Текст книги "Я учусь быть мамой (сборник)"

Сказка – ложь?

22.06.1963 года

Когда я пришла с работы, ребятишки показали мне бабушкиных «гусей» – двух гуттаперчевых маленьких лебедей.

– Ты знаешь, – важно рассказал мне Алеша (4 года), – они летают. Раз уже улетели.

– Как? – не поняла я.

– Мы с Тинем поссорились – и они улетели. Р-р-раз – и нет!

– Ничего не понимаю! – удивляюсь я.

– Это бабушка таких интересных гусей купила.

– Да-да, – подтверждает бабушка с самым серьезным видом, – мне так продавец и сказал: как дети поссорятся, так гуси исчезают.

Я слушаю это с недоумением и не сразу соображаю, как же к этому отнестись.

– Гм, интересные гуси. Только странно, как же это они улетают? – нерешительно спрашиваю я.

– А у них крылья отлепляются, и они летят, – серьезно говорит Алеша.

– А ты видел?

– Не-е-т! Они очччень быстро летят – с космической скоростью. Р-р-раз – и готово!

Эти гуси потом фигурировали весь вечер. Стоило кому-нибудь из ребят начать задираться или кукситься, как бабушка:

– А гуси? Сейчас улетят!

– Нет, сидят, – отвечает Алеша, а сам с беспокойством посматривает на гусей. – Бабушка! Мы не ссоримся, это у нас такое обижение вышло.

Новое слово Алеши мне нравится, но игра с «гусями» не очень: почему детей можно пичкать самыми примитивными вымыслами? Так и подмывает сказать ребятам: «А вы поссорьтесь да проверьте, улетят они или не улетят».

Вечером я не выдерживаю и говорю после Алешиного убежденного «улета-а-ют – так продавец же сказал»:

– Алеша, это бабушка пошутила: так в сказках бывает, а на самом деле игрушки не летают.

В глазах Алеши – недоумение и недоверчивость.

А через два с половиной года в тетради Антона я записала:

22.12.1965 года

Тинюшка (5 лет) вообразил, что пол – это что-то раскаленное – огонь, и что становиться можно только на тень. Мы вступили в эту игру и охотно уступали ему свои тени, когда ему надо было пройти по полу. И он скакал козликом с одной тени на другую, «спасаясь» от огня!

Мои комментарии спустя 11 лет:

15.02.1976 года

Думаю, что такая игра вполне допустима. Малыши воспринимают ее не всерьез, а как игру. У нас это интересно получается с Любой: она участвует в игре, но не обманывается. В том-то все и дело!

08.08.1974 года

Вот уже с полгода мы играем с Любашей (3 года) в «крокодила Гену» (как с Ванюшей играли в «сонного дядьку»). Трудно вспомнить, с чего это началось (потом это повторялось много раз). Кажется, это было так.

Люба на что-то разобиделась за столом, влезла на свой стул с ногами, повернулась к нам спиной и, уткнувшись в колени лицом, начала уже поревывать, пока еще негромко. Папа сказал:

– Или прекращай реветь, или я тебя высажу из-за стола!

А я говорю вдруг:

– Папа, это не Люба, это кто-то другой. У нас Люба не такая. Это какой-то… крокодил!

Любашка заинтересованно прислушивалась, а потом, прикрыв глаза тыльной стороной ручонок, шевеля при этом растопыренными пальчиками, вдруг заявила низким голосом:

– Я злой крокодил, я вас съем!

Мы все, конечно, «задрожали» от страха и стали громко звать Любу, чтобы она справилась со злым крокодилом. Через минутку Любаша сообщила, что она уже добрый крокодил Гена, который «скоро превратится в Любу».

Позже игра проходила в разных вариантах: с исчезновением «крокодила» под стол и «внезапным» появлением Любы; с постепенным превращением крокодила в Любу: она потихоньку открывает ладошками лицо, освобождая глазки (мы радостно восклицаем: «Ой, глазки уже Любины!»), носик («Ой, носик уже Любин!»).

