Текст книги "Венец желаний"

Глава 17

Алуетт сидела одна в маленькой приемной и ждала своего королевского брата. От одной мысли, что ей надо еще раз выдержать борьбу с этим змеем, она приходила в ужас и сердце готово было выпрыгнуть у нее из груди, хотя Рейнер поклялся ей в ее полной безопасности.

– Не позволяйте ему внушать вам, что вы в чем-то виноваты, – подбадривал ее Рейнер. – Я буду ждать в часовне, моя прелестная возлюбленная.

Она вновь и вновь вспоминала его слова и восторженные восклицания Инноценции, когда та одевала ее в небесно-голубое бархатное платье с золотым кушаком. Распущенные волосы, украшенные золотым венцом с жемчужинами, черным облаком покрывали нежные плечи Алуетт.

– Ах, миледи, вы такая красавица! – восклицала ломбардка. – Ну прямо как Святая Мария в церкви святого Иоанна!

Алуетт приказала девушке не кощунствовать, но была довольна ее похвалой, потому что больше всего боялась предстать перед Рейнером. Инноценция ей все уши прожужжала о том, что ее жених красив, как принц, и Ричард подарил ему роскошный плащ и алые туфли.

Алуетт улыбалась неуемным восторгам Инноценции, для которой Рейнер был сказочным героем.

Дверь отворилась, обдав ноги Алуетт холодным зимним ветром, и она поняла, что пришел Филипп,

– А! Вы прекрасно выглядите. И не подумаешь,

что это вы собирались всю жизнь носить грубое монастырское платье.

Филипп хотел ее обидеть и достиг цели, хотя Алуетт всеми силами старалась держать себя в руках. Благодарю вас, ваше величество.

– Благодарю вас, ваше величество, – передразнил он ее. – Предательница. Сначала вы уверили меня в своей святости, а потом бросились на шею вражескому вассалу! Англичанину! Скажите, Алуетт, неужели англичане лучше это делают, чем французы?

– Я не знаю. – Бедная Алуетт отчаянно боролась с собой, чтобы не потерять достоинства. – Пожалуйста, Филипп, я вовсе не хотела вас обидеть. Клянусь. Я не предавала ни вас, ни Францию. Рейнер хороший человек, и я люблю его. Просто так получилось, что он вассал Ричарда.

Филипп подавил в себе голос совести, который побуждал его оставить Алуетт в покое. Она ведь и так уж достаточно настрадалась из-за него. А разве он не раскаялся? В жилах Алуетт течет его кровь и она принадлежит ему. А что его, то его навсегда.

– Ладно… обручайтесь, – сказал он, намеренно не замечая ее затравленного взгляда, потому что собирался нанести ей еще один удар. – Ваш брат… ну, как бы брат… Он там ждет, чтобы подписать договор. Алуетт, вы любите Анри?

– Анри? Конечно. – Почему Филипп спрашивает об этом? – Он всегда был добр ко мне, словно в самом деле мне брат.

– Тогда вы наверняка не хотите, чтобы с ним случилась какая-нибудь неприятность, ведь правда, Алуетт?

– О чем вы? – прошептала она и похолодела от страшного предчувствия.

– Просто я верю в вашу преданность Франции, а Франция – это я, та chere. Вы ведь не откажетесь служить нам, хотя и собираетесь стать женой врага?

– Мне казалось, что наши враги – язычники, а не христиане, – решительно проговорила она.

– Алуетт, не притворяйтесь дурой! – оборвал ее Филипп. – Что хорошего может дать Франции Ричард? Вы будете моими глазами… ну, скажем, ушами… в его доме.

– Чтобы я шпионила для вас? Никогда.

– Будете, будете, если желаете добра Анри де Шеневи, – равнодушно бросил Филипп, словно речь шла всего-навсего о погоде. – Откажетесь, и он умрет в походе, а виновниками в его смерти будут объявлены сарацины.

– Вы… вы хуже сатаны! – крикнула Алуетт, в ужасе отворачиваясь от Филиппа.

