагавшим всеми способностями для восхождения на вершины власти. Этот человек, от природы одаренный аналитическим умом, не был, как это сейчас считают многие, убийцей от рождения.

Следует сказать, что вообще среди известных политиков в окружении Сталина было немало настоящих революционеров, характер которых деформировался позднее под сенью его власти.

Вышинский участвовал в революционном движении с 1902 года. Политические амбиции молодого юриста проявились весьма рано. Шансы попасть в окружение Сталина имели прежде всего люди, чья репутация была по какой-то причине подмочена, которые могли остаться у власти только ценой полного подчинения своей личности, полной утраты собственной независимости. Руководствуясь этими соображениями, Сталин не одного меньшевика возвысил и поставил на важные посты. Вышинский, как, например, и известный дипломат И. М. Майский или функционер Коминтерна А. С. Мартынов, был меньшевиком. С таким прошлым Вышинский не мог остаться на вершине власти в конце 20-х годов, не сгибая спины. Один из типичных сталинских аппаратчиков, Вышинский был «классическим» карьеристом. Его взгляды и принципы изменялись в соответствии с пожеланиями вождя, потребностями его политики. Что касается роли Вышинского в больших политических процессах, то главный выбор для него уже тогда чрезвычайно упростился – остаться жить и взять на себя роль хореографа – Генерального прокурора или погибнуть. Он не был героем, поэтому выбрал жизнь. Но, даже рассуждая ретроспективно, видишь, что как Генеральный прокурор Вышинский именно во время этих процессов проделал совершенную в своем роде работу. Отправляя на смерть своих прежних политических противников, вождей большевистской партии, он полностью претворял в жизнь пожелания Сталина. Обвиняемые прошли через все формы человеческого унижения, Вышинский заботился об этом с педантичной тщательностью. Он, конечно, представлял собой нечто большее, чем просто исполнитель воли режиссера. Он был соавтором наподобие Берии или Молотова. Уверенный обвинитель играл, конечно, свою роль в условиях «превратностей страха». Но он не попытался спасти от гибели даже членов собственной семьи. Вышинский до самой смерти вождя ежеминутно сам ждал ареста, ведь он знал слишком много, почти все…

Вот основные вехи жизненного пути Вышинского.

Родился в Одессе в 1883 году. По национальности поляк, родственник кардинала Стефана Вышинского, главы католической церкви Польши. Официальная биография скупо рассказывает о его деятельности и политической работе до 1920 года. Отмечено, что после окончания юридического факультета Киевского университета, он был оставлен для подготовки к профессорскому званию, но по политическим мотивам был отведен царскими властями и занимался литературной и педагогической деятельностью. Разумеется, в биографии не говорится о том, что в июне 1917 года в качестве председателя районной управы Вышинский подписал распоряжение о неукоснительном исполнении приказа правительства Керенского об аресте Ленина. В 1920 году вступил в партию большевиков.

Карьера Вышинского как юриста с 1928 года развивалась по восходящей линии – в этом году он стал председателем Специального Судебного Присутствия Верховного Суда СССР по «шахтинскому делу», затем по делу «Промпартии». Это были первые судебные процессы – трагические спектакли. Во время них государственным обвинителем был прокурор РСФСР старый большевик Н. В. Крыленко, причем было видно, что он уже не годится для выполнения такой роли на последующих подобных мероприятиях. В 1931 году Вышинский был назначен прокурором РСФСР и заместителем наркома юстиции РСФСР. С 1933 года он – заместитель прокурора СССР, в том же году выступал в качестве государственного обвинителя на процессе по делу «Метро-Виккерс». В 1935 году – он уже прокурор СССР. С января 1935 года в качестве государственного обвинителя являлся одним из главных действующих лиц на больших политических процессах. Начиная с этого момента мы как будто видим один и тот же спектакль – главные действующие лица неизменны, участники эпизодов меняются. Председатель Военной коллегии Верховного Суда СССР – Ульрих, государственный обвинитель – Вышинский, главный организатор, «драматург» – замнаркома внутренних дел Заковский. Спектакль идет по заранее написанному сценарию в обычном месте – Доме союзов. Говорят, что иногда там появлялся и главный режиссер, наблюдая за ходом процесса из ложи.