Когда Люба превращается в «злого крокодила», то мы все должны «дрожать от страха». Если мы забываем это делать, то Любашка напоминает с неудовольствием:

– Ну что же вы не дрожите? Дрожите!

Надо же выполнять правила игры! Так можно очень быстро успокоить Любочку, снять очередной конфликт.

Итак, проблема: есть обман, которому верят, как правде («Вот придет Бармалей, тебя в мешок посадит»); есть фантазия, сказки, волшебство, в которое верят, как в чудо («Прилетит фея и принесет тебе волшебную палочку»); есть игра воображения, которая принимается не всерьез, а с соблюдением определенных правил. Как найти грань между ними? А найти обязательно нужно.

Рассмотрим ряд близких слов: лгать, врать, обманывать, ловчить, хитрить, лукавить, притворяться, разыгрывать, придумывать, фантазировать, сочинять – какой плавный переход от минуса к плюсу, не поймешь, где водораздел. Но он есть! Мы внушаем детям: врать нельзя, это нехорошо. А как же: «Хорошо, когда кто врет весело и складно!» – значит, Василию Теркину можно?

Однажды я проводила в третьем классе утренник, посвященный сказкам, и спросила ребят:

– Говорят, обманывать плохо. Верно?

– Верно! – дружно, заученно ответил класс.

– Ну хорошо, а как же в сказках: то и дело друг друга обманывают. И не только какие-нибудь злыдни, но и самые прекрасные добры молодцы. Выходит, они обманщики. А почему же мы их любим?

Класс недоуменно молчал – ни одной поднятой руки. Я тоже молчала, выжидая. Наконец на последней парте робко приподнялась и тут же опустилась мальчишечья рука.

– Ну-ну, – подбодрила я.

– Они не обманщики, они обхитря… нет, обхитрива… ну, хитрые они, они же врагов обманывали. А врагам и надо врать, – убежденно закончил мальчишка и сел.

Класс загудел на разные голоса, поднялись руки – приводить примеры. Но у меня был вопрос и посложнее:

– Мы-то с вами, слушатели или читатели, не враги, а нам всякие небылицы плетут?

На этот раз поднялось уже несколько рук:

– Это чтоб интереснее было.

– А там приключения разные, а мы их любим…

– Почему? Почему вам нравится, чтобы вас обманывали? – пристаю я к ребятам. Я жду от них открытий, важных для меня.

– Да никто и не обманывает! – вскочил тот мальчуган с последней парты, который начал думать первым. – Мы же знаем, что там все придумано, мы же знаем!

– Сказка – это мечта, которая… взаправду, – тихо сказала девочка, дождавшись, пока я замечу наконец и ее поднятую руку.

– Как-как? – не поняла я, но кто-то из ребят пояснил:

– В сказке все-все можно, что хочется, только надо вообразить.

Эти маленькие мудрецы прекрасно разбирались, где корыстная ложь, а где игра воображения, причудливая и прекрасная выдумка, в которой действительно как бы осуществляется мечта, чья-то надежда.

25.07.1969 года

Как-то месяца полтора назад Юля (2,5 года) раскапризничалась, и я, чтобы ее отвлечь, рассказала сказку про Машу и трех медведей, только вместо Маши была Юля. Слушали все мои дочери, и всем сказка очень понравилась. С тех пор Юля стала меня просить: «Акази мне а Юлю!» (она еще плохо выговаривает слова, но уже произносит целые фразы).

Сначала я Юлю «вставляла» в разные сказки, затем просто рассказывала всякие истории из Юлиной жизни, в том числе и разные небылицы, а затем стала рассказывать то, что на самом деле бывает, было или происходит сейчас. Я старалась говорить о Юле, которая не плачет, не капризничает, сдерживается, если хочется поплакать, в общем, о Юле, какой ей хотелось бы быть. И удивительно! Стоило мне сказать, если Юленька вздумает заплакать: «Что же мне теперь – рассказывать, как Юля плакала?», как Юля сразу переставала всхлипывать и говорила: «Акази мне Юлю не паця». Удивительно хорошо это успокаивало ее – желание быть той, хорошей Юлей.