– Тише, сестричка, тише. А то услышат вот жених и свидетели. Мне бы не хотелось отказываться от своего слова. Несколько фраз время от времени о том, что делает Ричард и какие у него планы в отношении наваррки… Кстати, я вас поздравляю с почетным назначением… И ваш брат будет жив и здоров. Думаю, Анри необязательно знать о нашем разговоре.

– Думаю.

Выбора не было. Или шпионить для Филиппа, или убить брата. Она знала, что будет многое знать благодаря Рейнеру, но, если он ее разоблачит, его любовь превратится в ненависть. Филипп приготовил ей неплохую ловушку. Ее мысли, как испуганные мыши, метались в поисках выхода, но выхода не было.

– Я согласна, Филипп, – в конце концов сказала она. – У меня нет выбора.

– У меня мудрая сестренка, – умильно произнес Филипп и направился к двери, но она остановила его.

– Ваше величество, где Эрменгарда? Моя камеристка? Мы посылали за ней, но нам никто ничего не сказал.

– Эрменгарда?.. – повторил он, делая вид, что старается вспомнить. – А, ваша старуха! Она заболела после вашего отъезда. Потом она пришла поговорить со мной… А потом исчезла. Она умерла во сне. Эрменгарда… умерла! Удар был слишком силен. Алуетт даже не смогла заплакать. Только теперь она поняла, что любила эту женщину как мать. И она любила ее материнской любовью. Алуетт была словно в столбняке. Прошло несколько минут прежде, чем до нее стали доходить слова Филиппа.

– Пришла поговорить с вами? – переспросила она. – О чем Эрменгарда могла говорить с вами, ваше величество?

Лучше бы она отвела глаза. Хорошо еще, что она ничего не видит! На мгновение Филипп ощутил угрызения совести, и этого было достаточно, чтобы его голос дрогнул.

– Говорить со мной? – зачем-то повторил он. – Ну… знаете… о многом. Она хотела знать, например, не получал ли я от вас писем. Алуетт, она была старой и не очень крепкой…

Понятно! Он не был готов к ее вопросу.

– Вы ее арестовали и допросили, да? Каким-то образом вы узнали, что Рейнер отправился искать меня, и хотели узнать, кто ему сказал, что я не уехала во Францию. Убийца! – крикнула она, отшатываясь от него.

– Нет, та soeurl Клянусь, ни я, ни мои люди ни разу не прикоснулись к ней! Я просто спросил у нее, не она ли сказала о вас Рейнеру. Откуда я знал, что у нее слабое сердце? – оправдывался он, вспоминая, что ее сердце не выдержало подробных описаний способов, с помощью которых он собирался заставить ее говорить.

– И вы стоите во главе христианского дела, – рассердилась Алуетт.

Однако она понимала, того, что она знает, недостаточно, чтобы избавить ее от домогательств Филиппа. Он король Франции, защищенный своим священным правом, и никто не осмелится посягнуть на него из-за какой-то старой служанки. Если она не смирится и не станет шпионить, жизнь Анри будет в опасности. Рейнер не должен ничего знать, иначе она потеряет его.

На другое утро Рейнер и Алуетт в сопровождении Томаса, Инноценции, четырех воинов и, конечно же, Зевса отплыли из Сицилии. Позднее зимнее солнце сверкало в водах Мессинского пролива. Им предстояло плыть до Калабрии, потом в Кампанию, остановиться для отдыха в Салерно, а потом плыть дальше в Неаполь.

– Почему в Салерно? – спросила Алуетт, поняв по тону Рейнера, что остановка в Салерно не случайна.

– Там лучшая медицинская школа в христианском мире, – ответил Рейнер, и от волнения голос у него дрогнул. – Может, они избавят вас от вашей слепоты, Алуетт.

Палуба заходила ходуном у нее под ногами.

– Избавят? – повторила она, словно не веря собственным ушам. – Ах, любимый, не знаю… Я так долго ничего не вижу. Почему вы думаете?..

– Я думаю, что это возможно. Помните, вы же несколько мгновений не были слепой в нашу первую ночь? Если бы ваша болезнь была неизлечима, этого бы не случилось тогда.