В обвинительных речах на судебных заседаниях по делам Каменева – Зиновьева, Пятакова – Радека и на бухаринском процессе Вышинский требовал смертного приговора почти всем подсудимым. Для того чтобы почувствовать атмосферу суда и стиль прокурора, достаточно привести его слова из речи в конце процесса так называемого «антисоветского правотроцкистского блока»:

«Народ наш и все честные люди всего мира ждут вашего справедливого приговора. Пусть же ваш приговор прогремит по всей нашей великой стране, как набат, зовущий к новым подвигам и к новым победам! Пусть прогремит ваш приговор, как освежающая и всеочищающая гроза справедливого советского наказания!

Вся наша страна, от малого до старого, ждет и требует одного: изменников и шпионов, продававших врагу нашу Родину, расстрелять, как поганых псов!

Требует наш народ одного: раздавите проклятую гадину!

Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом, покрытые вечным презрением честных советских людей, всего советского народа.

А над нами, над нашей счастливой страной, по-прежнему ясно и радостно будет сверкать своими светлыми лучами наше солнце. Мы, наш народ, будем по-прежнему шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости прошлого дороге, во главе с нашим любимым вождем и учителем – великим Сталиным – вперед и вперед, к коммунизму!»

Сталин был весьма доволен своим учеником, за свою работу тот неоднократно получал правительственные награды.

Вышинский – автор многих книг по проблемам уголовного права. В его основном труде «Теория судебных доказательств в советском праве» главный теоретический вывод заключался в том, что признание обвиняемого на процессе имеет силу доказательства. Это положение напоминает времена инквизиции, средневековые методы следствия.

Могущественный Генеральный прокурор с 1940 года занимал руководящие посты в дипломатическом аппарате. До 1949 года он являлся первым заместителем сначала наркома, затем министра иностранных дел СССР. В 1949 – 1953 годах – министр иностранных дел СССР, потом до своей смерти, наступившей в ноябре 1954 года, – заместитель министра. Вышинский похоронен на Красной площади.

Поводом для его приезда послужило письмо первого секретаря Башкирского обкома Я. Б. Быкина Сталину, полное отчаяния. Видя, чтО творится вокруг, видя, что над ним самим собираются тучи, видя, что провокаторы уже рвут горло с трибун, обвиняя его в «мягкотелости» по отношению к «врагам народа», к сосланным в Уфу ленинградцам, которых он трудоустроил, Быкин писал: «Прошу одного: пришлите толкового чекиста. Пусть он объективно разберется во всем!»

Жданов появился в Уфе со своей «командой» и бросил встречавшему его Быкину со зловещей ухмылкой: «Вот я и приехал! Думаю, что я покажу себя толковым чекистом».

На срочно собранном пленуме Башкирского обкома Жданов был краток. Сказал, что приехал «по вопросу проверки руководства». Зачитал готовое решение: «ЦК постановил – Быкина и Исанчурина (второй секретарь) снять…». Быкина и Исанчурина увели прямо из зала, не дожидаясь конца пленума. Быкин успел крикнуть: «Я ни в чем не виноват!» Мужественно держался Исанчурин: «В Быкина верил и верю». Обоих расстреляли. Расстреляли и беременную жену Быкина.

В заключительном слове Жданов снова был краток: «Моральная тягота разрядилась. Столбы подрублены, заборы повалятся сами».

Андрей Александрович Жданов, интеллектуал сталинского типа, в течение десятилетий был одной из самых ярких звезд на небосклоне страны. Он считался, пожалуй, самым любимым сотрудником Сталина, короткое время они были связаны даже родственными узами, когда дочь вождя, Светлана, вышла замуж за сына Жданова, но этот брак оказался недолгим.