18.10.1973 года

А вот Юле 7 лет и…

– Мама, сколько тебе лет?

– Когда ты плачешь, мне, наверное, шестьдесят лет, я старею. А когда ты поешь, мне двадцать.

И Юля запела и пела все утро, пока собиралась в школу.

09.08.1974 года

Если есть хоть малейшая возможность, утром мы с Любашей (3 года) встаем не сразу, а чуть-чуть поиграем и поговорим о том о сем. А сегодня мы сочинили сказку:

– Проснулась мама утром, а подняться никак не может. Позвала она папу. Пришел папа, взял маму за руки, тянет-потянет, а вытянуть из постели не может. Папа позвал…

– Алешу!

– Да! Алеша – за папу, папа – за маму, тянут-потянут, а вытянуть не могут. Позвал Алеша Антошу. А Антоша говорит: «Что?» – и не пришел.

– Антон физику учит, – серьезно замечает Любаша и вздыхает. Я хохочу, но Люба напоминает про сказку:

– А дальше?

Наконец все уже, кроме Любы, собрались у мамы, тянут-потянут, а вытянуть не могут! И тут прибежала Любочка, поцеловала маму в глазки – они сразу открылись, а потом Люба сказала ласково: «Мамочка, уже утро, давай вставать» – и потянула маму за руку. И мама сразу встала!

– Я сильная, а все были слабые, – говорит Люба.

– Нет, ты была ласковая, добрая… – вздыхаю я.

Комментарий 1983 года: Ласка, любовь – главная сила в отношениях между людьми. Я, конечно, не могла так говорить об этом трехлетней дочке, но как-то попыталась передать ей свою убежденность в этом.

Результат был очень неожиданный и трогательный. Однажды мы с Борей сидели, надувшись друг на друга, и, казалось, никакая сила сейчас нас не разморозит. Подошла Любаша, уселась между нами и, обхватив наши шеи ручонками, вдруг сказала с хитрым видом: «А кто между вами?» Мы переглянулись. «Любо-о-вь», – протянула Люба. Мы рассмеялись и… помирились.

Ну а как же бабушкины гуси? Я и сейчас склонна думать, что это близко к обману типа «Будешь врать – язычок проглотишь». Малыш искренне верит, а обнаружив неправду, недоумевает, обижается, а затем с опаской отнесется и к другим заявлениям взрослых. Зачем это?

Зато добрые выдумки – просто прелесть что такое!

Ох уж это наказание!

25.06.1963 года

Алеша вывез на середину комнаты экскаватор, начал его приспосабливать к хождению по «шоссе». Тинь уселся около машины и стал ее толкать ногами в противоположную сторону.

– Не на-а-а-да! – завопил Алеша и ударил брата. Тот полез в драку. Я взяла Антошку и вынесла его на террасу. Он вернулся и принялся опять за свое. Я рассердилась, даже шлепнула его дважды и, выставив на крыльцо, прикрыла дверь. Конечно, рев.

Алеша как ни в чем не бывало продолжает возиться с машиной, а меня огорчает и история с дракой, и отношение к ней Алеши.

– Мам, – говорит Алеша, – смотри, что я сделал…

– Не хочется мне смотреть, – грустно говорю я, – оба вы с Тинем плохо сделали: ты с ним не играешь, а он тебе назло делает…

Алеша пошел было к двери, за которой всхлипывает Тинь, но тот, увидев брата, еще громче плачет. Ясно, что он ждет, чтобы подошла я. А я жду, чтоб он замолчал. Наконец становится тихо, потом за дверью едва слышно: «Мама!» – и чуть громче: «Мам!» Подхожу к двери, открываю. Тинь поднимает на меня глаза, полные слез. Лицо у него мокрое, под носом мокро. Вид несчастный, но я стараюсь не разжалобиться.

– Что тебе? – сурово спрашиваю я.

– Дя? Я… хочу… к вам, – всхлипывает Тинек.

– Иди, – тем же тоном говорю я, – только кто же с тобой согласится играть, если ты мешаешь.

