Текст книги "Бледный всадник: как «испанка» изменила мир"

Но если до зарождения земледелия и скотоводства им было не выжить, то откуда они вообще взялись? А все оттуда же – из зоонозных резервуаров. Нам известны патогенные микроорганизмы, которыми заражаются только животные. Некоторые разновидности малярии, к примеру, встречающиеся у птиц и рептилий, человеку не передаются. Известны нам и возбудители, опасные и для животных, и для человека (вирус гриппа из их числа), и микроорганизмы, инфицирующие только человека, такие как, к примеру, возбудители кори, свинки и краснухи. По современным представлениям, насчитывается пять этапов превращения инфекционного заболевания, распространенного исключительно среди животных, в заболевание, поражающее исключительно человека. Точнее говоря, речь идет о пяти ступенях эволюции микроорганизма-возбудителя[12]12
  N. D. Wolfe, C. P. Dunavan and J. Diamond, ‘Origins of major human infectious diseases’, Nature, 17 May 2007; 447(7142):279–83.


[Закрыть]. Одни, такие как вирус кори, прошли весь путь; другие, подобно вирусу гриппа, находятся на промежуточной стадии. Только процесс эволюции у вирусов порою протекает просто-таки стремительно, буквально на глазах ученых, хорошей иллюстрацией чему служит вирус Эбола.

Геморрагическая лихорадка Эбола – вирусное заболевание, прежде всего, животных. Первичными естественными носителями вируса Эбола принято считать рукокрылых семейства крыланов. Эти летучие собаки и лисицы обитают в джунглях Африки и способны инфицировать других обитателей леса, включая ценную с точки зрения охотников мясную дичь (хотя бушмены и другие племена не брезгуют употреблять в пищу и самих крыланов). До недавних пор лихорадка Эбола считалась практически не передающейся от человека к человеку: заразиться можно было только, к примеру, через инфицированное мясо дичи, но тот, кто подцепил ее таким путем, способен был заразить максимум пару-тройку ближних, и «микровспышка» тут же угасала. Все резко изменилось в 2014 году, когда в Западной Африке разгорелась настоящая эпидемия, продемонстрировавшая, что вирус Эбола мутировал и обрел способность с легкостью передаваться от человека к человеку.

Не так-то просто возбудителю, скажем вирусу, перепрыгнуть межвидовой барьер. Точнее сказать, даже не «перепрыгнуть», поскольку о скачкообразном изменении и речи не идет, а «просочиться» сквозь этот барьер. Клетки одних и тех же тканей или органов у разных биологических видов устроены по-разному, и для проникновения в них вирусу требуются различные наборы отмычек. Каждый этап перехода к статусу возбудителя заболевания человека сопровождается весьма специфическим набором изменений на молекулярном уровне, причем приобретаются эти изменения, по сути, методом простого перебора вариантов. Вирусу с большой вероятностью потребуется превеликое множество циклов репродукции, прежде чем случится мутация, позволяющая взламывать клетки нового носителя. А если к тому времени вирус к тому же обретет на пути проб и ошибок хорошую эволюционную форму, то вскоре он научится еще лучше инфицировать людей и самовоспроизводиться во все больших количествах, – и тогда естественный отбор прочно закрепит удачное изменение (а неудачные отбракует). Затем могут последовать другие эволюционные изменения, и по их совокупности вирус приблизится еще на шаг к статусу возбудителя массового заболевания человека.