Ей было больно слушать его. Если он поверит в ее исцеление, разочарование будет слишком тяжелым испытанием для него.

– Рейнер, отец показывал меня многим лекарям. Король Филипп даже приглашал еврея. Они все испробовали от кобыльего молока до присыпок из рога единорога, и все было напрасно.

– Дорогая моя, Салерно славится по всей Европе. Может, тамошние лекари умеют больше, чем их придворные собратья. А вдруг они придумали что-нибудь новое? Неужели мы будем в Салерно и не пойдем к ним?

Он обнял ее за плечи, словно желая ободрить. Он знал, что она боится верить после стольких лет темноты и напрасных надежд.

Как же королева Элеонора и принцесса Беренгария? Мы ведь не можем заставлять их ждать в Неаполе…

– Неаполь – красивый город, – сказал Рейнер. – А вы должны научиться иногда думать о себе, моя Алуетт. Если вам понадобится задержаться в Салерно, я сам встречу их и заберу вас на обратном пути.

Кажется, он все продумал. Ей нечего было возразить. С трудом она сдерживала волнение. Неужели она увидит? С детства слепота была как бы щитом, защищающим ее от остального мира. Какой она будет, если вернет себе зрение? Сможет ли исполнять все, что требуется от женщины в ее положении? А Рейнер? Не станет ли он меньше заботиться о ней?

Но еще хуже… а это более вероятно… что ее ждет разочарование. Когда она только ослепла, то каждый лекарь, осматривавший ее, был для нее волшебником, который обязан был исцелить ее. Потом они стали ее раздражать, потому что каждое новое разочарование она переживала острее прежних.

Ей было тяжело. Ее мучила вина за гибель Эрменгарды. Алуетт горько оплакивала старую служанку и еще больше ненавидела Филиппа, потому что понимала, возьми она Эрменгарду с собой в монастырь, и та осталась бы жива. Когда-нибудь Филипп, поклялась она себе, заплатит за это убийство.

Деметрий, худой, с тонкими пальцами греческий лекарь, осмотрел Алуетт и жалко улыбнулся.

– Боюсь, я не скажу вам ничего такого, чего бы вы не слышали от моих просвещенных коллег в Париже. – Он вздохнул. – Полагаю, миледи, вы молились святым защитницам глаз, Бригитте, Тридуане и Лусии?

Алуетт кивнула.

Рейнер поднял страдальческий взгляд на человека, одетого в вечернее платье с вышитыми вокруг шеи змеями над чашами.

– Но она ведь видела! Разве это не доказывает, что ее слепоту можно вылечить?

– Насколько я понимаю, с глазами все в порядке. Она должна видеть и тем не менее не видит.

– Мне говорили, что в Салерно лучшие в мире лекари!

Рейнер был разочарован,

– В христианском мире, – поправил его грек. Хотя наша школа открыта для людей всех исповеданий, ведь она была основана евреем, латинянином, арабом и греком, все же нам далеко до искусных лекарей мусульманского мира. Ах, вы не представляете, что я слышал о чудесах в Каире и Багдаде! Мы тут тоже сделали немало. Измеряем пульс, исследуем мочу, учим, как важно правильно есть, открыли формулу такого болеутоляющего лекарства, что человек спит и не слышит, как его режут… – Он почувствовал нетерпение Рейнера. – Прошу прощения, вы ведь пришли ко мне не для того, чтобы я рассказывал вам о славных делах Салерно. Мой вам совет. Поскольку вы отправляетесь туда, где верят в Мохаммеда, постарайтесь найти там лекаря-мусульманина.

– Неужели вы думаете, что я позволю неверному прикоснуться к ней? Разве он не враг Христа? – возразил Рейнер.

– Лекарь не может быть врагом человеку, – одернул его старый грек. – Откройте свои сердца, когда отправитесь за море. Возможно, ваши друзья обернутся вашими врагами, а те, кого вы принимаете за врагов, ищут только мира. – Грек понимал, что молодому рыцарю трудно поверить ему. – Я слышал, арабы очень преуспели в лечении глаз., и рассудка.