Я сажусь на диван и смотрю на поникшую фигурку сына осуждающе. Он робко подходит ко мне и осторожно прислоняется к коленям:

– А я там плакал, плакал, кричал (словно хочет сказать: ведь мне же было плохо, а ты не пришла ко мне).

И я засомневалась: верно ли поступила на этот раз? Я ведь тоже была перед ним виновата. И Алеша тоже. А наказан один.

22.06.1963 года

Алеша лежал на раскладушке и читал книгу, к нему подсела бабушка и хотела было с ним поговорить. Но он вдруг заявил:

– Уходи отсюда, я тебя не люблю.

– Почему же ты меня не любишь?

– Не хочу говорить!

Бабушка ушла обиженная.

– Да что ж ты так бабушку обидел, – говорю я, – как же ты так мог сказать? Мне теперь бабушке и посмотреть в глаза будет стыдно!

– Почему? – глаза Алеши смотрят с недоумением, хотя он и чувствует, что сделал плохо. Но он был искренен в данную минуту.

Я думаю про себя: «В самом деле, как же быть? Скрывать истинное отношение и заменить его лживой вежливостью – противно и унизительно, хотя легко. Куда труднее изменить в ребенке само отношение к человеку, если он того заслуживает (а бабушка, безусловно, этого заслуживает). А как это сделать? Знаю, что бабушка ждет извинения, но в чем извиняться Алеше? Да и вообще извинение очень часто сопровождается фальшью и со стороны извиняющегося, и со стороны извиняющего – значит, опять ложь. Ну нет!»

– Иди, Алеша, очень мне за тебя стыдно, – сказала я сыну и тихонько отодвинула его от себя. Губы его скривились, но он почему-то не заплакал.

А когда пришла бабушка и мы сели за стол, Алеша как-то приветливо вдруг спросил у нее:

– Тебе эту вилку дать?

– Давай, давай, спасибо, – ласково ответила бабушка.

Я вздохнула с облегчением.

В тот же день к вечеру в комнате собрались устроить чай в честь дня рождения дяди Володи. Я говорю ребятам:

– Давайте-ка всё убирать.

Алеша начинает собирать кегли и складывать их в чемоданчик. Антон (2,5 года) сидит и демонстративно возится с какой-то веревочкой.

– Тинь, ты думаешь, что после этого сядешь с нами за стол?

– А я не хочу убирать, – смеется Тинек, как будто проверяет, что из этого выйдет.

– За стол не сядешь, – повторяю (зачем?) я.

– А я хочу-у-у, – со слезой в голосе тянет Тинь.

– А ты не убираешь, – с моей интонацией говорит ему Алеша, – значит, тебе за стол нельзя. Вот. Ты же не убираешь.

Это выводит Тиня из себя. Он бросается к чемодану с кеглями, выхватывает их и разбрасывает по комнате.

– А я буду бросать! – протестующе кричит он.

– Ну, Тинь, это уже никуда не годится! Мы убираем, а ты разбрасываешь. Тогда иди-ка ты в постель. – Я несу его на террасу.

В постели он долго плачет, ворочается, потом затихает. Думаю: уснул. Нет, через некоторое время:

– Ма-ма-а-а!

А в это время уже садятся за стол. Как не хочется портить всем настроение! А что делать?

Я выхожу на террасу и сурово спрашиваю:

– Что тебе, Тинь?

– Я, я… – теряется Тинек и смотрит на меня умоляюще, – я… хочу к вам, – едва слышно говорит он и прячется в постель.

Я чувствую: он ощущает незаконность своей просьбы, что он не должен быть там, не может быть, но ему так хочется!

И я подчиняюсь первому движению сердца:

– Ну ладно, вылезай, пойдем со мной!

Какой благодарностью вспыхнули его глазенки! Как крепко он прижался ко мне! И я поняла, что поступила правильно, хотя, казалось бы, сделала не то, что следовало.

И вот уже три дня прошло (я пишу 25 июня), а Тинек «не лезет в бутылку» – покладист и ласков.