Основным естественным резервуаром вируса гриппа считаются птицы, прежде всего водоплавающие. Самая большая засада тут в том, что пернатые целого ряда видов выступают в роли разносчиков заразы, сами ничуть от нее не страдая. Носители и вирус настолько сжились и притерпелись друг к другу в процессе совместной эволюции, что вирус наматывает круги биологического цикла размножения в организме носителя без особого ущерба для последнего и бессимптомно, не вызывая явных патологических изменений или иммунных реакций. Утки, к примеру, бывают буквально нашпигованы вирусом гриппа, и при этом у них не наблюдается ни малейших признаков или симптомов заболевания. А ведь после сельскохозяйственной революции именно утки оказались в числе первых одомашненных видов птицы, которыми крестьяне буквально наводнили свои подворья. То же самое касается и свиней, которые считаются потенциальным промежуточным звеном в цепи передачи изначально птичьей болезни человеку, поскольку на клеточном уровне у свиней наблюдается ряд сходств как с человеком, так и с утками. Тысячелетиями живя бок о бок, эта троица обеспечивала вирус идеальными лабораторными условиями для экспериментов по преодолению межвидового барьера. Поначалу грипп передавался людям плоховато, но со временем вирус накопил достаточный молекулярный инструментарий для того, чтобы сделаться острозаразным, и в один не самый прекрасный день локальная вспышка переросла в первую в истории человечества полномасштабную эпидемию гриппа.

«Эпидемия» тут понимается в современной трактовке – как резкий и часто неожиданный всплеск заболеваемости данной популяции в результате инфицирования конкретным возбудителем. На противоположном полюсе спектра лежат так называемые «эндемические» инфекционные заболевания, очаги которых, напротив, тлеют в местной популяции постоянно. Массовое заболевание может быть и эндемическим, а не только эпидемическим, если происходит внезапный всплеск распространения инфекции, постоянно присутствующей в регионе. Тут мы, следует признать, сталкиваемся с размытостью границ между двумя этими понятиями. Ведь можно, к примеру, считать сезонные всплески легко протекающего гриппа эндемической формой этой болезни, а термин «эпидемия» приберечь для новых штаммов, вызывающих более острые и тяжелые формы заболевания, хотя далеко не все согласятся с такой трактовкой.

Письменными свидетельствами о первых в истории эпидемиях новых для человека массовых заболеваний мы не располагаем, но последствия их, вероятно, были убийственными (подтверждением чему эпидемия лихорадки Эбола 2014 года, которая даже и на звание «массового заболевания», если честно, никак не тянет). Мы, к примеру, знаем, что натуральной, или черной оспой, одной из самых смертоносных массовых болезней, страдали еще древние египтяне, жившие за 3000 лет до нас, свидетельство чему – их мумии с изъеденными оспинами лицами, однако первое письменное свидетельство об эпидемии оспы (и то не факт, что речь идет именно о ней) датировано лишь 430 годом до н. э., когда современник Гиппократа, летописец Фукидид, живописал словами нагромождения изъязвленных трупов в афинских храмах.

Но когда же в действительности случилась первая эпидемия гриппа? Почти наверняка никак не раньше, чем 12 000 лет тому назад, и едва ли позже, чем за 5000 лет до нас, поскольку к тому времени уже были возведены первые города, создавшие идеальные условия для распространения вирусной заразы. Последствия этого, надо полагать, были чудовищными. Нам это трудно себе представить, поскольку сегодня грипп отнюдь не считается смертельно опасным заболеванием. Но ведь и в наши дни каждый гриппозный сезон для некоторой, пусть и незначительной, части инфицированных оборачивается балансированием на грани жизни и смерти. У тех, кому не посчастливилось заполучить острый респираторный дистресс-синдром (ОРДС), спирает дыхание, резко падает артериальное давление, цвет кожи лица приобретает синюшный оттенок, и без срочной реанимационной помощи им, скорее всего, не выжить. В отдельных случаях развивается еще и открытое легочное кровотечение, из-за которого несчастные буквально исходят кровью через носоглотку и захлебываются ею. Так вот: ОРДС как раз и позволяет нам краешком глаза заглянуть в прошлое и увидеть, какую кровавую баню первые эпидемии гриппа устраивали нашим далеким предкам.