В личности Жданова соединялся тип партийного секретаря-оргработника и идеолога-эстета. Как соавтор он оставил нам в наследство одно из своих самых «долговечных произведений» – 1937 год.

Жданов родился 14 февраля 1896 года в Мариуполе (до 1989 года этот город назывался Жданов). Отец его был инспектором народных училищ. После того как был убит Киров, А. А. Жданов возглавил Ленинградскую партийную организацию. В соответствии с инструкциями Сталина он «очистил» город от сторонников своего предшественника. Во время воины проявил себя руководителем с жесткой рукой. Как идеолог-эстет он нанес чрезвычайный ущерб культурной жизни Советской страны. Где бы он ни появлялся – от Ленинграда до Урала, повсюду высоко вздымались волны репрессий. Жданов несет ответственность за смерть многих тысяч людей. Сталинский эстет был одновременно и убийцей.

ГЕНЕРАЛИССИМУС

У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941 – 1942 годах… Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство… Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии.

Сталин

В воскресенье 22 июня 1941 года Сталин отправился спать на рассвете, в половине третьего. В три часа лег спать и начальник охраны Кремля. В четыре часа он был разбужен телефонным звонком – начальник Генерального штаба Красной Армии срочно просил соединить его с товарищем Сталиным. Так описывает этот разговор Г. К. Жуков.

« – Что? Сейчас?! – изумился начальник охраны. – Товарищ Сталин спит.

– Будите немедля: немцы бомбят наши города!

Несколько мгновений длится молчание. Наконец в трубке глухо ответили:

– Подождите.

Минуты через три к аппарату подошел И. В. Сталин.

Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. И. В. Сталин молчит. Слышу лишь его дыхание.

– Вы меня поняли?

Опять молчание.

Наконец И. В. Сталин спросил:

– Где нарком?

– Говорит по ВЧ с Киевским округом.

– Приезжайте в Кремль с Тимошенко. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро».

Попробуем себе представить, что же мог чувствовать Сталин в эту самую критическую минуту своей жизни? «Что могло случиться? Не паника ли это? Не истерия ли, она характерна для людей, не способных вникнуть в суть явлений и скользящих по их поверхности? Провокация? А предупреждения? Ложь так часто принимает обличье неопровержимой правды. Гитлер не может быть таким дураком, чтобы напасть на Советский Союз, прежде чем покончит с Англией. Немецкие бомбардировки – несомненно, провокация, а раз так, то она должна быть такого масштаба, чтобы ввергнуть в панику слабонервных людей. Если Черчилль договорился с немцами, Гитлеру сейчас требуется предлог». Чем больше размышлял Сталин, тем больше верил в свои предположения.

В половине пятого в кабинете Сталина собрались члены Политбюро, нарком обороны и начальник Генштаба. Позвонили в немецкое посольство, затем Молотов ушел, чтобы принять посла Германии. Вернулся быстро: «Германское правительство объявило нам войну». Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная, тягостная пауза. «Я рискнул, – вспоминает Г. К. Жуков, – нарушить затянувшееся молчание и предложил немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их дальнейшее продвижение…

– Давайте директиву, – сказал И. В. Сталин».

ОДЕРЖИМЫЙ ИДЕЕЙ ОТТЯНУТЬ ВОЙНУ

Как могло случиться, что нападение фашистской Германии оказалось настолько неожиданным для Советского Союза, что привело в шоковое состояние лидера страны? Ведь с приходом к власти в Германии нацистов правительство оказалось в руках политического движения, открыто провозглашавшего, что краеугольным камнем его идеологии является антикоммунизм. Для советского руководства не могло быть сомнений в том, что в центре Европы появился смертельный враг Советского государства. Библия нацизма, книга Гитлера «Майн Кампф», возрождала старые агрессивные мечты, открыто ставила целью приобретение «жизненного пространства» на Востоке. Однако в том, что нападение 1941 года все же явилось неожиданностью, были свои тесно переплетенные стратегические, внешнеполитические и военно-политические причины, большую роль сыграло также внутреннее положение страны.