Комментарий 1983 года: После этого случая стала я больше доверять интуиции: не столько умом, сколько сердцем поняла, что, если ребенок чувствует свою вину, прощение – во благо.

21.10.1963 года

Мы убедились и убеждаемся, что как бы ни был наказан ребенок, что бы он ни сделал, он должен чувствовать в нас родных, самых близких людей – нельзя отталкивать ребенка в трудный для него момент. Можно огорчиться, рассердиться, наказать, но ребенок должен чувствовать, что это тяжело и для родителей, огорчает их, но мама и папа все равно любят его.

Комментарий 1983 года: Прекрасный вывод! Если бы к нему еще и умение это провести в жизнь. На практике мы часто поступали вопреки ему. Вот что случилось всего год спустя.

14.04.1964 года

Братья-разбойники» подрались из-за самоката. Я рассердилась и подняла его на шкаф.

– Вы из-за него ссоритесь, деретесь. Значит, вам его давать нельзя.

Алеша (5 лет) бурей налетел на меня и с ожесточением ударил меня по руке раз-другой, приговаривая, захлебываясь от злости, потеряв всякую власть над собой:

– А я вот тебе, а я вот тебе!..

Я изумленно отстранила его от себя.

– Опомнись, что ты делаешь?!

Он хотел даже укусить меня, но несколько опомнился и только слегка сжал зубами кожу у меня на руке. Потом посмотрел на меня чужими глазами:

– А зачем ты нас обидела?

– Я не хочу, чтобы вы дрались из-за самоката. – Я это сказала, как будто оправдываясь. И действительно, я не чувствовала себя вполне правой.

Алеша быстро успокоился, пошел на улицу, вернулся оттуда оживленный. Я встретила его как обычно, ласково, но, когда он взял меня за руку, поморщилась:

– Не надо, Алешик, больно.

Он посмотрел на мою руку и как-то смущенно-виновато отвел в сторону глаза.

А вечером папа спросил меня:

– Что у тебя с рукой?

Алеша, сидевший за столом, в смущении и замешательстве наклонился.

– Может быть, Алеша расскажет?

– Нет, я не хочу, – заявил Алеша.

Тогда я вкратце рассказала, как было дело. Папа очень огорчился и возмутился:

– Мы не позволим, чтоб у нас такое в семье происходило. Я предлагаю удалить его из-за стола за такие вещи. Ты как думаешь, мама?

Я, поколебавшись, согласилась. Алеша расплакался в комнате, ревел громко, но недолго.

– Пап, я приду-умал…

– Что ж ты придумал?

– Не делать так больше… – почти спокойно уже сказал Алеша.

– Ну вот, – решительно заявил папа, – когда не будешь, тогда и будешь с нами есть, а сегодня сделал, значит, и есть не будешь.

Алеша разревелся с новой силой:

– А я хочу есть, не могу терпеть!

– А мы хотим, чтоб у нас таких вещей не было!

Эти две фразы были повторены несколько раз (по-моему, зря папа повторял одно и то же).

Наконец Алеша протянул:

– А я вам спать не дам до утра.

Папа вынес его из комнаты в мастерскую:

– Мы не хотим, чтоб ты мешал нам спать, вот и сиди один тут.

– Нет, я не буду так делать, – поспешно решил Алешик.

– Будешь ложиться без крика?

– Да, – тихо сказал Алеша.

Я помогла надеть майку, уложила его. Моя ласка снова вызвала у него слезы и всхлипывания.

– Я очень хочу кушать, – жалобно запросил он. – Я не могу терпеть.

– Надо потерпеть, очень даже сможешь, – я постаралась сказать это почти сурово. – Сам виноват. Ты думаешь, нам с папой приятно? Мы тоже есть не смогли из-за всей этой истории!

Мои слова неожиданно подействовали на Алешу как-то успокаивающе. Словно он почувствовал, что не насилие совершается над ним, а закономерное, естественное возмездие за огорчивший всех поступок. Через минуту он уже успокоился, даже о чем-то поговорил с папой и быстро заснул.