Рейнер, оглядывавший в это время почти пустую приемную, быстро повернулся к греку и схватился за меч. В его глазах появился опасный огонек.

– Вы считаете, у леди Алуетт не все хорошо с рассудком?

– Вовсе нет, милорд, – спокойно ответил ему Деметрий. – Я просто вынужден признать, что лекари мало что знают о связи мозга с другими органами, в данном случае с глазами. Однако еще раз прошу вас, откройте свое сердце тем, кто может помочь миледи.

От Деметрия не укрылось, что прелестная черноволосая госпожа не менее смущена его советом просить помощи у мусульманского лекаря, чем красивый рыцарь. На прощание он улыбнулся им, вовсе не обескураженный их отношением. Где есть любовь, там всегда есть надежда. Он давно научился покорно принимать то, что отпущено судьбой, – kismet, как называют это арабские лекари. Если слепая француженка захочет вновь видеть, она будет видеть. Если нет, что ж, ее верный рыцарь не оставит ее. Стоит только посмотреть, как восторженно он следит за всем, что она делает Например, берет поводок и, ведомая огромным волком, изящной походкой идет к воротам медицинской школы, словно ее слепота вовсе ей не мешает.

Глава 18

Рейнер боялся, что Алуетт будет безутешна после неудачного посещения медицинской школы, а она весело заговорила о предстоящей встрече с легендарной Элеонорой Аквитанской, вдовой королевой Англии, и с будущей невестой Ричарда – Беренгарией Наваррской.

– Подумать только, – восклицала Алуетт, когда они шли по улицам старого Салерно, – ей уже за шестьдесят, а она одолела Альпы, чтобы привезти Ричарду невесту!

– Великая женщина, – подтвердил Рейнер, вспомнив, как встречал ее по просьбе Ричарда, когда она вышла на свободу.

– А Беренгария… Интересно, какая она, – продолжала Алуетт. – Ведь она проехала полмира, чтобы стать женой человека, которого видела всего лишь раз в жизни, да и то много лет назад.

– Таков удел принцесс. Дай Бог, чтобы ей хватило терпения, – задумчиво проговорил Рейнер от души желая, чтобы наваррская принцесса одолела другие привязанности Ричарда. Англии нужен наследник. Если Ричард умрет бездетным, король Иоанн устроит всем веселую жизнь.

Алуетт опиралась на руку Рейнера. Зевс бегал на свободе, изучая всякие интересные запахи. Молчание не тяготило влюбленных.

– Рейнер, – сказала Алуетт, – если я буду фрейлиной Беренгарии, мне придется все время быть с ней? Может быть, даже спать поблизости?

– Наверное. Когда моя матушка была фрейлиной королевы Элеоноры, так оно и было. Но это не каждую ночь, любимая. У нее будут другие женщины, и вы поделите ваши обязанности поровну между собой.

– Дай-то Бог, – с облегчением вздохнула Алуетт. – Конечно, мне приятно быть фрейлиной Беренгарии, но я бы не вынесла, если бы нам все время пришлось быть врозь!

Они остановились возле темной арки, и Алуетт вся потянулась к Рейнеру. Он радостно откликнулся на ее зов и, крепко обняв, стал целовать, хмелея с каждым поцелуем и чувствуя, что Алуетт тоже теряет голову. Он был удивлен и обрадован тем, с какой готовностью она воспринимала его ласки и даже сама иногда требовала их. Невозможно было поверить, что еще несколько недель назад она собиралась стать монахиней и считала любовь греховным чувством.

Он ласкал ее все откровеннее, прячась под темной аркой от нескромных взоров, пока Зевс, облаявший кого-то, не вернул его к действительности.

– Далеко тут постоялый двор? – со вздохом спросила Алуетт, отрываясь от Рейнера.

– Нет, дорогая. Ты устала?

Рейнер подумал, что его Жаворонок никак не может забыть о приговоре лекаря.

– Ну нет. Признаюсь вам, что я вас хочу, мой возлюбленный рыцарь… Мне не терпится остаться с вами вдвоем, ведь в Неаполе командовать мною будет Беренгария. Вы считаете меня бесстыжей?