Летописных подтверждений этому нет (полноценная письменность появилась лишь около 3500 лет тому назад), поэтому доподлинно о том, что там происходило, нам не известно, но, судя по археологическим данным, шумерский город Урук, стоявший в доисторические времена на северном берегу Евфрата, который арабы позже на свой лад называли Аль-Ирак, откуда и современное название страны, где он расположен, – самый вероятный кандидат на роль жертвы древнейшего гриппозного мора. Достаточно сказать, что 5000 лет тому назад Урук был крупнейшим и самым густонаселенным городом мира. Просто представьте себе эту картину: 80 000 жителей теснятся за высокими городскими стенами в загоне площадью 6 км² (всего в два раза больше лондонского Сити). Иммунитета от гриппа нет ни у кого. Никто никому не в помощь. Очень многие, вероятно, не пережили первой эпидемии. Были наверняка и последующие эпидемии, но они, скорее всего, протекали помягче: даже если штаммы вируса всякий раз отличались от предыдущих, все-таки грипп он и есть грипп, и с каждой новой эпидемией иммунитет у выживших только укреплялся. И мало-помалу сезонные эпидемии гриппа стали все больше походить на современные, хотя смертность, конечно, оставалась крайне высокой по нынешним меркам.

«От других вещей есть возможность оградить себя и знать, что ты в безопасности, – писал в III веке до н. э. греческий философ Эпикур, – но когда доходит до мора, все мы, человеческие существа, оказываемся жителями города без крепостных стен»[13]13
  Epicurus, Vatican Sayings (31-е из 81 приписываемых Эпикуру и эпикурейцам высказываний, хранящихся в Библиотеке Ватикана в датированном XIV в. списке).


[Закрыть]. Сделавшись заболеванием человека, грипп сразу же принялся активно вмешиваться в ход истории человечества, – и началось это задолго до Гиппократа, давшего (вероятно) первое его описание. Ведь далеко не факт, что Гиппократ описал именно грипп в современном понимании. Ведь мало того что с тех пор кардинально изменилось наше понимание того, что такое «эпидемия» и «заболевание», так еще и сама болезнь успела не раз поменять название вслед за нашими представлениями о ее причинах. Вдобавок ко всему грипп легко спутать с другими острыми респираторными заболеваниями – от банальной простуды или ОРВИ до столь серьезных инфекционных болезней, как тиф и лихорадка денге, начинающихся с похожих на грипп симптомов.

Аккуратно ступая между смысловых ловушек, расставленных коварным временем среди слов древних летописей, историки тем не менее выдвигают гипотезу, что именно грипп был той «чумой», которая опустошила в 212 году до н. э. осажденные римскими легионами сицилийские Сиракузы, выкосив заодно и осаждавших. «Каждый день похороны и смерть, днем и ночью повсюду рыдания, – писал Тит Ливий в «Истории Рима от основания города». – В конце концов люди до того привыкли к этому бедствию, что не только не провожали умерших, как подобает, слезами и воплями, но не выносили трупы и не хоронили их: бездыханные тела валялись перед глазами ожидавших той же участи. Мертвые умерщвляли больных, больные здоровых – страхом, заразой, тлетворным запахом»[14]14
  Тит Ливий. История Рима от основания города. Том II (XXV.9-11). – М.: Ладомир, 2002.


[Закрыть]. Возможно, именно ОРВИ бушевала в начале IX века в войсках Карла Великого, скрываясь за псевдонимом febris Italica[15]15
  Итальянская лихорадка (лат.).


[Закрыть]. Вероятные эпидемии гриппа регулярно фиксировались в Европе хроникерами XII века, но первое по-настоящему достоверное описание таковой появилось лишь в середине XVI столетия. В 1557 году, на закате недолгого правления королевы Англии Марии I, эпидемия истребила 6 % ее подданных-протестантов – явно больше, чем эта ярая католичка, вошедшая в анналы истории под прозвищем Мария Кровавая, осмелилась бы сжечь на кострах[16]16
  Сама Мария I Тюдор умерла в ноябре 1558 года на 43-м г. жизни в результате второй волны эпидемии.


[Закрыть].