Это хорошо, что он так буйно протестует против насилия, от которого нам надо отказаться. Мы решили делать так: не применять наказания по собственному, индивидуальному, «взрослому» решению, а предлагать всем вместе решать, как быть в том или ином случае. Тогда последствия «содеянного» будут восприниматься ребятами не как насилие со стороны взрослых, а как выполнение того общего решения, которое принимали и сами малыши.

Комментарий 1983 года: Я не сразу решилась привести эту запись: стыдно за нас, обоих родителей. И главное, почти всё не так, как следовало бы: от первого моего движения (отобрала самокат, не попытавшись разобраться) до заключительных глубокомысленных выводов, которые выглядят справедливыми, а по существу антигуманны, ибо устраивать обсуждение, т. е. суд над человеком, если и можно, то лишь раз в жизни, да и то не по любому поводу и не всегда путем общего голосования. В данном случае повод был сверхсерьезен (ударил и хотел укусить маму!), но… давайте разберем все с самого начала.

Итак, одному человеку пять, другому – три с половиной года. И у них новенький красивый самокат, недавно подаренный братишкам со словами: «Распоряжаться им будет Алеша, он старший и уже хорошо катается». Но младшему брату тоже хочется покататься. Он уцепился за самокат и не отпускает. И грянул бой… Тогда распорядилась я (это подарком-то, торжественно врученным!). Помню, я отобрала его довольно бесцеремонно, чуть ли не силой. И вот результат: человека оскорбила и тем, что с его правом не посчиталась, и тем, как это сделала. И он восстал, требуя справедливости. Грубо, неумело, но я своей бестактностью как бы спровоцировала его грубость и даже жестокость. Распространеннейшая родительская ошибка: виноваты оба – расплачивается один, да еще и слабый, подчиненный – ребенок.

Это потом я поняла, почувствовала, что в такой ситуации взрослый должен первым протянуть руку, не требуя от ребенка унизительного извинения. Это акт великодушия со стороны взрослого. А если первым идет с повинной ребенок, искренне переживая чувство вины (а так и вышло в описанной ситуации), как же тут не попросить у него прощенья: «Знаешь, и я что-то не то сделала, давай разберемся». Или хотя бы: «Прости, погорячилась» – и в детских глазах вспыхнет: «Нет, нет, это я во всем виноват!» – и благодарность, и слезы облегчения, и раскаяние, и чувство близости необычайной…

Но после этого больше не вспоминать и тем более не делать прощеный проступок предметом для обсуждения, поводом для наказания – это непременно вызывает озлобленность, затаенную обиду. Первоначальная причина конфликта забудется, а обида останется – за несправедливость.

И еще одно: «удалить его из-за стола» или «ты не будешь с нами есть» – как мы этим злоупотребляли! Правда, мне всегда было невмоготу применять этот «способ наказания». Я и тогда уже считала, что он годится для дрессировщиков, а не для людей, но… подчас не знала, а как же надо, и опять: «Ну, тогда выходи из-за стола»…

Ох, терпеливы же наши дети: они любят нас даже таких, неумелых, несправедливых, срывающихся и раздражающихся. Любят, потому и прощают нас. Как же тут не постараться стать лучше хотя бы ради них, наших детей!

Шаг за шагом я приближалась к разрешению этой сложной педагогической проблемы наказаний и поощрений. Одно время утверждала, что эта проблема сводится к адекватной ответной реакции взрослых на поступок ребенка, т. е. каждый раз надо отзываться в меру – в этом и состоит искусство подлинного воспитания.

Именно поэтому педагогическая аксиома «В воспитании нет мелочей» рано начала вызывать, да и до сих пор вызывает у меня недоумение и протест. Она легко опровергается практикой жизни. Как и в любом деле, здесь есть что-то главное, без чего нельзя обойтись, есть нечто более или менее важное, а есть просто мелочи, на которые можно и внимания не обращать.

Вся сложность и состоит в том, чтобы не путать одно с другим: не проморгать главное и не превратить муху в слона, как часто это бывает. Приведу две небольшие зарисовки с натуры.