Он любил, когда ее глаза сияли, а на припухших от поцелуев губах цвела лукавая усмешка.

– Ну, конечно же, бесстыжая, – хмыкнул он. – Однако не скажете ли вы мне, что вы собираетесь делать, когда останетесь вдвоем со мной?

Она притянула его к себе и прошептала ему на ухо:

– Когда мы придем в нашу комнату, я буду целовать вас до тех пор, пока у вас не подогнутся колени… А потом я сниму с вас плащ и все остальное… и положу вас на нашу кровать таким, каким сотворил вас Создатель, и буду целовать вас всего, пока ваше тело не затрепещет от желания… Но я еще не позволю вам взять меня. О нет, – сказала она, услыхав, как он застонал, подыгрывая ей, – нет, сначала я… – И она, поднявшись на цыпочки, еле слышно зашептала ему в самое ухо о тех наслаждениях, которые подарит ему… которым он научил ее для их общей радости. Алуетт оказалась способной ученицей.

На другой день ближе к вечеру они прибыли в Неаполь и сразу направились в монастырь, где их ждали обе королевы. Там им предоставили возможность вымыться с дороги и переменить платье, а потом повели в покои Элеоноры и Беренгарии.

Роскошное убранство комнат говорило о том, что добрые монахи привыкли к посещениям высокородных особ. На стенах висели гобелены с изображением библейских сцен, вытканных в основном в темных тонах. Пол был выложен затейливым узором из плиток. Возле камина, где сидели королевы, плитки покрывал толстый восточный ковер.

Рейнер сделал несколько шагов и отвесил низкий поклон, подав знак Алуетт, что настало время глубокого реверанса.

– Поднимайся, поднимайся, Рейнер де Уинслейд, и дай-ка мне взглянуть на тебя, – услыхала Алуетт ласковый громкий голос. – Мы уж тебя заждались. Подведи-ка поближе мадемуазель де Шеневи, а то глаза у меня стали старые и плохо видят.

«Какая же еще живая и красивая эта легендарная старуха, – подумал Рейнер. – Наверное, из-за глаз. Лоб весь испещрен морщинами, а глаза, зеленые как жадеит, освещают лицо и очень ее молодят».

– Ну, здравствуй, шельмец! Дьявольски долго ты добирался! – любовно ворчала Элеонора, со вздохом подавая ему руку для поцелуя. – Кажется, ты еще красивее, чем твой отец, а все глаза твоей матушки! Слышала, ты обручился с этой красавицей. – Она повернулась к Алуетт. – Подойдите поближе, дорогая, я не кусаюсь. Да, не удивительно, что англичанки тебе не по вкусу. Она чудо, Рейнер!

Пока Рейнер бормотал слова благодарности, Алуетт вдруг почувствовала на своей руке прикосновение тонкой и прохладной ладони. У Элеоноры были сильные и ласковые руки, и вся она пахла розами. Интересно, где Беренгария? И почему она молчит?

– Вы только недавно покинули двор Филиппа, – продолжала Элеонора, все еще держа ее за руку, словно протягивая между ними ниточку взаимопонимания, которого иначе ей было бы трудно добиться при слепоте Алуетт. – Расскажите же мне об этом короле, который мог бы быть моим сыном, если бы я осталась женой монаха Людовика, – сухо попросила она.

– Он… Он был здоров, когда я видела его в последний раз, мадам, хотя ему не хочется ехать дальше, – сказала Алуетт, не имевшая ни малейшего представления, что Элеонора думает о Филиппе. Ей не хотелось обсуждать его, хотя она была совершенно уверена, в том что вдовая королева не догадывается об их тайном родстве, и очень удивилась бы, узнав об осведомленности Элеоноры, которая знала почти все.

– «Здоров», когда вы видели его в последний раз! Ха! Значит, он все такой же жирный и ленивый! Я же предупреждала, что он так же хочет идти в поход, как куртизанка носить власяницу! Ладно, довольно об этом, дети мои. Позвольте мне представить вам Беренгарию Наваррскую, невесту моего сына.