Ранее мы указывали, что Советское государство, прежде всего Сталин, и руководство Коминтерна долгое время недооценивали фашистскую опасность. Программа Коминтерна, принятая в 1928 году, клеймила социал-демократию как «социал-фашизм», что делало невозможным единое выступление партий рабочего класса. И это привело к большим жертвам после захвата фашистами власти. VII конгресс Коминтерна летом 1935 года произвел необходимую коррекцию в тактике коммунистического движения, провозгласил политику народного фронта. Однако в результате сталинских чисток сложились чрезвычайно трудные условия для антифашистской борьбы в международных масштабах. Это непосредственно затронуло и ту страну, которую Советский Союз поддерживал морально и оружием в борьбе с фашизмом. Даже в Испании Сталин преследовал левые группы, которые вели борьбу не на основе его директив. Он требовал ликвидации «троцкистов», анархистов и, разумеется, тех советских военных и политических советников, от которых давно решил избавиться. К ним, например, относился В. А. Антонов-Овсеенко, который в 1917 году командовал вооруженными отрядами, взявшими штурмом Зимний дворец, а в Испании был генеральным консулом в Барселоне. Характерно, что Сталин не выступал на VII конгрессе Коминтерна и о значении перемены его курса не произнес ни слова на XVIII съезде ВКП(б) в 1939 году.

При определении основных направлений советской политики в середине 30-х годов, разумеется, нужно было исходить из необходимости отражения германской экспансии, которая становилась очевидной. В основе советской политики лежала тогда доктрина коллективной безопасности в Европе, связанная с именем известного советского дипломата М. М. Литвинова. Он был сторонником союза с западными демократиями, их руководителей он не раз предупреждал, что только союз с Советским государством, пусть трудный для них по идеологическим причинам, а также совместные выступления могут остановить осуществление агрессивных планов фашистской Германии.

Мюнхенское соглашение 1938 года, выдача Чехословакии в руки Гитлера, предательство со стороны западных стран означали крах идеи коллективной безопасности. Мюнхен ясно показал, что руководители западных держав ищут договоренности с Гитлером и хотят не припугнуть агрессора, а примириться с ним, удовлетворив его аппетит за счет Центральной Европы. Однако сам факт такого сговора заставлял советское руководство задуматься о другом. Казалось, сбываются опасения Сталина о том, что Англия и западные державы договариваются с Германией в ущерб СССР, направляя агрессора на Восток под тысячелетним лозунгом «Дранг нах Остен», чтобы тем самым спасти самих себя. Советскому руководству нужно было делать выводы из этой ситуации. После Мюнхена возможности дипломатического маневрирования СССР значительно сузились. И когда развеялись надежды на успех переговоров с западными державами, в Москве пошли на договоренность с Германией, несмотря на, казалось бы, непреодолимые идеологические и общественно-политические разногласия. В пользу заключения договора с Германией говорили и определенные экономические факторы. До сих пор в исторической литературе дискутируется вопрос о том, являлся ли успехом советско-германский договор о ненападении, подписанный 23 августа 1939 года, 11 месяцев спустя после заключения Мюнхенского соглашения.

Как бы мы ни определяли свою позицию, одну вещь нужно представить себе ясно. Историческое решение, принятое Сталиным, нельзя оторвать от политики западных держав, от отсутствия у них готовности к серьезным переговорам с Советским Союзом. По вопросу о военных переговорах между представителями вооруженных сил СССР, Англии и Франции, состоявшихся в августе 1939 года, Роберто Батталья, автор книги «Вторая мировая война», высказывает такое мнение: «В ответ на туманные маневры западных стран присутствовавший на переговорах Молотов произнес гневную тираду, которую можно найти в английских архивных документах: „Вы желаете, чтобы мы сражались за вас, но не соглашаетесь одобрить средства, которыми мы могли бы вас защищать“.