– Псибо, – буркнул ребенок, вылезая из-за стола.

– Скажи громко и внятно! – потребовала мать.

– Спа-си-бо! – громко и ехидно повторил сын.

– Хорошо. Иди.

Мелочь, казалось бы! А мама не заметила, как сын сказал ей свое спасибо. А главное было именно в этом.

Дочь изрезала носовой платок, выкраивая кукле платье. И выкроила, и сама сшила – первый раз в жизни!

– Почему не спросила? – возмущается мать. – Хорошую вещь испортила.

– Я не испортила, я сши-ила, – обижается, заливаясь слезами, девочка.

И правильно обижается: испорченный платок – действительно мелочь по сравнению с тем важным, что произошло. У человека впервые получилось трудное дело – это же радость необычайная! А изрезанный платок – дело житейское. Так сказал бы умница Карлсон, который живет на крыше. Он не силен в педагогической теории и поэтому доподлинно знает, что разломанная («А что там внутри?») дорогая игрушка – чепуха по сравнению с восторгом открытия.

Но если никакого открытия нет, а есть капризное, агрессивное «А я хочу-у-у», и если оторванная у куклы нога («Кукла-то дешевая»), или разрисованная книга («Она и так растрепана»), или сорванный с молодой веточки листок («Вон их сколько!») – пустяк, одним словом, что тогда?

Внимание: так проявляется своенравие. А это далеко не мелочь. Главное – не ошибиться в оценке.

Но как не ошибиться? Это иногда доводит до исступления…

Конечно, опыт постепенно накапливался: всё точнее определяла я меру наказания и поощрения, но что-то меня не удовлетворяло в этой выстроенной мною «концепции адекватности». Обычно в любом происшествии, стычке, даже недоразумении бушуют эмоции. Ясно, они не способствуют хладнокровному взвешиванию всех обстоятельств. С ними как быть?

Когда бьешься над чем-нибудь долго, обязательно подвернется случай, который натолкнет на верный путь. Для меня таким случаем оказалось письмо. Оно было написано корявым почерком. Ошибки, неправильные обороты, слова какие-то допотопные – словом, безграмотность, темнота.

А прочитала – какой же светлый, ласковый, добрый человек эта бабушка Наташа. Не мудрствуя лукаво, она просто жалеет внука-подростка, который «пришел выпимши у грязе и прямо за стол…» (дальше я орфографию и знаки препинания подправила). «Я ему есть подала, а сама плачу: непутевый ты, несчастный, погубишь ты свою жизнь ни за что… Сама ругаю, сама ревмя реву – уж так его жалко. Смотрю – и он глазами заморгал. Ладно, говорит, бабушка, не буду, только не плачь. Уж год как не пьет. А мне-то радость».

Меня поразило вот это: «Сама ругаю, сама ревмя реву». Да ведь она не на него сердится, а за него болеет, не против него воюет, а против его слабости. и радуется за него, любя, всем сердцем желая ему хорошего. Не могло это не дойти до парня. И дошло. Ну, а если бы стыдила, угрожала, упрекала, злилась? Он и слушать бы, наверное, не стал, да еще и назло бы делал!

Письмо это взбудоражило меня и заставило пересмотреть свои взгляды. И теперь, когда меня спрашивают «Как наказывать и хвалить, как найти меру?», я отвечаю вопросом: «А не лучше ли не наказывать, а просто огорчиться, расстроиться – просто не скрывать своего огорчения; и не хвалить, а порадоваться за ребенка, порадоваться его радости?»

«А какая разница?» – спрашивают меня, и я долго и путано пытаюсь объяснить то, что бабушке Наташе ясно без слов, а мне пришлось постигать сначала умом, а потом уж сердцем. Говорю я примерно так.

Разница здесь огромная, по результатам так прямо противоположна – со знаком плюс и со знаком минус. Одно сближает людей, другое разъединяет.