Алуетт услыхала шорох платья, когда принцесса, с удовольствием прислушивавшаяся к беседе своей будущей свекрови, Рейнера и Алуетт, протянула Рейнеру руку для поцелуя.

Когда же она отвернулась от него, чтобы поздороваться с Алуетт, Рейнер подумал: «Боже Святый, да Ричард проглотит ее и не поморщится!» Беренгария была хороша собой, или, скорее, могла бы быть хороша, если бы не излишне строгое платье. Может, это она в дорогу одевается во все серое, а потом залезет в сундук и встретит королевского жениха при полном параде! Воображение Ричарда, с его пристрастием к воинским упражнениям и равнодушием к женщинам, может поразить лишь яркая красотка. Придется ей стать сильной женщиной, а иначе не стоит и бороться за сердце короля, отданное в полную власть Элеоноре. Рейнеру понравились серые добрые глаза Беренгарии, и сердце у него екнуло. Если она не переменится, Ричард сделает ее несчастной.

С радостью Рейнер отметил про себя, что вдовая королева всем своим видом и словами выражает полное одобрение сыновнему выбору. Дай Бог, чтобы Элеонора не оставила ее! Это будет много значить для Ричарда.

– Сэр Рейнер, как вы думаете, мы можем завтра отплыть в Мессину? – нетерпеливо спросила его Беренгария. – Рассказывайте же! Милорд написал для меня что-нибудь? Рейнеру пришлось принести извинения за своего сюзерена, который будто бы был так занят приготовлениями к походу, что не имел ни одной свободной минутки, и про себя выругал Ричарда за необходимость врать. Ричард Львиное Сердце даже не подумал ни о записке, ни о подарке для невесты, хотя Элеоноре написал длинное и прочувствованнее письмо. Надо будет передать его Элеоноре, когда они останутся наедине. Беренгарии еще не то предстоит, не дай Бог. Она прямо расцвела, когда он сказал, что наметил отплытие на утро следующего дня.

– Ах, вы так добры ко мне, ведь вы устали и у вас не будет времени отдохнуть после долгой дороги! Но мне очень хочется поскорее вновь познакомиться с милордом! Румянец, вспыхнувший у нее на щеках, освежил оливкового цвета кожу, побледневшую без наваррского солнца.

Рейнер встретился взглядом с Элеонорой и увидел в ее зеленых глазах глубоко запрятанное беспокойство, словно бы отразившее его страхи.

Девичий пыл Беренгарии пропал впустую. Еще прежде, чем корабль приблизился к Мессинскому проливу, их настигло послание Танкреда, запрещавшее приближение к Сицилии. Пришлось им, пока суть да дело, разместиться в прекрасном замке Танкреда в Бриндизи.

– Он еще за это заплатит! – возмущалась Элеонора. – Не для того я проехала полмира, чтобы какой-то коротышка не пускал меня к моим собственным детям. Надо написать Ричарду. Пусть он поставит на место этого ублюдка!

Однако когда пришло письмо от Ричарда, в нем тоже было сказано, чтобы они оставались в Бриндизи, и ни слова, что-либо объясняющего или указывающего на какие-то сроки, или хотя бы просто смягчающего суровость высочайшего повеления. И опять Ричард не позаботился об отдельном послании для своей будущей невесты. Правда, он сообщил, что посылает к ним Иоанну.

Старая королева обрадовалась близкому свиданию со своей любимицей.

– Ну и прекрасно. Я так давно не видела Иоанну. И вы с ней познакомитесь, дорогая, – попыталась она утешить упавшую духом Беренгарию. – Ричард приедет к нам. Скорее всего, ему приходится умиротворять Танкреда… может быть, Филиппа… Да нет, как он помешает ему навестить свою будущую жену?

Ричард написал Рейнеру отдельно и приказал немедленно явиться в Мессину, намекнув на разногласия с Танкредом и Филиппом.