Наконец 14 августа Ворошилов предъявил последнее и решающее советское требование. Он сказал, что хотел бы получить ясный ответ на вопрос о том, согласятся ли Польша и Румыния на проход советских войск через их территорию. Иначе, если они поздно попросят помощи у Советского Союза, их армии будут уничтожены, а СССР не сможет сделать ничего полезного для своих союзников. Слова Ворошилова вызвали изумление и замешательство у членов английской и французской делегаций, которые не располагали необходимыми полномочиями. У них не только не было никаких конкретных предложений, они не только прятались за интересы сохранения военной тайны, как сказал глава французской делегации Ж. Думенк, но они не получили от своих правительств никаких инструкций по этому важнейшему вопросу!

К 17 августа крах переговоров стал очевидным. Но переговоры были отложены до получения ответа польского правительства. Отрицательный ответ пришел 20 августа. Смысл польской позиции сводился к следующему: с Германией мы теряем свободу, с Россией – душу. В результате военные переговоры были окончательно прекращены. Но было ли серьезным отношение к ним со стороны Англии и Франции?

В свете этого следует расценивать значение советско-германского пакта – у Сталина, у Советского Союза в тот период не было другой возможности. Политику, особенно в такой исторически острый момент, нельзя было строить в расчете на иллюзии, связанные с будущим. Нужно было исходить из реальных фактов. А тогда представлялось, что в случае конфликта Советский Союз сможет рассчитывать только на самого себя.

Верным признаком намечавшегося поворота во внешней политике СССР было снятие М. М. Литвинова, стремившегося договориться с западными демократиями, с поста наркома по иностранным делам. 3 мая 1939 года на этот пост был назначен Молотов. Интенсивные дипломатические контакты продолжались все лето. Молотов неоднократно принимал Шуленбурга, посла Германии в Москве. Временный поверенный в делах СССР в Берлине Г. А. Астахов вел зондаж на Вильгельмштрассе. В августе в советскую столицу прибыл министр иностранных дел рейха И. Риббентроп. 23 августа в присутствии Сталина он и Молотов подписали договор о ненападении между СССР и Германией. Наряду с обычными формулами о взаимном ненападении договор предусматривал нейтралитет сторон в случае нападения третьей державы. Тогда, в 1939 году, этот акт явился дипломатическим успехом Советского Союза. Непосредственная угроза нападения Германии отодвигалась, что давало Советскому государству возможность всесторонне подготовиться к военному конфликту, если бы он начался вопреки договору. Однако прогрессивная Европа, отчетливо сознававшая фашистскую угрозу, была поражена, в рядах левых сил ощущалось сильное замешательство. Рабочее движение попало в исключительно трудное положение. В исторической литературе неоднократно обсуждался вопрос о существовании секретного протокола к договору, определявшему интересы сторон. На Западе имеет хождение и копия этого документа.

«При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:

1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами.

2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана.

Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского Государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.

Во всяком случае, оба Правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.

3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.

4. Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете.

По уполномочию Правительства СССР В. Молотов

За Правительство Германии И. Риббентроп».