Давайте вникнем. Осудить (наказать) или одобрить (похвалить) может лишь судья, стоящий над тем, кого он судит. У него должно быть для этого право старшинства, или силы, или мудрости, или ответственности – и это право отчуждает его от людей. В любом суде это необходимо, ибо настроения, пристрастия, даже чувства ненависти и любви там не должны иметь никакого влияния на решение судьи. Только тогда суд и может быть справедлив. Нам, родителям или учителям, когда мы караем и милуем, осуществляя функции судьи, редко удается быть справедливыми вполне; и мы отталкиваем от себя детей и вызываем, стимулируем в них главным образом отрицательные эмоции, а потом и качества характера. Наказания почти всегда порождают озлобленность, обиду, страх, мстительность, притворство. А у остальных, «свидетелей», – чувство облегчения («Не я!»), даже злорадство, желание жаловаться, ябедничать, доносить – целый мешок этих мерзостей, с которыми так трудно бороться.

Не лучше и с похвалами. Мы знаем, какому остракизму подвергаются «примерные» дети в школе. Взрослые их хвалят, награждают, в пример ставят, а ребята их нередко терпеть не могут, дразнят. Закономерно! Похвала, награда у награжденного почти неизбежно порождает не просто гордость, а тщеславие, чувство превосходства, даже презрения к окружающим. А те в свою очередь маются от чувства соперничества («Почему не я?»), зависти, выискивают возможность выклянчить эту похвалу или какую-то награду. Лесть, подхалимаж, подсиживание в борьбе за «призовое место» – явления, не редкие даже в начальных классах.

И совсем не то получается, если нами руководят чувства сопереживания: радости (до восхищения) и огорчения (до отчаяния), которые может выразить любой человек, находящийся рядом. Конечно, и здесь нужна оценка (чему радуешься, из-за чего огорчаешься – это зависит от твоих нравственных качеств), но при этом происходит сближение людей, их взаимопонимание, и все делаются лучше, человечнее.

Каждый может проверить это на себе. Если за тебя радуется кто-то, ты приобретаешь уверенность в себе, чувство достоинства, готов «горы свернуть». В то же время испытываешь чувство благодарности и признательности к тому, кто искренне рад твоей радости. И тот становится тоже щедрей сердцем, доброжелательней, великодушней. Каждый здесь приобретает друга; по крайней мере, чувство приязни, расположенности растет лавиной и у того и у другого – «ведь это всё любви прекрасные моменты» (Булат Окуджава).

А если за тебя огорчаются даже тогда, когда ты виноват, когда ты сам причина горя окружающих, – что ты испытываешь? Слезы близкого или просто сочувствующего тебе человека будоражат, жгут твою совесть, словно сдирают с нее накипь ожесточения и самооправдания. И стыд, раскаяние, клятва самому себе: «Никогда, никогда не повторю больше этого!» – благодарные, очищающие, возвышающие человека чувства. И у жалеющих тебя растет сочувствие, желание помочь, спасти. Все это опять-таки роднит людей, делает их ближе друг к другу.

Кто-то может мне не поверить, что я шла к пониманию этих простых вещей так долго и трудно. Что ж, счастлив тот, кому и в голову, наверное, никогда не приходит думать на все эти темы, кто верно чувствует и делает так, как подсказывают ему чувства. А я, хоть и толкалась подчас в мое сердце жалость, боялась пойти у нее на поводу, опасалась «распустить» ребят. И в радости тоже опасалась переборщить – никогда не выражала свой восторг, сознательно сдерживала себя.

Однако сами дети научили меня жить не столько умом, сколько сердцем. Что бы мы, отец с матерью, ни думали, как бы ни спорили, мы прежде всего радовались и огорчались, снова огорчались и вновь радовались – жили жизнью друг друга. Вот в этом и состоит, по-моему, главный педагогический секрет.

Хорошо об этом сказала однажды пятилетняя Юля.

24.02.1972 года

Мальчики не дают Юле прочитать стишок, перебивают ее, а я слушаю их (разговор идет о деле). Тогда Юля возмущается:

– Что ли, ты их одних родила, только их и слушаешь. Как будто остальные и не родились! – и плачет.

В самом деле, всем ведь нужно внимание – всем, кто родился. Верно!