Алуетт постаралась сдержать свои чувства. Она предполагала, что английский король не оставит своего любимого рыцаря прислуживать дамам, будь они даже королевы, но прощание, да еще неизвестно насколько, дорого досталось ей, тем более что оставалась она среди чужих людей в полном одиночестве (не считая Инноценции). Однако она не изменила своему решению не выдавать своих чувств, подбодрив себя тем, что рано или поздно крестоносцы все равно должны будут выступить в поход.

Рейнер прибыл в Мессину как раз вовремя, чтобы сопровождать Ричарда в Катанию, где у него была назначена встреча с Танкредом. Очевидно, коротышка решил, что надо ставить на англичанина, ибо щедро одарил его золотом, серебром, роскошной одеждой и великолепными лошадьми во время трехдневного праздника.

Ричард же, чтобы его не обвинили в нарушении рыцарских законов, от всего отказался и оставил себе лишь один перстень в знак дружбы, отдарив сицилийского монарха знаменитым экскалибуром короля Артура.

Рейнер услышал, как кто-то хмыкнул, и, оглянувшись, увидел, что граф Лестер неодобрительно качает головой.

– Ричарду плевать на все английское, но будь у него настоящее оружие Артура, он бы не посмел отдать священную реликвию англичан на сторону… тем более такому выскочке. – Графу надо было кому-нибудь излить свои чувства. – Рейнер, вы слышали о стычке короля с вашим другом Гийомом де Барром? – спросил он чуть погодя. – В Мессине сейчас только об этом и говорят. Рейнер, конечно же, ничего не слышал, ибо у него хватило времени только дать отдышаться коню и взять необходимые вещи.

– Пока вас тут не было, – начал граф, радуясь тому, что может пересказать скандальную историю еще раз для свежей пары ушей, – мы с тремя французами отправились на Сретение поохотиться. Нашли одно хорошее местечко и уже хотели было выпустить соколов, как на дороге появился ломбардец с камышом. Ричарду было скучно, и он купил у него камыш, заявив, что объявляет потешный турнир – французы против англичан.

Пока все было довольно правдоподобно, потому что Ричард был известен вечным желанием доказать свое превосходство над французами.

– Он приказал де Барру драться с ним, потому что будто бы взятый им когда-то давно в плен де Барру него в долгу из-за того, что нарушил слово не участвовать больше в военных действиях. Настроение у всех было миролюбивое, так что Гийом с готовностью согласился и сломал Ричардово копье. Ну, вы же знаете нрав анжуйца, – продолжал граф, округляя глаза, ибо подходил к самому главному. – Он напал на де Барра, даже не дав ему опомниться, но не смог сбросить его с коня. А вот его собственное седло не выдержало. К этому времени он был уже в ярости и никого не желал слушать. Мне казалось, что он вот-вот покатится по земле и будет жевать траву, как это делал старый Генрих. Я попытался было успокоить его, но он вышиб меня из седла и опять набросился на де Барра, правда, ему так и не удалось сбросить его с коня. Кончилось все тем, что он заорал на Гийома: «Убирайся отсюда и больше не попадайся нам на глаза! С этих пор мы с тобой враги навсегда!» Рейнер, он даже потребовал, чтобы де Барр уехал домой. – Бедняга Гийом! – прошептал Рейнер, искренне жалея своего друга, ставшего жертвой безудержного в гневе Плантагенета. – Может, мне заступиться за него?

– Ничего не получится. Цвет французского рыцарства стоял на коленях перед королем, но Ричард уперся, и все тут. Думаю, он и Филиппа не станет слушать.

Рейнер посмотрел туда, где произносились цветистые речи.

– А где сейчас Гийом?

– Не знаю… Должен был уехать из Мессины. Король Филипп не будет защищать своего вассала от гнева Львиного Сердца.

Рейнер усмехнулся.

– Не пора ли Ричарду перестать драться с христианами и начать войну с неверными?..

Об этом говорил не он один.

Неожиданно все зашумели, словно произошло нечто значительное, и Рейнер спросил Хьюберта Уолтера, военного советника короля, что случилось.

– Танкред наконец решил дать Ричарду то, о чем мечтал еще Генрих, – ответил, хмыкнув, отважный англичанин. – Девятнадцать кораблей! Уж очень ему хочется выставить нас с острова!