На XVI век пришелся и самый разгар эпохи великих географических открытий. Корабли европейцев во множестве прибывали в Новый Свет и вместе с первооткрывателями и колонизаторами привозили туда новую для местного населения заразу. Иммунитета к европейским возбудителям у американских индейцев не было ни малейшего, поскольку ни единой из серии свирепых, но раз за разом все менее смертоносных эпидемий зоонозного происхождения они там у себя до этого не перенесли. Фауна Нового Света хуже поддавалась одомашниванию, и многие племена аборигенов продолжали промышлять охотой и собирательством. Скорее всего, грипп в Новый Свет первым завез еще Христофор Колумб со своей второй экспедицией, поскольку после его остановки в 1493 году на Антильских островах эпидемия выкосила там большую часть коренного индейского населения. В целом тот год для местного карибского населения обернулся таким же кошмаром, какой за тысячелетия до этого пережили жители месопотамского Урука, правда, на этот раз имелась и легко перенесшая грипп на ногах обособленная группа, а именно – сами конкистадоры.

Историки долгое время игнорировали роль инфекционных заболеваний в развитии событий, которые исследовали и описывали, и даже не подозревали, вероятно, о том, насколько сильно и резко те изменяли соотношение сил на местах, выборочно поражая лишь одну из противоборствующих сторон. Вплоть до XX века европейские историки, повествуя о молниеносном покорении Эрнаном Кортесом Ацтекской империи, располагавшейся на территории современной Мексики, обычно ни словом не упоминали о том факте, что «покорять» испанцам никого особо и не пришлось – всю грязную работу за них проделала завезенная ими в те края черная оспа[17]17
  W. H. McNeill, Plagues and Peoples (Garden City: Anchor Press/ Doubleday, 1976), p. 2.


[Закрыть]. Вот и грипп для европейцев к тому времени был лишь досадной, но привычной помехой, неизбежным крестом, который год от года приходилось нести на себе в холодные и темные зимние месяцы. Им и в голову не приходило, какой ужас вселяют приносимые ими с собою моры в сердца аборигенов обеих Америк, Австралии и Океании и насколько неразрывно неминуемая смерть ассоциируется в их сознании с пришествием страшного белого человека. «Бытует среди них поверье, перешедшее в последние годы в незыблемое убеждение, что с тех пор, как зачастили к ним в гости белые люди, неимоверно участились и сделались смертоноснее, чем когда бы то ни было прежде, и эпидемии инфлюэнцы, – писал один европеец, посетивший в XIX веке остров Танна архипелага Новые Гебриды, что ныне входит в состав Республики Вануату. – И ведь не только на Танне нас так воспринимают, а, не побоюсь ошибиться, на всех бесчисленных островах, разбросанных по бескрайним просторам Тихого океана!» Историки намек поняли, ошибку осознали, оперативно перестроились и стали именовать массовые заболевания не иначе как «пагубным наследием империализма и колониализма»[18]18
  D. Killingray, ‘A new «Imperial Disease»: the influenza pandemic of 1918–19 and its impact on the British Empire’, paper for the annual conference of the Society for Social History of Medicine, Oxford, 1996.


[Закрыть].

Но тут в работу включились палеоклиматологи – и быстро поставили социальных историков на место, указав им на главную их ошибку. Палеоклиматология – наука, пытающаяся понять, каким был климат в древности и почему именно он был таким по результатам изучения осадочных пород, окаменелостей, годовых колец деревьев и прочих вторичных признаков. Выяснив, к примеру, что на закате древнеримской эпохи имело место глобальное похолодание, они предположили, что Юстинианова чума – чудовищная пандемия бубонной чумы, разразившаяся в VI веке н. э. и унесшая около 25 млн жизней только в Европе и Малой Азии[19]19
  В общей сложности эта пандемия включала более двадцати волн, характеризовалась невероятным разнообразием штаммов чумной палочки (Yersinia pestis), продолжалась вплоть до второй половины VIII в., унесла жизни порядка 100 млн человек, породила ислам и прорубила хронологическую просеку между Античностью и Средневековьем в истории человечества.