1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу. Началась вторая мировая война. За непродолжительное время польское сопротивление агрессору рухнуло. Территория страны, как уже было не раз в ее истории, была занята иностранными войсками. 17 сентября советские войска перешли через границу, определенную Рижским мирным договором 1921 года, и заняли территорию Западной Украины и Западной Белоруссии. Новая, теперь уже советско-германская, граница проходила в соответствии с советско-германским договором о дружбе и границах, подписанным 28 сентября 1939 года. Была также достигнута договоренность о том, чтобы препятствовать на своей территории пропаганде, направленной против другой стороны. Имелась договоренность и об обмене населением. В совместном правительственном заявлении ответственность за продолжение войны возлагалась на западные державы. Руководители дипломатических ведомств обменялись письмами о развитии экономических связей. В сентябре – октябре 1939 года Советский Союз подписал с Прибалтийскими государствами – Эстонией, Латвией и Литвой договоры о взаимной помощи, которые предоставляли СССР военные и военно-морские базы на территории этих государств. 31 октября на сессии Верховного Совета СССР Молотов выступил с докладом о внешней политике Советского Союза, в котором обобщил в духе сталинского прагматизма развитие событий последних двух месяцев. Вначале он констатировал, что «со времени заключения 23 августа советско-германского договора о ненападении был положен конец ненормальным отношениям, существовавшим в течение ряда лет между Советским Союзом и Германией. На смену вражде, всячески подогревавшейся со стороны некоторых европейских держав, пришло сближение и установление дружественных отношений… Наши отношения с Германией… улучшились коренным образом. Здесь дело развивалось по линии укрепления дружественных отношений, развития практического сотрудничества и политической поддержки Германии в ее стремлениях к миру». В. М. Молотов в следующих выражениях охарактеризовал обстановку после начала войны: «Английское правительство объявило, что будто бы для него целью войны против Германии является, не больше и не меньше, как „уничтожение гитлеризма“… Но такого рода война не имеет для себя никакого оправдания. Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за „уничтожение гитлеризма“, прикрываемая фальшивым флагом борьбы за „демократию“.

При заключении договора о ненападении первым предположением Сталина, очевидно, было то, что в момент агрессии против Польши Англия и Франция большими силами вторгнутся на территорию Германии, и в изнурительных сражениях противоборствующие стороны ослабят друг друга. Война примет затяжной характер, ни в коем случае не будет молниеносной. Однако гипотеза о длительных и обескровливающих сражениях, за которой следовали другие предположения, не подтвердилась ни тогда, ни позже. Быстрые успехи германской военной машины и пассивность западных держав уже осенью 1939 года, а еще больше позднее давали повод для серьезной тревоги. Вот тогда Сталин пришел к выводу о возможности сговора западных держав и Гитлера. От этой мысли он не смог избавиться и в дальнейшем. К тому же в случае «нового Мюнхена» немцы имели возможность двинуться на Восток прямо с советской границы. Это соображение перевешивало все другие, поэтому Сталин без раздумий расценивал как достоверные все сигналы, свидетельствующие о том, что немцы откладывают нападение, а информацию, которая в последующие два года приходила все чаще и подтверждала, что Германия готовится к агрессии против Советского Союза, он встречал с недоверием и подозрительностью, рассматривая ее как провокацию со стороны Англии, стремившейся облегчить себе тяготы войны. В реальной оценке обстановки Сталину мешало то, что он считал все еще актуальной доктрину германской внешней политики времен Бисмарка, согласно которой Германия должна любой ценой избегать войны на два фронта в Европе. По расчетам Сталина, война Германии против Англии и ее союзника Соединенных Штатов исключала для немцев военную акцию на Востоке. Отвлекаясь от изменений в мировой обстановке, Сталин должен был бы точнее проанализировать природу гитлеризма и поступки самого Гитлера, который отнюдь не был Бисмарком, не являлся классическим реальным политиком, а действовал на манер диктатора-грабителя. Сталин в соответствии со своими замыслами предпринял шаги в двух направлениях. Прежде всего, в интересах улучшения отношений с Германией он был готов идти и дальше. Об этом свидетельствуют соглашения, подписанные 28 сентября, а также телеграммы, посланные им Гитлеру и Риббентропу в конце декабря в ответ на поздравления с днем рождения. «Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной», – писал он Риббентропу[91]91
  Известия. 1939. 26 декабря.


[Закрыть],