Из Катании они поскакали вдоль моря по направлению к Таормине, где Ричард должен был встретиться с Филиппом. Но по дороге Танкред передал Ричарду письмо, полученное им от французского короля.

Рейнер видел, как наливалось краской лицо его сюзерена, пока он читал его.

– Да как он посмел, сукин сын? – только и сказал Ричард, когда вновь обрел способность говорить.

Все замерли. Ричард было хотел порвать письмо в клочки, но, подумав, тщательно сложил его и убрал в седельную сумку.

– Что случилось, сир? – осторожно спросил Хьюберт Уолтер, и все затаили дыхание.

– Да мой «союзник» король Филипп называет меня «предателем, к которому ни у кого не должно быть веры», и предлагает Танкреду помощь французов, если он нападет на меня ночью. Подумать только! – Белокурый гигант едва удержался в седле, когда повернулся к Танкреду, который ехал рядом с ним. – Я благодарю вас, король Танкред, и знайте, что отныне я ваш должник.

– Я только исполнил свой долг по отношению к моему другу Ричарду Английскому, – важно произнес Танкред, опустив долу взгляд, в котором Ричард успел заметить хитрый огонек. Танкред гордился своей победой.

Вдруг Ричард поднял руку и, указывая на дорогу уклонявшуюся на запад, спросил:

– Мы доедем по ней до Мессины?

– Да… Только это длинная дорога. Самый короткий путь вдоль моря через Таормину.

– Обойдемся без встречи с мошенником! – прошипел Ричард. – Сейчас я за себя не ручаюсь. Мне надо подумать. Едем в Мессину!

Ричард обругал Филиппа на другой день, когда французский король приехал к нему. Изображая святую простоту, Филипп требовал доказательств, пока Ричард, наливаясь от праведной ярости краской, не предъявил ему письмо.

Рейнер пришел в восторг от выдержки Филиппа, когда тот заявил, что это не его письмо, хотя заметно побледнел при виде его.

– Вы сами его написали, Ричард, – сказал он.

У Ричарда перехватило дух от такой наглости. – Я? А зачем мне, ваше величество, сочинять такие письма? – спросил он, кривя рот от возмущения.

– Ну, чтобы не выполнить долг чести и отказаться от Алес.

– Да не женюсь я на отцовской шлюхе, даже если сам папа прикажет мне сделать это, – взревел Ричард, мгновенно вспыхнув от привычного уже попрека.

И пошло-поехало. Уставший от интриг и скандалов за долгие месяцы ожидания, Рейнер погрузился в мечты, пока английский и французский короли бросали друг другу в лицо обвинения, одно другого хлестче. Он мечтал об Алуетт, представлял, что она теперь делает, мысленно просил ее скучать по нему. Вспоминает ли она ночи, которые провела в его объятиях, задыхаясь от счастья, когда он возносил ее на вершину блаженства? Он вызывал в памяти ее совершенную красоту, вкус ее припухлых, ждущих поцелуев губ, блеск ее черных волос, твердость розовых сосков, всегда готовых откликнуться на его прикосновение, изгиб ее бедер и великолепную форму длинных прелестных ножек.

Он даже взмок от внезапно вспыхнувшего в нем желания и был рад, что стоит за высоким, украшенным резьбой креслом Ричарда, так что никто не обратил внимание на его изменившееся лицо. Очнувшись, он понял, что почти ничего не пропустил, пока витал в облаках счастья. Ричард все еще продолжал приводить доказательства связи его отца с Алее Французской, а Филипп возмущался, но готов был все забыть, если Ричард присоединится к нему, когда он в марте будет покидать Мессину.

Ричард же кричал, что он не только никуда не поплывет вместе с Филиппом, но собирается в Англию и раньше августа на него можно не рассчитывать. Рейнер знал, что король получил неприятные известия из дома о скандалах между принцем Иоанном и Лоншаном, но поверить в то, что Ричард допускает мысль об отсрочке похода, было невозможно, и он от души выругал про себя всех королей на свете, потому что, будь они с Алуетт крестьянами в Уинслейде, они бы чаще виделись.