[Закрыть], – привела к тому, что заброшенные поля по всему миру заросли лесом, который подчистую «выел» из атмосферы углекислый газ, полностью устранив «парниковый эффект», из-за чего планета и остудилась до рекордно низких температур (это, кстати, на заметку современным борцам с углеродным следом и глобальным потеплением).

Аналогичным образом волны массового мора, обрушившиеся на Новый Свет с прибытием туда экспедиций Кортеса, Франциско Писарро (завоевателя империи инков на территории современного Перу) и Эрнандо де Сото (зачинателя колонизации территории современных США), проредили аборигенное население обеих Америк настолько сильно, что это может считаться одной из причин наступления Малого ледникового периода[20]20
  W. F. Ruddiman, Earth Transformed (New York: W. H. Freeman, 2013), ch. 21.


[Закрыть]. Обратить этот климатический сдвиг вспять человечеству удалось лишь в XIX веке, когда массовый приток европейцев привел к быстрому восстановлению площади расчищенных от леса под сельхозугодья американских земель. Малый ледниковый период стал, вероятно, последним случаем, когда пандемия повлияла на климат (пока что). Дело в том, что последующие пандемии уже не приводили к столь резкому сокращению площади обрабатываемых человеком земель в силу повышения уровня механизации труда в сельском хозяйстве в сочетании с экспоненциальным ростом народонаселения, на фоне которого и десятки миллионов смертей к заметному (по крайней мере палеоклиматологам) снижению содержания углекислого газа в атмосфере не приводили.

Что до гриппа, то первая его настоящая пандемия (то есть эпидемия, охватившая больше одной части света) датируется 1580 годом. Начавшись предположительно в Азии, она перекинулась на Африку и Европу, а затем (вероятно, но точно не подтверждено) и на Америку. Здесь важно сделать оговорку. Определить первичный очаг и маршруты распространения гриппа по планете через столетия после пандемии непросто и, как мы еще увидим, любые категорические заявления историков о географическом происхождении вируса следует воспринимать настороженно. Особенно это относится к наметившейся самое позднее в XIX веке склонности европейцев, некогда наславших мор на Новый Свет, считать, что всякую новую заразу им приносит недобрый ветер, дующий из Китая или, как альтернативный вариант, с молчаливых просторов евразийских степей.

В современной литературе предполагается, что первая пандемия гриппа прокатилась по Европе с севера на юг за шесть месяцев. В Риме было зафиксировано около 8000 летальных исходов, то есть смерть в буквальном смысле взыскала с римлян «десятину» душами, унеся жизнь каждого десятого жителя Вечного города. Такая же судьба постигла и несколько испанских городов[21]21
  C. W. Potter, ‘A history of influenza’, Journal of Applied Microbiology (2001), 91:572–9.


[Закрыть]. Затем последовал антракт длиною в два с лишним века, а после него в XVIII столетии – две пандемии гриппа. На пике второй из них, пришедшемся на 1781 год, в Санкт-Петербурге тяжело заболевало по 30 000 человек в сутки. К тому времени люди привыкли называть грипп звонким итальянским именем «инфлюэнца»[22]22
  Калька с influenza – дословно «влияние» (итал.) – заимствованная в английском языке во втором значении этого слова – «грипп», хотя в полной форме обычно употребляется лишь в серьезной литературе, а в обиходе урезается до «flu».


[Закрыть]. Отчеканил его кто-то из особо остроумных итальянцев еще в XIV веке, как бы намекая на «влияние» небесных светил на человеческие судьбы, но повсеместно оно прижилось лишь столетиями позже. Так оно у нас и сохранилось, ясное дело, хотя, как и в случае с описаниями характеров – «меланхолик», «флегматик» и т. д., – заложенный в основу этого слова глубинный смысл давно улетучился.

Но настоящий расцвет массовых заболеваний пришелся на XIX столетие, когда их возбудители достигли, можно сказать, зенита своего эволюционного успеха и установили господство над всей планетой. А все дело в том, что это был век промышленной революции и сопровождавшей ее бурной урбанизации, наблюдавшейся практически повсеместно во всех частях света. Появившиеся во множестве крупные города сделались идеальным рассадником массовых заболеваний, которые выкашивали горожан настолько стремительно, что те не успевали восполнять убыль посредством самовоспроизводства, и городам требовался постоянный приток молодых и здоровых крестьян из сельской местности. Войны также влекли за собой эпидемии. Вооруженный конфликт обрекает людей на голод и тревогу, срывает с насиженных мест и загоняет в антисанитарию полевых лагерей и к тому же лишает их доступа к медицинской помощи, поскольку подавляющее большинство врачей, фельдшеров и медсестер подлежат мобилизации. В результате мирное население оказывается крайне уязвимым перед лицом инфекции, а как только эпидемия разгорится, люди массово бегут от нее кто куда и разносят болезнь по городам и весям. В результате всех без исключения военных конфликтов XVIII–XIX столетий число умерших от всевозможных болезней превышало боевые потери сторон.

В XIX веке разразились две пандемии гриппа. Первая вспыхнула в 1830 году и, судя по дошедшим до нас описаниям, по тяжести протекания заболевания не уступала пандемии «испанки». Вторая пандемия так называемого «русского» гриппа началась в 1889 году предположительно в Бухаре (современный Узбекистан) и стала первой в истории, в ходе которой велся достаточно строгий учет заболеваемости и смертности, поскольку к тому времени ученые наконец-то открыли для себя, насколько мощным оружием в борьбе с болезнями является статистика. Стараниями этих первых в истории эпидемиологов мы теперь доподлинно знаем и то, что русский грипп тогда унес около миллиона жизней, и то, что пандемия прокатилась по миру в три волны. Мягкая первая волна была лишь буревестником перед свирепой второй, после которой мягчайший – легче первого – третий вал показался чуть ли не штилем. У многих на фоне гриппозной лихорадки развивалась пневмония, которая чаще всего и приводила к летальному исходу, а еще эта зараза выкашивала не только и не столько стариков и детей, как это бывает при типичном сезонном гриппе, сколько людей в расцвете сил, в возрасте от 30 до 50 лет. Врачей также очень беспокоило, что у многих пациентов, благополучно переживших скоротечную острую фазу, затем развивались осложнения в форме различных нервных патологий и психических расстройств, включая депрессию. Одним из таких пациентов был, не исключено, и норвежский художник Эдвард Мунк, поскольку высказывались предположения, что его знаменитая и многократно им по-всячески заново писанная и переписанная картина «Крик» явилась именно что криком помутненного гриппом разума. Сам художник писал в дневнике: «Я шел по тропинке с двумя друзьями – солнце садилось, – неожиданно небо стало кроваво-красным, я приостановился, чувствуя изнеможение, и оперся о забор – я смотрел на кровь и языки пламени над синевато-черным фьордом и городом – мои друзья пошли дальше, а я стоял, дрожа от волнения, ощущая бесконечный крик, пронзающий природу»[23]23
  Quick Facts: Munch’s The Scream (Art Institute of Chicago, 2013).


[Закрыть]. Вот только писалось это уже по завершении пандемии и, как хотелось тогда надеяться, тысячелетней истории битвы человека с гриппом. В следующем-то, XX веке, казалось тогда, всесильная наука найдет управу на массовые заболевания и покончит с ними раз и навсегда[24]24
  По данным новейших исследований (см., например, doi:10.1016/S0262-4079(20)30862-9), вирусологи пришли к выводу, что возбудителем «русского» гриппа 1889–1890 гг. был не вирус гриппа А подтипа H3N8, как считалось до 2005 г., который служил лишь «фоном», а коронавирус человека OC43, передавшийся людям от крупного рогатого скота в результате редкой мутации как раз в те годы и к настоящему времени серьезной опасности для жизни и здоровья человека не представляющий в силу выработки стойкого популяционного иммунитета, и уверенно прочат такое же будущее «рядовой ОРВИ» аналогичному по патогенным характеристикам вирусу COVID-19, доведшему в 2020 г. до «крика» все человечество.


[Закрыть].